Валерий Елманов

Вид материала

Документы

Содержание Глава 20 За худым пойдешь — худо найдешь

Подобный материал:

• Валерий Всеволодович, 582.44kb.
• Заместитель Председателя Государственной Думы РФ валерий Язев выступил с доклад, 179.99kb.
• Градобоев Валерий Валентинович Москва 2008 программа курса, 1080.91kb.
• Программа курса лекций (3 курс, 6 сем., 32 ч., диф зачет) Профессор Киричук Валерий, 72.05kb.
• Валерий Афонасьевич Язев. Среди основных доклад, 120.61kb.
• Контактная информация: Рохин Валерий Валентинович, 236.5kb.
• Практикум в ифтт для кафедр физики и технологии наноструктур и физики твердого тела,, 47.17kb.
• Слайд приветствие добрый день, уважаемый Валерий Александрович, уважаемые члены Правительства, 377.77kb.
• Ефимов Валерий Сергеевич, доцент, заведующий лабораторией конструктивной педагогики, 68.64kb.
• Валерий Гергиев новый декан спбГУ, 1014.96kb.

Глава 20

За худым пойдешь — худо найдешь

Я резко обернулся. Передо мной стоял человек в обычной одежде, но лицом смутно знакомый. Вроде бы я его…

— Прямиком из Путивля я, — пояснил он. — Ондрей Шерефетдинов. Чай, видывал меня тамо на пирах. Токмо я вдали сидел. — И неприятно ухмыльнулся. — Вестимо, не князь, вот и место по чину.

— А за мной зачем?

— Велено вернуть, а что за надобность, о том государь не сказывал. Видать, важное что-то поведать решил, — предположил он с наглой усмешкой, и его и без того небольшие глазки неприятно сузились еще сильнее, отдаленно напоминая прищур стрелка во время прицеливания.

— Ты, наверное, перепутал, — возразил я. — Я еще и грамотку Федору Борисовичу отдать не успел.

— А не надо ничего отдавать, — ухмыльнулся он. — Государь сказывал, теперь она без надобности, и уговариваться ни к чему. Опять же опаска у него за тебя — вдруг изобидят в Москве.

«Значит, был у Дмитрия тайный гонец из-под Кром, — понял я. — И теперь он не хочет, как мы договаривались, принародно оглашать свое милостивое слово к Годуновым, иначе потом никак не объяснить их смерть. Выходит, все мои старания впустую? — Но тут же одернул себя: — То есть как впустую? Грамота у меня, а я пока еще жив-здоров и даже достаточно упитан, так что…»

— Мой конь у воеводы во дворе, а грамотка оставлена в его покоях, — пояснил я.

— Надо бы забрать, — порекомендовал он и недовольно огляделся по сторонам. — А где Гуляй-то бродит? Он разве не с тобой?

— Так ты что, ничего не знаешь? И казаков моих не видел? — удивился я. — А как же ты тогда меня нашел?

— А что такое? — насторожился он. — Знамо дело, никого еще не встретил, ты первый. Нас государь пятерых отправил, чтоб тебя упредить да перед Москвой остановить. Кто в Серпухов подался, где вы с Гуляем объявиться должны были, ну а меня сюда, чтоб все пути-дорожки перекрыть. — И, вновь нахально осклабившись и демонстрируя крепкие желтоватые зубы с заметно выступающими вперед клыками, повторил: — Уж больно велика опаска за тебя у государя.

— Понятно, — кивнул я, собирая мысли в кучу и выстраивая дальнейший план действий. — Раз Дмитрий Иоаннович кличет, поспешим на зов. Сейчас я к воеводе, заберу шкатулку да скажу, что поеду помолиться к святым местам. Есть здесь поблизости какие-нибудь монастыри?

— Пока бродил, краем уха про Бобренев монастырь слыхал, токмо не ведаю, где он. Хотя постой, там же близ Оки Староголутвинский стоит. И близехонько, и в нашу сторону. — Он заговорщически подмигнул мне.

— Не пойдет, — быстро выпалил я.

— Отчего ж? — удивился Шерефетдинов.

— Оттого, что было проще сразу туда заглянуть, если б хотелось, еще до въезда в город, — нашелся я с ответом.

На самом деле возвращаться обратно было опасно. Где-то там в лесу, пускай и поодаль от монастыря, но не так уж и далеко, раз во время нашей переправы через Оку отчетливо виднелись его купола, был Гуляй.

