Косарев Олег Юрьевич Содержание: Стихи рассказ
| Вид материала | Рассказ |
| Вот ведь ещё, хохма |
- Таланин Владимир Юрьевич (RU) (72) Автор(ы): Таланин Юрий Васильевич (RU), Таланин, 19.46kb.
- Гусев Олег Юрьевич 17. 05 Вт 10: 00 11: 15 лекция, 107.81kb.
- Литература. Прочитать рассказ «Муму» (в учебнике), 191.11kb.
- Олег Юрьевич Рыбаков. Пленарное заседание, 22.06kb.
- Г. Х. Сказки Барто А. Дума, думай (стихи) Бианки В. Повести и рассказ, 27.9kb.
- Договор о передаче авторского права, 124.36kb.
- Русские в Турции. 1920-1921, 352.95kb.
- Михаил Юрьевич Лермонтов мой любимый поэт. Когда я читаю его стихи, то как бы переношусь, 258.48kb.
- Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
- Уважаемый Владимир Иванович! Уважаемый Олег Юрьевич! Уважаемые участники заседания!, 82.67kb.
…Время шло.
Тудуркин всё ненароком подводил артистов к дояркам. Подталкивал под локоток мягонько, но твёрдо. А те нет-нет, да и подходили, переминаясь к молодёжи. Впрочем, всё это происходило уже само собой.
Ананасов старался, чтоб «незримые пути приехавших гостей и хозяек фермы невзначай пересекались…»
Пока велись уже совсем окончательные рукопожатия и приветствия, и пока Тудуркин в неистощимом своём добросердечии знакомил молодёжь городов с наукой удоев, с опасностью хронических недокормов и прочим местным добром, всё и поулеглось… «Ну, вот – и направилось, слава Богу…» - успокаивался тоже, приходил в себя вслед за своими подчинёнными счастливый Тудуркин… Всё – полный порядок…
Вологодцы-гидротехники уже и вовсе, как матёрые работники Мельпомены, разбредались осанисто вокруг. Растекались по ферме – прийти в себя, после неровной и тряской просёлочной дороги, поразмяться и посмотреть на реку, глотнуть свежести перед представлением. Поглазеть на тутошнюю exotic…
То и дело раздавалось восхищённое: «Марик, да иди же скорее… Смотри – конь!.. Траву ест!!..» Заодно восхищённые парни и девушки входили в более тесное общение, начинали знакомиться с местной, всё ещё напрочь робеющей и краснеющей от приятного обхождения, публикой.
Так он и шло: артисты прохаживались повсеместно, спокойно, без вызова на конфликты и чрезмерное к себе внимание. Доярки робко, но уже даже позволяли себе иной раз позубоскалить, краснея и жеманясь. Старались выглядеть «не хуже», не уронить себя перед шикарными гостями.
…Короче, те и другие пока заняли уверенно выжидательную тактику!..
После короткого такого знакомства особенно охотно, пока разговаривали «с молодёжью» зоотехник и главная доярка, грамотная и языкастая, «контактная» Прасковья Никифорова. Двое наших – на правах хозяев - и пара (комиссар студентов, атаман, значит их, и ещё кто-то из ихних) – на положении гостей… Вели «беседу» о том, о сём. О политике, о погоде… Люди ж не дикие, находили общий язык.
Доярки ставили все имеющиеся скамьи в три ряда – зрительные места, молодёжь выбирала место для концерта и разминалась, готовилась показывать своё искусство… Желающим предлагали, наливали молока из фляги в жестяные кружки, кто-то пил - унять остатки тряской дороги: « Милости просим, не побрезгуйте…»
Тудуркин, погодя некоторое время и заверившись, что женщины вполне в норме, что шок уже купировался, уселся тут же неподалёку, чуть поодаль от шума, незаметный и расторопный, пока суть да дело, сел распределить и зарплату. Занялся привычным своим занятием.
