Dialog of mentalities
| Вид материала | Документы |
- Михаил Васильевич Ломоносов сын России. Направляем Положение о конкурс, 55.99kb.
- Проблемам історії, теорії та інтерпретації давньої драми присвячені ґрунтовні праці, 121.98kb.
- Группа компаний “Диалог Плюс, 107.41kb.
- Стратегия и тактика зернового рынка – оценки рисков и потенциал развития директор ООО, 203.83kb.
Речь идет о том, что каждый из нас является звеном в цепи поколений, и порой нам приходится, к собственному удивлению, «оплачивать долги» наших предков. События нашей жизни оказываются предначертанными, и эту тенденцию можно проследить в контексте исторического, экономического, культурного аспектов опыта наших родителей и прародителей. Эта своеобразная «невидимая преданность семье» подталкивает нас к неосознанному повторению приятных ситуаций или печальных событий. Мы менее свободны, чем полагаем, но у нас есть возможность отвоевать свою свободу и избежать роковых повторений в нашей семейной истории, распознав сложные хитросплетения в судьбах наших предков и в собственной семье.
В материалах книги показано, что информация, доступная к воспроизведению из глубин памяти или провалы в памяти существуют непосредственно. Человек, принимая решения во время общения или деятельности, или совершая какой-то поступок в своей жизни, часто не может объяснить и разумно аргументировать тот или иной выбор. Иногда кажется, что ничто не предвещает резкого поворота судьбы, но он имеет место неожиданно для самого участника событий. Явления такого рода становятся особо интересными, когда после сбора информации оказывается, что аналогичные ситуации уже происходили с отцом/матерью, дедом/бабушкой, прародителями по материнской или отцовской линии. По мнению ряда ученых, «вычисление» закономерностей может оказаться поворотным моментом в динамике жизни человека и его потомков. По результатам исследования автора, иногда сам процесс осознания этой закономерности оказывается окончанием цепь бессознательных повторений. Особенно это важно, если повторения имеют трагический характер, являются несчастьями в судьбах родственников. Годовщина, по мнению автора, – период уязвимости. Она вводит понятие «стресс годовщины», показывая на примерах, как индивидуальное эмоциональное состояние человека зависит от значимых переживаний его ушедших родственников, и как беспричинное беспокойство и необъяснимая печаль исчезают, когда обнаруживаются в качестве причины сильные переживания, физические и психологические травмы предков, прошедшие с ними примерно в то же время в том же возрасте много лет назад.
Некоторые примеры настолько интересны и красочны, что временами понимаешь, что жизнь богаче и интереснее любой выдумки писателя. Так, А.А. Щутценбергер приводит пример, когда живет человек, горя не знает. А в 29 лет – ломает позвоночник и не может передвигаться самостоятельно. При составлении анализа генограммы выясняется, что его отец получил точно такую же травму в этом возрасте. А если заглянуть еще дальше, то и среди других предков были такие же травмы. И это вовсе не проклятье, а «синдром годовщины» – один из ключевых феноменов, изучаемых автором. По мнению автора книги, информация о таких событиях находится в коллективном бессознательном этой семьи.
Еще два понятия, которые вводит автор – семейная справедливость и «семейные счета». Когда справедливость не соблюдается, это проявляется в неверии, эксплуатации одних членов другими (иногда в бегстве, реванше, мести), даже в болезни или несчастных случаях. И наоборот, когда справедливость соблюдается, существует привязанность, взаимное уважение членов семьи, «семейные счета» ведутся аккуратно. Можно говорить о «балансе семейных счетов» и «семейном гроссбухе», где видны кредит и дебет, долги, обязанности, заслуги. В противном же случае имеет место ряд проблем, повторяющихся из поколения в поколение.
Автор делает предположение, что начиная формулировать историко-экономико-социологические гипотезы, «вы замечаете, что если до этого времени клиент говорил, что не может ни о чем вспомнить, то в этот момент можно сказать, что какая-то «задвижка» открылась в его голове, и он сейчас воскликнет: «Ах, да, это правда, я вспоминаю, семья стала очень бедной не во время панамских событий, это произошло в момент событий на Суэцком канале, когда (мой отец или моя бабушка) сменили школу, так как возникли осложнения». Внезапно открываются целые блоки памяти – просто потому, что, так сказать, сняты замки с зон запоминания: начинают возникать свободные ассоциации, и люди оказываются в состоянии вспомнить о чрезвычайно значимых вещах, которые они знали, не ведая того. После этого они смогут вспомнить, что знали двоюродную бабушку, соседку крестной матери или бабушки, полкового друга дедушки, с которым двоюродная бабушка еще общается… Они, наконец, смогут навести справки».
Автор предполагает, что ментальность «может быть, понимание этих «фантомов» бессознательного, этих «повторений», «годовщин», приблизит нас к пониманию взаимодействующих существ, имеющих интуицию и язык, т.е. нас. Неписаные правила, по которым живут семьи, также находятся внутри коллективного бессознательного. Более того, паттерны семейных отношений могут передаваться из поколения в поколения и сильно влиять на жизнь членов семьи. Отдельно следует упомянуть авторскую позицию по поводу неприглядных и трагических случаев в истории семьи. Шутценбергер считает, что «семейные тайны», замалчивание и избегание упоминания этих случаев приводит к тому, что следующее поколение в семье (внуки) будет расплачиваться за то, что было совершено
их предками.
Автор ставит вопросы «как такое возможно? почему? что происходит? где это записывается в семейное и персональное бессознательное? как осуществляется передача?» Интерпретация А.А. Шутценбергер, вызывает интерес, так как она опирается на генетическую память, которая имеет свои закономерности и свой язык – язык тела, поступков, ситуаций и событий.
Данная статья представляется нужной и своевременной, так как по мнению ряда авторов, низкая структурированность материала, изложенного в книге, затрудняет ее понимание, в результате чего книгу сложно читать неподготовленному читателю.
Источники:
Шутценбергер А.А. (2001) Синдром предков. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы // Пер. с фр. И.К. Масалков. М: Изд-во Института психотерапии.
■
Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь
как феномен культурно-исторической памяти России
Шестакова Л.А.,
д.пед.н., доц., проф., ННГАСУ (Н.Новгород)
This article researches main historical steps of progressing Solovets Monastery and the communication its history with the history of Russia.
Спасо-Преображенский Соловецкий монастырь, который является одной из древнейших русских святынь, был основан в XV в. История этой православно-христианской обители – пример непрерывного информационного, экономического и политического взаимодействия монастыря и всей России, осуществляемого во времени и пространстве на протяжении всего его существования. С конца XV в., когда монастырь был официально признан властями Новгорода Великого, в нем начинают вести разнообразные хозяйственные и приходские записи. Позже в монастыре начинает развиваться летописная традиция, в разные годы создаются «Соловецкий патерик», «Соловецкий летописец», летописи отдельных исторических периодов, «Описание Соловецкого монастыря», «Соловецкий цветник». В монастыре постоянно накапливаются ценные религиозные реликвии, иконы и церковные книги. Эти книги, летописи, документы, канонические православные тексты Библии, молитвенники и службы становятся сегодня неотъемлемой частью возрождения монастыря и основой монастырской библиотеки, которая сохранялась сначала в стенах Соловецкого монастыря, затем в соловецком филиале Архангельского краеведческого музея, в Соловецком государственном историко-архитектурном и природном музее-заповеднике, и, наконец, во вновь открытом в конце двадцатого столетия Соловецком монастыре. Бесценные материалы богатой монастырской библиотеки сегодня могут быть прочитаны любым человеком, проживающим в обители, или паломником.
