Dialog of mentalities
| Вид материала | Документы |
- Михаил Васильевич Ломоносов сын России. Направляем Положение о конкурс, 55.99kb.
- Проблемам історії, теорії та інтерпретації давньої драми присвячені ґрунтовні праці, 121.98kb.
- Группа компаний “Диалог Плюс, 107.41kb.
- Стратегия и тактика зернового рынка – оценки рисков и потенциал развития директор ООО, 203.83kb.
Наука экология, теория общей экологии, концепция всеобщей экологии и др. существуют в опредмеченном виде на страницах книг и могут быть использованы каждым членом общества, реализоваться социальным способом. Идея экологии бытия, учитывая ее фундаментальный характер, может рассматриваться как основа и способ реализации социальной памяти. При этом следует учитывать, что сама идея экологии бытия как такового имеет смысл при понимании того, что на пятки бытию постоянно наступает небытие, что под ногами океан небытия. Если бы небытия не было, то и спасать бытие было бы не от чего – оно было бы самодостаточным и ему ничего не угрожало. Но тогда реализовалась бы та самая модель бытийного мира, о которой говорил Парменид и в которой нет места для движения, в которой ничего в принципе, по сути не изменяется, так как некуда уходить старому и неоткуда взяться новому в силу отсутствия небытия.
Значение экологии вообще и экологии бытия в частности для понимания социальной памяти заключается еще и в том, что экология существует не только на уровне общественного, надиндивидуального сознания, но она обнаруживается и на уровне коллективного бессознательного в виде особого экологического архетипа (Гимазетдинова, Солодухо, 2008). Архетипы вообще, согласно теории К.Юнга, наследуются от поколения к поколению и проявляются в архаических формах культуры, а своими корнями уходят в рефлекторную деятельность животных. Как показывают наши исследования, и с экологическим архетипом дело обстоит так же: у животных он проявляется как охранение и мечение своей территории, в человеческом обществе экологический архетип проявлен в сказках, мифах, религиях, а обнаружил он себя в качестве экологического сознания, когда создалась экологически кризисная ситуация в глобальном масштабе.
Таким образом, экологию бытия можно понимать как средство реализации социальной памяти, как способ фундаментального охранения форм бытия от небытия на социально-психологическом уровне.
Источники:
Гимазетдинова А.Х., Солодухо Н.М. (2008) Экологическое сознание и экологический архетип. Казань: Изд-во КГТУ-КАИ.
Солодухо Н.М. (1995) Методические разработки к спецкурсу «Основы всеобщей экологии». Казань: Изд-во КГТУ-КАИ. С. 17.
Солодухо Н.М. (2002) Философия небытия. Казань: Изд-во КГТУ-КАИ. С. 62–64.
■
Что логично понимать
под исторической памятью общества?
Табаков В.И.,
д.ф.н., проф., ННГАСУ (Н.Новгород)
Historical memory of a society means the memory of ethnos (polyethnic people) that forms this society. This memory includes imaginations and implications which were got by ethnos from its ancestors through images and ideas. But not all the images and ideas are historical (essential for continuation of people’s history, for development of society). Historical are those images and ideas which express events and problems fatal for the society. And the most important events and problems are those which are similar to the modern ones. Thus, historical memory of a society are images and ideas in the past which are analogous to the problems and events nowadays.
Разумеется, историческая память общества – это вид памяти, присущий только роду мыслящих существ. На нашей планете – Человечеству. Поэтому, прежде всего, следует определиться с собственно человеческой памятью, отличающейся от памяти любых других живых существ нашей планеты.
Как бы ни обстояло дело во всем остальном, но одно обстоятельство в любом случае отличает человеческую память от дочеловеческой памяти. Это – наличие у человека надпредметного абстрактного мышления, двумя сторонами которого выступают логическое мышление и математическое мышление. Философское осмысление памяти должно и может проводиться именно на этом уровне. Остальное – дело соответствующих наук.
