Лекция» Впереводе с испанского «Матадор»
| Вид материала | Лекция |
- Методические Указания По грамматике испанского языка Для студентов 1 курса, 345.17kb.
- Общий курс испанского языка (15, 20, 25 и 30 часов в неделю), 26.89kb.
- Вводный курс. Часть I. Испанский алфавит Особенности испанского произношения Буква, 2699.92kb.
- Дискурс лекция 1 13. 09. 03 Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского, 181.42kb.
- В. С. Виноградов Сборник упражнений по грамматике испанского языка, 2144.78kb.
- Фестиваль Автономных Областей Испании среди школьников сао, изучающих испанский язык,, 49.48kb.
- «Социальная стратификация и социальная мобильность», 46.19kb.
- Софокл. Электра (Пер. Ф. Ф. Зелинского), 1131.59kb.
- М. И. Киеня «практический курс испанского языка. Завершающий этап обучения» аннотация, 851.9kb.
- Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского означает «речь». Его сравнивают, 339.82kb.
Пока Матадор отвлекает внимание быка, пикадоры уходят с арены, Бандерильеро берут в руки свои инструменты-бандерильи - украшенные разноцветными бумажными лентами небольшие деревянные пики с острыми наконечниками в виде гарпуна.
Это двое пеших тореро, которых подстраховывают матадоры других команд, поскольку у бандерильеро нет плаща для обмана быка. Бандерильи - Покачивая бедрами – (показать как ходят бандерильеро) – с бандерильями в руках подходят к быку. Подпрыгивая, они вонзают пробегающему мимо быку бандерильи в холку с правой или с левой стороны – туда, куда покажет матадор.
Их задача - скоординировать движение быка, с учетом его персональной особенности: наличие так называемого «опасного рога», т.е. траектории поворота быка. Если он недостаточно быстро поворачивается влево, то раздражение холки с левой стороны делает его поворот влево более совершенным.
Это еще одно действие, которое обывателю показалось бы раздражающим фактором, но имеющий определенный и важный смысл подготовки быка к заключительному акту - сольному выступлению матадора.
Адриан это было единственное, что связывало нас с Мари-Кармен и не мудрено, что она решила действовать на меня через него. Я помогал ей деньгами, оплачивал элитный садик для малыша и взамен хотел видеть своего сына на выходных. Но каждый раз, когда я приезжал к ней, оказывалось, что ребенка я не могу увидеть – то не было Мари-Кармен, которая уезжала к родителям, несмотря на то, что знала, что я приеду, то Адриан, по ее словам, болел. Я приезжал в Барселону из Мадрида, за 800 километров и каждый раз оказывался ни с чем. Мне не жалко было проделать этот путь, мне было жаль в очередной раз не увидеть Адриана.
«Папа, мама сказала, у меня болит животик». – «Так это мама сказала, или правда болит? Адриан? Алло! Алло….»
Я подал в суд, чтобы зафиксировать наши отношения. Я хочу, чтобы закон дал мне право видеть моего сына в установленном порядке. Но ничего не изменилось, каждый раз, Мари-Кармен не давала мне видеться с ребенком.
Я составил и отвез в участок тринадцать заявлений о неисполнении Мари-Кармен своих обязанностей. Тринадцать раз, со свидетелями, среди которых были полицейские, фиксируя каждый раз на видео, я получал отказ! Тринадцать раз подряд она отказала мне в моем праве встретиться с Адрианом!
На каждое мое заявление я получал ответ – ваша просьба не правомочна, Мари-Кармен Дель Леона не нарушает закон ни в одном пункте.
И вот с двумя адвокатами я прихожу на четырнадцатое заседание суда в связи с рассмотрением моего четырнадцатого заявления.
Я пришел в суд и у секретаря консультируюсь о том, как мне зафиксировать очередное заседание суда, а именно разговор с судьей. Могу ли я использовать видеозапись, ведь я иностранец и не понимаю смысла многих юридических терминов. Да, сказал секретарь – вы имеете право на видеозапись, но вы должны сообщить о своей просьбе с первым же шагом входа в зал суда. В противном случае несанкционированная запись может грозить мне арестом и тюрьмой.
