Тишина настала такая, что было слышно, как потрескивают свечи перед образами. Аможет, это потрескивали, вставая дыбом, волосы на головах прихожан
| Вид материала | Документы |
- 1. Свечи в разных странах мира и вещества, из которых они сделаны, 215.69kb.
- Но всё это так выглядело только на первый взгляд, на этом острове всё же жили люди,, 75.28kb.
- Ночной ветерок трепал волосы Стива, и это было чудесное ощущение, 4606.29kb.
- Электричества не было. Поставлена была времянка, такая печурка. Пришел боец и сложил, 48.23kb.
- Отъезд из Портсмута, 3685.92kb.
- Лёшкины рассказы, 141.23kb.
- *На дворе выдался яркий солнечный денек, вне замка тишина стояла такая, какую не нарушал, 314.37kb.
- О дхарамсале я немного рассказал. Настала пора ехать сдавать экзамены по йоге, 152.23kb.
- Не существует лучшей, более открытой двери к изучению физики, чем обсуждение физического, 274.75kb.
- Остров настроения, 60.96kb.
– А может, в том мире тебя совсем нет и твоей душе некуда возвращаться. Или, наоборот, там есть другой точно такой же, который тоже шустрит в прошлом.
– Кто же мы, Садовы, тогда получаемся? – спросил Ник после долгой паузы. – Юзера или…
– Компьютерные вирусы, черви, – закончил за него отец. – А если вирусы размножаются, то могут вообще толкнуть процесс к хаосу.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Наконец-то принесли газеты! – сказал отец, направляясь к двери. – А то мы тут с этими проблемами мироздания совсем оторвались от текущей жизни.
На пороге показался раскосый, неопрятного вида юнец.
– Дэвочки нужны? – спросил он.
Москва, 24 июля 1934 года
Утром Стас ехал с отчимом на Белорусский вокзал в шикарном «роллс-ройс-фантоме» выпуска 1931 года, а за ними следовали ещё три таких же авто: один с охраной, один для высокого гостя и один для его свиты, – а впереди и вокруг реяли десять мотоциклистов. В своём городе, в Питере, отчим пользовался служебным «Паккардом-333» 1929 года: со сдвоенным карбюратором и вакуумным усилителем тормозов, – Стасу приходилось на нём ездить, когда он навещал Анджея Януарьевича в Петрограде. Такую же машину тот предпочитал и при наездах в Москву, но сегодня день был особый: приезжал британский министр юстиции, мистер Кокс. По дороге в Москву он посетил уже несколько европейских столиц – Париж, Брюссель, Кёльн, Франкфурт, Дрезден и Прагу.
– Мы будем обсуждать наш новый Закон об иммиграции и трудовой занятости, – объяснял отчим по дороге. – У англичан большой опыт в этом деле. Мировая империя, чего ты хочешь!
– А суть в чём?
– Да в том, что русские не умеют работать в новых условиях!
– Русские – не умеют – работать? – удивлённо, с расстановкой переспросил Стас.
– Я сказал, «в новых условиях». Ты пойми: наступила промышленная эпоха. Она добралась и до нас! Без неё России не выжить! Но работа на заводе или в лаборатории – это совсем не то, что работа в поле. Русский по натуре крестьянин. Его мышление, привычки, поведение – на заводе не нужны. Я не скажу, что русский плох – в поле ему, может, нет равных, – но он мыслит категориями природы в целом. А нужен человек новый: дисциплинированный, ответственный, мыслящий на уровне болта, если хочешь. Умеющий встать в ряд с массами людей, каждый из которых чётко делает свою маленькую работу в общих целях.
– Ну, заводы у нас и так строят, уже давно. И с учёбой вроде в порядке: Верховный призвал «воспитывать рабочие кадры», «учиться новому». При чём тут англичане?
– Эх, Стасик! Жаль, плохо ты знаешь историю. Англия – первая промышленная страна мира. Чтобы воспитать такие кадры, там ушло триста лет. А у нас нет времени! Не та эпоха! Отстали!
– И что же делать?