Общая основа памяти животного и человека – это, конечно, возникновение, существование и «всплывание» в центр мышления как у того, так и у другого представления. Представления как предметов, так и их действий друг на друга.
Представлять можно только и именно предметы и действия. Поэтому, если существо не восприняло своими органами чувств какой-либо предмет или действие, оно представить их принципиально не может. И у другого существа перенять какое-либо представление оно тоже не может. Чтобы передать ему представление, другое существо вынуждено показать ему сам предмет или само действие. На этом уровне и происходит обучение по принципу «делай как я». Но таким образом одно существо другому существу может передать именно и только такое представление, предметом которого выступает оно само (т.е. существо) и действием которого выступает действие его самого. Ничто другое оно передать не может.
Но даже таким образом одно существо может быть посредником между разными существами. (Скажем, если волк, обложенный красными флажками, перепрыгнул это «ограждение» и сохранил это представление, то он свободно передает это представление в другой раз всей своей стае, вместе с ним оказавшейся внутри такого же ограждения. Передает всем свое представление просто своим действием (перепрыгиванием через страшную «ограду»). И в этой стае будет уже существовать соответствующая память, если только какое-то поколение волков в ней не проживет без ситуации, требующей соответствующего действия обладателя этой памяти. А если случится так, что не придется воспользоваться этой памятью в течение жизни очередного поколения, то она, конечно же, исчезнет. Физически.)
Такое ученичество и такая передача представлений существует и у людей. Более того, с этого начинается вообще становление ребенка личностью.
Но у людей, как существ, обладающих разумом, т.е. органом абстрактного получения, преобразования и применения информации о предметах и действиях, с самого начала их появления на планете существует память еще и на другой основе. На основе подразумевания. Подразумевается же принципиально не тот или иной предмет или то или иное действие. Подразумеваются любые и все предметы, сведенные мыслью к «предмету» одного определенного свойства (взаимосвязи свойств). Подразумевается какое-либо свойство (взаимосвязь свойств) предметов, превращенное в «предмет», но только в нашей мысли. И лишь постольку, поскольку предметы обладают данным свойством, они подпадают под наше подразумевание. Другими словами, подразумевается не предмет, а объект, не существующий без субъекта как «предмет». До субъекта, без субъекта и после субъекта существуют свойства предметов, находящиеся в определенном отношении друг другу, а субъект превращает то или иное свойство и отношения между свойствами в «предмет». Но предметом этот «предмет» является только в надпредметном абстрактном мышлении. Вне надпредметного абстрактного мышления есть только предметы, их свойства и отношения между этими свойствами.
Подразумевать можно любой «предмет», т.е. объект. И получать, хранить и передавать подразумеваемое можно сколь угодно «далеко». Тут не требуется (как посредник) действие принципа «делай как я». Все, что определяется как объект, т.е. мысленно, а не чувственно, обозначается знаком, являющимся обозначением не только объекта, но и его определения, позволяющего и заставляющего подразумевать под объектом определенные предметы. Этим знаком и является понятие.
Знак, являющийся именем, ничего подобного не дает. Если человек не видел сам предмет или его изображение, он не может под их именем представлять что-либо определенное. Чтобы он смог что-либо представлять под именем, ему надо каким-нибудь способом показать образ того предмета, имя которого произносится.
Итак, историческая память общества – это память этноса (полиэтничного народа), образующего данное общество. Это – представления и подразумевания, полученные этносом (этносами) от своих предков через образы и понятия, связанные в народном сознании неисчерпаемо сложным образом. Скажем, слышим слово, выражающее понятие «богатырь», и перед нами встают образы Святогора и других былинных героев; посмотрим на картину (условно говоря) «Три богатыря» и начинаем оперировать понятиями «земледельческий народ» и «степняки», «государство» и «орда» и т.д.