Документальные источники о культуре, основании и деятельности Спасо-Преображенского Соловецкого монастыря на протяжении всей истории его существования служили своеобразным информационным мостом, соединяющим жизнь монастыря с жизнью России и поколения основателей монастыря с их потомками (Вестник сектора исследований Соловецкого архипелага и Беломорья Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева. М., 2001, с. 4).
В одной из статей «Соловецкого патерика» отмечается: «Ряд Соловецких подвижников еще не заключился и, по милости Божией, не заключится, пока будет стоять, среди волн моря и мира, духовная твердыня – Соловецкий монастырь». Устное повествование преподобного Германа о первых соловецких подвижниках записал в конце XV–начале XVI в. иеромонах-книжник, а позже игумен Досифей, ученик преподобного Зосимы. Рукопись легла в основу текста жития первоначальников Соловецких – Германа, Савватия и Зосимы.
В архиве библиотеки монастыря сохранилась жалованная грамота, данная монахам Соловецкой обители властями Новгорода Великого в конце XV в.: «Преосвященным Ионой, архиепископом Новгородским и правителями Новгородской республики дана обители грамота на вечное владение Соловецкими островами» (Духовный собеседник. №1–2 / Самарская Духовная семинария, 2000, с. 30).
Власти Новгорода Великого передали монастырю земли на побережье Белого моря и ряд островов Соловецкого архипелага. Здесь землевладельческие интересы монастыря вступили в противоречие с давними собственниками этих земель. Летопись монастыря из монастырской библиотеки сообщает о том, что с середины XV в. ими по дарственной владела Ховра Товутова, «жена карельская». Однако самый острый конфликт вокруг вопроса землевладения развернулся у основателей монастыря с крупнейшей новгородской земельной собственницей из Новгорода Марфой Борецкой – «Посадницей». На нее Зосима и Савватий жаловались высшим духовным властям («отчину нашу отъемлет от нас»), но безуспешно. Долгий конфликт за землевладение был разрешен лишь с покорением Новгорода Москвой в 1478 г. После этого монастырь стал главным и единственным собственником богатейших земель, промысловых угодий и лесов, что и отмечено в жалованной грамоте. Монастырь стал опорным пунктом русских владений на Беломорском побережье. Много раз противостоял набегам шведов, датчан и финнов, за что пользовался особым покровительством московских царей. Монастырская летопись рассказывает о том, что в условиях суровых северных зим иноки выращивали все известные на Руси овощи, фрукты, цветы, а в теплицах – арбузы и даже розы. Силами монастыря была возведена дамба, построена сложная система водных каналов, которая соединяла 53 озера Большого острова, до сих пор одной из главных святынь монастыря почитается озеро Святое. В монастырских хозяйственных записях можно прочитать о том, что постепенно монастырь обзавелся огромным хозяйством, мельницами, соляными варницами, подробно подсчитываются расходы на строительство, ремонт построек, закупки и дарственные на древесину, холсты, на продукты питания братии.
XX в. принес святой обители страшные и жестокие перемены. Соловецкая летопись сообщает о фактическом разрушении Соловецкой обители. На фотографиях представлены постройки монастыря после пожара 1923 г. В советское время на базе монастыря вначале был создан совхоз, затем, в 1923 г., власти организовали СЛОН («Соловецкий лагерь особого назначения») для «перековки старого человеческого материала в сознательных строителей социализма». СЛОН был преобразован с 1937 до 1939 гг. в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). Соловецкий архипелаг с его тюрьмами и лагерями стал частью единой системы Главного управления лагерей (ГУЛАГа), что и дало имя знаменитой
книге А.И.Солженицына. До 1929 г. СЛОН имел 5 отделений на архипелаге. Уже в
1920-е гг. на Соловках находились 25–30 тыс. заключенных (Материалы фондов 1183 и 2001 гг. РГАДА, с. 41).
Реставрация храмовых, хозяйственных и иных строений Соловецкого монастыря была начата в 1961 г. советскими государственными учреждениями культуры. В 1967 г. в монастыре был организован филиал Архангельского краеведческого музея, преобразованный в 1974 г. в Соловецкий государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник, а все немногие сохранившиеся исторические записи заняли свои места среди экспонатов музея. Соловецкий музей-заповедник, реорганизованный в 1974 г. в Соловецкий Государственный историко-архитектурный и природный музей-заповедник, существует и в настоящее время. В 1997 г. обитель была передана в ведение Русской Православной церкви. Невозможно восстановить Соловецкие святыни, ограничиваясь лишь реставрацией и хранением летописных, исторических и архитектурных памятников. История Соловецкой обители – остается неотъемлемой частью истории России.
Источники:
Вестник сектора исследований Соловецкого архипелага и Беломорья Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева (2001). М.
Духовный собеседник (2000). №1–2 / Самарская Духовная семинария.
Материалы фондов 1183 и 2001 РГАДА.
■
Концепция локальных цивилизаций
и историческая память
Шиманская О.К.,
к.ф.н., доц., НГЛУ (Н.Новгород)
The concept of local civilizations developed by the theoreticians of the Russian conservative thought N.Ya. Danilevsky, K.N. Leontiyev, proponents of the Euroasianism, is becoming one of the foundations of the philosophical theory of the social and historical memory. In addition to the criticism of the Eurocentrism and one-linear progressivism in history, the concept of local civilizations deals with the main regularities of the genesis of various cultures that have existed in different places and at different times in history. The main emphasis is made here on the spiritual and subjective factor in history, the distinctive values (religious, political, economic, aesthetic, etc.) which allow various local civilizations to hold together for any substantial period of time. The concept of local civilizations emphasizes the need for preservation and development of the collective historical memory as a condition for a sustainable development of any society, including the Russian one.
Отказ в 90-е гг. ХХ в. от монополии линейно-формационной трактовки исторического процесса обратил исследователей к цивилизационному методу, у истоков которого стоял неославянофил Н.Я. Данилевский (1822–1885). Во второй половине ХIХ в. широкое распространение «историй» народов, религий, художественной культуры угрожало превратить историческую науку в искусство постижения своеобразного смысла событий. При этом всё более утрачивалось понимание истории в её крупномасштабных изменениях. С другой стороны, в науке господствовал европоцентризм, отвергающий возможность существования разнообразных социокультурных миров с иными принципами развития, нежели Европа. Пробуждение самосознания неевропейских народов, их обращение к своим преданиям, эпосу, коллективной памяти нуждалось в новом теоретическом осмыслении истории. Ответом на эту потребность стало рождение культурно-исторической школы, в которой приоритетное значение отводится духовному фактору. Принципиальное расхождение методологических основ материалистического формационного подхода к истории, возникшего в это же время, и цивилизационного не мешало их плодотворной дискуссии и признанию некоторых взаимных достижений.
Неудивительно, что на рубеже ХХ–ХХI вв. исследователи: Л.Р. Авдеева, С.И. Бажов, Б.П. Балуев, А.В. Белов, С.Н. Пушкин, К.В. Султанов и др. – вновь обращаются к анализу творчества Н.Я.Данилевского. Изучение идейного наследия русских консерваторов-теоретиков актуализировано сложными социальными и духовными процессами, поиском идентичности, которая невозможна без философского осмысления социально-исторической памяти. Западная наука так же не обошла вниманием Н.Я. Данилевского. Он по праву считается предшественником О.Шпенглера благодаря популяризации его идей П. Сорокиным и деятельности Международного общества по сравнительному изучению цивилизаций. Учение Н.Я. Данилевского о локальных цивилизациях было развито в цивилизационных теориях А. Тойнби, П. Сорокина, В. Шубарта, Ф. Броделя, Ш. Эйзенштадта и др.