Ушел ли из леса — бог весть. Скорее нет. Соображаловка у него работает так себе, а времени с моего исчезновения прошло всего ничего, поэтому он, скорее всего, еще сидит в лесу и думает думку: «Как быть дальше?»

А тут заявлюсь я собственной персоной. Тогда уж и впрямь придется возвращаться, а это в мои планы никаким боком.

Нет, мы поступим иначе.

— Пока я буду у воеводы, узнай про Бобренев монастырь — где он и прочее, — посоветовал я, прикинув, что не должны быть два монастыря в одном направлении, и если Староголутвинский на юге, на берегу Оки, то Бобренев где угодно, только не там.

— Ну-у, можно и так. Крюк, поди, давать придется, — сожалеюще вздохнул Ондрей, — да небось малый. — И повернулся, чтобы уйти, но спохватился, обернулся и спросил: — Да, а где Гуляй-то?

— Сам не ведаю, — развел руками я. — Я потому тут и оказался, а не в Серпухове, что там на нас люди воеводы напали. Даже не спросили, кто такие. Увидели, что казаки, и сразу стрельбу учинили. С первого залпа пятерых уложили, еще под тремя лошади пали. Гуляй сказал, чтоб я себя и грамотку спасал да прямиком в Коломну скакал, а он их, мол, задержит. Вот так мы с ним и расстались, — тяжко вздохнул я, восхищаясь собственным виртуозным враньем.

Риска не было.

Казаков, включая Гуляя, Шерефетдинов встретить уже не сможет. Это я решил твердо, припомнив кое-что из истории, так что жить Ондрею оставалось всего ничего.

Неясным представлялось только одно — под каким предлогом мне отказаться от эскорта в десяток стрельцов и заодно объяснить неожиданную торопливость. Но до терема воеводы была еще сотня метров, и я твердо верил — что-нибудь изобрету.

И действительно изобрел.

В покои воеводы я влетел опрометью, ошарашив добродушного толстяка Никиту неожиданной новостью о том, что в окрестностях Коломны появились казаки.

— Не иначе передовой отряд из воровского войска, — высказал я свое предположение.

— Ахти мне! — Он испуганно всплеснул руками. — А у меня и Пятницкие ворота нараспашку, да на пристани тож народец толпится! — Но постепенно стал приходить в себя. — Да ты погоди-ка. Вор-то, по слухам, в Путивле, а до него полтыщи верст. Как же они сюда-то?

— Скрытно! — заорал я, не давая ему опомниться и собраться с мыслями. — Это ж казаки! Им полторы сотни верст в день — как два пальца…

Подействовало, поскольку он испуганно ойкнул и с воплем: «Ворота!» — рванулся к выходу, но был бесцеремонно ухвачен мною за полу кафтана.

— Погоди с воротами! — осадил я его. — Ежели передовой отряд, то он все одно не сунется. Так что успеешь. Лучше подумай, что со мной делать.

— Отсидишься покамест. У меня стены каменные, так что тута яко у Христа за пазухой, — заверил он.

— Да ты в своем уме?! — изумился я. — Меня с вестями Федор Борисович в Москве ожидает, а я тут отсиживаться стану. Немедля уезжать надо. — И заорал ему в самое ухо: — Слышишь, немедля!

— Дак как же ты? — Он бестолково захлопал глазами. — А ратники? — вдруг вспомнилось ему. — Как я их тебе? Сам с чем останусь?! Побойся бога, княже! Помилосердствуй.

— А ты побойся царя! — гаркнул я и, вздохнув, уже гораздо тише и спокойнее проворчал: — Да я и сам все понимаю. Чай, тоже служивый, а не крыса приказная. Ладно, уступаю. Раз казаки объявились, то оголять град твой не стану, один уеду. — И, оборвав его искреннюю горячую речь о том, что он век этого не забудет, напомнил: — Но уехать мне надо немедля. Где там у тебя Бобренев монастырь? Я, пожалуй, до него нынче доберусь, ночь переночую, а там поутру…

Оказалось, что он расположен совсем близехонько, только по ту сторону Москвы-реки, но паром на берегу стоит, а чтоб без задержек, он пошлет со мной человечка, и меня вмиг переправят.

— А места-то тихие, не шалят тати? — напоследок строго спросил я.

— Лесов изрядно вокруг, но покамест не слыхать, — горячо заверил он меня, всей душой жаждая, чтоб я быстрее куда-нибудь исчез.

