Geum.ru

Ю. Г. Пастушенков Дни славянской письменности и культуры: Сборник докладов и сообщений. Вып. Тверь, 2002. 82 с

Вид материалаДоклад
Т.в. цветкова
Е.м. белецкая
В.а. бушлякова
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

ПРИМЕЧАНИЯ



1 Научный архив ТГОМ, ф. Р-1, д. 10.

2 Научный архив ТГОМ, ф. Р-1, д. 17.


Т.В. ЦВЕТКОВА


БАКУНИНСКАЯ КОЛЛЕКЦИЯ В БИБЛИОТЕКЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВА ТВЕРСКОЙ ОБЛАСТИ


В конце 1968 г. фонд научно-справочной библиотеки тогда Калининского областного архива пополнился собранием книг, известным ныне как “библиотека Бакуниных”. Даже самый беглый просмотр обнаруживает, что лишь часть коллекции принадлежала Бакуниным и что в ней волею судеб оказались книги из других личных собраний, например, известных земских деятелей Новоторжского уезда Петрункевичей, различных государственных и общественных учреждений и организаций, учебных заведений г.Торжка и уезда, а также издания, совершенно очевидно не имеющие никакого отношения к семье Бакуниных.

Трудно найти более объективного и красноречивого свидетеля мыслей и чаяний человека, чем его книги, именно это свойство личных библиотек придает им значение важнейшего первоисточника, когда мы пытаемся по крупицам восстановить духовный мир давно ушедших из жизни людей.

Старинная дворянская семья Бакуниных оставила заметный след в истории русской культуры, особенно в эпоху русского просвещения, которая вызвала к жизни немало удивительно целеустремленных и вместе с тем энциклопедически образованных людей. Одним из них несомненно был Александр Михайлович Бакунин, который собрал основную часть книжной коллекции, имеющейся в архиве. Кстати, судя по времени издания книг, владельческим и другим приметам, они принадлежали трем поколениям семьи Бакуниных.

Александр Михайлович – представитель среднего поколения. В 181020-е г. он – глава большой и счастливой семьи, в которой стремился создать особый духовный мир – мир интеллектуальных интересов, искусства, душевной гармонии. В разностороннем развитии детей, удовлетворении духовных запросов членов семьи первейшая роль принадлежала, конечно, книгам.

В данной статье рассматриваются книги с автографами членов семьи Бакуниных или с экслибрисами их библиотеки, т.е. имеющие явные признаки принадлежности к ней. Всего таких книг в архивной коллекции оказалось 108. В основном это издания второй половины XVIII – первой половины XIX в., часть из них на немецком, французском и английском языках.

Экслибрис библиотеки Бакуниных в графическом исполнении предельно прост, его роль – обозначить владельца и зафиксировать место книги в устоявшейся классификации и ее инвентарный номер. Из информации, содержащейся в книжных знаках, становится понятным, что все книги в библиотеке Бакуниных подразделялись на четыре крупных отдела, которые обозначались римской или арабской цифрой, с нечастым нарушением этой системы.

В I отделе были собраны издания по естественным наукам: химии, астрономии, медицине, физиологии, сельскому хозяйству, ботанике, которой особенно интересовались в семье, о чем свидетельствуют трогательные гербарии, попадающиеся в книгах, и записная книжка, в которую в течение 1848-1851 гг. заносились наблюдения над флорой Крыма в разных его местах: в Симферополе, на Южном берегу, по реке Сапгир, в степи. Все ботанические названия в ней даны на латыни, комментарии, замечания о погоде и другие сведения – на русском языке. Почерк записей похож на почерк одного из многочисленных представителей младшего поколения Бакуниных Алексея.