Историософские взгляды Н.Я. Данилевского вырабатываются в пореформенной России. Он настаивал на сохранении самобытных основ, среди которых, вслед за ранними славянофилами, выделял православие, государственность и русский народ с его общинными формами экономической и духовной жизни. В работе «Россия и Европа» кризис Российской цивилизации наш философ определяет как «европейничанье» в таких его формах как: порча народного быта, бездумное заимствование иностранных учреждений, рассмотрение внутренней и внешней политики не через призму национальных интересов, а через «европейские очки», следствием чего стало поражение в Крымской войне.
Критикуя европоцентризм и западничество как направление общественной мысли, Н.Я. Данилевский убеждён, что при всей его внешней схожести с наукой оно является формой современной мифологии. Мифотворчество здесь основывается на анализе несуществующего объекта изучения, не реально существующего русского народа с его историей и коллективной исторической памятью, а народа, придуманного западниками вне его истории и культуры. Настаивая на национальном характере наук, Данилевский считает увлечение дарвинизмом формой «европейничанья» в науке. Эволюционизм, по убеждению Н.Я. Данилевского, – ложный принцип в естествознании и обществознании. Поэтому Данилевский основывается при разработке исторической системы на теории катастроф Ж. Кювье и телеологическом эволюционизме Бэра. В философии истории Н.Я. Данилевский оказывается на перекрёстке применения к обществу методов естественнонаучного знания и традиционным провиденциализмом классической философии истории. Пользуясь методологией органицизма, Данилевский обогащает позитивизм аксиологическим подходом. По Данилевскому, нет всеобщих законов развития и природы, и общества. Концепция, созданная им на основе методологии органицизма, – это теория о культурно-исторических типах, выделенных не по степеням развития, а по типам. Культурно-исторические типы – это целостные совокупности характерных элементов как духовной, так и материальной жизни этноса, которые проявляются в религии, социально-экономических, политических и др. отношениях и могут быть поняты только во внутреннем единстве и циклическом развитии. Н.Я. Данилевский классифицирует культурно-исторические типы, определяет фазисы их развития, возраст, условия расцвета и гибели, формулирует пять законов их зарождения, генезиса и бытия, открывая тем самым в науке дискуссию об определении признаков нации.
Прогресс для Данилевского – это не движение в одном направлении, а освоение новых путей социоприродного бытия, что проявляется в смене культурно-исторических типов. Данилевским был разработан стохастический, коэволюционный подход к идее прогресса, что связано с угасанием одних и зарождением других культурно-исторических типов. При этом ни один культурно-исторический тип никогда не будет представлять собой высшую точку развития человечества. А их борьба, по утверждению Данилевского, – источник всеобщего исторического развития, поэтому смена на исторической арене культурно-исторических типов неизбежна, так как соответствует пространственно-временным законам развития природы. Он усматривал перспективы дальнейшего мирового исторического развития в славянском культурно-историческом типе и крайне негативно относился к любым попыткам подчинения России Европе. Данилевский убеждён: объединённой Европе может противостоять только объединённое Славянство. Европейский путь грозит России гибелью. У России есть только два пути: или вместе с другими славянскими народами образовать всеславянскую цивилизацию, или полностью утратить свое культурно-историческое значение. Россия должна думать не об усилении политической агрессивности, а о сохранении культурной самобытности.
К.Н. Леонтьев, вслед за Данилевским, утверждал, что национализм политический негативно воздействует на национализм культурный, бытовой. Но именно в культурном национализме он усматривает основу самобытности различных народов, тогда как политический национализм способствует космополитизму. Выступая против политического национализма, Леонтьев ратовал за возрождение и укрепление культурного славянофильства, называя себя культурным славянофилом. Огорченный, что славянского в славянах остается все меньше, а европейского становится все больше, Леонтьев подвергает критике европейскую буржуазную цивилизацию. Он повторяет, что любить в славянах надо лишь их особенное славянское, то, что отделяет их от Европы.
Возникшее в послереволюционной эмиграции евразийское движение развивает теорию локальных цивилизаций. В основе евразийской концепции циклического развития понятие «месторазвитие», близкое к понятию «культурно-исторический тип». Вместо славянского культурно-исторического типа евразийские мыслители вводят евразийский, объединяющий славян и туранцев (народы «урало-алтайской группы»). Они заявляли: русские – не европейцы и не азиаты, а евразийцы, для которых, однако, Восток значительно ближе, чем Запад. Для евразийцев русские – это единство славянского и туранского этносов. Вместе с тем только заимствованное из Византии христианство позволило русским в полной мере осознать себя русскими. Симбиоз православной веры с туранской психологией – та идейная основа, на которой возникла и развивалась евразийская цивилизация. Будучи православными верующими, евразийцы утверждали, что религии нехристианского Востока русским перенимать нельзя. Однако им следует позаимствовать пиетет к религии, присущий Востоку. Евразийцы констатировали, что у большинства православных верующих многие христианские ценности утратили своё изначальное значение, тогда как в Индии, например, трепетное и уважительное отношение к религии – всеобщее жизненное правило. Именно этому они и призывали подражать. Таким образом, концепция локальных цивилизаций обосновывает значение и необходимость сохранения коллективной памяти как основы устойчивого развития.
■
Социально-историческая память
как фактор формирования социальной парадигмы
Широкалова Г.С.,
д.с.н., проф., зав. каф. философии и социологии НГСХА (Н.Новгород)
Современный кризис заставил политическую элиту Запада использовать инструменты, которые в значительной степени были заимствованы во времена великой Депрессии в СССР. Российская интеллигенция, ориентированная на подражание Западу, становится в оппозицию правительственной Антикризисной программе в той мере, в какой она не соответствует зарубежным аналогам. Фактически же под прикрытием критической позиции, которая не может не быть популярной сегодня в России, предлагается стратегия построения тотального контроля над человечеством.
Всего два десятка лет назад члены Межрегиональной группы Верховного Совета СССР объявили ценности советского времени «совковыми». В первую очередь подвергались критике верность традициям, справедливость, равенство, интернационализм. Г.Х. Попов, став первым мэром г. Москвы, доказывал, что взятки чиновникам надо узаконить в виде определённого процента за решение того или иного вопроса, поскольку это позволит преодолеть «советский бюрократизм». Казалось, прошедшие с тех пор годы должны были укрепить позицию «отторжения от прошлого» на основе новых аргументов, однако происходит артикуляция советских по содержанию ценностей и способов их реализации, но аргументируемая современным опытом развитых западных стран, реализующих элементы названных выше ценностей, что свидетельствует об их востребованности в критических ситуациях.