Но не все образы и понятия, полученные народом от предков, являются историческими, т.е. значимыми для продолжения истории данного народа, для развития его общества в настоящих и обозримых условиях. Исторической памятью общества, хранимой создающим это общество народом, являются образы и понятия, выражающие судьбоносные для данного народа события, проблемы и их решения. Но в наибольшей степени исторической памятью общества оказываются именно образы, дающие представления о событиях и проблемах, аналогичных нынешним переломным событиям, проблемам и решениям, оказавшимся сегодня для народа тоже судьбоносными. В конечном счете, исторической памятью общества оказываются образы, представляющие судьбоносные проблемы и их решения, найденные в свое время народом, и, поэтому, оказывающиеся образцом адекватного решения аналогичных проблем в аналогичных современных условиях.
Теоретическое же выражение в понятиях тех же событий, проблем и их решений является в плане исторической памяти общества только их уточненным, углубленным и упорядоченным подразумеванием.
Так, в исторической памяти общества, развивающегося в виде государства «Русь» в течение более тысячи лет, остались, как на уровне народной памяти, так и на уровне историографии, такие судьбоносные исторические события, как распад Руси на удельные княжества и подпадание ее под унизительное монгольское иго, борьба раздробленной Руси за освобождение от этого монгольского ига и решение, найденное в подмонгольской Руси – собирание Земли и Народа Руси под власть одного князя как Государя всея Руси под видом единого собирателя дани со всей Руси для остающейся в Степи (и обреченной, поэтому, на отсталость от Руси и на свою закономерную удельную раздробленность) Орды. Выход дани из Руси Великий Московский Князь обеспечивал намного лучше, чем баскаки Орды. Но одновременно он создавал для этого обеспечения могучее государство, создавал с согласия, более того – в интересах степной аристократии самой же Орды, не могущей отказаться от своей Степи, не переставая быть самой собой. На этом и сыграли (осознанно или неосознанно) князья Московского княжества. Этого не понимал, например, Михаил Тверской, допуская самоубийственную для Руси в то время открытую вооруженную борьбу с единой непобедимой Ордой.
С тех времён и остался в исторической памяти народа Руси урок: раздробленность, многовластие и разобщенность означает для Руси иго чужеземцев, а цельность, единовластие и сплоченность означают самодержавность, независимость и самостоятельность Руси среди других государств, а бороться с Ордой надо, опираясь на ее же степной интерес и силу.
■
Между памятью и беспамятством – выбор между жизнью
и смертью в глобализирующемся мире
Тарасов А.А.,
аспирант ВВАГС (Н.Новгород)
The article dedicated to analysis of cultural transformations individualized processes, attitude to traditions and death in modern global societies.
Повседневная жизнь человека раздирается противоречиями, пронизана психологической напряженностью и тревогой, в обществе идет ожесточенная борьба интересов, нарастают апокалипсические ожидания, а в области мировоззрения и универсальных идей царит равнодушный плюрализм. Существенным признаком современной жизни выступает радикальный пересмотр всей системы ценностей. Главная роль здесь принадлежит отказу от достижений людьми долгосрочных целей и задач. Причиной такого положения выступает утрата человеком веры в возможность последовательного движения по направлению к определённым целям. Подобная утрата обесценивает для индивида значение социальной устойчивости, в том числе и устойчивости любых межличностных отношений. Наша культура – первая в истории, не вознаграждающая долговечность и способная разделить жизнь на ряд эпизодов, проживаемых с намерением предотвратить любые их долгосрочные последствия и уклониться от жёстких обязательств, которые вынудили бы нас эти последствия принять. Но если так, то разрушается преемственность поколений, снижается значение семейных традиций и ценностей, ведь сегодня ожидаемая продолжительность жизни семьи не превышает срока жизни её членов, и мало кто может уверенно утверждать, что семья, которую они только что создали, переживёт их самих. Партнёрства оказываются уже не тем, что должно достигаться посредством длительных усилий и периодических жертв, а чем-то, от чего ожидают немедленного удовлетворения, что отвергается, если не оправдывает этих ожиданий, и что поддерживается лишь до тех пор (и не дольше), пока продолжает приносить наслаждение.