…Он раскладывал её кучками на ящике и помечал фамилии присутствующих здесь доярок. …Он вылавливал лица намётанно оком, воспалённым и горячечным от работы в степи, женщин из толпы: здесь ли? Не отсутствует ли по болезни? Здорова ли? …После концерта раздаст денег всем, и вопрос с получкой закрыт. Двойная, значится, людям радость: деньги и концерт. Да завтра – два выходных. Конец рабочей недели… Славный, всё-таки, день.
…Он сидел трудолюбиво неподалёку на ящиках. Торопливо пересчитывал, радовался, что теперь концерт будет очень кстати. Он успевает всё распределить без помех. Он успевает как раз, пока артисты выступают. Всё-таки, молодец он в который раз. Уметь, между прочим, надо…
Он поглядывал удовлетворённо и без лишних движений - всё считал, считал… Посматривал, всё ли будет гладко с концертом… Наработано – за всю жизнь в степи… Делал своё дело. Отсчитывал деньги и помечал галочкой. Напротив фамилии каждой доярки. Ещё раз: отсчитал, глянул в толпу, увидел лицо и… пометил.
Зоотехник работал, упаиваясь радостью за себя и других! Шустро работали его руки. Шелестели бумажки, звякала медь… Дзень-дзень… Ш-ш-ш-ш-шшш…
* * *
…Вдруг подошёл их комиссар. Стал обращаться очень вежливо, негромко но уверенно толковать про что-то такое: про катание какое-то на лошадях, что ли… Посодействовать немного, что-то… Мол, пастух заупрямился чего-то… Они с приятелями попросили у Нереева разрешения прокатиться – «…мы ребята ведь городские, чисто папуасы – лошадей отродясь не видывали…». …Ну, одну-то лошадь ему, то есть комиссару, пастух без проволочек, живо и без упрямства выдал, а вторую, ту что нужна приятелю – пастух дать наотрез отказывается… Насчёт второй кобылы: для друга (того, кстати, - вы, Феодосий Арленович, помните, - для того, который в огромной шляпе с бубенцами…) – «ни в какую…»
…Тудуркина отрывали от дела, но не отказываться же. …Зоотехник, не показав и виду, готовно поднялся. Мельком осмотрелся. Навострил слух… И пошёл за комиссаром в сторону коновязей…
Крепыш-комиссар с лучистым открытым и сильным взглядом голубых жизнерадостных глаз и задорным вихром волос на круглой выгоревшей под степным солнцем голове очень удивлялся, оторвав теперь от дела Тудуркина, на ходу, по пути к коновязям. Ну чего, мол, так вот вдруг: «…Одну лошадь – «пожалуйста», а другую моему дружку Лёньке Вологняшко, мягко сказать, - «фиг»… Упёрся ваш пастух-то, и хоть режьте его. Странный у него «поворот» с конями… У этого вашего пастуха…»
…А Тудуркин давно… Давно и очень хорошо знал знаменитые на всё село пастуховы выходки. Его эти странные приступы внезапнейшего упрямства, его упёртую нечеловеческую застопорённость - порою. Его очень своеобразный характер. Он, умудрённый жизнью с крестьянами, зоотехник, поначалу даже идти не захотел, - «Мол, разбирайтесь там сами… мол, мне не до того… С этим чумовым чёртушкой-Нереевым, в таких случаях спорить – себе дороже станется…» Не хотел - чего идти попусту. Чудака не переупрямишь… Но всё-таки согласился, со скрипом, но согласился: сильно уж забавный и располагающий был этот городской просящий студент-комиссар. Просящий не для себя (ему-то лошадь пастух без проволочек выдал), за друга, хотевшего просто покататься на коняге…
К тому же парень-комиссар нынче в автобусе, ещё по дороге сюда, успел рассказать замотанному, но внимательному зоотехнику, что недавно отслужил в армии, что демобилизован со службы по приказу в положенный срок. Что, отвоевав «от звонка до звонка», честно вернулся. Домой, стало быть: после службы в «горячей точке» родной державы в приграничье, где участвовал в реальных боевых, фронтовых действиях и защищал интересы государства. Вернулся в лоно матушки-страны не целым даже. Что был ранен на перевале: мусульманская, джихадская пуля ударила на горной тропе, почти смертельно, пройдя в миллиметре от аорты… Но Бог отвёл… И что теперь, отдав долг матерям и дедам родной отчизны, отвалявшись с полгода в военных госпиталях и МедАкадемиях, поступил на учёбу вот… И что сам-то, вообще-то деревенский, и что учится, чтоб подвести воду в родную крохотную деревеньку, где-то в Карелии… « А деревенька моя - такая маленькая… И воду там наши матери берут… из колодцев… По всему селу до сих пор скрип колодезных журавлей… да полные колодезной водицей жестяные вёдра на коромыслах по утрам, когда малым пацанам да красным девкам умыться на заре приходит пора…» Что не здешний, мол. Что Вологодский.