Поэтому, как только захожу в зал, я тут же открываю рот
– Ваша честь!
– Сядьте и молчите.
– Ваша честь позвольте
– Я говорю, сядьте и молчите!
Адвокаты схватили меня за руки – пожалуйста, не дразни быка.
Стараясь, чтобы это видели все, медленно я вынул камеру.
- Ваша честь он записывает на камеру! – закричала Мари-Кармен.
В зале суда началась настоящая паника. Закрывшись документами, судья начала уходить из зала. Она кричала: Вывести его! Арестовать!
Все присутствующие рванулись ко мне, пытаясь вырвать камеру. Адвокаты сдерживали напиравших: Распишись в протоколе и покинь зал, чтобы тебя не успели арестовать!
Я стал уходить, но покидая зал, я успел сказать – Вы, ваша честь, именно вы лишаете меня сына, а моего сына отца. И если вы чувствуете себя в этом цирке клоунами, то я в этом цирке участвовать не буду – я в последний раз сюда пришел».
Из зала ко мне в коридор выскочила Секретарь – «Роман, вы же провоцируете судью!»
– Разве можно провоцировать на что-либо правосудие? Самую по идее бесстрастную на свете институцию?
Это было последней каплей, черными бандерильями, которые подготовила мне судьба.
Каждый матадор имеет право попросить у президенции использование Черных бандерильи – всего лишь одну пару. Они в полтора раза больше обычных – это нужно в случае, когда действие обычных бандерильи не чувствительно для животного.
С мгновения, когда первая пара бандерилье попала в холку быка ни матадор, ни зрители, ни президенция не могут просить или требовать замену быка на другого. С этого мгновения и до конца – прямая ведущая к финалу.
В конце концов, суды, и все, что творилось там, довели меня до состояния, когда я уже не мог заниматься корридой. Я уже говорил, что у тореро есть три врага – два природных – ветер и дождь и третий женщина. Это не просто красивые слова, нет ничего важнее для матадора, чем концентрация и никто так не может его лишить концентрации и собранности как проблемы с любимой. Манолете, известнейший тореро, легенда тавромахии прошлого века, про которого сочиняли стихи и снимали фильмы, погиб на арене, когда кто-то из зрителей крикнул оскорбление в адрес его жены.
В том состоянии, в котором находился я в то время, выходить на арену было самоубийственно, потому что то, что происходило у меня в отношении с судебной системой Испании, оказалось корридой совсем не меньшей.
Три года не видя сына, я ждал очередного суда. По законам Испании у меня должны были быть адвокаты, но так как я на тот момент не работал, адвоката мне должно было предоставить государство. Пока это происходит, дата суда переносится. Но не в моем случае. И вот судья «ИМЯ» без моего присутствия, без моего адвоката выносит решение об увеличении суммы, которую я должен выплачивать и об урезании каждого дня выходных, когда я мог видеть Адриана.
Как только у меня появляется адвокат, я требую апелляции. Это грубейшее нарушение закона, суд не может быть проведен без меня и без адвоката, но судья стоит на своем.
«Тебе не повезло - говорит мне адвокат, - Ведь судья «ИМЯ» бывший президент ассоциации за права женщин. Утереть тебе нос это ее прямая задача».
Я подаю заявление в Верховный суд Мадрида, но ответа нет. Оттуда – нет. А вот судья объявила мне настоящую войну.
Пока я занимался судами, за это время у меня накопилась разница между теми деньгами, которые я мог выплачивать Мари-Кармен и теми, которые должен был по закону. Соответственно в связи с этим возбуждается уголовное дело, и я могу попасть в тюрьму. Таких дел у меня было три.
Судья решила этот вопрос следующим, совершенно абсурдным способом. Она присудила все имущество, что есть у меня забрать в счет накопившейся разницы, а также возмещать ее с любой зарплаты, которая у меня могла быть.