Каждое мгновение жизни человека извечно наполнено осознанием мимолётности жизни, его индивидуального бытия, либо прямо и непосредственно, либо опосредованно, через культуру, ту сторону человеческой деятельности, которая состоит в превращении неуловимого в осязаемое, связывании конечного с бесконечным или, иначе, в строительстве мостов, соединяющих смертную жизнь с ценностями, неподвластными разрушающему влиянию времени и смерти. Культура и традиция выступают нашей овнешнённой памятью и бессмертием. Среди общностей, историческая длительность которых придаёт смысл индивидуальной быстротечности, семья особенно выделяется своей способностью впустить в себя любого из живущих. Семьи обеспечивали их смертным членам контакт с вечностью до тех пор, пока предлагали то, что, с точки зрения последних, было «жизнью после смерти». Но сегодня они перестала олицетворять вечно продолжающуюся длительность. Мост между мимолётностью и вечностью рушится. Последствия для человеческого существования, жизненных ориентиров и стратегий огромны: впервые в истории счёт дней и придание им смысла лишаются разумной основы и институционального базиса. Впервые в истории человек выбирает между жизнью и смертью последнее. Смерть и беспамятство. Цивилизацию.
Культура выступает символом борьбы человека, его страстного отношения к жизни. Прогресс всегда означал господство человека, его разума и культуры над природой. Выбирая смерть, и даже просто отказываясь от жизни, мы отказываемся от привычного прогресса, очищенного от памяти, преемственности и традиции. И вступаем в фазу прогрессизма, предписывающего конец всему, что существует. Неужели суицид? Статистика показывает неуклонно снижающийся уровень самоубийств. Суицид – это акт жизни, страстный, сомнительный, но всё же вызов сознания против власти, порабощения. Пассивность и депрессия – материализовавшаяся смерть. Безразличие. Жизнь после смерти. Гипотеза относительно психологического, феноменологического «прогресса» не выдерживает критики перед лицом распространения и генерализации депрессивных состояний.
Любовь, брак, родительство ныне, конечно, желанны на фоне неясного будущего может быть даже больше, чем когда бы то ни было, но лишь при условии поддержания собственных, центробежных жизненных путей. С феноменологической точки рассмотрения, выбор между памятью в пользу беспамятства есть выбор в пользу смерти. Выбор человека в глобальном мире есть выбор человека, оставшегося один на один со всем миром, с пустотой, с бесконечностью, с ничто, с небытием. Человек на краю бездны, имеющий единственный вариант «выбора» – смерть. С небольшим преувеличением можно утверждать, что повседневные баталии по поводу собственной жизни сделались коллективным опытом в современном мире. Опытом, в котором выражается последнее единство всех его представителей.
■
Коллективная память локальных сообществ
Тимощук А.С.,
д.ф.н., проф, ВЮИ ФСИН (Владимир)
The process of self-organization of sociocultural groups is connected with the specifics of the reflections of their mother culture. The ambivalent, multivector culture of cultural dynamics of early Christianity, for example, leads to the creation of the multitude of micro traditions, that assert their local mnemonic mediums. Fixation of the dominant meanings and values that took place on the Oecumenical councils didn’t stop the processes of self-determination of local traditions, which go on these days in the secular state. Therefore the appeal to the specifics of social retention in different local groups is still vital for theory and history of culture.
Sense and value self-determination takes place in the selection of mnemonic anchors, that are in fact local kairos or communicative medium, that relieve the tensity between eternity and alienation, which are so common for the mundane history. The birth of local kairoses leads to the formation of the multitude of historic verticals, which coincide in the mind of the local group with the world history, or, sometimes establishing it’s role as axial. The process of collective social retention is regarded as sense and value exfoliation or individuation.
