Т. П. Григорьева

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 33

22]. Такова Воля Бытия, давно алчущего встречи с Волей Человека.

Пережившее братоубийственные войны, потрясенное тоталитарными режимами сознание не могло не задуматься над причинами того, почему общественное развитие не следует путем, предписанным теорией, а поворачивает совсем не туда, куда полагалось бы, что в значительной мере подорвало исторический оптимизм. В то же время разочарование в прежних взглядах заставляет искать выход, вторгаться в тот пласт Истории, который раньше оставался вне поля зрения, хотя и обусловлен человеческой природой. Так или иначе, общественное мнение убедилось, что нельзя безнаказанно попирать законы естественного развития, идет ли речь об экологии природы или экологии культуры. Такие понятия, как честь, совесть, сострадание, способность откликаться на беду другого, более не кажутся анахронизмом, по крайней мере тем, кто еще способен что-то понимать. Чистый рационализм не удовлетворяет человека, ощутившего себя "голым в пустыне", несмотря на изобилие вещей. Внимание к внешнему притупляет внимание к внутреннему, прибыльно вовне – пусто внутри, в результате при внешнем благополучии возникает состояние внутренней опустошенности.

Уже говорилось, что примитивное сознание мыслит по принципу "рычага" – чем выше одно, тем ниже другое, одно существует за счет другого до полного исчерпания последнего. А это противоречит законам природы, где все уравновешено. Потому и внешнее благополучие не в радость, если с ним не в ладу душа. Отсюда внутренняя тревога, ощущение неблагополучия Целого. Это может быть и на уровне инстинкта, – можно и не понимать, а ощущать, что что-то неладно. И получается – все, казалось бы, есть, а покоя нет, душа не на месте, томится, как в темнице, и рвется на волю (если, конечно, она осталась, не запродана). Значит, не то душе надобно, и ничего с этим не поделаешь, разве что вовсе от нее отказаться, как уже не раз бывало. Но ничего хорошего из этого не получалось. Если для Фауста как-то сошло (так по крайней мере казалось Гете), то с Лёверкюном дело совсем уж плохо: продавший душу теряет разум. Видимо, душа и разум как-то связаны.

Значит, надо полагать, честь, совесть, благородство, чувство. собственного достоинства, без которых надеялись обойтись, как мешающих прогрессу ("быть, чтобы иметь"), нужны человеку не менее, чем, скажем, органы дыхания или кровообращения, т.е. это не блажь, а проявление психофизической природы. Нравственные моменты выполняют свою функцию в жизнедеятельности целого, и физиология (не говоря уже об экологии) теснее связана с психикой, чем принято было думать до недавнего времени. Возможно, правы древние, – эти "человеческие" качества имманентны природе, и кто теряет их, теряет связь с Целым, становится изгоем, даже не "блудным", а вовсе не "сыном" (если вовремя не вернется в лоно). И получается, нет у человека другого выхода, как признать онтологическую суть нравственного веления, признать его Законом Бытия и следовать ему, чтобы не выпасть из Целого.

Полвека назад мало кто верил в реальность ненасильственного пути, в жизнь по совести, без войн, без посягательств на свободу, хотя был уже перед глазами пример Индии. Но и сейчас, когда путь ненасилия начинает осознаваться альтернативой "концу света", нет ему полного доверия. Мир слишком долго находился под гипнозом власти, верил в право сильного ("победителей не судят"), не имея дальновидения, не мог предположить, к каким последствиям приводит неправедная победа. Так, видимо, было удобнее – не утруждать свои ум тем, что не сулит прямых дивидендов ("а там хоть потоп").

У Толстого были миллионы последователей, но мир не принял его учения, не был к нему готов – к приятию мудрости ненасилия. Оно все еще казалось проявлением слабости, а слабость презиралась теми, кто полагался на "волю к власти". Ненасилие, в самом деле, бывает двух родов (как и все прочее) – истинное и мнимое: одно от недостатка силы, другое – от ее полноты. Мнимое, ложно понятое смирение, действительно, есть признак слабости, малодушия, покорности и рабства. Это не "ненасилие", а "бессилие", не принцип, а безысходность. Так же как сила, произрастающая на рабстве, не есть истинная сила, а есть оборотная сторона бессилия.