«Я в городе, знаете, Феодосий Арленович, совсем недавно… А до того, всю жизнь прожил в малой деревеньке, как вот - вы… Вот отучусь и по-новой, в своё село…» - говорил этот душевный парень, почему-то грустно, давеча Ананасову в автобусе…- «Она у меня такая крохотная… Там у меня мама… И невеста, девушка… И предки похоронены… Пращуры, кхе-кхе, стало быть… Грех… бросать…» И всё кашлял из скромности. Тудуркин так и почувствовал, что парнишка знает сельскую долю, и потому теперь не смог отказать «поговорить» со стариком. С пастухом Нереевым. И впрямь, поговорить со старым сельским чудаком. Всего-то и делов…
…Нет, Тудуркин не мог не оценить давеча добротность и крестьянское отношение «по-жизни» этого задорно-грустного комиссара: «Этот наш: деревенский – не подведёт… Этому надо потрафить… Надо…»
Поэтому Феодосий Арленович, отложив деньги в сторонку, направился, твёрдой начальственной походкой к уже нахохлившемуся там, у коновязей, старику, который надо сказать, уже всё это давненько смекнул. Увидел, чудак- человек, уже, как начальник идёт посодействовать мальчишкам-студентам, идёт, надеясь на свой авторитет, которым он, непонятно отчего, у старика пользовался. Старик, напугано, суетливо и спешно поглаживая затрясшимися руками лошадей, завидев такой поворот дела, посматривал из-под густых бровей на приближающегося начальника… Супился, тем не менее решительно, смурно и затравленно… «Решил на сдаваться… Артист… Ну, дети малые…» - добро усмехнулся Ананасов…
Тудуркин шёл не спеша, размышляя и прикидывая… Как ему уговорить этого упрямца. « Вот ведь ещё, хохма… Чисто – ребёнок… Детский сад…»
«…Пастух, он странный малый…» - Арленович шёл к пастуху, успевая, однако поглядывать, как идут, делаются последние приготовления к концерту. «Странный, чего там…»
За стариком Нереевым (Арленович естественно был в курсе) водилась слава странная, но уважительная…
И вроде-то, про него толком-то не судачили, не говорили на селе специально.