Яркий пример тому – лекция, прочитанная Г.Х. Поповым в Международном университете, где он так определил виновных в кризисном положении России: «Первый ответчик за кризис – богатые. А среди богатых – прежде всего олигархи... Премий во время кризиса не должно быть. Зарплата должна стать умеренной. А в ряде случаев – вообще отсутствовать. Какая зарплата, если её получатели довели дело до ручки! Надо развернуть кампанию по искоренению роскоши: личных самолётов, дворцов, яхт, роскошных вилл и т.д. Всё это надо публично разоблачать и клеймить. Надо ввести систему штрафов для тех олигархов, кто вызывающе – по масштабам и целям – транжирил деньги в прошлом или продолжает делать это сейчас. Провалился частный банк? Десять первых лиц должны вернуть всё полученное ими за последние 5 лет: зарплаты, премии, расходы на командировки, поездки в Давос, лечение, личные автомобили... Сто человек этой же корпорации должны возместить за те же 10 лет всё, кроме зарплаты... Тоже для компенсации вкладчикам. Нет у них денег – в тюрьму... Высшей мерой должны стать: во-первых, демонополизация и роспуск олигархических структур; во-вторых, национализация (частичная, с передачей государству части пакета прав собственности, или полная)... Издевательством выглядит ситуация, когда увольняют с работы с низкими выходными пособиями тысячи людей, а лидеры страны – на экранах ТВ – весёлые, катаются на горных лыжах... Наказанием должно становиться публичное изгнание олигархов из разного рода общественных организаций, попечительских советов и т.д... Надо прямо сказать: на воровстве нельзя строить ни культуру, ни спорт». За кризис также ответственны государстве нный сектор, СМИ, правящая партия, соучастники (не правящие партии в Думе, не сумевшие дать отпор, придворная интеллигенция, церковь...).
На наш взгляд, в этом призыве нет ностальгии по советскому прошлому, и это особенно важно подчеркнуть: значительная часть российской интеллигенции, особенно гуманитарной, болела европейничением (Н.Я. Данилевский) в XIXв., в советское время, больна им и сейчас. Суть европейничания в подражании, а на Западе в связи с кризисом сменился вектор развития, и надо успеть на этот поезд. Отметим, не останавливаясь на этом подробно, что Запад выбрал путь, включающий национализацию, упор на реальную экономику, строгий контроль за государственными средствами, выделенными банкам и т.п. на непродолжительное время – время выхода из кризиса. Именно его, на первый взгляд, требует сегодня и Г.Х. Попов, параллельно, в соответствии с требованиями жанра, эмоционально устраивая обструкцию всем, кто имеет хотя бы какое-то отношение к влиянию на социальные процессы.
Но в России, по нашему мнению, нет социальной силы (и социальной базы) для разрушения сложившейся за два десятка лет политической и социально-экономической структуры. Современная российская интеллигенция не в состоянии возглавить этот процесс. Представляется очень точной характеристика, данная ей С. Белковским: «Между правящим слоем... и безразличным народом стоит новый интеллектуальный класс, который вполне можно назвать «постинтеллигенцией». Этот класс оформился в 1990-е гг.; его идеология при Путине почти полностью вытеснила классический русский интеллигентский дискурс. Предполагавший у образованного (по крайней мере, считающегося таковым) человека минимальный набор из двух органических чувств: гражданского долга; вины перед забитым русским народом. Философия «постинтеллигенции», которая при гламурном авторитаризме диктует интеллектуальную моду и повестку дня, сводится к следующему: не надо переживать о народе, потому что интеллигентские переживания не принесли народу и самой интеллигенции ничего, кроме страданий и зла; гламурный авторитаризм хорош тем, что оставляет нетронутыми бытовые свободы – дежурную бутылку виски и поездку за границу в любое время ночи и дня, освобождая интеллектуала от любой и всякой ответственности за положение дел в стране и состояние общества; это по большому счёту и есть настоящая свобода; вполне возможно, что Россию ждёт катастрофа, но, поскольку мы всё равно не в состоянии её предотвратить, воспользуемся же нашим счастливым правом обо всём этом не думать».
И Г.Х. Попов прекрасно знает расклад социальных сил. В чем же тогда состоит цель столь сокрушительной критики со стороны человека много поработавшего на разрушение тех ценностей, которые он призывает восстановить? Ответ на этот вопрос можно дать исходя из четвёртой части его лекции «Мировая экономика постиндустриализма». В ней предлагается создать: Мировой экономический центр для выпуска мировой валюты, обеспеченной золотом; полномочную ООН, не учитывающую мнения малых стран, с Мировыми вооружёнными силами, Мировой полицией; Мировую общественную палату, Мировой общественный суд, независимую Мировую систему информации, установить глобальный контроль над ядерной энергетикой, в том числе и ядерным оружием. В конечном счёте, всё это необходимо для того, чтобы провести глобализацию природных ресурсов: «страны, на территории которых оказались эти природные ресурсы, должны получать какую-то ренту, но в целом добыча и распределение природных ресурсов» должны быть под контролем мирового сообщества. Наиболее отдалённые перспективы мировой экономики постиндустриального типа: регулирование мировой миграции через ограничение доступа в цивилизованный мир «варваров», борьба с бедностью, жёсткое ограничение рождаемости, через принятие мирового норматива рождаемости с дополнительными ограничениями для стран, где производительность труда и уровень благосостояния ниже среднемирового, очистка генофонда человечества.
А теперь зададим риторический вопрос: какие цели в большей степени достижимы в современных условиях – обуздание алчности олигархов или «достройка» мирового правительства, контуры которого столь соответствуют интересам олигархов? Как видим, представленная социальная парадигма основывается на социально-исторической памяти сторонников социал-дарвинизма, евгеники и т.п., столь близких по целям олигархическому капиталу. И есть основания считать, что именно за ней будущее, поскольку именно она уже имеет идеологов, финансирование и контроль близкий к тотальному над сознанием большинства.
Источники:
Белковский С. Милитарев В., Святенков П. (2009) Медвежье царство. М.: Алгоритм. С. 81–83.
Попов Г.Х. (2009) О проблемах кризиса 2008 года: Актовая лекция, прочитанная в Международном университете в Москве 10 февраля 2009 г. М.: Вольное экономическое общество России.
■
Коммуникация и память
как механизмы социальной интеграции
Шкурко А.В.,
к.соц.н., доц., ВВАГС (Н.Новгород)
Social integration is a basic function of social systems. It allows local contexts of human activity to be tied together. Communication and memory can be considered as means of such connection. Integrative efficiency of communication and memory is determined by the structure of language codes, mnemonic techniques, information complexity, communication channels accessibility, and other conditions with clear economic meaning. The resulting systems of conjugated contexts (being directly relevant to the phenomenon of “historical memory”) can thus be considered from economic point of view.
По мере усложнения и дифференциации социальных систем становится все сложнее обеспечить взаимосвязь отдельных пространственно-временных фрагментов социальной жизни. Человеческая деятельность осуществляется в локальных ситуациях, здесь-и-сейчас. Любые устойчивые социальные структуры возможны только благодаря некоторым механизмам, обеспечивающим связь таких локальных контекстов человеческой жизни. Нарушение такой связи зачастую рассматривается как проявление «утраты исторической, или социальной памяти». Однако подобное забвение является лишь частью более общей проблемы связи, или сопряжения локальных ситуаций.
На наш взгляд, существует лишь два механизма упомянутого сопряжения: память и коммуникация.
Говоря о памяти, следует иметь в виду, прежде всего, психофизиологическое значение этого термина: то, что принято называть исторической, социальной или коллективной памятью, является производным от индивидуальной памяти и коммуникации.