Минимум, предусмотренный законом это 600 евро, но «ИМЯ» постановила, что мой личный минимум в два раза меньше – 300 евро. При этом она оставила мне задачу выплачивать 500 евро ежемесячно. Никто не верил мне, что возможна ситуация, в которой тебе оставляют триста евро, из которых ты должен платить пятьсот.
«Это невозможно! Это абсурд! – говорили мне – Нельзя из имеющихся трех яблок забрать пять!»
Получается, что суд и судья толкает меня на преступление, мне нужно или заниматься черным бизнесом или воровать. Потому что выжить в таких условиях невозможно. Невозможно снять квартиру. А если так, то, значит, я не могу обеспечить место встречи с сыном. И, значит, лишаюсь права встречаться с сыном.
Тогда я понял, что выход из этой ситуации у меня один. Самый страшный, но кажется единственный….
Третья терция. Самая важная самая ответственная - все до сих пор было подготовкой к этому. Все, что было до этого – все это было подготовкой к самому главному акту – сольному выступлению матадора. Третья терция.
Пока бандерильеро отвлекают внимание быка, матадор, со специально уложенными крестом мулетой и шпагой и, взяв головной убор в руку, подходит к президентской ложе и жестом просит разрешение на вступление.
После получения разрешения – матадор имеет право посвятить быка самым дорогим и близким людям, любимой женщине, членам своей команды, публике или как это редко бывает одному из своих коллег по арене – другому матадору, являющемуся его соперником или… никому. Этот жест заключен в броске головного убора на арену. Если монтера падает вверх дном – к неудаче, если падает тульей вниз….
В этот момент оркестр начинает играть пасадобль.
Публичное самоубийство! У меня появился план: нужен газовый баллон, трубка, маска, на тот случай, чтобы газ не взорвал дом и записать на камеру обращение к судье. Я дал себе три дня на подготовку, те же три дня, что даются в корриде на подготовку тореро.
Я был совершенно измотан глубокой несправедливостью, которая творилась в суде, отсутствием перспектив в жизни и невозможностью видеть сына. Мари-Кармен обещала мне, что Адриан будет знать обо мне с самой худшей стороны, и я не мог ничего сделать, чтобы это было не так.
Ночью я не мог уснуть. По телевизору показывали какой-то репортаж об одном известном террористе басков, который убил много людей, среди его жертв были дети. Во время суда он угрожает судье и тот за угрозу добавляет к его сроку еще 15 лет. На что террорист в ответ объявляет голодовку. И что бы вы думали? Решение судьи было отменено.
Я почувствовал злость в тот момент: они пошли на уступки убийце, который спорит с их судебной системой! Почему же я опускаю руки в своей совершенно честной борьбе?
И что будет с Адрианом, если я сейчас уйду? Мою историю со временем забудут, а мой сын останется один. Пройдет много лет и мари-Кармен приучит его к мысли, что его отец был жалким неудачником и жалким неудачником закончил свои дни.
И еще я вспомнил тот случай, еще в России, когда я оставил детей в танцевальной студии, решив уйти сам. Теперь я этого не допущу, я не оставлю моего сына!
У меня есть еще одна попытка испытать эту систему на прочность, проверить, насколько она прогнила, последняя попытка перед возвращением в Россию.
Бандерильеро отпускают быка, и матадор боевым кличем и движением провоцирует атаку на себя, используя второй свой инструмент после капоте – мулету – красный кусок ткани, который поддерживается палкой в виде деревянной шпаги.
Происходит практически непосредственный контакт с быком, в котором последний раскрывается полностью. В этом выступлении матадор начинает давать мастер-класс своему напарнику, в использовании и предназначении его главного орудия – рогов.
Матадор показывает зрителям насколько четко и точно бык следит за целью. Он весь поглощен тем, чтобы раскрыть перед зрителями бойцовские качества быка. При всем при этом никто не догадывается, что на самом деле борьба происходит не только на арене но и в душе матадора, с самим собой.