Похоже, что мир пресытился тем и другим – и насилием и бессилием – как не соответствующим человеческому Пути. Фаза "отдыха" для ума ("сила есть, ума не надо") или завершилась, или близка к завершению. Движущей силой становится Разум, Мысль: "Ум двигает материю" – "mens agitat molem". Говоря словами Вергилия ("Энеида", VI, 726-727):

Дух изнутри питает, и всею, разлитый по членам,
Движет громадою Ум и с великим сливается телом.

Кто не приобщится к Разуму, Нусу, Логосу, того уж ничто не спасет. Мир пойдет дальше, за отставшими не вернется: времени для раздумий было достаточно.

Истинная сила не нуждается в доказательствах, за ней следуют без принуждения. Если есть принуждение, значит, нет истинной силы. Подлинное ненасилие – Принцип, Мировоззрение, доступное высокоразвитому уму. Истинное ненасилие – удел сильной личности, победившей себя. Пример тому Ганди, опиравшийся на Истину.. "Глубокие корни в моем сознании пустило убеждение, что мораль есть основа всех вещей, а истина – сущность морали. Истина стала моей единственной целью. Я укреплялся в этой мысли с каждым днем, и мое понимание истины ширилось". Опираясь на Истину, на Закон Бытия, на логику Жизни, человек становится непобедимым. И напрасно подвижники, радетели Истины, впадали в отчаяние, видя, что все идет не так. (Предчувствуя приближение первой мировой войны, Р. Роллан писал в своем швейцарском дневнике: "Я подавлен. Я хотел бы умереть. Ужасно жить среди обезумевшего человечества и видеть банкротство цивилизации, сознавая свое бессилие. Самая большая катастрофа в мировой истории на протяжении веков – крах наших самых светлых надежд на братство народов".) Но жизнь возьмет свое: рано или поздно прорастает то, что таится в недрах человеческой души.

Путь Правды, "следования истине", что Ганди называл сатьяграхой, – путь не жертвы, хотя в может потребовать всей жизни, а истинного видения, прозрения, когда мир открывается человеку. Освободившись от пут неведения, человек начинает ощущать всеединство вещей: все связано между собой невидимыми нитями, и ни одну нельзя оборвать, чтобы не пострадала другая, не нарушилось Целое. Это чувство всеединства неизбежно рождает ахимсу – особое состояние души, не допускающей насилия, что требует высшего бесстрашия и мужества. "Ахимса – всеобъемлющий принцип. Все мы – слабые смертные, пребывающие в пламени химсы (насилия – Т.Г.)... Человек не живет ни минуты без того, чтобы сознательно или бессознательно не совершать внешней химсы. Уже сам факт, что он живет – ест, пьет и двигается, – неизбежно влечет за собой химсу, то есть разрушение жизни, пусть даже самое незначительное... Ахимса представляет собой единство всей жизни вообще, ошибка, совершенная одним человеком, не может не иметь последствий для всех". "Для меня ненасилие, – продолжает Ганди, – не просто философская категория, это закон и суть моей жизни" [23].

Исповедующий Истину становится свободным; несвободен тот, кто не видит других. Насилие по своей природе безнравственно, а безнравственный человек не может быть свободен, хотя может считать себя таковым. Но это превратно понятая свобода, самообман, порождаемый неведением, незнанием того, что есть истинная свобода, к которой извечно устремлена душа человека.

Истинно свободный ум гуманен. Одно порождает другое: просветленность – свободу, свобода – гуманность. У осознавшего иллюзорность пут нет препятствий на пути: ему ничто но метает видеть вещи такими, как они есть, проникнуться состраданием. "Тот, чье сердце не проникается состраданием при взгляде на любого, кто обладает чувствами, – не человек", – говорил шесть веков назад автор "Записок от скуки" Кэнко-хоси (1283-1350) [24].