– Вот, подготовили новый закон. Во-первых, замещающая иммиграция! Будем ввозить рабочих из Европы и делать из них русских. Во-вторых – то, о чём ты сказал и к чему призвал Антон Иванович: воспитывать кадры – делать из русских европейцев.
– А зачем это англичанам?
– Они заботятся о нашем благосостоянии.
– И чьё же это будет благосостояние, Анджей Януарьевич, если из русских сделают нерусских?
– Мы все станем европейцами, – улыбаясь, ответил отчим.
–
Все
? – с некоторым сомнением спросил Стас; ему вспомнились Матрёна, николинский староста и знакомые мужики из Плоскова.
– Те, кто сможет перестроиться. Остальные вымрут. Естественный процесс! Но потом, Стасик, потом – к нам хлынут иностранные инвестиции, в России начнут строить заводы, фабрики, комбинаты, электростанции… В Россию придёт современная культура, богатство! Кадры, мой дорогой, решают всё; раз нет своих, надо их ввезти.
За окнами машины мелькали нарядные улицы Москвы: город был украшен на славу. Толпы радостных людей с флажками, шариками, цветами, зелёными ветками сумбурно передвигались по тротуарам в поисках назначенного им места. Музыка, смех, громкие команды руководителей…
– А не страшно вам? – спросил Стас.
– Страшно? Чего? – не понял Анджей Януарьевич.
– Ну, это… Европейцы… Нет же такой нации на свете – европейцы. Англичане есть, поляки, румыны, баварцы, пруссы… Французы… А мы, значит, пустим на свою землю незнамо кого, а сами вымрем, всем на радость.
– Но, Стасик, так получится единое человечество!
Стас покрутил головой:
– Ой, страшно… Как вы, политики, решаетесь на такие вещи?
– Я, Стасик, благодарение Господу, не политик.
– Как это? Ведь вы министр? Значит, политик.
– Нет, я чиновник. Моё дело – точно и без умствований выполнять то, чего требует политическая власть. Увлекался и я когда-то политикой, состоял в эсдеках-меньшевиках; потом еле отмылся. После гибели-то Корнилова почти все мои бывшие друзья поддержали новую власть, но опоздали: допустили их только к руководству профсоюзами. Даже в Думе ни одного нет. И лишь я сделал карьеру в правительстве.
Кортеж подъехал к Белорусскому вокзалу.
* * *
Английский министр Кокс оказался вполне симпатичным старичком. Он дружелюбно приветствовал коллегу, Анджея Януарьевича. Правда, фамилию его произносил на польский лад, опуская «й» в конце: мистер Вышински. А встречу ему организовали по первому разряду – во всяком случае, на взгляд Стаса. Были отличный оркестр, красная дорожка, хлеб-соль и даже две маленькие девочки с одним большим букетом цветов, как символ единства английских и российских интересов.
Министры сговорились ехать вместе, в одном авто, и Стас неожиданно для себя остался в «роллс-ройсе» один. Кортеж выехал на осевую и погнал к Кремлю; машина Стаса шла последней. Когда проезжали Триумфальную площадь, притормозили: впереди на мостовую выскочили мужики и бабы в традиционной крестьянской одежде, даже в лаптях, и затеяли пляски под гармошку. Не иначе фольклорный ансамбль делал себе рекламу.
Пока полиция вытесняла плясунов с дороги, Стас, убрав задвижку с левого стекла, приоткрыл окошко, лениво оглядел встречающую публику, которая, стоя на тротуарах, активно махала ветками и флагами, и неожиданно увидел своих собственных однокурсников! Только тут он спохватился, что ведь и его ждали на этом месте, и, полностью откинув стекло, высунувшись, прокричал:
– Маргарита Петровна! Профессор! Отметьте в реестре, что я тоже участвовал!
Дружный восторженный рёв был ему ответом: орали мальчики, девочки и преподаватели, а громче всех Дорофей Василиади. Он после известных событий в Николине Стаса зауважал.