Под коммуникацией же мы в данном случае понимаем оперирование материальными объектами (знаками) как средством «программирования», индуцирования или обусловливания когнитивных и перцептивных состояний субъекта. Говоря о «программировании», мы имеем в виду, что любая знаковая комбинация (сообщение), несмотря на все возможное «многообразие интерпретаций», структурирует когнитивный процесс, увеличивая вероятность порождения определенных смысловых конструкций и отсекая неопределенное множество всех прочих, потенциально доступных в рамках данного языка. Таким образом, коммуникация если и не «переносит» смысл, то, по крайней мере, изменяет вероятности его порождения реципиентом.
Важно отметить, что в указанном значении термина адресатом коммуникационного «сообщения» может выступать и сам отправитель – скажем, черновые записи наиболее очевидным образом выполняют эту функцию «коммуникации с самим собой», обеспечивая сопряжение ситуаций, центрированных вокруг одного и того же субъекта. Хотя более значимой, конечно, является способность коммуникации обеспечивать сопряжение ситуаций, центрированных вокруг различных субъектов и разнесенных друг от друга на значительное расстояние как во времени, так и в пространстве.
Как память, так и коммуникация оставляют открытым множество сопрягающихся ситуаций: невозможно априори установить, результаты каких прошлых ситуаций окажутся доступными (благодаря памяти и коммуникации) в некоторой данной ситуации – мы в очень малой степени способны контролировать, когда и о чем мы вспомним, когда и о чем узнаем из внешних источников, из системы коммуникации. Сопряжение ситуаций связано с возможностями инкорпорирования в данной ситуации результатов операций, совершенных в другой ситуации. Очевидно, что потенциал подобных сопряжений может быть различным. В целом, коммуникация обеспечивает более высокий потенциал сопряжения – но также и менее контролируемый.
Возможно, именно с этим связан тот приоритет, который современные общества отдают коммуникации. Возможно, многие проблемы, рассматривающиеся в контексте разговоров об «исторической памяти», вызваны «борьбой» памяти и коммуникации, а не памяти и беспамятства. Технические возможности делают сопряжение посредством коммуникации более эффективным, требующим меньше усилий со стороны субъекта. С другой стороны, наличие коммуникативных возможностей еще не объясняет, что именно тематизируется в коммуникации: ведь предметом такой тематизации может быть и прошлое. Поэтому анализ феномена «утраты исторической памяти» требует внимательного изучения той комбинации условий памяти и коммуникации, которые и обеспечивают социально-историческую связь.
Вообще, экономический аспект сопряжения ситуаций, локальных контекстов, представляется чрезвычайно важным. Любые когнитивные и психические процессы требуют определенных затрат: времени, «вычислительных ресурсов», а иногда – финансовых и материальных. Соответственно, поскольку воспоминание, удержание в памяти, восприятие и расшифровка коммуникационного сообщения реализуются посредством вполне конкретных психических и когнитивных процессов, следует ожидать существенных различий в трудоемкости сопряжения различных контекстов при помощи памяти и коммуникации.
К числу условий, определяющих «стоимость» воспоминания, можно отнести: степень объективированности в языке, субъективную оценку значимости, когнитивную сложность объекта и др. Стоимость же коммуникации определяется гораздо большим количеством условий, включающих стоимость освоения различных коммуникационных кодов (в частности, языков), экономическую и техническую доступность каналов коммуникации, формат представления информации и т.д.
Можно предположить, что при прочих равных условиях выбор более «дешевых» форм сопряжения ситуаций соответствует рациональному поведению в смысле классических теорий рационального выбора. Фраза «при прочих равных условиях» означает, в частности, одинаковость оценки значимости сопряжения.
Любопытно, что «рациональность поведения» относится не только к индивидуальному, но и к коллективному субъекту. Если принять, что одной из базовых системных потребностей общества является потребность в социальной интеграции, а таковая интеграция невозможна без коммуникации, то более эффективным способом удовлетворения этой потребности следует считать задействование более простых и дешевых коммуникационных связей: medium is the message. Поэтому популярная, или массовая культура эффективнее обеспечивает интеграцию, чем более сложные формы.
Сочетание двух процессов: социальной дифференциации и расширения технических возможностей коммуникации, приводит к важному следствию: сопряжение пространственно-удаленных, но семантически близких контекстов, или ситуаций, оказывается более выгодным, чем сопряжение контекстов внутри локальных сообществ. Проще говоря, для программиста из Москвы социальная связь с программистом из Амстердама может оказаться более тесной и значимой, чем с таксистом из соседней квартиры. (К слову сказать, для недифференцированных обществ такая ситуация, даже при наличии технических возможностей коммуникации, представляется маловероятной). На наш взгляд, именно экономическая эффективность подобных осей сопряжения лежит в основе глобализации как социального процесса.
■
«Единый банк памяти»: от интуитивных прозрений
до философского обоснования
Шулындина А.Б.,
к.ф.н., ВВАГС (Н.Новгород)
The appearance of the complex information technologies, being used by the humanity today, became possible thanks to partly – conscious, partly – intuitive use of knowledge about the certain laws of the World. The question of “the philosophical substantiation” of the presence in the World some more enormous (in essence – all-embracing) “repository of information”, its “whereabouts” and “the ways of functioning” arises normally. The information from this “bank of memory” is capable to be perceived (be “picked up”) at different levels, and the human consciousness is ontologically included in this process. The capability of “picking up” this information by human consciousness is determined by some “tuning up” the consciousness, by its degree of receiving the information of different range of complexity – from extremely simple to extremely complex “package of data” (the latter is traditionally perceived as the sign of talent and genius).
Even in ancient Greek philosophy certain aspects of “unified information field” of the World, existing beyond space and time and at the same time included in the space-and-time continuum, were investigated. In the Russian philosophy of the XIX–XX centuries, specifically in the intuitivism of Nikolay Lossky, this idea was developed and was formed into the logical philosophical concept, which, however, needs to be perfected and to be enriched still. Today the most consistent philosophical development of these ideas we can find in the works of Aleksey Losev.
Философское обоснование феномена памяти, его онтологической природы, способов функционирования и возможностей является важнейшей темой философского исследования. Хотя использование сложнейших информационных технологий сегодня во многом базируется на использовании знаний о закономерностях функционирования механизмов сохранения информации (т.е. памятования в широком смысле), этот феномен до сих пор изучен лишь в малой степени.
Обращаясь к феномену человеческой памяти, следует отметить, что издавна память традиционно считалась основой самосознания личности, ее полноценности и осознанности, способности ее к обучению, тогда как отсутствие или ущербность памяти всегда считались свидетельством неполноценности личности, о чем писал еще Блаженный Августин: «Memoria enim mens est, unde et immemores amentes dicuntur» («Память поистине есть разум, следовательно, беспамятство – это безумие»). Отраженное в самых различных религиозных верованиях особое внимание к феномену памяти выявляет его необычайную значимость для судьбы человека, а, следовательно, и ответственность человека за каждое действие, оставляющее в мире неизгладимый и неуничтожимый след. Например, согласно представлениям православного христианства, развертываемые «врагами рода человеческого» после смерти человека «свитки» с «предъявлением» ему его «грехов» являются символическим выражением идеи сохранения информации обо всех поступках человека в неких особых «книгах памяти». Идея «сохранения информации» о каждом действии человека ярко проявляет себя также в бытующей в религиях Востока идее «кармического воздаяния», предполагающей закономерные и обязательные последствия каждого совершенного человеком поступка.
