Geum.ru

Борей и. М., Дзагулов р. К., Колесников м. Ф. Вымысел и истина нальчик 2010 Оглавление

Вид материалаДокументы
Истина дороже всего
Передел судьбы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   21
Глава III. Второе издание. Владикавказ – 2000. С. 34-73.


Калмыков Ж.А.


ИСТИНА ДОРОЖЕ ВСЕГО


Новая книга Мизиева довольно быстро приобрела популяр­ность по двум причинам. Первая - это то, что один из рецен­зентов (их было всего трое) публично заявил о своей непри­частности к рецензированию этой работы. В истории книго­издательского дела республики такое случается впервые.

Вторая - это то, что Мизиев в несколько обобщенном виде из­ложил результаты своих много­летних исследований по истории происхождения балкаро-карачаевского и адыгского на­родов, многие из которых всту­пают в противоречия с устояв­шимися в исторической науке, положениями и фактами. О них и пойдет речь в настоящей ста­тье.

Работа Мизиева «Народы Ка­бардино-Балкарии в XIII-XVIII вв.» состоит из семи глав. Наи­более принципиального харак­тера спорные положения со­держатся в первых трех главах. В первой главе автор пытается убедить читателя в том, что ис­тория балкарцев начинается с IV тысячелетия до н.э. , и свя­зывает это с племенами протюрков-степняков, носителями ямной археологической культу­ры. Он считает, что они со степ­ных просторов междуречья Волги и Урала (эту территорию автор считает прародиной тюр­ков) прошли по Кавказу, Перед­ней и Малой Азии и в результа­те этого все народы, проживав­шие на этой обширной терри­тории, в том числе и Централь­ного Предкавказья, стали тюркоязычными ( в их числе зна­чатся и древние шумеры). В это время в Центральном Предкав­казье сложилась первооснова балкарского народа. «На основе такого кавказо-степного симбиоза формируется на базе степных элементов так называемая Майкопская курганная культура»,- пишет он. Это, по мнению автора составляет первый этап в формировании балкарцев.

Второй этап «формирования балкарцев как древнейших оби­тателей Кавказа» автор связывает со скифами, объявляя их, вопреки общепринятому мне­нию, тюркоязычными.

Следующими, более поздни­ми слагаемыми балкарцев, как считает Мизиев, являются «потомки скифов - аланы, болгары, гунно-сарматы» Самоназвание «балкар» выводится из назва­ния тюркского народа болгар. По его утверждению балкарцы вместе с ними создали снача­ла Великую Болгарскую держа­ву в Vв., а затем Аланское госу­дарство (IX -XIII вв.).

Такова схема концепций Мизиева по вопросу происхожде­ния балкарцев. Прочитав все это, мало сведущий в истории читатель может спросить что здесь сомнительного? Ответ на этот вопрос заключается в сле­дующем:

1. Место формирования тюр­ков-степняков с ямной архео­логической культурой как этно­са переносится из Центральной Азии в Волго-Уральское между­речье;

2. Древний шумерский язык объявляется тюркским, что мо­жет быть воспринято только как маловероятная версия;

3. Киммерийцы, скифы, сарматы и аланы объявляются тюркоязычными, тогда как в мировой науке прочно утвердился тезис об их принадлеж­ности к североиранской группе языков;

4. Создателями Майкопской культуры III тыс. до н.э. объяв­лены древние тюрки (предки балкарцев), тогда как в послед­ние десятилетия ряд известнейших отечественных ученых-археологов считает возмож­ным отнести майкопскую куль­туру к адыгскому этносу (А. Иессен, В.И.Марков, Е.И. Крупнов, Р.М. Мунчаев и др.)

5. На этнической карте Цент­рального Предкавказья Мизиев не оставил места предка других коренных народов (че­ченцев, ингушей, кабардинцев и осетин).