Наверное, мысль об открытых настежь Пятницких воротах не давала ему покоя, так что моя отправка да и переправа на тот берег прошли в рекордно короткие сроки, причем руководил всем сам воевода, резонно рассудив, что так все пройдет гораздо быстрее.

Про Шерефетдинова, приставшего к нам по пути, я кратко пояснил воеводе, что он со мной, тот испуганно закивал и больше вопросов не задавал.

Кстати, когда наш паром был еще только на середине реки, многолюдная пристань возле города совершенно опустела — не иначе как воевода уже принял меры, садясь в прочную осаду.

В монастырские ворота я въехал один, но уже с заводным конем, который совсем недавно принадлежал Шерефетдинову. Сам Ондрюша спал вечным сном близ большого дуба, заботливо укрытый мною зелеными ветками.

Получилось, правда, несколько неожиданно.

Пока я размышлял, как с ним поступить, и, чего греха таить, испытывал некоторые колебания — просто так убивать человека, пускай он сам будущий убийца царевича Федора, как-то не того, мои сомнения разрешил сам Шерефетдинов.

Вначале он слегка подотстал, чего я не заметил за своими раздумьями, а потом спросил хрипловатым голосом:

— Ларец-то прихватить не забыл?

Я оглянулся и вздрогнул. Ондрюша успел обнажить свою саблю и сейчас был в полной боевой готовности.

О себе я такого сказать не мог. Скорее уж как Советский Союз двадцать второго июня сорок первого года. Пищаль за плечами, да хоть бы и в руках — фитиль-то не зажжен. Сабля сбоку, но едва моя рука потянулась к ней, как Шерефетдинов сухо предупредил:

— Не дури, князь. Вытянуть все одно не успеешь.

— Значит, не хочешь честного боя, — усмехнулся я.

— Видал, яко ты с паном Станиславом честно ратился, — откровенно сказал он. — Того себе не желаю, потому и упредил. Коль ты ныне православный, чти молитву. — И снова неприятно осклабился, добавив: — Заупокойную.

«Ишь ты, вот и пригодилось мое крещение», — изумился я и кивнул:

— Непременно прочту, но вначале скажи как на духу: чье повеление исполняешь? Неужто государя?

Тот мотнул головой.

— Наполовину. Вернуть тебя и впрямь повелел Дмитрий Иоаннович. Токмо он наказывал со всяческим бережением, чтоб никакого худа тебе не приключилось.

— А если не он, то кто?

— Князь Рубец-Мосальский переиначил, — пояснил он. — Сказывал, темная-де ты птица. Ежели тебя в живых оставить, невесть чего в царевичево ушко накукуешь. Уж больно в чести ты у государя стал — эвон сколь он с тобой времени-то проводит. Егда ты иной веры был — одно, а ныне православным стал, выходит, вдвойне опаснее. — И похвалился своей честностью: — Зри, яко на духу перед тобой. Ничего не утаил.

— Ишь ты, — улыбнулся я. — Вам уж и вера моя не по душе пришлась. Вроде ваша родная, радоваться должны…

— Не в вере суть, — пояснил Шерефетдинов, — а в крестном отце. Памятаешь, кто он?

— А как же.

— Вот и мы… памятаем. Да и то взять — обида. Своих воевод исказнил, а басурманина не стал. А ведь приговор для всех един был. Вот и пришло времечко, чтоб по правде все сбылось. Тока ты зубы мне не заговаривай, — предупредил он, не подсобит. Я настороже и, яко пан Станислав, на рожон не полезу.

— Какие уж там зубы, когда я весь в твоей власти, — вздохнул я, легонько тыча носком сапога в бок Гнедко, чтобы он встал поближе к Шерефетдинову.

— Ну то-то, — кивнул он. — Тока боярин сказывал, чтоб допрежь того, яко на тот свет отправить, выяснить, доподлинно ли у тебя некая грамотка пребывает? Потому ларец достань, а сам стой себе смирнехонько да молись, покамест я на нее глядеть стану.

— Понял, — кивнул я, залезая в притороченную суму.

— И засапожника даже не касайся, а то и помолиться не дам, — сразу предупредил он, приметив слегка торчащую из голенища моего левого сапога рукоять ножа.

— Даже и не думаю трогать, — самым миролюбивым тоном ответил я, извлекая шкатулку и протягивая ее Шерефетдинову, попутно успев отвесить ему комплимент: — Хорошего человека послал князь Василий Михайлович. В смысле, подходящего, — искренне одобрил я выбор Мосальского.