В Большом Кремлевском дворце протокол встреч был, конечно, отработан веками. Прежде чем начать переговоры, открыть которые должен был премьер-министр, следовало представиться Верховному правителю. Безликие молодые проводники тихими голосами указывали: направо… налево… вверх… налево… Затем господа министры, мистер Кокс и господин Вышинский, скрылись за дверями приёмной А.И. Деникина, а все прочие, включая Стаса, остались в большом зале. Через три минуты мимо них, заметно припадая на левую ногу, проскользнул премьер-министр Савинков и тоже скрылся за дверями приёмной.
Ожидание затягивалось. В душе Стаса проснулся художник: он продефилировал по залу, оценил интерьер, полюбовался «зелёным уголком», в котором аквариум с рыбками был прелестно декорирован чем-то с тёмно-зелёными листьями, внимательно рассмотрел картины на стенах и интарсии на мебели. Двое из свиты мистера Кокса негромко переговаривались по-английски, остальные терпеливо молчали.
Наконец двери растворились во всю ширину и в зал вышли сразу все: Верховный правитель Российской республики А.И. Деникин, Предкабмина Б.В. Савинков и оба министра юстиции, Вышинский и Кокс. Присутствующие застыли перед ними в церемониальном поклоне, и только Стас продолжал стоять прямо, расправив плечи и вытаращив глаза, будто солдат на параде. Он был просто счастлив, что находится рядом со столь великими людьми.
– Здравствуйте, господа! – звучно, заполняя своим потрясающим голосом весь зал, произнёс Деникин. Он был коренаст, невысок и слегка полноват. Стас автоматически фиксировал черты его лица: густые нависшие брови, умные проницательные глаза, большие усы и клином подстриженную бороду; голова обрита наголо.
Анджей Януарьевич с улыбкой отступил в сторону, и мистер Кокс представил Верховному и премьер-министру немногочисленных членов своей делегации; затем англичанина со свитой вежливые молодые люди увели, как было сказано, чтобы он мог «оправиться с дороги». Б.В. Савинков, извинившись, тоже исчез, предупредив Вышинского, что вернётся к началу официальной встречи.
В зале, если не считать персонала, остались Деникин, Вышинский и Стас. Было известно, что Верховный благоволил Анджею Януарьевичу: поляк по национальности, тот родился вне Польши, а Антон Иванович, внук русского крестьянина и сын отставного майора пограничной службы, – как раз в Польше, во Влоцлавске, уездном городке Варшавской губернии.
– И что же это за юноша у нас в гостях? – благодушно улыбаясь, спросил Деникин у Вышинского. Стасу не стоило труда догадаться: отчим уже доложил Верховному, что привёл в Кремль родственника.
– Мой пасынок, ваше превосходительство, – учтиво склонясь, произнёс Анджей Януарьевич. – Его зовут Станислав.
– Станислав, а по отцу? Раз пасынок, то, наверное, не Андреевич.
– Станислав Фёдорович, ваше превосходительство. Сын покойного князя Фёдора Станиславовича Гроховецкого.
Верховный переменился в лице:
– Как, сын князя Фёдора? Что ж вы не сказали! Князь Гроховецкий начинал у меня корнетом, ещё в 1912 году. Бедняга погиб, когда та сумасшедшая эсерка бросила бомбу в Савинкова. Мне сообщили; я, помню, был очень расстроен. Но тогда, вы знаете, наши среднеазиатские проблемы… Басмачи… Я даже не смог приехать на похороны. А Фёдор был моим другом, хоть я и старше его лет, наверное, на двадцать.
– Прошу прощения, я не знал этого. Жена никогда не рассказывала мне про обстоятельства жизни своего покойного супруга.
– Жена? Да, разумеется, жена. – Деникин прошёлся по залу, мягко ступая обутыми в сапоги ногами. – Конечно, конечно, она жива, а вовсе не погибла тогда. Я совершенно упустил это из виду! Совсем не интересовался её судьбой, ах какая ошибка… Леночка Гроховецкая, прекрасно её помню – чудесная была женщина!
– Елена Эдуардовна и сейчас очень хороша, Антон Иванович.