Актуальная социальная динамика есть процесс диверсификации, конкретизации традиций и их коллективных мнемонических эстафет. Умножение социальных континуумов (традиций) неизбежно связано с эксфолиацией смыслов, что является важнейшей особенностью современной социокультурной динамики. С этой позиции современное общество нельзя назвать посттрадиционным, оно политрадиционно. Это и является, по нашему мнению, сущностной характеристикой его состояния.
Традиция – это форма социальной конкретизации, самоограничения в энергийно-смысловом множестве. Никакое общество не может жить без культурных эстафет. Мы предлагает традициогенную концепцию как альтернативу эссенциалистско-универсалистской парадигме развития обществ (Г. Гегель, К. Маркс) и процессуально-ниготологической (Гераклит, Ф. Ницше, Ж. Деррида). Развитие общественных отношений в этой модели предстаёт как функционирование традиционных континуумов, которые понимаются как ценностно-смысловые, энергийные эстафеты. Ближайшим союзником традициогенной концепции общественных отношений является локально-цивилизационный подход к истории (О. Шпенглер, К. Ясперс, А. Тойнби). Преимуществом традициогенного подхода является снятие конфликта эссенциализма и процессуализма. Традиции несут запас устойчивости, самосохранения системы. Рождаясь из повторения, традиции являются способом ценностно-смыслового самоконституирования человека, фокусируют его идентичность во флуктуирующем мире. Энергия повторения традиционного действия транслируется по каналам ценностно-смысловой преемственности.
Адекватным средством дескрипции ценностно-смыслового самоконституирования традиционных культур в глобальном контексте мы считаем феноменологическое понятие «онтопоэзис» (А.-Т. Тименецки), в котором смыкаются природность традиционных культур и их субъективно-эстетическая актуализация. Динамика онтопоэзиса обслуживает потребность в индивидуации субъектов культуры. Это осуществляется путем умножения, пролиферации смыслов и особенно быстро происходит сейчас, когда бытие традиционных культур протекает в мировом контексте. Онтичность традиционной культуры поддерживается запросами самоидентичности субъектов культуры, их самоотнесением с первичной территорией смыслов своей базовой традиционной культуры.
Фр. Варела, Х. Матурано предложили термин «автопоэзис» для фиксации процессов нелинейного самоусложнения в природе. Для выражения идеи творческого самообновления они вынуждены были обратиться к греческому слову ποιεςις, которое означает акт творческого действия, основанного на вдохновении.
В социологии Н. Лумана автопоэзис – это динамичная целостность общественных групп, устанавливаемая в процессе коммуникации. Коммуникация создаёт автопоэтический эффект вдохновения, стимулируя непрогнозируемые социальные взаимодействия.
Фактор глобализации выступает буфером обмена разных автопоэтических социальных образований, плавильным тиглем микротрадиций. Автопоэзисы традиций – это подвижные коммуникативные среды. Не следует ожидать доминирования какой-либо одной традиционной культуры в будущем. Сейчас больше шансов для проявления эмерджентных, синергетических свойств традиционных культур, которые разрывают границы своих локусов и дробятся на самоконституирующие формации. Локальные автопоэтические микротрадиции являются социальными ячейками, обладающими способностью к самоконституированию социальной памяти. Общественные страты, касты, корпорации представляют собой малые социальные скрепы, осуществляющие традирование микропотоков социальной памяти. Наследование ценностно-смысловых стратегий поведения происходит в малых группах.
Для поддержания устойчивости физических объектов необходима структурная «память» на уровне связей нуклон – электрон, электрон – электрон. Это жёсткая, номотетическая память. Существование социокультурных объектов обеспечивается идиографически; здесь работает гибкая, кластерная, ассоциативная социальная память. Поэтому стабильность социума возможна не через принудительную масс-медийную унификацию, а через свободную ценностно-смысловую фрагментарность. Традиция сохраняется через актуализацию малого. При этом эксфолиация индивидуальности не закончена, она продолжает расти по мере того, как все новые и новые ценностно-смысловые локальности становятся доступными на мировой ярмарке культуры. Конкретизация мнемонических эстафет в новых культурных условиях выступает посредником, коммуникатором между разными смысловыми средами.