Хотя традиционно считается, что память является неким «хранилищем информации» пережитого, и местом сохранения информации являются или соединения клеток мозга конкретного человека, или – согласно традиционно-религиозным представлениям – некая индивидуальная бесплотная душа (способная сохранять информацию вне телесного существования и даже переносить ее из одного телесного существования в другое), но как «механизм извлечения» информации из памяти, так и само содержание этой информации до сих пор не раскрыты и демонстрируют нам множество необъяснимых загадок. «Извлечение» информации владельцем этого «хранилища» может совершаться как по воле «владельца», так и без оной, а также происходить под воздействием каких-либо известных или неизвестных причин (таково, например, «всплывание» давно и «наглухо» забытой и не осознаваемой самим человеком информации, происходящее нередко в процессе гипнотических сеансов или в процессе переживания так называемых измененных состояний сознания, а иногда и в обычной жизни под действием необъяснимых факторов). Вместе с тем многие наблюдения и опыты показывают, что хранящаяся в памяти человека информация может принадлежать не только определенной человеческой индивидуальности, но и выходить далеко за ее пределы.
На протяжении истории развития человечества выдвигались самые разнообразные идеи общего «хранилища памяти». Согласно одним концепциям, полагалось, что местом хранения информации является «коллективное бессознательное» (З.Фрейд), или что эта информация заключена в неких «архетипах» (К.Юнг): создатели этих идей считали, что эти «хранилища памяти» привязаны к природному, физическому и социальному миру и «запечатлены» где-то в клетках мозга или в привычных природно-социальных «рефлексах реагирования». Согласно другим концепциям, «всеобщая память» пребывает в некоем общем «энергийно-информационном» «сверх-пространстве – сверх-времени» мира – такие идеи выражены, например, в интуитивизме Н.О. Лосского, последовательно обосновывающем «имманентность всего всему», и, следовательно, потенциальную возможность выхода из любой точки пространства и времени в некую общую «единую базу данных», дающую возможность «считывания информации» о любой точке пространства и времени. Это объясняется всем построением мироздания, представляющим собой процесс функционирования разнообразных по сложности иерархически организованных внепространственных и вневременных «субстанциальных деятелей», творящих различные миры различной степени сложности и обладающих потенциальной возможностью интуитивного познания по сути любой информации, находящейся в любой точке пространства и времени (отнюдь не случайно возникли издавна бытующие в самых различных религиях представления о том, что человек существует в мире, заселенном самыми различными силами и существами, с которыми человек может взаимодействовать неисчислимым количеством способов). По Н.О. Лосскому, познание субстанциальными деятелями мироздания возможно путем чувственной, интеллектуальной или мистической интуиции, и возможности подобного познания обусловлены способностью «субстанциального деятеля» к «открытию» своего сознания разным планам единого информационного источника, способностью к «считыванию» информации и к постижению сложных и многоплановых явлений и их взаимосвязей. Исходя из такого понимания, становятся объяснимыми и высказывание Платона о том, что процесс познания является по сути всего лишь «припоминанием» (т.е. вычленением информации из единого «банка памяти»), и признания одного из гениев человечества Николы Теслы, заявлявшего о том, что он никогда не занимался изобретениями, а всего лишь отбирал и использовал информацию, хранящуюся в мироздании.
Исходя из концепции интуитивизма, становятся понятными и многие методы религиозных и мистических практик. Так, многие мистические практики предполагают методики последовательного «изменения сознания», что выражается, с одной стороны, в «очищении ума» от «сиюминутного хлама» (в достижении так называемого «молчания ума»), а, с другой стороны, в усилении сознательности, распространяемой, как это не парадоксально, даже на области, традиционно считающиеся «полем бессознательного» (сон и смерть). Подобная «дисциплина ума», освобождая сознание человека от привычного стереотипного заполнения и отключая определенные связи, заставляет сознание переключаться в иной режим функционирования – в тот режим, в котором ему открывается доступ к поступлению информации совершенно иного плана и уровня (необходимость «очищения ума» для поступления более глубинной информации связана с особенностью функционирования человеческого сознания, не способного к одновременному охвату явлений бытия и по необходимости требующего некоей последовательности восприятия информации). Именно «погружение» в более глубокие слои сознания позволяет «вспомнить» о многих недоступных привычному сознанию вещах, в том числе о «вневременном и внепространственном ядре» личности, а, следовательно, позволяет получить доступ к «единому банку памяти» мироздания.
В XX и XXI вв., когда естественнонаучное познание существенно расширило представление о природе мироздания, появились неоспоримые доказательства невозможности трактовки мира как «конструкции», состоящей из неких предельно малых физических частиц. Стремясь дойти до «ядра» в строении материального мира, физики натолкнулись на неожиданный факт присутствия «нематериального начала» внутри самой материи (теория струн), на фактическую невозможность ее «определенности и определимости», на необходимость ограничения познания только лишь областью внешних проявленных явлений бытия, способных быть познанными человеком только лишь в выраженном (актуализированном) взаимодействии друг с другом. Это вполне соответствует картине мира, обрисованной Н.О. Лосским, который писал, что «материальные тела могут существовать только внутри мира, т.е. только в отношении друг к другу» (Лосский, 1999, с. 217), при этом внутренним одухотворяющим началом и «стержнем» мира является некое сверх-временное и сверх-пространственное сверх-системное нематериальное Начало, Дух, и «можно сказать, что весь мир подчинен Духу (Царству Божию) как тело, но как тело нематериальное, т.е. тою своею стороной, в которой сама материя есть нечто нематериальное» (Лосский, 1999, с. 217).
Исходя из такой картины мироздания «структуры памятования» могут существовать в различном «диапазоне» режимов – от памяти, хранимой внешне-материальными телами (способной сохраняться неисчислимое количество времени, но все же не вечно) до глубинных структур памяти, расположенных в нематериальных сверх-временных и сверх-пространственных структурах мироздания, не могущих подвергнуться разрушению и пребывающих в Вечности.
Источники:
Лосский Н.О. (1999) Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М.: ТЕРРА-Книжный клуб; Республика.
■
Музей науки в культурном ландшафте региона
Щуров В.А.,
д.ф.н., профессор ННГУ (Н.Новгород)
Многие научные музеи мира возникли на базе коллекций, главной целью формирования которых была не история, а научное образование (например, зоологическая, археологическая или этнографическая коллекции Нижегородского университета). Мемориальные музеи науки (например, музей Нижегородской радиолаборатории) создавались на основе бывших кабинетов естествоиспытателей или научных исследовательских центров. Затем эти образования стали современными музеями, когда сформировалась необходимость обслуживать исторические коллекции.
Коллекция или лаборатория, изменяя статус, превращаясь из элемента исследовательского или образовательного комплекса в музей, существенно меняет и отношение к предметам (средства научного исследования становятся предметом хранения, реставрации и исторического исследования). До тех пор пока классические институты науки развиваются сравнительно медленно и отношение к науке во внешней среде постоянно, демонстрация классических научных ситуаций в музее – это популяризация науки, культивирование «научности вообще» как образца рационального действия, приобщение к научной вере. Апогея подобная традиция достигла к середине ХХ в. В начале 60-х гг. быстро ставшая популярной книга Т. Куна «Структура научных революций» ознаменовала глубокую трансформацию и в науке, и в культуре: наука перестает быть предметом веры и надежной опорой, мир, в котором было «много» науки, оказался ненадежным, непрочным. Наука становится индустрией знания и втягивается в военно-промышленный комплекс. Наука в современном мире претерпевает существенные изменения.