– Верю. Верю! – Он подошёл к Стасу, посмотрел на него снизу вверх, похлопал по руке. – И сынок хорош! А что интересно: раз вы сын Фёдора, то это уже не первая наша встреча. Я видел вас младенцем! Князь Фёдор очень, очень надеялся на вас… в каких-то будущих свершениях. Уж и не могу припомнить подробностей, но весьма таинственно намекал на некие обстоятельства. Да… Родители, как правило, излишне многого ждут от своих детей. Каков род ваших занятий, молодой человек?
– Изучаю искусства, ваше превосходительство.
– Давайте обойдёмся без «превосходительства». Зовите меня просто по имени-отчеству. Вы музыкант?
– Художник, ваше… то есть Антон Иванович. Занимаюсь церковной реставрацией.
– Иконопись?
– Нет, фреска. Но иконы тоже могу.
– Чудесно, чудесно… – Верховный опять прошёлся по залу, посмотрел в окно, негромко спросил у стоявшего рядом чиновника, не ушла ли уже Марина. Получив ответ, что ещё не ушла, обратился к Вышинскому: – Вот что, Анджей Януарьевич. Мы когда-нибудь позже найдём возможность предаться воспоминаниям. А сейчас и у меня дел невпроворот, и вам, полагаю, пора беседовать с мистером Коксом. Поэтому ступайте и не беспокойтесь: я Станислава Фёдоровича найду чем занять.
– Слушаюсь, Антон Иванович, ваше превосходительство.
Даже не дожидаясь его ухода, Верховный быстрым шагом направился к лестнице, сделав Стасу знак следовать за ним. Они поднялись этажом выше, прошли коридором почти до конца, опять свернули и оказались, как понял Стас, в жилых покоях.
– Марина! – позвал Деникин. – Где ты там?
Им навстречу вышла девочка лет пятнадцати – Марина, дочь Деникина; Стас раньше видел её на фотографиях в журналах – довольно симпатичная, с чуть удлинённым лицом. На его взгляд, её немного портил большой рот – впрочем, нормально.
Антон Иванович представил его:
– Мариночка, познакомься со Станиславом. Он сын моего давно погибшего друга, князя Гроховецкого, а ныне его воспитанием занимается известный тебе Анджей Януарьевич Вышинский. И у меня, и у господина Вышинского сейчас дела, так не могла бы ты взять над Станиславом шефство? Ты ведь, кажется, гулять собиралась?
– Да, папенька, я еду в Нескучный сад.
– Вот и возьми его с собой. – И со значением добавил: – Станислав, кстати, художник.
На авто, в сопровождении крайне молчаливого охранника по имени Серж и, наоборот, очень болтливой молодой бонны – а может, компаньонки – по прозвищу Мими, они приехали на окраину города. Здесь вдоль реки тянулся созданный Прокофием Демидовым Нескучный сад. Начиналось всё с коллекции растений – Демидов устроил замечательную систему из шести террас с оранжереями, где цвели растения из Сибири, Америки, Азии… в общем, редкие. Потом ботаническую экзотику дополнили искусственные гроты и водоёмы, водопады. Появились дворцы, скульптуры, картины, мебель, и сад стал местом светских развлечений! Сам Прокофий, живший в Москве во времена Екатерины Великой, был просто любителем ботаники и вряд ли ожидал такого замечательного результата. При нём сад Нескучным не назывался; название появилось только в следующем веке.
Обо всём этом Стасу по дороге поведала Мими. У неё был очень интересный говор: со своеобразными повышениями и понижениями интонации. Марина их не слушала; отвернувшись, она смотрела в окно машины. Стас даже подумал, что неприятен ей: в самом деле, девушка собиралась отдохнуть, а ей навязали незнакомца.
Лишь когда они приехали в парк, Марина заговорила: может, она считала неприличным или неуместным вести разговоры в авто?..
– А вон за теми деревьями вы видите крыши Голицынской больницы, – продолжила было свои россказни Мими, когда они вышли из машины, но тут её и прервала дочь Верховного.
– Ах, Мими, отстань от Станислава, – сказала она ей, а ему послала улыбку с малым книксеном. – Папенька отдал его мне, а не тебе. – И, демонстративно взяв Стаса под руку, пошла по аллее, увлекая за собой.