■
Всеобщая концепция памяти
как знаковой системы
Фармаковский В.В.,
НО РФО (Н.Новгород)
Память как способность к сохранению прошлого не является исключительным свойством нервной системы человека или вообще живых организмов. Память – не только психофизиология или социальная функция. Осуществляя связь между прошлым, настоящим и будущим, память сообщает связность и устойчивость мирозданию, обеспечивает непрерывность его существования и выступает в качестве одной из предпосылок формирования образа действительности, индивидуальности и личности.
Безоговорочное противопоставление между памятью и беспамятством как заведомо положительным и заведомо отрицательным явлением бессодержательно и, следовательно, непродуктивно. Очищение памяти столь же необходимо, как и сохранение в ней значимых элементов – всё зависит от системы значимости друг для друга тех или иных природных явлений, предметов, имён, понимания традиций, социальных институтов и т.д.
Память, так же как и язык, – сложная развивающаяся семиотическая система, являющаяся специфическим и универсальным средством собственной объективизации действительности, её собственного опредмечивания, и содержания индивидуального сознания, и культурной традиции.
Так же как и структура значения языкового знака, значимость того или иного элемента содержания памяти о прошлом в событиях сегодняшнего дня определяется множеством факторов природного, социокультурного, ситуативного или индивидуального контекста и может иметь сколь угодно сложную а, следовательно, и сколь угодно простую (автонимную) организацию.
Переход от универсальной, философской теории памяти, к практике её применения, в том числе и в индивидуальном или социально-историческом аспекте, должен состоять в конкретизации её знаковой структуры и системы ценности каждого её элемента.
Наличие универсальной концепции памяти позволяет выработать универсальные структуры принятия решений, основанных на естественной, гармонической взаимосвязи между прошлым и будущим и направленных на развитие человеческой личности и общественных институтов. «Не вечно помни беззаконие» (Ис.64:9). «Помни Создателя твоего» (Ек. 12:1), а остальное приложится.
■
Реализм против конструктивизма и теории отражения
в предметном поле исторического познания
Фатенков А.Н.,
д.ф.н., доц., проф., ННГУ (Н.Новгород)
The author distinguishes three methodologies of historical cognition. The theory of reflection deals with invariable “objective” meanings. Constructivism introduces a “subjective” meaning into a priori meaningless object. Realism subjectively, existentially completes “objective” meaning.
Три очерченные позиции отличаются друг от друга прежде всего различным отношением к смыслу происшедшего и происходящего. Данное утверждение, надо признать, вполне может оказаться первым… и последним в рассуждении, претендующем на философскую строгость, потому как предполагает решение вопроса о смысле «смысла». И наивно здесь рассчитывать на универсальный, исчерпывающий ответ.
Ничуть не обольщаясь и не тушуясь, назовём поначалу смыслом нечто ближайшее к мысли, хотя, не исключено, корректнее мысль рассматривать первой приближённой смысла. Так или иначе, мысль предполагает мыслящего, ум – думающего. Люди уверенно считают таковыми себя, по крайней мере, часть себе подобных; иногда и отчасти – ещё и некоторых животных; в отдельных случаях – при абсолютистских трактовках – в первую очередь Бога. Однако о сознании животных и об уме Бога мы знаем никак не больше, чем о собственном разуме. Остановимся поэтому на нём, на его культурных производных и природных подспорьях.
