И. П. Ярков

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Я „ПРОСКОЧИЛ"

Спустя 42 дня довольно томительного и, признаться, не совсем приятного ожидания, когда же, наконец, за тобой придут и поведут на расстрел, в двенадцатом часу ночи под 29-е января 1942 года вызвали и меня. Торопливо простившись с товарищами, я вышел. Меня привели в канцелярию тюрьмы, где вручили постановление военной коллегии Верховного суда по моему делу и сказали:

— Вот, прочти.

Постановление было длинное и начиналось, как обычно, словами о том; что военная коллегия Верховного суда СССР в составе... и т. д., рассмотрев приговор по делу Яркова и его кассационную жалобу, — определила.

Что именно определила военная коллегия, я читать не стал, а сразу перекинулся глазами на самый низ листа, где стояло слово:

постановила.

Тут я прочел, что военная коллегия, руководствуясь такими-то и такими-то статьями и проч. постановила — приговор по делу Яркова отменить.

Стало-быть, приговора не существует! Отмененный приговор — не приговор.

Прочтя эти знаменательные для меня слова, означавшие собою, что, как-никак, а впереди у меня жизнь, а не смерть, не расстрел, я снова перекинулся глазами на верх листа, к тому месту, где военная коллегия что-то „определила", и спокойно и внимательно прочел, что военная коллегия Верховного суда приговор по моему делу отменила по той простой причине, что следствием не было установлено, подлежал ли мой год призыва (1913) мобилизации. Что он фактически уже был мобилизован, это, как я понял, не „устраивало" юристов: им требовалось знать, подведены ли под эту мобилизацию пятидесятилетних „солдат" какие-либо законные основания.

СНОВА С ВОРАМИ

Что ни говорите, а тюремщики — тоже люди. И многие из них с умом и сердцем. Не мне винить их в том, что, стремясь так или иначе избавиться от опасностей и ужасов фронтовой жизни, они выбрали себе такую „нелюдимую" профессию. Было заметно, что давшие мне для прочтения постановление коллегии тюремщики внимательно наблюдают за тем, как я буду реагировать на отмену приговора. В душе, понятно, я был рад, но внешне постарался ничем не выразить своей радости, то есть не пустился тут же, на глазах начальства, в какой-нибудь неподобающий пляс.

После этого меня отвели назад, в тюрьму, но не в только что покинутую камеру „смертников", а снова в ту самую, „воровскую", в которой я был до суда.

За сорок два дня, проведенные мною вне стен этой камеры, „личный состав" воровской компании во многом изменился, но знавшие меня старые воры встретили меня приветливо и, как могли, искренно выразили свою радость по случаю отмены смертного приговора.

В этой своей „старой" камере, вместе с ворами, на том же самом месте под нарами, провел я еще около двух недель.

Я уже упоминал о том, что многие из этих воров-профессионалов, судя по их рассказа, были весьма талантливыми исполнителями своей опасной и своеобразно „ответственной" профессии. Но, как всегда бывает в подобных случаях, в дружной, сплоченной семье воров тоже было не без урода. Были и в их среде своеобразные неудачники. Само собой разумеется, они представляли собой меньшинство и были далеко не в почете.

Одним из подобных воров-неудачников был такой нескладный детина лет тридцати пяти, астенического телосложения, — некто Лыткин. Иван Лыткин. Звали его, однако, просто „Ванькой". Среди воров этот „Ванька'' особым уважением не пользовался по той простой причине, что часто „засыпался" на „деле" и поэтому столь же часто сидел в тюрьме.

И вот однажды ближе к вечеру, когда ворам положительно „делать было нечего", этот Ванька рассказал своим сотоварищам такую сильно заинтересовавшую меня историю. Ни он, ни прочие его слушатели не подозревали тогда, что кто-нибудь когда-нибудь эту историю запомнит и запишет. Передаю ее в том виде, как она мне запомнилась, и возможно ближе к самой форме рассказа „Ваньки".

— Был я в лагере на севере и там филонил *). Посадили меня отдельно ото всех. Был я, однако, не один. Со мною вместе находились тринадцать человек, и все — архиереи, (в произношении рассказчика — „архиреи").

*) Как я понял, филонить, значит — отлынивать от работы, притворяясь или будучи на самом деле больным. Такого рода людей на лагерном языке именуют „придурками" .

— Попы? — переспросили рассказчика.

— Нет, поднимай выше, не попы, а самые настоящие архиереи. И среди них был один набольший, не простой архиереи, а вроде как бы большой начальник над ними.

— Митрополит?

— Ну, уж я не знаю, как он там назывался, но только этому набольшему все остальные беспрекословно повиновались и уважали его, как только могли. Раз в месяц получал он откуда-то из-за границы хорошие посылки с продуктами. Чего только там не было! Бывало, разделит на всех, — и меня не забывал! — а себе ничего не оставит, как его ни уговаривали. Мяса эти архиереи не ели, — ну, тут я среди них, прямо скажу, посластовался: все тринадцать мясных пайков доставались на мою долю! Тут и поправляться начал, а то совсем было доходил... *)

*) „Доходить" — быть близким к смерти на почве голодной дистрофии.

На работу они не выходили, да их и не заставляли. Но вот в баню почему-то ходить не любили, и их туда чуть ли не силком волокли.