…Но всякий знал, деревенский молчун и праведник – пастух то есть, умеет лихо и споро заговорить кровь у малахольных и падучую у детей, будто бы этот смурной шептун ведает, как снять вражий сглаз, порчу и ночные страхи. Будто бы ходят к нему, наведываются и девки-перестарки: поворожить на жениха… Будто бы знает он и травы, и животных лучше, чем людей… Нет, людей-то он тоже… видит как насквозь… Но вот, что любит всё-таки старик именно не односельчан, а – животных… Коней, разных коров… Будто говорит с ними, и что… они ходят за ним, как влюблённые ребятишки… А он собирает им травы от их болячек, что-то там варит, сушит да пересушивает…
Короче, побаивались его. Особенно женщины, дети и деревенские старухи. Как огня – его черным-чёрных, сивых бровей. Виеватых, да густых… Но и уважали. Уважали шибко; уважали. …И занедуживших ребятишек, тех, которых отказались лечить, махнув безнадёжно и бессильно рукой, областные доктора, водили именно к нему…
А тот, всё ворчит, всё супится на баб да девок из под бровей. Всё нашёптывает…
Но детям помогает… Любит…
Также ходили одно время по селу слухи да пересуды, про какую-то давнюю старикову любовь. Когда, он был еще молодым. Про какую-то там драму, деревенскую трагедию… Про его невесту красавицу, про их с ней любовь и богатого кулака-разлучника из соседнего села… Как насильно, без её согласия, её красавицу – пастухову любовь, с согласия её родителей отдали её любушку в соседнее село, и как она там вскорости зачахла. За постылым мужем… И от тоски и горя горького по молодому, тогда пастуху… И что с тех пор самых и стал он… вот таким: смурным, да прозорливым…
…И ещё такая чудаковатость.
Всякий знал, как бобыль любит своё стадо и особенно - своих лошадей. Как, любит он своих лошадок, и как он, старик, не любит, - как не выносит, не терпит кошек…
Смех и только…
Особенно, когда они, кошки, на ферме, у коновязей или в лошадиных стойлах.
Обычно он, терпимый худо-бедно к этим мелким и трудным, и хлопотным подвижным животным, когда натыкался на них возле кухни и у доильни, ждущих парного молока или супа от баб, только мученически терпеливо сопел… Но приходил в чудовищную! ярость и старался с такой же чудовищной бранью достать их, шкодливых, охочих до молочка мурзиков своим длинным пастушьим бичом, едва они только неосторожно пытались приблизиться к мирной лошади, появлялись на конюшне… Трясясь! как чумной, просто с пеной у рта гонялся! за ними, не в силах успокоиться… Его так и ловили тоже, тогда… Всей фермой…
А на вопросы баб о причинах такой нелюбви его к ним, старик Захарыч невнятно только ворчал, что поганят они конюшню и утомляют своим присутствием лошадиную силу… И вообще, что просто смердят э т и твари…
Или отмалчивался, до вечера трясясь втихомолку, вооружённый своим бичом… Где-нибудь на отшибе…
Ну, - не ребёнок ли…
Особенный, странный и своеобразный мужик…
…Он иногда, посмотрев на луну, назавтра выгонит всё стадо на пастбище на полтора часа позже обычного, не взирая на волнения доярок… Или… вдруг ни с того, ни с сего перестанет здороваться за руку с кем-нибудь из односельчан…Особенно с теми, кто любитель «заложить за воротник», или просто с не полюбившимся ему чем-то прохожим-односельчанином. Упрётся вот как бык на новые ворота и не объяснит даже, почему, за что и про что…
…И никакие уговоры выгонять коров строго по расписанию или здороваться с ничего не понимающим, обиженным человеком не действовали.
Зато в стаде у него, у старика, самые справные и обильные надои. Самые тучные коровы. И лошади – лучшие в районе.
…Старик всё любит бормотать, когда один. Промывает кости нерадивым селянам. Бормочет и супится. Вот – шаман-то… Бормотушечный…
А в таких вот спорных, как сейчас, случаях (с этой вот лошадкой, которую он отказался предоставить городским пацанам) и бывают с ним такие вспышки ярости…
…Тудуркин, разумеется, прекрасно знал об этом.