– Скажите, князь, а вы тоже польских кровей, как пан Анджей? – спросила она.
– Byіem w Polsce, wiem nawet kilka polskich slоw ale nie jestem Polakiem,
[28]
– ответил Стас.
– Ach, nietsety, mi bardzo podobaj№ siк Polacy, oni s№ o tyle wytworne, – отозвалась Марина. – Mais j’ai peur, je connais des mots polonais moins de votre.
[29]
– Il y aura de m’кtre galant pour vous plaire,
[30]
– ответил Стас.
Они весело рассмеялись. Мими тащилась сзади, надув губки; плечистый Серж замыкал процессию, внимательно оглядывая окрестные кусты. Немногочисленные, хорошо одетые посетители при встрече с ними вежливо раскланивались.
Теперь уже Марина повела разговор об окружающих красотах.
– Здесь у нас очень красивая альпийская горка, – сделав деловитую мордочку, сказала она, показывая Стасу кучу камней с дохлым водопадиком. – Я сама её придумала. Вот это цинерария, там, подальше, дельфиниум. А вон там, видите, мои любимые бегонии, новый сорт. Правда, необычные? Подобных им даже в Кремле нет.
Стас мог бы много рассказать ей про рожь и горох, но таких названий, которые с лёгкостью произносила она, он сроду не слыхивал и был вынужден соглашаться вслепую: да, бегонии просто потрясающие. Причём сам не знал, смотрит он на бегонии или на что другое, столько было вокруг разных цветов.
– Садовник здесь, наверное, хороший, – предположил он.
– Самый лучший! – с восторгом сказала Марина. – Никита Кириллов, мы его потом найдём. Он зна-ает, что я сегодня приезжаю. Наверняка готовит какой-нибудь сюрприз. Мы Никиту любим! И не удивляйтесь, он обязательно изыщет способ сообщить вам, что происходит из рода самого Аверкия Кириллова. На самом деле… ах, пустяки. Вы с ним, главное, не спорьте.
Стас насторожился:
– Аверкия Кириллова? – переспросил он. – Купца?
Такого случая Мими, которая на протяжении всего их разговора мучилась молчанием, упустить не смогла.
– Аверкий был замечательным человеком, – затараторила она. – Гость, известный купец, он был таким замечательным, что стал думным дьяком. Он заведовал царскими садами, а сады были напротив Кремля, и они были такие замечательные, что Аверкию разрешили поставить там свой дворец. Но в 1682 году…
– Мими! – ледяным тоном произнесла Марина.
– …его убили восставшие стрельцы, – затухающим голосом промямлила Мими и замолчала.
Но Стаса разговор интересовал; он не собирался его заканчивать.
– У Аверкия Кириллова был племянник Тимофей, – сказал он. – Женился в 1672 году на крестьянке Дарье. О нём вы ничего не знаете?
Мими трясла кулачками, открывала ротик и едва не подпрыгивала, так ей хотелось ответить. Но Марина, положив свои пальчики ей на губы и нежно глядя в её большие круглые глаза, проворковала:
– Мы об этом спросим нашего Никиту. Правда, так будет лучше?
Мими с досады топнула ножкой и отвернулась.
Все вместе пошли искать Никиту и нашли его у реки – он косил траву на лугу. Босой, в грубых штанах, с рубахой, закрученной на бёдрах, «самый лучший садовник» выглядел типичным крестьянином и на потомка знатного купца никак не походил. Он отбил поклоны барышням, проигнорировал Сержа и с достоинством пожал руку Стасу.
– Решил я вам, красавицы, накосить копёнку травы, чтоб вы могли поваляться на мягоньком, – сказал он. – Это вам не ваши диваны да перины! Я так скажу: чем к матушке-природе ближе, тем для здоровья лучше. Не правда ли сие, молодой кавалер?
– Правда, – улыбнулся Стас. Очень ему понравился этот Никита.