В 1970–1980-х гг. ряд ученых отметили, что мы вступаем в эру уменьшающихся результатов: требуется больше усилий, больше средств. Чтобы наука давала те же результаты, что и раньше, она должна поглотить весь бюджет. В этой ситуации классические музеи науки из храма законов природы превращаются в узко-специализированный исторический музей. Научный музей повисает в безвоздушном пространстве. В изменившемся мире с современной наукой взаимодействуют так называемые «научные центры»; причем характер этого взаимодействия принципиально иной: музей науки – храм в едином пространстве культуры; научный центр – коммерческое заведение, существующее в разрыве науки и общества. Научные центры, используя в той или иной степени научное содержание, создают, в первую очередь, коммерческий продукт для массовой аудитории, который покупается в целях образования, развлечения, популяризации науки, создания определенного образа науки, формирования нужного климата для продвижения реального научного продукта. Таким образом, в современном мире существует множество типов научных центров, выполняющих совершенно различные функции. Доктор Дж. Беннетт, хранитель музея истории науки в Оксфорде, прямо говорит: классический музей науки больше говорит о прошлой культуре, чем о современной науке. История науки и демонстрация (показ) современной науки оказываются плохо сочетаемыми функциями в музеях науки всего мира, независимо от социокультурного контекста в Америке, Англии или России. Происходит разрыв и в содержании работы, и в институциональной организации: музей науки – как история науки либо музей науки – как научный центр популяризации науки в контексте повседневности. В обоих случаях музей науки становится частью ландшафта культуры региона, в котором он находится. И спектр его культурных функций со временем только расширяется. Поэтому анализ и проектирование культурных ландшафтов и ландшафтов коллективной памяти требует учёта специфики института научного музея.
■
Проблемы современного
культурного пространства города
Якишин С.В.,
аспирант ННГАСУ (Н.Новгород)
Культурное пространство содержит в себе не только память, историю и накопленный опыт, но обязательно включает в свой состав состояние культуры современного общества, предпосылки для образования подобного состояния, тенденции и прогнозы по развитию его в дальнейшем. Именно с этим пластом современной культуры (неокультуры) и связано большинство проблем культурного пространства, его существования и дальнейшего развития.
Модель современного постмодернистского мира воспроизводит лавка с разнопёстрыми товарами, практическое и эстетическое применение большинства которых весьма сомнительно. И она символизирует то «новое религиозное сознание», которого чаяли философы начала XX в. и которое знаменует собой наступление новой «эры Водолея» – New Age.
Один из теоретиков постмодернизма В. Курицин считает, что постмодерну сопутствует наступление «энергетической культуры», которую можно сопрягать и с пневматосферой о. Павла Флоренского, и с ноосферой Вернадского, и с одухотворенной материей Даниила Андреева. Фактически эпоха New Age уже пришла. В религиозном смысле это есть эпоха неоязычества, с его смешением самых разных богов, ритуалов, символов, «харизматических фигур» и мистических практик. В общекультурном смысле это есть эпоха постмодернизма. В политическом – плюрализма и интегрирования в единое «космополитическое» государство. В экономическом – рыночной экономики, с преобладанием ориентирования на потребление. В этическом – эпоха «общечеловеческих ценностей», провозглашающих полную эмансипацию личности от какого-либо духовного стержня. В эстетическом смысле – эпоха принципиального бесстилия. Эклектика становится здесь методологией, если не новой антологией. Изгнание из культуры стиля и нормы приводит к замене ценностной вертикали на горизонталь. Привычная лестница развития всего сущего, возводящая всё «из силы в силу», от совершенства к совершенству, превращается в горизонтальную модель супермаркетов и шоу-бизнеса, где Священное Писание соседствует с порнографией, и где самые разносортные и разнородные вещи присутствуют в равноценности бессмыслицы и актуальности. Подобные аспекты современного культурного пространства каждого города ориентированы большей частью на обслуживание инстинктов человечества. Даже в эстетике преобладают такие направления, как индустриальная эстетика, теоретико-информативная и рецептивная эстетика. Развитие этих культурных слоёв неотделимо от потребностей настоящего, прогрессивно, но не содержит духовных исканий, на которых изначально базировалась культура. Разрушение традиционных ценностных установок, организующих хаос, компенсируется сейчас созданием новой мифологии, впрочем, как и новой идеологии. Критерии восприятия культурного пространства современного города становятся уделом субъективизма: «нравится – не нравится». Оппозиции «добра и зла», «хорошего и плохого», «художественного и бездарного» снимаются; на их месте водворяется новая пара «интересное – неинтересное». Таким образом, негатив «по ту сторону черты» получает шанс состояться в качестве «интересного». Показателен в этом смысле глагол, обозначающий такое воздействие на сознание, которое получает желаемый результат – «работает». «Это – работает!» – восклицают «пойманные» в индустрию магии, экстрасенсорики, новых технологий, обслуживающих чисто физиологические потребности. Глагол этот безусловно вскрывает природу отношений между субъектом как «потребителем» всякого рода воздействий и «работающим» объектом с его провокационным характером. Что же собой представляет это «интересное»? По всей видимости оно состоит в создании эффекта неадекватности ожидания (восприятия) и явления (предмета). Такая неадекватность может возникнуть тогда, когда хорошо известное явление, предмет и т.п. помещены в совершенно несовместимое с ними окружение и соседство, призванное их обессмыслить и придать им новое значение.
New Age лежит уже «по ту сторону добра и зла», согласно идеям Ницше. Человек претендует на то, чтобы стать сверхчеловеком. Творчество во всех направлениях культуры уступило место радикальному манипулированию осколками бытия, которое провозглашает себя как свободу. Культура представляется современному мышлению в качестве некого склада товаров, из которых можно все использовать в своих унитарных целях. Новые веяния – всего лишь ремиксы прошлого, совмещающие бесстильное и несовместимое. Так, например, цитата сейчас зачастую является главным поводом, провоцирующим появление текста. Цитата перестала быть свидетельством, сообщением, вырванная из первоначального контекста и обросшая новым, она делается знаковой, упраздняя прошлое, и открывает неверие в издание принципиального нового будущего. То есть под знаком в культуре фактически отсутствует реальность, объект. Место означаемой реальности принадлежит гипотетическому «культурному пространству», произвольно смоделированному современным сознанием и зачастую оборачивающимся полным «ничто». Подобным явлением, например, стала Интернет-культура.
Таковы проблемы современного культурного пространства города. Где ныне та культура, которой блистала во все времена Россия? Возможно, это слишком идеализирует прошлое: и в XIX в. было и унижение культуры, и унижение человека в культуре, и общественный обман через культуру. И всё же разница проблем прошлого и настоящего огромна. С точки зрения философии, эстетики, религии, произошло падение внутренней культуры человека, повлекшей за собой адекватные таковому потребности. Многие исследователи полагают, что развитие культурного пространства города в дальнейшем возможно, благодаря целенаправленному и всеобъемлющему изучению памяти и истории культуры.
■
Объективация социальной реальности
в структурах памяти
Яндараева И.С.,
аспирантка УдмГУ (Ижевск)
Исследования социальной памяти в современной философии во многом опираются на представления, которые сложились значительно раньше, но заново обрели актуальность в наше время. Так, работы П. Хаттона и М. Хальбвакса содержат в себе отсылки к представлениям Э. Дюркгейма и Г. Тарда. Для того, чтобы понять те методологические основания и предпосылки проблемы социальной памяти, которые содержатся в современных концепциях, необходимо обратиться к трудам предшественников, которые оказали на них значительное влияние.