Справочным пособием в науке о растениях служил фундаментальный для тех времен “Ботанический подробный словарь, или Травник” Андрея Мейера, члена Вольного Российского собрания при Императорском Московском университете. Две части словаря печатались в течение 1781 -1783 гг. в Московской университетской типографии у Н.Новикова. Справочник содержит научное описание трав, грибов, а также их лечебных свойств. Названия приводятся на русском, латинском, французском, итальянском, английском и греческом языках. Своеобразную оценку употребления иностранных языков дает Иван Михайлович Бакунин в записи, сделанной после предисловия: “Истинно почитая труд Мейера, напрасным нахожу его старание каждого растения, кроме латинского и русского означить английские, немецкие, итальянские имена – Я по аглицки и немецки не знаю, но должен признать, что как италианские имена, так и правописание оных очень исковеркано”*. На форзаце рукой Александра Михайловича Бакунина написано: “Из книг принадлежавших брату Ивану Михайловичу, подарена им мне”. Почерк Александра Михайловича удалось идентифицировать по архивным документам.

Теоретические познания по ботанике черпались из “Философии ботаники” К. Линнея (СПб.,1800), на полях которой встречаются множество помет, рисунков, замечаний, свидетельствующих о внимательном ее прочтении, и из других книг, посвященных этой теме.

Благодаря записям в “Ботаническом подробном словаре” Мейера удалось определить принадлежность Ивану Михайловичу Бакунину прелюбопытной книги, изданной в Москве в 1786 г. под названием “Малое здание, или Разговоры, касающиеся до астрономии, физики и механики, основанные на ясных доказательствах и самопростейших опытах, сочиненные ТГМ в пользу малолетних детей”. За этой аббревиатурой скрывается Тверской губернский механик Лев Федорович Сабакин, выдающийся знаток техники своего времени, уроженец г. Старицы. Книга написана в популярной тогда форме диалога автора с воображаемым собеседником, в котором доступно детскому восприятию, живо и увлекательно излагаются начала трудных научных дисциплин.

Запись на обороте титульного листа и многочисленные комментарии в тексте характеризуют Ивана Михайловича как сведущего и вдумчивого читателя, к тому же наделенного чувством юмора. На обороте титульного листа читаем: “Малое здание – здание без основания – я автора люблю и знаю – он ведь механике искусен, а сожалею для чего сделал из астрономии, физики, механики три науки, позабыв что одна наука физика, а прочие как астрономия механика химия оптика гидравлика и так далее суть только частные науки, которые все вместе называются физикою... и для чего автор написал подробнее и основательнее об одной механике, той части физики в которой он искусен...” А на 70-й странице удалось прочесть следующее высказывание, неожиданное своей лукавой афористичностью (вспомним незабвенного Козьму Пруткова), касающееся действия центрифуги: “Егда труднее вынесть оплеуху от человека имеющего долгие руки нежели от имеющаго короткия”.

Первый том прижизненного издания “Трактата по элементарной химии” А.Л. Лавуазье (Lavoisier. Traite elеmentaire de chimie), вышедшего в Париже в 1793 г., не имеет традиционного экслибриса библиотеки Бакуниных. Зато на первом титульном листе обнаруживаем собственноручную запись “Из книг Александра Бакунина”, а на втором имя и фамилия владельца изображены в виде печатного оттиска по-французски: “А1ехапdre Bacounin”.

В первом отделе библиотеки находим и сочинение профессора медицины Королевского университета в Берлине К.Г. Шульца “Очерки физиологии”, которое увидело свет в 1833 г. (Schultz C.H. Grundrifs der Physiologie). Книгу не переплели (она в издательской обложке) и не прочитали (ее разрезали только до 32-й страницы), но на титульном листе начертано “М. Бакунин” его собственной рукой и дата 1 XII 1839.

Второй отдел семейной библиотеки Бакуниных самый многочисленный. В него вошли книги по истории, философии, политической экономии, географии, истории государства и права.

Александр Михайлович Бакунин особенно интересовался историей. Он много читал, делал выписки, а в 1827 г. завершил свою “Историю России”. Он написал еще несколько исторических работ, в том числе составил комментарии к древнерусскому летописному своду. Возможно, он пользовался для этой цели уже имевшимися в семейной библиотеке “Русскою летописью по Никонову списку” и “Летописью Нестеровой с продолжателями по Кенигсбергскому списку до 1206 года”, вышедшей в “Библиотеке российской исторической, содержащей древние летописи и всякие записки, способствующие к объяснению истории и географии Российской древних и средних времен”. Обе летописи были изданы императорской Академией наук в 1767 г.