— Почему? — спросили слушатели.

— Да кто же их знает? Вроде как бы благодать, что ли, с них какая-то смывается, или вообще не положено им мыться по чину...

— Вот один раз ночью я проснулся, — продолжал рассказчик, — иду к параше, гляжу: что за диво? Под нарами огонек светится. Все тринадцать архиереев под нарами на коленках стоят и молятся, да как усердно-то! И, как положено, все ихние молитвы без книг, наизусть, поют к читают. Икон нет, так они на стене кресты нарисовали мелом, стоят и молятся...

В этом месте рассказчика снова прервали. С искренним, неподдельным изумлением, которое трудно поддается выражению словами, воры все, как один, даже не спросили его, а как-то так — выдохнули:

— Зачем это они?

— Да я и сам не знаю! — простосердечно признался „Ванька".

— Чудно!..

Даже наиболее развитым из этой компании профессиональных воров было, вероятно, трудно, а то и вовсе не под силу понять самочувствие и переживания этих тринадцати русских православных архиереев, заброшенных волею судьбы в какой-то дальний-предальний лагерь. Было трудно понять, и непостижимо, почему именно среди ночи, когда людям полагается спать и когда весь лагерь и в самом деле объят крепким сном, — почему именно в это самое время тринадцать архиереев не спят, а предпочитают бодрствовать и молиться, стоя в самых неудобных позах под нарами на коленях... Причем делали они это, надо думать, не по принуждению, а охотно добровольно, испытывая при этом известный, знакомый каждому искреннему религиозному человеку по личному опыту, радостный подъем духа.

Происходило это, надо думать, в канун какого-нибудь большого православного праздника, — скажем, Рождества Христова.

Таков был этот рассказ и таково впечатление, произведенное им на воров. Мне же при этом живо и непосредственно вспомнились слова одного из герое Достоевского:

„ — Если бога с земли изгонят, мы Его под землей сретим..."

Не чем иным, как именно таким подземным, подпольным „сретением" Бога, представилось мне это подлинное, натуральное всенощное бдение. И — настоящим, неподкупным богослужением. От сердца.

„НА ВОЛЮ"...

Это событие случилось 19 февраля 1942 года. Совсем неожиданно, как-то даже внезапно, меня из камеры вызвали, сообщили, что я из-под стражи освобожден, и отпустили „с миром" на все четыре стороны.

Денег у меня не было ни копейки. Пришлось решиться идти до города пешком. Но за время пребывания в заключении я сильно ослаб.

В тот же самый день, с большим трудом одолев пешком расстояние от тюрьмы до города (примерно двенадцать километров), я уже был дома, в кругу семьи.

Когда на другой день по выходе из тюрьмы я явился в трибунал, чтобы узнать причину освобождения, то там мне сказали:

— Ваше дело прекращено.

А секретарь трибунала, милая женщина, даже шепнула мне доверительно:

— За ваше дело многим нагорело...

Я так и не узнал, понятно, в чем, конкретно, это (то есть „многим" и „нагорело") выразилось, но ведь это было так естественно в моем положении. За долгие годы всяких судебных и внесудебных расправ я уже свыкся с мыслью, что у „них" ничто не делается въявь, что все мои „дела" творятся где-то в темноте, за кулисами, а до меня — наверх — доходит лишь некоторое подобие „пены" в виде выдержек и выписок из решений и постановлений. Гласного, а тем более открытого суда не было.

По известной народной сказке ГПУ и суд (на этот раз трибунал) брали себе корешки, а мне оставляли одни вершки. Но и „вершков" этих оказалось достаточно для того, чтобы узнать, что одновременно с отменой приговора по линии военной коллегии Верховного суда в дело вмешался „всероссийский староста" Михаил Иванович Калинин, к которому обратилась моя семья. Он от имени ЦИК СССР прислал в Военный трибунал и в военкомат какое-то достаточно негодующее письмо. С содержанием письма я не знаком, но, судя по всему, оно было составлено в довольно категорических выражениях.

Вероятно, в результата этого письма „Президиума ВЦИК" и стало кое-кому „нагорать".

Что касается юридической стороны вопроса (отмена приговора и последующее полное прекращение дела, с освобождением из-под ареста), то мне почему-то сильно сдается, что это едва ли не единственный в советской юридической практике тех лет случай, или „прецедент", когда дело было прекращено и человек (обвиняемый) был освобожден „из-под вышки'' без всякой замены (десятью годами и проч.).

Для меня в те дни было ясно только одно: если приговор по моему делу был отменен, то, стало быть, он не существует; если, далее, дело прекращено, то, стало-быть, и дела нет, и состава преступления нет, а самое главное — нет так называемой „судимости". Ведь судимость обычно „пришивают", когда человек осужден.

Это дало мне основание в анкетах при поступлении на работу на весь последующий период времени твердою рукою писать: „Н е судим''.

Прав ли я, товарищи юристы?

Вслед за этим я узнал еще много ,,любопытного", косвенно связанного с моим военным делом.

И вообще, вслед за освобождением из тюрьмы для меня и моей семьи наступили самые трудные годы. Самые трудные... О них тяжело вспоминать...

Blog

И. П. Ярков

Я „ПРОСКОЧИЛ"

СНОВА С ВОРАМИ