В объективирующем подходе Э. Дюркгейм представлял социальные факты и верования как бы обладающими объективной реальностью, так как они формируются и существуют вне индивидуального сознания и имеют принудительный характер (Дюркгейм, 1995, с. 5). Религиозные верования зарождаются в сфере коллективных представлений. Они возникают не из личного опыта индивида, но навязываются ему общественной средой. Коллективный разум как рамка «охватывает не только наше индивидуальное существование, но существование человечества» (Дюркгейм, 1998, с. 186). Благодаря ей становится возможным сохранение всех продуктов коллективной жизни: воспоминаний, верований, обрядов. В связи с этим Э. Дюркгейм говорил о коллективной личности как единственно возможной на начальных этапах социального развития. Появление и развитие индивидуального сознания обуславливается эволюцией общественного устройства (Дюркгейм [сайт]). Э. Дюркгейм утверждал, что социальная жизнь не происходит из биологической, но конструируется и, будучи сконструированной, становится фактом объективной реальности. Однако в ее создании не принимают участие отдельные индивиды, наоборот, последние становятся как бы результатом развития уже существующей социальной среды, ее продуктом. Позиция ученого достаточно категорична: «… форма целого определяет форму частей» (там же).
По мере развития общества область коллективных верований и чувств сокращается, о чем свидетельствует, например, снижение количества пословиц и поговорок, которые являются «сгущенным выражением коллективного представления или чувства, касающегося определенной категории предметов» (там же). Дюркгейм пришел к выводу, что «средняя интенсивность общего сознания» размывается одновременно с развитием индивидуальной личности. Однако коллективные представления не исчезают и в эпоху индивидуализма, они трансформируются, становятся индивидуальными относительно своего объекта, когда «индивид становится объектом своего рода религии» (там же).
Пытаясь объяснить целостность общества, заключающего в себе множество индивидов, французский социолог Г. Тард обнаружил, что, с одной стороны, в своих поступках и взглядах люди руководствуются желаниями и верованиями, которые, казалось бы, являются индивидуальными психологическими категориями. Однако, с другой стороны, разделяя индивидуальную и социальную логику, он, тем не менее, переносил определенные свойства личности на общество в целом, утверждая, что «все душевные явления, а, следовательно, и все социальные явления, составляющие их следствие, сводятся к верованиям и желаниям» (Тард, 1996, с. 17). Общество так же, как и отдельный индивид, может быть охвачено каким-то желанием или верить во что-либо. Оно, согласно Г. Тарду, оказывается своего рода «мозгом», в котором индивиды функционируют как отдельные клетки. Именно они определяют, какие желания возникают и распространяются в «мозге»: «Что справедливо относительно индивидуума, справедливо и относительно обществ» (там же, с. 419).
Верование или желание возникает в одном из индивидов – пророке или гении – и в силу «моды», просто удачного времени своего возникновения и соответствия современным потребностям присваивается всеми остальными (там же, с. 410). Если изначально оно имеет характер изобретения, направленного на достижение какой-либо цели, то, постепенно распространяясь во времени и пространстве, новое верование становится просто средством, его характер изобретения стирается. Оно воспринимается как привычное и уже не рефлексируется его носителями. Так формируется то, что социолог называл социальной памятью: «… желания, встречающиеся в сердце индивида, находятся там обыкновенно, – а с течением цивилизации все в большей и большей мере – в силу внесения их извне, в силу социального внушения» (там же, с. 410).
Г. Тард называл подражание основным механизмом распространения в обществе изобретений, совершаемых отдельными индивидами. Подражанию в социальной логике соответствует память в индивидуальной логике. Другими словами, «… подражание представляет собою социальную память, настолько же существенно важную для всякого проявления деятельности, настолько же необходимую в каждое мгновение общественной жизни, насколько существенно важна и постоянна работа памяти в уме» (там же, с. 94). Подражание, или социальная память по Г. Тарду, необходимы для закрепления единства верований и желаний и их взаимного усиления, что в свою очередь обеспечивает общественное согласие. Разделение памяти на два вида – собственно воспоминания и привычки (цели, превратившиеся в средства) – отсылает к представлениям А. Бергсона. Именно второй вид памяти, по Г. Тарду, становится основой социального развития (там же, с. 91). Согласие, которое устанавливается между различными желаниями и верованиями, выстраивается в структуру, ограниченную рамкой, «почти неподвижной, но могущей вместить неопределенно растущее содержание» (там же, с. 136).
В дальнейшем социолог высказал мысль о том, что и изобретатель создает свое изобретение, ориентируясь на те верования и настроения, которые поддерживаются всеми членами общества (там же, с. 433–434). Г. Тард лишил индивида возможности творить что-либо, что уже изначально не вписано в круг социальных знаний, разделяемых всеми. Создается герметичное пространство, в котором нет места уникальности.
Несмотря на то, что социальная и индивидуальная логики, казалось бы, существуют на равноправных началах, выясняется, что понимание индивидуального ограничивается его биологическими аспектами. Индивидуальное, согласно Г. Тарду, детерминировано животной природой человека. Для объяснения взаимодействия индивидуального и социального он ввел в свои размышления идею прогресса, которая позволяет «социализировать индивидуальное», в результате чего происходит развитие человечества (там же, с. 492). Согласно этой мысли, социальная память представляет собой цивилизацию, которая преобразовывает индивидуальное (биологическое) в социальное (там же, с. 492–493). Искусство необходимо, чтобы «разнообразить и расширять поле индивидуальной впечатлительности, ставшей социальной благодаря ему» (там же, с. 492–493).
Итак, объективация социальных представлений приводит к эссенциализации и реификации, где утверждается субстанциальный статус существования общества как объекта исследования. Оно полагается заданным как «вещь среди других вещей», т.е. натурализируется. Его объективность предопределяет представление о его конечности и сложности (слож(е)нности) из элементов. Целостность общества обеспечивается наличием связи между его элементами, или индивидами. В объективированном представлении социальной реальности связь тоже субстанциализируется и эссенциализируется, выступая как сущность или субстанция, в которую «погружаются» элементы. Согласно Э. Дюркгейму, индивидуальное сознание берет свое начало из коллективных верований. В случае Г. Тарда, субстанцией социальной связи оказывается социальная память, которая организуется в соответствии с принципом подражания, гарантирующим согласие индивидов, или сохранение общества как целого. Социальная память не просто объединяет индивидов, но и формирует их верования и желания, а каждый индивид оказывается всего лишь продуктом деятельности подражания, или социальной памяти.
Источники:
Дюркгейм Э. (1995) Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Пер. с фр., составление, послесловие и примечания А. Б. Гофмана. М.: Канон. (История социологии в памятниках).
Дюркгейм Э. (1998) Элементарные формы религиозной жизни /Пер. с фр. А. Б. Гофмана // Мистика. Религия. Наука. Классики мирового религиоведения. Антология / Пер. с англ., нем., фр. Сост. и общ. ред. А. Н. Красникова. М.: Канон+. (История философии в памятниках).
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. URL: u/doc/i/79617p1.phpl.
Тард Г. (1996) Социальная логика. СПб.: Социально-психологический центр.
| 2.2. International colloquium for students Modern theories of social and political processes and the collective memory factor | 2.2. Международный студенческий коллоквиум Современные теории моделирования социально-политических процессов и фактор коллективной памяти |