К таким результатам привело Мизиева то, что он свои выво­ды и заключения строит на ос­нове отдельных высказываний ученых, выдвинутых ими в качестве версий и гипотез. И вообще, заниматься проблемами установления генеа­логического родства языков в компетенции только лингвис­тов, даже не простых, а те, ко­торые в состоянии изучать, на­пример, древние палеолингвистические материалы ( в данном случае шумерские кли­нописные тексты). Автор, кото­рый старается доказать родст­во балкарского языка с шумер­ским (по существу это, являет­ся напоминанием давно не удавшейся в науке попытки свя­зать тюркские языки с шумер­ским), должен понимать, что таким простым способом (лек­сическими сопоставлениями) сложные этнолингвистические проблемы не решаются. Это делается путем очень трудного и квалифицированного анализа фонетических и морфологических систем, грамматичес­ких структур. Человеку, занимающемуся этногенетическими проблемами, следует также знать, что вопросы, связанные с ними, решаются комплексно. А такой подход у Мизиева со­вершенно отсутствует (не сопо­ставляются, как следует, архе­ологические материалы, мор­фология и др.).

Во второй главе на трех стра­ницах Мизиев занимается «ис­следованием» этногенеза ка­бардинцев, тогда как он проис­хождению балкарцев посвятил более сорока страниц. Прочи­тав только названия этих глав, можно было бы предположить, что такой подход объясняется степенью изученности этих проблем и желанием Мизиева глубже исследовать менее изу­ченную проблему происхождения балкарцев. Но это далеко не так. Иначе, чем объяснить этногенетический «анализ» адыго-кабардинцев, который состоит лишь из одних вопро­сов и сомнений? Он ограничил­ся тем, что подверг полной ре­визии все, что собрано и обоб­щено прошлым и современным адыговедением. С нарушения­ми хронологической последо­вательности подверг сомне­нию: генетическую связь адыгов с синдами и меотами, террито­рию расселения зихов и касогов. «Многие авторы считают предками адыгов племена синдов и меотов, хотя некоторые ученые говорят, что этот тезис уже давно и безнадежно уста­рел», - пишет он. Мизиев дал также новое и очень примитив­ное толкование таким этнони­мам, как «меоты», «черкесы», «касог». По его мнению, оказы­вается, что происхождение и значение этих трех этнонимов возможно объяснить только на балкарском языке. Он совсем запутался в том, какое место занимают касоги в формирова­нии адыгской народности и не попытался объяснить, когда и в какой среде возникло самона­звание «адыгэ» и что это может означать.

Считаю необходимым сказать Мизиеву, что тезис «меоты - предки адыгов» нисколько не устарел. В последние годы накоплен зна­чительный архео­логический материал, интерпретированный в науч­ном сборнике «Меоты - предки адыгов» (Майкоп, 1989). На ос­новании археологических мате­риалов авторы сборника убеди­тельно показали, что раннесредневековая адыгская культура IV-VI вв. является, дальнейшим развитием меотской культуры 1 тыс. до н.э., а эта последняя сво­ими корнями уходит в бронзо­вые культуры III-II тыс. до н.э.. Мизиев в данном случае обна­руживает неосведомленность или специальное игнорирова­ние новых достижений северо-кавказской археологии, важней­ших вещественных источников. Еще более занятной являет­ся третья глава, где речь идет о «расселении балкарцев и кабардинцев на нынешней терри­тории». Здесь автор приводит давно известные сведения средневековых авторов, чтобы показать территорию расселения синдов и меотов, генетическая связь с которыми со стороны кабардинцев отрицается им самим в предыдущей главе. Это объясняется одной причиной показать, что адыги вообще, и кабардинцы, в частности, в про­шлом проживали исключитель­но на Северо-Западном Кавка­зе в нижних и средних течени­ях Кубани и на берегу Черного моря. Этой же цели подчинено отлучение адыго-кабардинцев от майкопской археологической культуры и передана ее тюркам (предкам балкарцев). Дело в том, что в ареал распростране­ния майкопской культуры вхо­дила территория от Таманско­го полуострова - на западе, до Чечено-Ингушетии включитель­но - на востоке (История Кабар­дино-Балкарии, Нальчик, 1995, с.13).