Инстинкт самосохранения в своей силе, подобно жесту, с которым мы отшатываемся от раскаленного металла, каждую секунду приказывает бежать.
Но матадор должен стоять как вкопанный, потому что бык реагирует на движение. Бык тоже проверяет тебя в этот момент. Он в этот момент начинает понимать, что его цель не мулета, что где-то рядом есть причина не достижения этой цели. В определенный момент он становится перед матадором и взглядом на мулету и на тореро выдерживает паузу.
Главное в этот момент застыть как статуя – двигается только мулета – нужно еще раз доказать, что цель быка это мулета, а не ты.
И вот наступает момент истины – моменто де суерте. Решение принято, но еще неизвестен исход.
Голодовку я начал дома, сообщив о факте начала голодовке в прессу. Две недели я голодал дома. Пресса живо отреагировала на мой поступок. И уже в первые три дня у меня было все необходимое, что я мог предъявить сыну, если когда-нибудь Мари-Кармен убедит его, что я его бросил. Нет, твой отец боролся за тебя – есть газеты, телевизионные репортажи, журналистские очерки.
Но моя цель не ограничивалась этим. Я хотел сразиться с системой и выйти победителем.
Поэтому через две недели, когда утром судейские работники шли своим обычным путем в суд, они увидели на лавочке напротив здания суда человека, с двумя плакатами, на которых крупными буквами была изложена история всей несправедливости произошедшей со мной.
Неприятно и страшно было принимать это решение. Накануне я решился на разведку местности и когда увидел зацементированную лавочку – вздохнул с облегчением. Потому что если бы я разбил палатку напротив здания суда, меня загребли бы за бродяжничество или еще за что-нибудь, а сидеть на лавке в публичном месте, никто никому запретить не может.
Еще мне было страшно, что останусь в одиночестве со своей проблемой, но решение уже было принято и отступать было некуда. И вот я переехал жить на эту лавку.
Робко, не совсем удобно расставил плакатики по обе стороны лавки, расстелил надувной матрас, сел и… жду.
Я уже сказал, что боялся одиночества, ведь это тоже одиночество, что и на корриде, я присутствую на арене где десятки тысяч людей, но я один на один с быком. И здесь тоже самое, десятки людей ходят мимо меня по улице, а я один на один со зданием суда….
Но тут это чувство пропало. Я был поражен реакцией простого народа, я никогда не получал столько внимания и тепла, я никогда не ожидал, что ко мне будут относиться так, а ведь могли бы крикнуть – Эй, ты! Ты чего тут разлегся, пошел вон!
Я нисколько не жалею, что решился на публичную голодовку, это для меня богатейший, огромнейший опыт. Люди останавливались у плакатов, читали, вникали в суть того что происходило. В том числе и женщины, которые читали мою историю, сочувствовали мне. Мне организовали несанкционированную поддержку. Люди сами организовали списки поддерживающих Романа в голодовке и положили эти списки на скамейку. Каждый день кто-то расписывался в этих списках, и я до сих пор храню их у себя как драгоценнейший документ, эти сотни подписей.
На второй-третий день на факт публичной голодовки отреагировала пресса и люди стали приезжать ко мне из других городов просто чтобы поддержать.
Ко мне подходили, хлопали по плечсу, сидели рядом
– Роман! Финито! Держись! Мы с тобой!
Люди организовывали график дежурства, чтобы никто ночью не напал на меня. Сочувствующие бабульки по ночам приносили бутерброды, покупали воду.
Я терпеливо объяснял им, что если я поем, я предам идею. Моя задача, чтобы мне стало хуже, и мне нет нужды тянуть все это до бесконечности.
Мне предлагали деньги. Случалось так, что когда я просыпался, обнаруживал, что кто-то подсовывал мне в руку купюру в 50 евро. Но зачем мне деньги? Из всего мне нужна была только вода, ее я мог получать бесплатно в рядом находившемся кафе.