— Да уж кого ни попадя не послал бы, — приосанился он. — А ларец ты сам открой, а то мне, вишь, несподручно, сабля мешается, — кивнул он на шкатулку, которую я ему протянул.

— И мне тоже несподручно, — вежливо отказался я и посоветовал: — Да и ни к чему ее открывать, — меж тем плавно вынимая из стремени правую ногу, закрытую конем от глаз Шерефетдинова, и медленно сгибая ее в колене, чтоб дотянуться до сапога.

— Это почему? — насторожился он.

— Видишь ли, если я сейчас ее открою, то боюсь, что грамотка, которая в ней лежит, окажется негодной к прочтению, так как ты, любезный друг мой… — последовала коротенькая пауза, а докончил я свою фразу, уже нежно обнимая Шерефетдинова, который уставился на рукоять моего ножа, торчащего из его груди, — испачкаешь ее своей кровью.

— Ты… — выдохнул он из последних сил, — меня уб-бил?

— Нет, всего-навсего опередил, — поправил я его и, склонившись над незадачливым убийцей, кулем свалившимся с лошади, добавил: — И спасибо тебе от всей души. Просто так даже таких козлов, как ты, я еще убивать не привык — пробел у меня в воспитании, хотя, чую, надо исправляться, пока не поздно, а ты мне здорово помог.

Он еще был жив, хотя силы явно покидали его, но добить умирающего я не мог, рука не поднималась, поэтому вместо второго удара продолжал говорить, говорить, говорить, многословно и путано, объясняя, что хорошим я его назвал лишь потому, что такого человека и убивать одно удовольствие, хотя я, дурак, поначалу отчего-то колебался.

Я болтал, пока Шерефетдинов не затих.

Но даже тогда я не смог остановиться сразу и, пока оттаскивал его за ноги в лесок, все еще рассказывал, как он вместе с Молчановым, а также князьями и боярами Голицыным и Рубцом-Мосальским придет в царские хоромы и станет хладнокровно командовать здоровенными стрельцами, которые вчетвером накинутся на ни в чем не повинного шестнадцатилетнего юнца и начнут его душить.

Вот только теперь командовать ими придется кому-нибудь другому из оставшейся в живых троицы, но ему расстраиваться ни к чему, поскольку у Федора Борисовича есть человек, который царевича ни за что не бросит, и потому добраться до славного доброго паренька смогут только через мой труп, а я помирать не собираюсь.

К тому же мне на днях кукушка накуковала семьдесят шесть лет жизни и продолжила бы еще, если бы я ее не остановил, ибо приплюсовал их к моим двадцати четырем, и получилась круглая цифра, до которой, учитывая нынешние бурные времена, если и дотяну, то дряхлой развалиной. А мне оно ни к чему…

Заткнул я свой фонтан красноречия, лишь когда бросил поверх трупа последнюю зеленую ветку, только теперь понимая, что болтовня была чем-то вроде истерики, только выраженной в своеобразной форме.

Мельком посмотрев на свои мелко дрожащие пальцы рук, я вспомнил дуэль со Станиславом и удивился. Как ни странно, в случае со своим первым покойником я не испытывал почти ничего. Или это тоже благодаря чудодейственному эликсиру Марьи Петровны?

Так и не ответив себе на этот вопрос, я неловко вскарабкался на коня и двинулся дальше по дороге в монастырь.

По пути еще успел удивиться тому обстоятельству, что, пока я трепал языком, мой мозг работал в автономном режиме, грамотно и последовательно руководя действиями бестолкового хозяина, иначе как объяснить тот факт, что узкий тонкий нож-стилет из груди Шерефетдинова я вынул уже в лесу, чтобы не осталось кровавого следа.

И не просто вынул, но тщательно вытер его об Ондрюшин кафтан, после чего — совершенно не помню когда — хладнокровно засунул его в голенище правого сапога.

Дальнейшее мое путешествие прошло как по маслу. Единственное неудобство — это голод. Хлебного каравая, как я ни растягивал его, на всю дорогу не хватило, так что последний из трех дней пути прошел натощак.

Зато воды хоть залейся — речушек на пути встречалось уйма. Вот ею и пробавлялся.

Зато поутру мой конь уже цокал копытами по наплавному мосту через Москву-реку, ведущему прямиком к Яузским воротам Белого города, а еще через полчаса я подъехал к Кремлю и… резко остановился.

Причина тому имелась, и достаточно весомая…