Затем Мизиев переходит не­посредственно к Занимаемой кабардинцами территории. Он ссылается на Нагаева и Бетрозова , которые якобы утвержда­ли, что «максимальное рассе­ление кабардинцев на нынеш­ней территории началось в XV -начале XVI века.» Мизиев оче­редной раз строит выводы на избирательно подобранных материалах и вольной их интер­претации, чтобы получить нуж­ный результат. Иначе, чем объ­яснить, что он забыл про Этокский памятник (Дука-бек) или высказывание М.Ковалевского о том, что «кабардинцы застали местность заселённой народом одного с ним адыгского или черкесского племени, который византийским и русским летописцам известен под наимено­ванием косогов или касаков»? Придется напомнить Мизиеву еще и о том, что в недавно отредактированной им самим и вышедшей в свет книге говорится, что «антропология свидетельствует об автохтонном происхождении предков восточных адыгов (кабардинцев), и в этом плане появление в XIII – XIV вв. адыгов в Центральном Предкавказье, вероятно, следует рассматривать как вторичное явление в их этнической истории. Этому не противоречат и данные археологии». Автору книги было бы полезно знать, что проф., Г. Кокиев и другие в свое время доказали факт пребывания адыгов в пределах Центрального Предкавказья с первых веков нашей эры. И, наконец, о нали­чии на современной террито­рии КБР в домонгольское вре­мя кабардинских поселений свидетельствует сам Мизиев. «На ряде домонгольских посе­лений часто обнаруживались железные лемехи от плугов мотыги, серпы, каменные зернотерки, жернова ручных мельниц, ступы, песты и пр. В ряде кабардинских курганов, например, у сел. Старый Черек архе­ологи находили зерна проса», - пишет он на 66 странице.

Исходя из карты курганных захоронений кабардинцев, составленной лет 30 назад Нагоевым, Мизиев пытается определить южные границы Кабарды в ХIV-ХVIII вв. По его утверждению эти границы проходили по линии современных селений – Каменномостское, Заюково, Лечинкай, Шалушка, Вольный Аул, Псыгансу, Лескен. Возникает вполне резонный вопрос: могут ли совпадать границы распространения кабардинских курганов с границами их территориальных владений? Разумеется, нет. Границы вла­дений всегда будут значительно шире, чем границы распро­странения курганных захоро­нений. При этом Мизиев не пытался объяснить, откуда у ка­бардинцев традиции курганных захоронений. Ведь он во всех своих работах утверждает, что курганные захоронения явля­ются особенностью археологи­ческой культуры тюрков-степня­ков. Это, во-первых.

Во-вторых, по данным устно­го народного творчества и пись­менным источникам в XVIII-первой половине XIX в. к югу от указанных Мизиевым совре­менных селений находились кабардинские селения и старые кладбища при них. Об этом в свое время писал не только Л. Кодзоков, против которого направлен весь гнев Мизиева, но и Х.Думанов, Ч.Карданов и др.

Что касается территории расселения балкарцев, то здесь автор все решает просто. Не смотря на то, что есть специальная глава (40 стр.) по про­исхождению балкарцев он снова на полутора страницах излагает следующую схему. Балкарцы произошли от смешения кавказцев и кочевых племен конца IV - начала III тыс. до н.э.

До монгольского нашествия «предками балкарцев были тюркские племена асы, аланы, болгары, сабири, большинство из которых входило гунно-болгарское объединение».

Балкарцы сначала были частью Великой Болгарии, расположенной в Прикубанье, восточные границы которой доходили до нынешних Кавминвод.

В VII-начале VIII века болгарское государство было разгромлено хазарами, и болгары были включены в Хазарский каганат, представляя в нем южные окраины, граничащие с Грузией. Далее он пишет, что после распада Хазарского каганата, в Х-ХШ вв. предки балкарцев, объ­единенные под эгидой алан (значит не аланы были предками - Ж.К.), образовали крупное государственно, объединение с широкими культурно-экономическими связями со множеством государств мира.

По утверждению Мизиева, «археологически и эпиграфические памятники предков балкарцев- алан и болгар - густой сетью покрывают всю территорию Северного Кавказа от верховий Кубани до Терека». В состав этой территории он включает Верхний и Нижний Джулат на Тереке, могильники алан и болгар у сел Кенделен, Лашкута, Заюково, Кызбурун, Нижний и Верхний Чегем, Аргудан, Лескен, Кешене-аллы и др. По мнению Мизиева, археологические памятники сопровождаются таким же количеством тюркских названий местностей - гор, рек, урочищ Северного Кавказа. В качестве примера он приводит якобы балкароязычные топогидронимы Акбаш, Бештау, Кызбрун, Кишпек, Эльхот, Лачинкай, Кизбрун, Балкь (Малка), Черек и др.