Разум – предмет законной гордости человека. Отличаемый от рассудка и интеллекта, сопрягаемый с чувством и волей, он выступает доминирующим аспектом нашей психики, который, впрочем, отнюдь не всегда равнозначен ей. Отрицать его онтологическую частность – значит впадать в рационалистический предрассудок. Не станем этого делать. Если наша разумность уже нашей психики, вписывается в неё и, далее, в наше психосоматическое единство, то получается, что смысл обитает не только возле мысли (и / или прямо в ней, в качестве её особой, «чистой» ипостаси), но и неподалёку от тела и всего психосоматического естества, его отправлений и произведений. Он присутствует в вещах, созданных и создаваемых человеком, в телах, к которым он прикасается или которые окидывает взором, в случающихся с людьми происшествиях, в событиях, ими проживаемых и переживаемых, – во всей социокультурной реальности и, вероятно, в реальности докультурной, дочеловеческой, сугубо природной, если её толковать, на гилозоистический манер, как изначально одушевлённую, психофизическую. Смысл даёт возможность обнаруживать, оценивать и понимать: себя – как себя, всё и всякое иное – как некое иное. Осмысление, т.е. оперирование смыслами, не является чисто интеллектуальным актом. Обнаруживать себя и многое другое можно через ощущения (удовольствия или боли, например). Оценивать некоторое иное можно инстинктивно, «по-звериному». Даже понимание может покоиться не на единомыслии, а на сочувствии.
Теория отражения стремится оперировать неизменными и объективными (если не по форме, то по содержанию) смыслами, однозначным образом состыковывая их друг с другом. Требование однозначности прямо вытекает из предпосланной неизменности: и каждого смысла, и их истинного, единственно истинного сочленения. Теория отражения держит познающего субъекта в абсолютно чёрном теле, когда рассматривает его в роли приёмника, поглотителя смыслов: все они должны быть усвоены им без каких бы то ни было изменений. Тот же субъект видится ей предельно плоской и зачищенной, отполированной фигурой, когда берётся в роли передатчика, транслятора смыслов, в качестве элементарного промежуточного звена социально-исторической коммуникации: всё, что к тебе пришло, должно без искажений выйти и отойти другому. Имманентная двойственность субъекта – и как абсолютно чёрного тела, и как совершенного зеркала – вопиющее противоречие теории отражения, ориентированной на операции с концептуальными инвариантами. Да и по праву ли оговариваемый ею «субъект» носит это имя? Чем он отличается от «объекта»? Похоже, только уникальной пассивностью. Вот от воспринимаемого смысла он отличается кардинально – своей бессмысленностью. Откуда берётся смысл, отчего он прирастает, если человек не продуцирует и даже не модифицирует его, теория отражения однозначного ответа опять же не даёт. В том или ином согласии с ней смысл может пониматься: 1) изначально наличествующим в социальной или природно-социальной среде, 2) вбрасываемым туда из трансцендентности, 3) генерируемым отчуждённой от человека, т.е. квазитрансцендентной, системой общественных отношений. Объективность смысла надёжно удостоверяется только реально существующей трансцендентностью (ситуация 2). При неразъяснённом априоризме (ситуация 1) в ней позволительно усомниться, при социальной генерации смыслов (ситуация 3) объективность подменяется интерсубъективностью. К этому третьему случаю чаще всего и прикалывается бирка «материалистического понимания истории», которое, во-первых, подчеркнём ещё раз, оперирует не объективными, а интерсубъективными смыслами, и, во-вторых, оказывается корректным, по большей части, для описания динамики предельно антагонистического, разорванного тотальным отчуждением общества, когда каждый сам по себе, и все – под колпаком у социальности. Исторический материализм (классического стиля) – последнее слово искажённого, идеологизированного сознания, осознающего свою ущербность. Со снятием отчуждения, если таковое всё же произойдёт, исчезнет и ложное сознание, сдаст полномочия классический материализм, в котором «бытие определяет сознание», уступив место принципу тождества бытия и мышления, адекватным социальным воплощением коего и является коммунизм. А до тех пор истмат будет подавать признаки жизни, хотя рефлексия его над собственными основаниями оставляет желать много лучшего.