Поэтому не торопился… подходить к коновязям. Шёл, очень не спеша, давая старику оправиться, остыть… Может, обойдётся без скандала…
«Пастух… Он странный малый…»
- …Вот я его, Феодосий Арленович, вот я его и прошу: пускай мол, заодно со мной, раз ты сам мне разрешаешь прокатиться и даёшь лошадь, пускай значится поэтому, заодно со мной, поедет и друг мой Кускута, поедет на второй-то лошади… А он, ваш пастух-то, чуть тут в драку на меня не кинулся… Когда я на товарища своего показал… Чего вдруг так, как с цепи сорвался, едва увидел кому прошу… Странно… А ведь всего и дел-то, позволить городскому человеку заодно со мной на лошадке прокатиться… Уважить городского… - комиссар начал горячо, с ходу, едва подошли к коновязям, к толпящейся там небольшой группе, рассказывать Тудуркину обстоятельства тяжбы, замахал руками… Он указывал гневным пальцем на взъерошенного, мнущегося напугано, но решительно, на старика и еще на стоящего рядом с мятежным пастухом, на ждущего тут же в центре толпы, на одного… паренька, своего товарища. Вот, гражданин начальник, смотрите сами: пастух-то ваш… Вот он, виновник. Заступись…
Зоотехник осмотрел строго присутствующих: кобылу… толпящихся свидетелей… пастуха… и того паренька…
…Весь этот сыр-бор, оказывается, с кобылой разгорелся (как тотчас понял сметливый зоотехник) из-за обычного с виду паренька…
Понял, когда старик-пастух, готовый прямо расплакаться от негодования и тяжкой, своей очередной знаменитой, внезапной, непонятной обиды. …Перед зоотехником горячо просил заступиться и взывающий теперь нешуточно к справедливости и здравому смыслу подошедшего Тудуркина пастух-старик: «Ну, сам мол, уважаемый Феодосий Алрленыч, только взгляни: к о м у хотят доверить лошадь…» - и указывал негодующе, трясясь почти, на простецкого и обычнейшего с виду паренька. …Который раз зоотехник подивился странному характеру старика.
…Но и к пареньку, само собой, тотчас, сразу же цепко присмотрелся. Внимательно присмотрелся…
…Этот мальчонка, друг комиссара «Кускута», кажется: «Видимо прозвище - нынешний молодёжный жаргон…» - Быстро взглянув намётано на паренька, подумал образованный и продвинутый в современных молодёжных, городских, модных направлениях и течениях Тудуркин. Он понял, чутко чувствующий и разумеющий ситуацию, читающий регулярно газету «Сельская молодёжь» и «Московский комсомолец» Тудуркин. Этот Кускута, - «…Кажется, так его называли все ехавшие давеча в автобусе, то и дело… К примеру, комиссар, представляя зоотехнику участников ансамбля», - этот парень…
…Так вот, этот парень стоял тут же, безмятежно. Стоял сердешный, будто бы… и не о нём вовсе речь. Зоотехник пригляделся мигом. Было видно, что парню вообщем-то, мягко говоря, было всё едино: ехать ли соколом на коне по степи или… же – стоять здесь благополучно в пешем состоянии…
…Сонно, будто бы и не о нём вовсе просят, распинаются в своей принципиальной распре тут взрослые мужики, спорят до хрипоты, до зелёных соплей, он добродушно поглядывал то на конягу, то на кипящего самоваром её хозяина – старика Нереева, то на задёрганных всех остальных присутствующих. Стоя-я-я-яял только этот странный сонный парняга… Стоял, ждал да стряхивал с левой стороны, с левой полы своей рубахи-косоворотки, промокшей и потемневшей от влаги, капли воды…
…Он, когда ехали сюда ещё в автомобиле и пили, помнится, «нарзан», на дорожном ухабе, на кочке, опрокинул на себя открытую бутыль. Прямо себе на колени и рубаху. …Потом всю дорогу стряхивал.
Он, ещё, когда, выходили из автобуса, был занят этим. С рубахи тогда, вовсю текло. Странно, - капало до сих пор, сейчас.