Кроме всего прочего на скамейке мой ноутбук ловил бесплатный интернет Wi-Fi, и это было очень мне в руку.
Я связался со специалистом по голодовке, одним из самых известных адептов этого дела в мире, из Аргентины. Этот аргентинец на вопрос о помощи, точно также как когда-то маэстро в корриде, задал мне вопрос – «А ты уверен, что тебе нужно это?»
И убедившись, что я тверд в своем решении и мне это точно нужно, начал давать мне консультации о том, что надо делать во время голодовки. Он рассказывал о физических нагрузках, которых надо избегать, сколько жидкости потреблять и так далее.
«Твоя цель – сказал он, выслушав меня – это не только победить, но еще и смочь вернуться назад в нормальную человеческую жизнь. Потому что очень легко по этой дорожке уйти безвозвратно».
КАК БУДТО ЧИТАЕТ ЛЕКЦИЮ:
Голодание условно делится на три этапа:
Первый занимает 3-4 дня и он самый тяжелый, потому что организм требует пищи неимоверно, тут включается уже механизм самосохранения, и ты должен перебороть его.
Второй этап самый длинный и занимает от месяца до полутора. Когда организм понимает, что внешнего источника для пищи нет, он переключается на внутренний резерв и есть совсем не хочется. Именно тогда я понял, как легко и опасно стать анорексиком.
Третий этап – финал. Занимает от недели до полутора. В процессе его идет конечный необратимый процесс дистрофия органов – исчерпание внутреннего резерва тела. Отключение почек, отделение кожи от мяса, мяса от кости, нарушение работы сердца и смерть.
ЛЕКЦИЯ КОНЧИЛАСЬ
В первый же день ко мне «на скамейку» приехала группа в двадцать пять человек ассоциации «разведенных отцов». Они поддержали меня в моей акции, но при этом утверждали, что голодовка не выход из положения и что это бессмысленно.
«Мы же ведь тоже голодали – сказали они – И ничего не добились».
«Сколько вы голодали?» – поинтересовался я
«Три дня».
Они, кажется, не поняли, почему я так смеялся….
Сидя на этой скамейке, я стал своеобразной мулетой для судейских работников. Как только я появился там в первый же день работники здания суда подходили, смотрели плакаты и тут же заходили в здание суда.
А потом началось…. Каждые 15 минут ко мне подъезжал полицейский патруль с целью проверять документы. В том числе они пытались забрать у меня плакаты, но я вцеплялся в них изо всех сил так, что меня нельзя было оторвать. Вырвать плакаты из рук, находясь в публичном месте, они не могли, но могли спровоцировать меня на агрессию
«Встаньте! Ваши документы! Покажите ваши вены!»
Я понимал, что как только я проявлю агрессию, меня могут арестовать, но опыт работы в спецназе, и то, что я изучал местные законы, помогали мне вести себя правильно. Я не шел на конфликт, старался держать руки сзади, ведь любой жест может быть воспринят как агрессия. Я лишал их шанса придраться. Несколько ночей я спал, держа идентификационную карточку в руке. Еще через пару ночей я купил цепь, связав плакаты между собой, пропустив их между вмонтированных в бетон ножек скамейки. После этого я мог спать, просыпаясь только на проверку документов, но уже не опасаясь, что плакаты ночью увезут куда-нибудь.
На маленькой доске я вел отсчет времени: в написанном маркером кружке стояло количество дней голодовки, а ниже «Судья, сколько мне осталось?»
Еще до голодовки Мария-Кармен попросила о встрече. Когда я приехал на встречу, она предложила мне соглашение – откажись от сына и тогда она оставит меня в покое. Я не сдержался и в открытую сказал, что этот наш разговор записывается. Я погрязши в судах делал это уже почти автоматически. Так вот, я сказал ей – ты думала о том, что будет, если эту запись услышит наш сын? Как он отреагирует на это?