Значит, устремляясь к Свободе, человечество устремляется к гуманности. Путь к истинному гуманизму – свобода индивидуального, никакой другой Свободы не существует кроме свободы каждого, которая дается победой над самим собой, над своими страхами и похотями, о чем говорят древние, которые были мудрее нас.

Всякое же насилие порождает лишь новое насилие, как всякое зло порождает лишь новое зло и никогда не становится добром. Древние греки и древние китайцы говорили, что вещи одного рода притягиваются друг к другу: зло к злу, добро к добру, и лишь добро врачует зло. Разве не ко времени звучат слова Августина: "Ужели любой враг может оказаться опаснее, чем сама ненависть, бушующая против этого врага? Можно ли, преследуя другого, погубить его страшнее, чем губит вражда собственное сердце?" ("Исповедь Блаженного Августина", 1.18, 29).

Ганди открылась высшая мудрость ненасилия: силой не истребить зло, не только цель не оправдывает средства, а средства и есть цель. Благая цель достигается лишь благими делами (благими же намерениями, как известно, вымощен путь в ад). Не проникшись пониманием этого, невозможно ничего понять, и прежде всего – необходимость очищения сознания от самомнения. Ганди находил опору в той традиции, которая не иссякает со временем, ибо укоренена в Бытии. Истина погибает в сетях фанатизма и догматизма (от избытка веры и от ее отсутствия), теряя связь с всеобщим. "Я никогда не делал фетиша из последовательности. Я – поборник Истины и говорю то, что чувствую и думаю в данный момент... Моя цель – не соблюсти верность прежним высказываниям, а быть верным Истине" [25].

Собственно, идея следования Истине, Искренности (у японцев эти понятия обозначаются одним словом – макото) в критические моменты Истории звучит особенно остро, как, скажем, у Т. Карлейля, который видел в следовании Истине-Искренности путь спасения человечества. Его не зря называли "пророком XIX века". Он писал: "Характерную особенность всякого героя... составляет именно то, что он возвращается назад к действительности, что он опирается на сами вещи, а не на внешность их" [26] – Поистине "дух живет, где хочет" (spiritus flat ubi vult) или где пришло его время [27]. "Как для каждого отдельного индивида, так и для общества дело сводится только к тому, чтобы открыть истинные регуляторы вселенной, вечные законы природы в связи с данной в каждый момент задачей и действовать в соответствии с ними" [28]. Разве это не перекликается с тем, что говорят ныне ученые?

Следовать Истине можно лишь при условии полной Искренности: "Я сказал бы, что искренность, глубокая, великая, простодушная искренность и есть первая черта в характере всех людей, сколько-нибудь героических". Но нужен не только герой, "но и мир, достойный его, который не представлял бы одной сплошной массы слуг; в противном случае герой пройдет почти бесследно для мира!" [29]. (Гете, кстати, заметил: "Для камердинера не существует героя", а Гегель добавил: "Конечно, для камердинера не существует героя, но не потому, что герой не герой, а потому, что камердинер – камердинер".)

Видимо, Индия, не познавшая "фаустовского духа", была подготовлена к пути ненасилия. Верность Истине, традиции позволили Ганди осуществить задуманное. Невысоко оценивая свои заслуги, он добился, казалось бы, невозможного: призвал народ к ненасильственному сопротивлению и привел его к победе, дотоле неизвестной человечеству, к победе прежде всего над самим собой. Сила не могла принести Индии освобождения, а ненасилие принесло, избавив от колониальной опеки и чувства зависимости. Победивший себя непобедим, это справедливо и по отношению к человеку, и по отношению к народу. "И один в поле воин" – Человек сильнее обстоятельств, сильнее системы, если осознал себя, опирается на Истину: над ним Природа поработала дольше, чем над любой из систем. Когда человек поймет это, настанет день его освобождения.

Было немало прозорливых мыслителей, но мало кому удавалось претворить свои идеи в жизнь, как Ганди. Можно сказать, он положил начало новой исторической фазе ненасильственного мира [30]. Время способствовало успеху. Мир устал от насилия. За последний век его было больше, чем за все предыдущие. Человек оказался перед необходимостью выбора: или он восстановит связи с Реальностью, или будет отброшен ею.