Таким образом, он решает вопрос территории, расселения балкарцев, т.е. до прихода монголов (в раннем средневековье) балкарцы, занимали весь Северный Кавказ от верховьев Кубани до средних течений Терека включительно.

Но Мизиев не счел нужным рассказать о том как балкарцы оказались в высокогорных ущельях. Он намеренно обошел молчанием историю пребывания кипчаков (половцев) в Центральном Предкавказье, о том как они были разгромлены монголо-татарами. Именно это могло прояснить ситуацию, в которой высокогорные жители стали тюркоязычными.

Но Мизиев игнорирует кипчаков, новых тюрков на Кавказе и отрицает их роль в формировании балкарской народности и балкарского языка. Вопреки общепринятому мнению историков и лингвистов, он не признает принадлежность балкарского языка к кипчакской ветви тюркской языковой семьи. Более того, он кипчаков причисляет к монголоидной расе, тогда как до сих пор они считались европеоидами. И на это у Мизиева есть свои причины. Дело в том, что признание кипчакского компонента, решающий фактор которого является наиболее вероятным, не позволит Мизиеву удревнить время пребывания балкарцев на Кавказе; и «доказать», что Центральное Предкавказье до прихода сюда кабардинцев, принадлежало балкарцам.

Содержание остальных глав книги носит компилятивный характер и мои замечания по ним не являются столь принципиальными. Поэтому я не стану больше занимать внимание читателей. Впрочем, я надеюсь, что читатели сами внимательно ознакомятся с содержанием книги Мизиева и дадут свою оценку. Что касается ученых КБГУ и КБНИИ, то они во время недавних обсуждений дали публикациям Мизиева резко отрицательную оценку и выразили озабоченность в связи с тем, что подобного рода исследования могут спровоцировать обострение межнациональных отношений в республике. Забота о чистоте науки, исключение возможности политической спекуляции историческими материалами – долг каждого ученого, педагога и здравомыслящего человека.


Газета Советская молодежь. 1 декабря, 1995.


Виктор Шнирельман


ПЕРЕДЕЛ СУДЬБЫ

(КАБАРДИНО-БАЛКАРИЯ И КАРАЧАЕВО-ЧЕРКЕСИЯ).

Глава 1. Обретение государственности и появление

интеллектуальной элиты

В дореволюционный период светское образование было доступно лишь немногим горцам. Первая окружная горская трехклассная школа, предназначенная для де­тей местной знати, открылась в Нальчике 15 августа 1860 г. В 1909 г. она была преобразована в реальное училище - первое среднее учебное заведение в округе, где обучалось более 250 человек. В 1866 г. в Нальчике начали действовать педагогические курсы, но этот опыт оказался неудачным. Их закончили лишь шесть человек, после чего курсы были за­крыты. По инициативе горцев с 1875 г. в Кабарде появились сельские начальные школы. Кроме того, горцы имели воз­можность обучаться в Ставропольском уездном училище. К 1914 г. в Нальчикском округе работало 112 светских началь­ных школ, среди которых было 47 кабардинских и 3 балкарских. Всего в них обучались грамоте 6700 школьников. Кроме того, имелось еще 97 религиозных школ (1500 учащихся). Правда, среднее, а тем более высшее образование было доступно лишь узкому кругу горской элиты, и все же упомянутые образовательные учреждения дали толчок горскому просвещению. Благодаря этому горцы получили свою первую светскую элиту (Бекалдиев 2003. С. 158-165, 181-182).