Мари-Кармен не ответила мне, хотя может быть ответ был в том, что она старалась больше не встречаться со мной после этого.
Почему я боролся не против нее, а за право встречаться с сыном? Ведь я мог выдвигать требования, что ребенок должен жить со мной. Но я не мог так поступить, ведь если бы я забрал сына с собой, я бы лишил его матери.
И уже во время голодовки ко мне подошла девушка, которая надела мне на шею крестик. Она узнала обо мне из газет, и ее история была похожей. Ее отец запретил ей встречаться с ее матерью, убеждая, что ее мать алкоголичка. Уже во взрослом возрасте она нашла свою мать и поняла, что отец ее обманывал. Он украл у нее мать. И теперь она живет с мамой, и она счастлива.
Я не хотел, чтобы ни я, ни Мари-Кармен не вели себя так, как ее родители.
И в этом было мое требование к судье.
Как ни странно, сидя круглыми сутками напротив здания суда, я так и не встречал судью «ИМЯ». Она заходила туда через черный ход. Кроме всего прочего пресса хотела узнать и мнение второй стороны и каждый день в суд обрушивался шквал звонков. Каждый раз ее коллеги, несмотря на то, что она там работала, говорили прессе, что ее нет на месте. И при этом очень раздражались от того, что вынуждены день за днем, неделя за неделей прикрывать свою коллегу. Моему адвокату судейские работники по секрету сказали: «Твой клиент устроил большой переполох».
Тем не менее, мои требования – о признании ошибок судьей и пересмотре дела оставались без ответа.
Адвокат признался мне: «Все это практически бесполезно. Если они признают, что твои требования справедливы, значит, автоматически признают, что система несправедлива. Ты сейчас судишься не с конкретным человеком, ты судишься с Испанией. Проще дать тебе умереть, чем проиграть в этом деле целой стране».
Так как снимать судью на камеру в здании суда нельзя, я пытался задать ей свой вопрос о том, сколько же мне осталось, на улице.
Я не смог подойти к ней даже близко, потому что, во-первых, увидела камеру, которую я, не скрывая, держал в руках, а во-вторых, потому что она тут же вызвала полицию.
Мне скрутили руки и затащили в отделение полиции для осмотра. Я стал объяснять полицейским, что они нарушают закон и им надо меня отпустить. Я написал на них заявление и принес им самим же в полицейский участок. Ну а куда его нести еще?!
Они отказались его принять. Ну что ж, открывается новый фронт! Мне уже нечего было терять. Раз там заявление не принимают, я могу подать в суд – и еду в тот самый суд, напротив своей скамейки, где на входе меня несколько раз подряд проверяют на рамке, просто чтобы дать мне понять, что мое присутствие тут нежелательно.
Но каково было мое удивление, когда в один из дней, среди посетителей моего места голодовки я узнал полицейского в гражданской одежде. Он подошел и подписал списки в поддержку моей голодовке, а потом сказал мне:
«Работа есть работа, но у меня почти такая же ситуация с ребенком…. У тебя огромная сила воли я бы не решился».
Мир опять разделился на два лагеря – против меня и за меня. Государственная система, администрация города, медицинские учреждения которые отказывались оказывать мне помощь, а люди за меня. В первые же дни голодовки я добился первых побед: мать моего сына не могла препятствовать свиданию, поскольку пресса тут же бы отреагировала на это. И вот после двух долгих лет я наконец-то смог с ним встречаться в те дни, когда мне это разрешено законом. И это единственные дни, когда я все складывал в машину – плакаты, надувной матрас, все нехитрые пожитки, и подстригал бороду чтобы не напугать сына.
На первой встрече я усадил его в кресло в машине, ему было тогда шесть лет, и я вел машину молча, боясь сказать что либо, чтобы не напугать его. Потому что понимал, что он отвык от меня и скорее всего обработан Мари-Кармен. Я боялся только одного, чтобы он не заплакал и не попросился домой к маме. Я вспомнил ту рыбалку с отцом, когда я хотел только одного – чтобы он не вернулся домой и сейчас ситуация повторяется, но только вместо моего отца мой сын. И вот мы едем в полной тишине, и она прерывается его тонким голоском:
Papa, te quiero. Папа, я тебя люблю.