Похоже, эстафету ненасильственного мира – без войн и произвола – принимает Россия, прошедшая через небывалое в истории и необъяснимое человеческой логикой истребление творческого потенциала нации и закономерно последовавшего затем национального отупения и застоя. Теперь по логике вещей должен последовать обратный ход – пробуждение национального достоинства, расцвет Творчества. Опять-таки, по закону Целого, надо думать, все изнурительное и унизительное Россия уже пережила с лихвой. Теперь время "собирать камни" – духовно возрождаться. И есть на что опереться, много накопилось незатребованного прежде. Россия выстрадала свое право на Свободу, на выбор, но выбор, сколь ни кажется свободным, диктуется прошлым народа. Выбор в том, чему в этом прошлом отдается предпочтение, какой извлекается урок.

Часто ссылаются на речь Ф. М. Достоевского при открытии памятника Пушкину. Но теперь его слова вновь внушают доверие, и не только россиянам: "Будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии" [31]. Все зависит от того, сумеет ли Россия увидеть себя со стороны и ужаснуться; пройдя через все круги ада, не убоится ли чистилища, состоится, возродится как нация, и тогда остальные народы вздохнут спокойно. Осознавший себя не причинит вреда другому. Чувство превосходства – удел неразвитого ума, при расширении сознания и национальному комплексу не будет места, ибо держится он на неведении.

Хотелось бы верить. Не случайно же на Россию возлагали надежду проницательные умы Европы и Азии [ 32]. О. Шпенглер, по мысли Н. Бердяева, видел в русском Востоке "тот новый мир, который идет на смену умирающему миру Запада" [33]. Говорят, русская литература нечто большее, чем только литература, и русская философия одновременно и нравственное учение, вселенская боль – одно в другом. Правда, наша литература более полувека развивалась вне этой традиции, вне связи с философской мыслью России, но и из этого кризиса она, похоже, выходит. Если уж есть чувство всеобщности, то перекрой ему дорогу в одном, оно проявится в другом, скажем, в научном предназначении России, в космизме Н. Ф. Федорова, К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского, В. И. Вернадского. А сколько мы еще не знаем и только начинаем узнавать! Согласитесь, есть в этом что-то обнадеживающее: уверовать в живое вещество, увидеть в куске минерала застывшую связь времен и верить в Ноосферу, когда и в завтрашнем дне не было уверенности.

Что и говорить, есть нечто, действительно, непредсказуемое в России, некая роковая полярность: чем больше света на одном конце, тем меньше на другом, и отсюда тоска и отчаяние – "Не дай бог с умом и талантом родиться в России!" (Пушкин). И ладно бы пропасть разделяла, так нет, все вместе – взаимная пытка; одни творят в высшем пределе, другие с таким же энтузиазмом разрушают, не ведая, что творят. В цивилизованных странах Свет распространен как-то более равномерно. И России, видимо, предстоит просвещение, и лишь просвещение спасет ее от самоистребления. Мы уже и теперь, как говорят специалисты, находимся в третьем десятке по интеллектуальному развитию. О чем еще говорить! Все остальное – следствие.