…Странно: за день так и не просохло… Странно…
Паренёк-то, будто тем и занят был, что решал вопрос, как просушить волглую свою левую полу… Этакий миляга… Только уж больно сонный. Как отрешённый, что ль…
А так ничего пока особенного, из-за чего мог бы так взбелениться пастух, в нём, в парне Арленович однако не приметил. Ну, разве только он какой-то всё-таки сонный, что ли. Но и это можно объяснить: укачало просто парня в дороге, натрясло. Дороги-то, сами знаете, у нас какие… Любого укачать может, сам ведь, старик, знаешь, как тут с ними, с дорожными, у нас условиями… Ну чего ты, старый? Чего?… Ну брось ты свои «принципы»… А?...
Он, Феодосий, располагающе глянул на пастуха…
- Ну, чего ты? Захарыч? Чего ты, старый?… Видишь, парень из города приехал, а? Лошадь, может быть, в первый раз видит?.. А ты проявляешь негостеприимство… Дал бы, Захарыч: пусть ребятки прокатятся вдвоём. Будет хоть, что вспомнить потом ребятам да своим детям рассказать. А, старый?
- Тебе!.. тебе, Феодосий Арленович, хорошо говорить!!.. – закипятился ещё больше и вслух уже старик и собрался даже, было видно, приготовить огромный кукиш. Старику было совсем невмоготу; он терял над собой контроль. Он не находил себе! места, метался рядышком с кобылкой… среди стоящих:
- Лошадь-то не твоя: тебе - какая забота!! А они, го-род-ски-е, понаехали и всё – испакостят! Понимаешь ты, дурень непожилой?!.. – старик упирался виновато, но стоял насмерть. Железно: на своём. Видно было, что он даже хочет объяснить, единственно здесь уважаемому им человеку, Тудуркину, причину своего поведения, но отчего не решается. …Знаю мол, почему не даю кобылку, но не скажу… Он всегда в такие моменты бывает странный, со стеснённым дыханием и таинственно-обозлённый… …Будто жутко ненавидит человека.
Вот ведь чудило степное…
- …Во-во!!.. Феодосий Арленович!! – встрял тоже в эту горячечную толкотню сходу! и люто ещё один молодой мужик, шофёр автобуса, тот, что по прозвищу «Яичница», жизнерадостный крепыш в замасленной кепке:
- …Мне! Мне тоже этот городской фраер, - шофёр коротким злым кивком, энергично и шибко нервно показал, с подёргиванием своего сытого, но недовольного лица, на молодого парня в мокрой рубахе, - …Еще… ещё в автобусе не понравился… Мама – не горюй! Сиди-и-и-ииит, понимаешь, такой «Люлёк» городской… И выпендривается перед ихними девчонками… Тьфу!.. Только перед бабами, кривляться и может…Зараза!..
…И покраснев, Яичница сдавленно шёпотом добавил: «Мужик-профурсетка, в натуре… И шляпу он себе подыскал подходящую… Соответственную… Паяц недорезанный…»
…Яичница обижался, будто бы происходящее касалось лично его… И косился на колокольцы на шляпе парня. А те позванивали, дразнили, словно издевались… Дзень! Дзень-дзень! Ха!.. Ха-ха…
Было от чего затрястись лицом… Было…
…Странно, но было…
Яичница был тоже, явно злой на парня, который веселил давеча девчонок в автобусе.
…Шофёр ревниво плевался всю дорогу и шипел на дур.
А те, всё радостно упрашивали парня ещё и ещё: «…Лелька, покажи нам это… Лелька!.. Покажи нам то…»
…Шофёр, управляя автобусом, тряско дёргался на ухабах и, поглядывая на парня, которого девчонки называли «Лелем, Лелькой, Лель, ты наш миленький… Лёнечка…», весь день проскрипел зубами.