Садовник снял с бёдер мятую рубаху, вытер мокрое лицо и пожаловался:
– Совсем я взопрел, косючи. Передохну чуток, закончу рядок и пущу вас поваляться.
Стас без сожалений сбросил официальный сюртук, в котором как отправился утром встречать м-ра Кокса, так и промучился полдня, и протянул руку за косой. Никита засомневался:
– А управишься ли ты, барин, с инструментом сим? Это ведь тебе не патефон!
– Я, старик, не такой уж заядлый барин, – ответил ему Стас. Он прикинул на руке косу – она оказалась легче тех, какими ему приходилось работать в Плоскове, – и в несколько минут прошёл оставшийся «рядок». И, судя по довольным вскрикам садовника, прошёл достаточно профессионально – не потерял, знать, навык за годы, проведённые в дружине князя Ондрия. Там-то ему было не до косьбы.
Затем Никита сгрёб граблями траву и куда-то исчез, а Стасу пришлось пожертвовать сюртуком: он бросил его на копёнку, чтобы девушкам не пришлось пачкать о сырую траву платья. Пока усаживались, вернулся садовник, а за ним бежала целая толпа слуг: принесли низкий столик, баулы с напитками и закусками, буфетик с посудой и громадный зонт от солнца. Оказывается, наступило время ленча.
Слегка насытившись, перешли к пустому трёпу; с Мими был снят обет молчания, и она утомила всех рассказом, какие чувства пробудило в ней замечательное умение Станислава Фёдоровича косить траву. Она ухитрилась уместить сюда и природные стихии, и любовь к народу, и графа Толстого Льва, и трепет сердца. На Марину Стас тоже произвёл впечатление.
– В самом деле, князь, – спросила она, – где же вы обучились этой работе?
– Я, Марина Антоновна, некоторое время жил в деревне, – уклончиво ответил Стас. Вдаваться в подробности он не счёл нужным.
– А знаете, князь, мой папенька тоже умеет косить. Он в детстве жил ну просто как обычный крестьянин.
– Мне об этом известно, – ответил Стас, пребывая в сомнении: а читала ли она учебник истории, в котором биография её папеньки изложена превосходно?
– Да, да, как обычный крестьянин!
– А скажите, отчего вы меня зовёте князем? Ведь после Указа об уравнении сословий в правах дворянства как такового не существует?
– Ах, князь, я знаю, и мне это очень обидно. Ну что такого плохого, если бы благородные люди носили благородные звания?
Тяжёлый случай, подумал Стас. Вся страна знает, что детство Деникина прошло в беспросветной нужде, а дочка переживает, что отменили дворянские звания и привилегии! Сам-то он полагал, что высоким происхождением кичиться не следует, а даже надо скрывать его.
Тут девы принялись за десерт, и Стас, извинившись, отошёл по малой нужде. А когда возвращался, навстречу ему попался Никита, уже в сапогах и другой, нарядной рубахе, явно околачивавшийся здесь в надежде встретить «молодого кавалера». Он двинулся Стасу наперерез, улыбаясь и разводя руками:
– Хорошо вы косите, барин! А должен вам поведать, что и предок мой, знаменитый Аверкий Кириллов, царский садовник, хоть и был в больших чинах, тоже сам кашивал, и преизрядно. Не гнушался. Сие нам всем урок и наука!
Ну, Москва! – улыбнулся про себя Стас. Из пустого дела столько разговору. Небось если бы он, князь, из земли редиску выдернул, они бы сагу сложили.
Впрочем, к Никите у него был определённый интерес. Стас обнял его за плечи:
– А скажи-ка мне, друг Никита, что тебе известно про племянника Аверкия, Тимофея Кириллова?
– Про Тимофея-то? Много чего известно про Тимофея. Химик он был, Тимофей. Химик. Химичил всё. Но только он не Кириллов, нет. Он сводной сестры Акинфия был сын. – И Никита замолчал.
– Ну? – поторопил его Стас.
– А что? Больше ничего. Даже фамилии нет.
Стас просто рассвирепел:
– А говоришь, много известно! Ведь он женился на крестьянке, на Дарье из Плоскова! Что дальше-то с ними было?