Толстой и Вернадский признавали прямую связь нравственного воспитания со спасением земли, а кто больше нас нанес ей травм? Теперь уж трудно не видеть, к каким последствиям приводит разрушение культуры, духовности – царство безнравственности. Народ, утративший нравственное чутье, внушает ужас другим народам, и тут нечему удивляться. И все же не случайно философия непротивления злу насилием созревает на почве русской культуры. Толстой выразил молчаливые чаяния России, Ганди претворил их в жизнь: "Сорок лет тому назад, когда я переживал тяжелейший приступ скептицизма и сомнения, я прочитал книгу Толстого "Царство божие внутри вас" и она произвела на меня глубочайшее впечатление. В то время я был поборником насилия. Книга Толстого излечила меня от скептицизма и сделала убежденным сторонником ахимсы". Видимо, Индия способна была принять идею ненасилия, подготовленная многовековой традицией, но истинный путь ненасилия доступен лишь. высокому сознанию, о чем Ганди напоминает своему народу: "Индия гордо заявляет о своем праве считаться karmabhumi – страной, осуществившей ахимсу, несмотря на замечательны" открытия в этой области наших древних мудрецов то, что ныне у нас именуется ахимсой, похоже на пародию. Истинная ахимса должна означать полную свободу от злой воли, гнева и ненависти и беспредельную любовь ко всему сущему. Являя своей жизнью образец истинной высочайшей ахимсы, Толстой с его огромной, как океан, любовью к людям служит нам маяком и неиссякаемым источником вдохновения" [34].

Так переходят идеи – от народа к народу, из Индии в Китай, из Китая в Россию и опять в Индию; от прошлого к настоящему, от настоящего к будущему, и это служит мерилом их истинности и залогом Единства высшего порядка. Ложные же идеи рано или поздно отмирают. Они тоже могут увлекать народы, созидать эпохи "всемирного заблуждения", но им отпущен короткий срок, ибо они не укоренены в Бытии в отличие от истинных идей, которые рождаются Реальностью, и потому не знают умирания, как не знают и границ пространства-времени.

Те, кто мог оценить мудрость Востока, не уповали на силу, и их не смущали пророчества Р. Тагора: "Восток изменит всю-картину современной цивилизации, вдыхая в нее жизнь там, где она механична, заменяя холодный расчет человеческим чувством и стремясь не столько к мощи и успеху, сколько к гармоничному и живому развитию, к истине и красоте" [35]. И это было" знакомо, таилось в глубинах памяти и теперь вспоминалось, выплывало из Небытия, воплощаясь в слове. В России это Знание существовало не в форме канона, пережившего тысячелетия, как в Индии или Китае, а в наитии поэтов – Тютчева, Блока" Цветаевой, Мандельштама, в поэтической по духу философии Вл. Соловьева, Н. Бердяева, П. А. Флоренского, В. Эрна.

Что уж говорить о востоковедах, которые уповали на Восток в поисках Истины. Востоковедная школа начала нашего века была одной из сильнейших: В.П. Васильев, В. М. Алексеев, Ф. И. Щербатской, О. О. Розенберг, С. Ф. Ольденбург, Ю. К. Щуцкий, Н. И. Конрад (если иметь в виду лишь тех, кто занимался буддийским регионом). В 30-50-е годы востоковедение пострадало не менее других жизненно важных наук и в этой сфере предстоит еще отдать должное подвижникам и восстановить утраченное, прежде всего культуру исследования.

Естественно, ученых-востоковедов интересовал вопрос о типе-связи "Восток – Запад". С. Ф. Ольденбург посвятил этой теме статью, предварявшую первую книгу сборника "Восток", вышедшего в Петрограде в 1922 г. Насущность проблемы, думаю, позволяет передать подробнее ее содержание: "Лихорадочно быстро идет изучение Востока и его бесконечных языков и народов, каждый год приносит новые открытия из этого мира, которые во многом являются столь своеобразными, что сперва кажется, будто между ними и Западом непроходимая пропасть.

История глубже всматривается в эти, как будто совсем новые и необычные явления и скоро замечает аналогию, сходство, "иногда даже почти тождество и потому определенно указывает, что здесь тот же общечеловеческий мир с теми же явлениями, с теми же законами развития, что человек на Востоке тоже прежде всего человек вообще. И все-таки, несмотря на это важнейшее достижение, справедливость которого мы не можем оспаривать, мы чувствуем, что на Востоке есть нечто совершенно своеобразное и отличное от нашего западного мира, и мы хотим получить ответ, почему, несмотря на то, что история человечества едина, что в ней мы не можем выделить Восток как нечто обособленное, понятия Восток и Запад остаются в нашем представлении раздельными и в чем-то несоединимыми...