Новые возможности для получения образования появились в советские годы. В 1920-х гг. горская молодежь повышала свое образование в Донском политехническом институте, в Горском педагогическом институте, на рабфаках во Владикавказе и в Ростове-на-Дону. Тогда эти образовательные учреждения подготовили в общей сложности до 500 выпускни­ков (Бербеков 1957. С. 24). К концу 1925 г. грамотность среди кабардинцев достигла 11,2%, а среди балкарцев — 7,5% (Бекалдиев 2003. С. 240). В 1931 г. в области начал работать Педагогический рабфак. В 1932 г. к нему прибавился Кабардино-Балкарский педагогический институт с историко-филологическим факультетом, что значительно продвинуло реше­ние вопроса о местных кадрах. В 1934 г. был образован Учительский институт. К концу 1936 г. в местных школах уже работали около 2000 учителей кабардинского и балкарского происхождения (Бербеков 1957. С. 39). Тем самым в 1930-х гг., благодаря появлению местных вузов, возможности подготовки местных элит расширились, однако круг высокообразованных специалистов оставался весьма узким. Ведь даже в 1932 более 54% местных учителей не имели среднего образования, а в 1936 г. эта цифра составляла все еще 47% (Каймаразов 1988 С. 98-99). Тем не менее в 1930-е гг. в этом регионе Северного Кавказа было сформировано первое поколение новой советской интеллигенции. Однако все эти усилия были сведены на нет репрессиями 1928-1938 гг., почти полностью лишившими регион интеллектуальной элиты, и в послевоенные годы все пришлось начинать заново (Алиев 1993б. С. 11; Боров, Думанов, Кажаров 1999. С. 55-57; Бекалдиев 2003. С. 252-253).

В 1920-х гг. археология и древняя история Северного Кав­каза были еще мало разработаны, многое оставалось неясным, и проблемы происхождения местных народов, как правило, широко не обсуждались. Да и само понятие «народ» как кон­солидированная этническая группа, субъект политического развития еще только появлялось. Например, до революции балкарцы жили пятью горскими общинами, и единого самоназвания у них не было. Тогда их официально называли «пять горских обществ», а иногда - «горными татарами, (см. напр. Кудашев 1991. С. 155, 177). Название «Малкъарлыла» тогда было связано лишь с наиболее древним из этих обществ, Черекским (Кушева 1963. С. 69). Русский термин «балкарцы» происходит от кабардинской формы «бэлкъэр». Его стали применять для всех пяти групп в качестве единого эксклюзивного этнонима лишь после революции (Волкова, Лавров 1968. С. 332; Волкова 1973. С. 87-91, 97). Теперь все они начали считаться единой общностью, а поскольку она получи­ла официальный политический статус, ей требовалось иметь свою историю. У карачаевцев единое самосознание возник­ло раньше: их самоназвание «къарачайлыла» зафиксировано еще в первой половине XVII в. (Волкова 1973. С. 87-89)



Расселение кабардинцев и балкарцев в первой половине 19 в.

Однако этнонима, единого для карачаевцев и балкарцев, нет и по сей день (Малкондуев 2001. С. 6).

Появление на карте Северного Кавказа отдельных авто­номий требовало их идеологической легитимизации с опо­рой на историю и культуру. Необходимо было формировать у людей «историческое сознание», опирающееся на мифо­логемы. Это хорошо сознают современные местные ученые и политические деятели. Например, как справедливо заме­чают кабардинские специалисты, «не столь важно, в какой степени представления об исторической связи с древнейши­ми государствами и цивилизациями согласуется с требова­ниями строгой науки — гораздо существеннее то, как они влияют на процесс национально-государственного строи­тельства» (Боров, Думанов, Кажаров 1999, С. 8-9). Карача­евский поэт и общественный деятель Б. А. Лайпанов сви­детельствует, что «процесс "отбора" ценностей и истин, приемлемых для национального самосознания, и "отторжения" неприемлемых выводов, практически независимо от того, на­сколько эти выводы обоснованы, протекает весьма активно». Он же признает, что такие исторические «истины» могут ис­пользоваться и уже используются в политической борьбе (Лай­панов 1998. С. 144-145). По словам осетинских историков, «история во все времена выполняет важнейшие идеологичес­кие функции. В Осетии XV - начала XVIII в., лишенной государственности и письменности, роль истории - этой коллективной памяти народа - была особенно велика. Именно устная историческая традиция, наряду с накопле­нием знаний о прошлом, заключала в себе и постоянно воспроизводила идеологию общенародного единства». Ины­ми словами, местные интеллектуалы представляют соци­альную память о прошлом едва ли не основой этнической идентичности, и эту мысль осетинские авторы находят на­столько важной, что включают в современный школьный учебник (Блиев, Бзаров 2000. С. 182).