Выстраивая ретроспекцию, замечаешь: именно материализм, преимущественно механистического толка, эксплуатирует теорию отражения как основополагающую гносеологическую концепцию. Появляется же она на философском горизонте усилиями Платона в качестве составляющей его онтогносеологии. Познание приравнивается им к припоминанию. Человеку вменяется внутренне созерцать имеющиеся в его уме идеальные сущности (смыслы), которые суть оттиски онтологически первичных идеальных сущностей, существующих до, вне и независимо от человека в «занебесной» области. Платоновское припоминание становится возможным и действенным только после отображения в индивидуальном сознании надындивидуального, сверхчеловеческого смысла. Философский материализм, опирающийся на теорию отражения, оказывается третьесортным платонизмом, идеализмом, пересаженным в головы третьего сословия, этих «здравомыслящих» буржуа, и обезображенным там.
Экзистенциальная недостаточность платоновской онтогносеологии, отмечаемая многими и по делу, не мешает, однако, ценить прошлое. Конечно, греческий классик его идеализирует; он тоже предвзят. Но историчен. Ведь история и призвана утверждать ценность прошлого. То, что с Нового времени принято считать историчностью – законосообразное рассмотрение фактов в текучем времени безотносительно к ценности прошлого, – скорее хроничность. Вероятно, болезненная. В философии Платона выше прошлого только вечное. Метафизика у него впереди истории. Он метафизик по преимуществу. Буржуазная мысль, как и производная от неё пролетарская, равнодушна к самоценности прошлого. Она живёт настоящим и будущим, которое хочет видеть вечно наступающим настоящим. Прошлое – лишь предпосылка к нему. Замораживая прежние смыслы, транслируя их неизменными в будущее, нововременная теория отражения стирает все исторические грани, замещая всё бывшее и сбывающееся перманентным настоящим. Она неисторична. Неэкзистенциальна. И лжеметафизична, подменяя состоятельную (платоновскую) вечность процессуальной.
Активно противостоящий теории отражения конструктивизм наотмашь бьёт по всякой метафизичности. Он воздвигает себя на научно-техническом фундаменте. Наука здесь берётся неклассическая, с присущей ей «дополнительностью», зачастую неотличимой от эклектичности. На пьедестал возводятся два фактора: «объективный закон материала» и «произвол формовщика». Последнему отдаётся приоритет, потому как именно деятельность субъекта оформляет природную и техническую необходимость. В конце концов, конструктивист в первую очередь моделирует и вытачивает себя как совершеннейшую форму. Он отрицает «старое искусство», табуирует все прошлые, доопытные смыслы. Ценит лишь те, что здесь и сейчас вносятся субъектом в окружающую среду. Прошлое не просто исподволь низводится к настоящему. От него открыто открещиваются, подвергают насмешкам, выворачивают наизнанку, лишают положительной ценности, перекачивая её даже не в настоящее или будущее, а в деятельность, которая только и конституирует настоящее, только и формирует будущее. Конструктивизм антиметафизичен и антиисторичен. Но всякое «анти» больно отрицаемым. Так и конструктивизм оказывается прикованным к цепи расставленных им прежде смыслов, которая каждый новый вводимый смысл ставит в зависимость к себе, скрадывая его экзистенциальность.
От конструктивизма и теории отражения оправданно отличать позицию реализма, хотя, нельзя не признать, контуры её весьма расплывчаты. Везде, где появляется возможность и / или желание разграничивать подлинное и мнимое, а по большому счёту, какое-то одно и какое-то другое, реализм получает основание для самоутверждения. В определённых контекстах теория отражения и конструктивизм тоже позиционируют себя его разновидностями. Однако тот реализм, за который стоит бороться, дистанцируется от них. Теория отражения ставит на объективные смыслы, но вне платонизма они далеки от объективности. Конструктивизм ориентирован на привнесение в априори бессмысленный объект субъективного смысла, увы, субъективно небезупречного, чреватого отчуждённостью. Искомый реализм не только субъективно – экзистенциально достраивает доопытные смыслы, ответственно рефлектируя над их наличием и, скорее лишь возможной, объективностью.
■
Медиафилософия как концептуальный анализ
информационно-коммуникативного пространства
Фортунатов А.Н.,
к.ф.н., доц, ННГУ (Н.Новгород)