Все великие достижения Востока сделаны при слабом развитии математики и наук, исследующих окружающую нас природу. Понимание природы, процессов ее жизни, жизни нашей планеты, ее солнечной системы и вообще окружающего нас мира оставалось всегда чрезвычайно недостаточным на Востоке. Развитие науки, точного знания было незначительно. Почему это было так, мы пока не знаем, ибо объяснять это исключительно властвованием религиозной стихии, конечно, неправильно... Ясно то гигантское, почти сверхчеловеческое напряжение, которое должен был сделать Восток, ясна та исключительная глубина интуиции, которая должна была обнаружиться, чтобы сделать возможным необыкновенные достижения Востока в области творчества духа: философии, искусства, даже в технике. В последней ему приходилось заменять громадным опытом слабо развитую, недостаточную теорию. Достижения Востока в указанных областях не меньше, часто даже выше достижений Запада, но основа их иная... Очень скоро Запад начинает чувствовать потребность в точном понимании явлений окружающей его природы, его не удовлетворяют здесь туманные полуответы Востока, который ищет других ответов, ставит другие вопросы, который настолько увлечен вопросами духа, что пренебрегает тем, что считает низшим и отдельным от духа – материю.

Отсюда и получается то замечательное явление, что Восток, с его изумительной мудростью, силой и красотой, на каждом шагу представляется Западу своим миропониманием каким-то младенцем или недоучкой.

Но Запад чувствует все же исключительную мощь человеческого духа, которую проявил Восток и которую никогда уже так, с такой свежестью, непосредственностью и самостоятельностью человечество не сможет проявить, ибо теперь оно уже говорит во всеоружии знания, ибо теперь остроту зрения заменил и микроскоп, и сверхмикроскоп, и телескоп, слух заменяют тончайшие и чувствительнейшие инструменты, и они же заменили осязание. Ибо теперь у нас на каждом шагу помогающие нашей работе теории – результат достижений точных наук, – наши дети на школьной скамье знают то, что было недоступно величайшим умам Востока. Мера и число проникают в глубину вещества к открывают там недоступный Востоку мир бесконечно малых, точно так же как за пределами земли они открывают мир бесконечно большого... Все это было неведомо Востоку, когда он: мощью своего ума проникал в тайны жизни, изучал и создавал понимание того, что ближе всего человеку, – самого человека. И тут мы видим на каждом шагу, как ничтожнейши наши достижения в этой важнейшей для нас области, мы чувствуем постоянно, что Восток здесь во многом сумел подойти ближе к человеку, понять его духовное творчество лучше, чем это делаем мы.

Гордые своими точными знаниями, мнящие себя первыми в мире, европейцы, столкнувшись ближе путем науки с Востоком, поняли, что справедливо это старинное чувство очарования восточным миром, что мудрость и красота его нужны нашей жизни, которая станет бледнее без них. Европейцы поняли, что только Восток показал полную духовную мощь человека, громадную непосредственную силу его мысли и чувства, которая была так велика, и без могучего оружия знания. Глубоко захваченный Западом Восток все же хранит и свои старые заветы, старые навыки, и что он сделает из них, мы еще не знаем, но хотим это знать. В старое время Восток создавал свою материальную жизнь, думал о прочности – вечности и красоте, не считаясь ни с временем, ни с затраченной силой, т.е. с ценою, в то время: как Запад стремился в своей технике достичь наибольшей экономии труда, думая при этом больше о скорости производства, чем о прочности. Кипучая жизнь Запада требовала и требует скорейшего оборота, который имел гораздо меньшее значение для Востока. Теперь и это должно измениться на Востоке, вовлеченном в мировой оборот событиями жизни. И мы стремимся узнать, как он справится с этими новыми для него задачами...

Мы уверены, что России и Западу нужно знать и древний и новый Восток, без этого знания наша жизнь беднее и одностороннее. Чтобы свершилось, наконец, давно желанное глубокое и настоящее единение Востока и Запада, необходимо полное взаимное понимание, к нему мы стремимся и хотим по мере сил ему помочь" [

Blog

Т. П. Григорьева