Подобного рода представления были широко распростра­нены на Северном Кавказе и в 1920-е гг., и поэтому повсю­ду в новых автономиях стали появляться просветительские и образовательные учреждения, одной из важнейших задач которых было создание местной исторической традиции. Идея музейного освещения прошлого кабардинцев и балкар­цев возникла еще накануне Первой мировой войны. Тогда по инициативе начальника Нальчикского округа С. К. Клишбиева (1867-1920г.) в Терском областном музее г. Владикавка­за готовилось открытие «Адыгейского отдела», для которого уже начали собирать экспонаты (Опрышко 1996. С. 22-23). Однако война отсрочила эти планы.

К ним вернулись в 1921 г., когда в Нальчике (Кабарди­но-Балкария) был учрежден краеведческий музей. Для его организации из Владикавказа был приглашен большой энту­зиаст краеведения М. И. Ермоленко. Разрабатывая идею му­зея, Ермоленко ставил задачу изучения древних культур края и выяснения того, какие народности населяли его в далеком прошлом. Однако данных об этом в конце 1920-х гг. было все еще недостаточно. Поэтому археологический отдел музея строился исключительно по археологическим эпохам, а эт­нографический отдел был представлен вещами традиционной бытовой культуры кабардинцев и балкарцев (Ермоленко 1928. С. 12-14; Анисимов 1929. С. 33-35). Экспозиция еще не ставила целью продемонстрировать стадии формирования на­родов, что стала важной частью музейного дела спустя два-три десятилетия. Правда, благодаря энергии Ермоленко на территории автономного округа были обнаружены уникальные первобытные поселения и начались интенсивные археологи­ческие исследования, по сути, заложившие основы советской археологии Северного Кавказа. Однако сам Ермоленко не имел необходимой для этого подготовки, и хотя он раскопал не­сколько десятков древних курганов, собранные им коллек­ции не были соответствующим образом документированы и фактически оказались утраченными для науки (Крупнов 1960а. С. 42-43; Гугов, Мамбетов, Тхагапсов 1984. С. 61, 83). А его интерпретация полученного материала страдала непро­фессионализмом и, как выразился один критик, носила «пе­чать ненаучности» (Лунин 1928).

В 1923 г. было создано Кабардино-Балкарское общество изучения местного края, включавшее в 1925 г. три секции - историко-этнографическую, экономическую и естественно-историческую. Общество ставило своей главной задачей изу­чение истории и этнографии края, но его члены работали на общественных началах, не имели должного опыта, и их дея­тельность приносила весьма скромные результаты. Новый этап наступил 26 февраля 1926 г., когда по решению Прези­диума ЦИК Советов Кабардино-Балкарской автономной об­ласти в Нальчике был открыт Кабардино-Балкарский науч­но-исследовательский институт (КБНИИ) с тремя секторами: производительных сил, истории и языка, литературы и ис­кусства. Правда, 25 из 30 его сотрудников были приезжими и работали в нем по совместительству, однако при институ­те имелась аспирантура, где планировалось готовить местные кадры специалистов. В начале 1930-х гг. приоритетной темой для института была история социалистического строительства. Документов о древней и средневековой истории было явно недостаточно, и их нехватку пытались компенсировать изу­чением устного народного творчества, от которого ожидали прояснения некоторых злободневных исторических проблем (Анисимов 1937. С. 180-181; Гугов, Мамбетов, Тхагапсов 1984. С. 62—65).

В Карачае в 1920-е гг. также действовало местное крае­ведческое общество. В 1923 г. там появилось первое в окру­ге Педагогическое училище. В 1933 г. в новой столице Ка­рачаевской АО, Микоян-Шахаре, открылся педагогический рабфак, преобразованный в 1938 г. в первое высшее учебное заведение в округе — Учительский институт. В 1940 г. на его основе был создан Карачаевский педагогический институт с двумя факультетами. Первое научное учреждение, Карачаев­ский областной научно-исследовательский институт языка, литературы и истории, было создано в 1932 г. в Микоян-Шахаре. Там же под руководством X. Эркенова начал рабо­тать краеведческий музей. В 1930 г. в округе появилось свое национальное издательство (Койчуев 1998. С. 55—56- Тебуев, Хатуев 2002. С. 151-152; Шаманов 2003. С. 9).