И я веду машину, а у меня помимо моей воли льются слезы….
В последующие дни мы гуляли в парке и играли в футбол, хотя мне были запрещены любые физические нагрузки, съездили посмотреть кино, в котором я незадолго до голодовки снялся. Но при этом он не знал, что со мной происходит в тот момент, и где я нахожусь – и до сих пор не знает этого.
Следующая моя победа была перед заседанием суда о пересмотре сумм.
К лавочке выходит секретарь суда:
«А, Роман! Вы здесь! А мы вас ищем! Перед тем как придти на заседание вы должны дать нам декларацию по уголовному делу. И если вы не сделаете это, мы вынуждены будем вас арестовать».
«Прямо на улице?»
По совету адвоката, которых у меня за все это время сменилось четырнадцать человек, я пошел в здание суда, чтобы дать декларацию. Адвокат спросил у секретаря, а кто будет принимать декларацию по уголовным делам, так как ведение двух дел гражданского и уголовного не могут вести один и тот же судья.
«Это будет другой судья, поднимайтесь на второй этаж».
Когда я поднялся и зашел в комнату деклараций, я увидел все то же знакомое лицо моей судьи, с которой я так мечтал встретиться все эти дни. В тот день наконец-то я был выслушан полностью, и судья не сказала ни одного слова, ни разу не заткнув меня, как она обычно это делала раньше. Только однажды спросив у секретаря, все ли запротоколировано.
Я сказал тогда: «Вы хотите меня посадить по уголовному делу? Давайте! В вашей испанской тюрьме есть кафе, есть фитнесс зал, есть библиотека, кровать и крыша над головой и там намного комфортнее чем тут на лавочке. Но я не хочу туда не потому что не боюсь, а потому что хочу доказать свою правоту».
Все это время адвокат пинал меня по ноге, под столом, и шептал:
«Молчи! Молчи!!! Судья может принять все это как оскорбление и упечь тебя на 10 суток!»
А мне уже не страшно, мне терять нечего. После моего монолога мы спускаемся на первый этаж для проведения моего дела по гражданскому вопросу – и спускается та же судья. Но зайдя в комнату, она дала четкую команду прессе оставить камеры за дверью – заседание началось и кончилось в один момент стуком молотка и переносом его на другую дату. Ей просто нечего было сказать.
Адвокат сказал мне подняться на второй этаж и взять протокол уголовного дела. Я поднимаюсь к секретарю, и он сообщает мне:
«Ваши уголовные дела закрыты».
Произошло то, что судья села в оба судейских кресла, нарушив при этом закон, и без доказательств закрыла уголовные дела, связанные с неуплатой алиментов.
Во время дачи интервью одному правовому каналу я увидел, идущую в здание суда, Мари-Кармен.
«Хотите узнать мнение у моей жены, можете узнать у нее, зачем она сюда пришла».
Она шла подавать на меня заявление якобы за угрозы с моей стороны.
Судья, который до этого не участвовал в нашем конфликте, сказал ей:
«По профессиональной обязанности я должен принять ваши заявления, но каждое утро, идя на работу, и каждый вечер, возвращаясь домой, и, проходя мимо Романа я понимаю, что борьба идет не идет против вас лично. Еще раз вы принесете эти заявления мне, и я сам приму меры против вас».
Но по закону он должен был меня позвать и спросить
«Что вы говорили вашей жене?»
«Ничего».
«Тогда я наставительно рекомендую подать заявление на нее за ложные показания».
Судья признал, что действительно, есть проблема с перекосом закона в женскую сторону. Заявление я подавать не стал, но после того разговора с судьей Мари-Кармен утихла.
И все же время шло, и время забирало у меня силы. Приближалась третья, необратимая стадия голодовки и мой момент истины…