…Время от времени шофёр, поглядывая в зеркало заднего вида салона автобуса, хрустел прямо таки зубами: слишком уж того… Слишком уж, больно ярко и как-то не по-мужски вёл себя артист, показывая то ребёнка, когда у него, допустим, режутся зубки, то старушку, потерявшую на рынке с ноги туфельку, то обезьянку, захотевшую в туалет «по-маленькому»… Сильно уж он того – противно кривляется, этот… «Лёлька»… А главное: очень похоже!!.. Первый раз он видит такого мужика. Чисто – настоящая обезьяна… или старушка! И вообще они… эти городские фраера – противные какие-то… Тьфу, зараза!!!..
Так они стояли у коновязей… Препирались.
…Тем бы и кончилось, если бы всё-таки комиссар, в сущности деревенский парень, не нашёл подхода к старому и не уговорил пастуха…
Жизнерадостный комиссар уговорил, уломал пастуха… Уломал. Взял измором…
…Старик очень неохотно, но вынужден был согласиться…
…Ворча, мол сами сейчас увидите, что из этого получится… отвязал от коновязи поводья второй кобылы. Старик шипел и отплёвывался: нерешительная сонность паренька, берущего поводья из его рук только ещё больше, выводила из себя старика Нереева…
-…А-а-а!!! Х-х-х… Ну вас!.. Потом сами поймёте, обормоты!!.. С-с-с-с!.. Фс-с-с… - со слезой и мучительной судорогой у рта простонал Тудуркину с беспредельным отвращением старик пастух, махнул безнадёжно корявой своею дланью и отвязал трясущимися от жгучей ненависти руками, поводья от коновязи. Парни сели на лошадей и тронулись…
Первым тронул поводья своей лошади комиссар.
…Он будто всю жизнь только и делал, что объезжал лошадей… И водил их в ночное, да на выпаса…
Деревенские, здешние, наблюдавшие происходящее подпаски да и Тудуркин, следившие за этим, одобрительно закивали головами. Завертели, поглядывая в лица людей, стоящих рядом. Мол, всё понятно: этот наш. Не подведёт. Комиссар знал своё дело.
Факт, он знал.
…Этот парень, выросший в деревне, жёсткий, деловой, выбивающийся сейчас в городе «в люди» и уважающий законы города, его непростой городской жизни, сейчас на лошади, в седле, был на своём месте. Нет, он не спасует…
И вообще, недавно вот отслужил в армии, в Афганистане. Не раз ходил на передовую, в разведку, в десант на перевалы и ущелья, на вьючные кокаиновые-героиновые контрабандные, бандитско-душманские тропы… Всякое пришлось повидать… В его комиссаровых доброжелательных глазах сейчас есть подчас жестокий какой-то оттеночек, какой-то холодочек, отзвук войны, запах крови на тех тропах… Будто бы он, комиссар обстрелянный, тронутый безвозвратно этим холодком войны, несмотря на бирюзовую весёлость своих задорных глаз, про себя постоянно контролирует своих подчинённых: городских ребят-студентов, их сегодняшнее здешнее поведение. Чтоб знали меру: не город тут, - деревня… И надо бы держаться поскромнее. «Особенно глаз да глаз необходим вот за Лёнькой… Его в первую очередь здешние простые и деревенские люди, простой черновой люд, могут запросто не понять… Следить за ним надо – за Кускутой… Когда надо посоветовать ему: как держаться надлежит… А когда и заступиться за него… Народ грубый, невыдержанный…»
Он, комиссар, твёрдо тронув свою кобылу, сейчас, ободрив своего младшего товарища, парня в мокрой рубахе, как он его почему-то называл – «Кускуту», не робей, катись, держи твёрдо повод и не пасуй!..
Нет, все понимали: за комиссаром не заржавеет. Его лошадь шла легко. Просто, твёрдо. …Чувствуя, какой седок на ней.
…Лошадь же …второго седока, того паренька в шапке с колокольцами, ставшего по непонятной причине непримиримым, давеча, врагом пастуха, молодая резвая «Рапсодия», …поначалу даже пошла по привычке ровно, резво, споро и х