Никоновская летопись издавалась до 1792 г. и вышла в восьми частях. В библиотеке областного архива имеется шесть частей, переплетенных в три тома – по две части в каждом. Седьмая и восьмая части отсутствуют. Экслибрисы на книгах оборваны, остались только следы, по месту расположения и видимым контурам идентичные бакунинским. В первом томе отмечены закладками, подчеркнуты карандашом и еще помечены знаком NВ все места, где упоминаются град Новый Торг, Торжок и новоторжцы.

Уже в конце XIX в. считалось величайшей библиографической ред-костью сочиненное М.Н. Чулковым “Историческое описание российской коммерции” (СПб.: Имп. Академия наук). С 1781 по 1788 г. вышло 7 томов в 22 книгах и только 11 из них находятся в архивном собрании. Судя по инвентарным номерам на экслибрисах, издание было полным.

На полях некоторых книг разнообразными знаками помечены заинтересовавшие читателя места, сделаны краткие уточняющие замечания и дополнения почерком, характерным для человека, жившего на рубеже XVIII- XIX вв., на русском и немецком языках. Например, в первой книге 6-го тома рядом с фразой “Белое море, есть морской залив Северного океана, Вологодской губернии ...” стоит “+ архангелогородской”.

Среди авторов исторического отдела бакунинского собрания достойное место принадлежит сербскому историку Йовану Раичу. Свой труд “История разных славянских народов” он издал сначала в Вене в 1794-95 гг. и тогда же, в 1795 г., в Санкт-Петербурге. Напечатана она была в типографии Корпуса чужестранных единоверцев. Попутно заметим, что книга почему-то не нашла отражения в пятитомном “Сводном каталоге русской книги гражданской печати XVIII века. 1725–1800”. “История” Раича вся пронизана духом просветительства, стремлением пробудить патриотическое самосознание. На титульном листе рукой Ивана Михайловича Бакунина сделана запись: “Подарена мне другом моим Максимом Дмитриевичем Кипренским. Сего 1804. 5 февраля”. В тексте множество подчеркиваний, знаков, фиксирующих внимание, на полях той же твердой рукой сделаны выписки на память, замечания.

Похожие краткие комментирующие записи, раздумья, встречаются в двух сохранившихся томах из десяти “Древней истории” Ш. Роллена, переведенных В. Тредиаковским. На титульном листе каждого мягким беглым почерком написано: “Из книг Любови Бакуниной”. Это единственные в нашем собрании автографы старшей дочери Александра Михайловича, умершей в молодом возрасте. Названные два тома – самые ранние (1749 и 1751 гг.) издания коллекции.

Расцвет книжного дела в России во второй половине XVIII в. связан с книгоиздательской деятельностью русского просветителя, писателя, журналиста, критика Николая Ивановича Новикова. Он, в частности, систематически издавал сборники различных исторических документов – старинных рукописей, княжеских грамот, ханских ярлыков, статейных и послужных списков – под названием “Древняя российская βиβлiоoика”, благодаря которым широкий круг образованных людей самых различых сословий русского общества мог знакомиться с текстами исторических памятников, удовлетворяя свой интерес к прошлому России.

В библиотеке хранится несколько разрозненных сборников “Bиβлiоoики”, но бесспорно принадлежащими бакунинскому собранию пока можно назвать только “Продолжение древней российской βиβлiоoики” первого ее издания. В “Продолжении” опубликованы “Русская правда” “Свод древнерусского феодального права” и “Судебник царя и великого князя Ивана Васильевича”. Публикация была осуществлена в 1786 г. в типографии при Императорской Академии наук. На внутренней стороне верхней крышки переплета можно прочесть: “[Ст.Дж]унковской. СПБург. 1795”. Чуть ниже другим почерком: “Суд присяжных был и в России. Стран. 123”. И на нижнем поле 123-й страницы дано более пространное изложение этой точки зрения. К сожалению, установить принадлежность почерка кому-либо из членов семьи Бакуниных с достаточной достоверностью не удалось.

В собрании имеется еще одно издание “Судебника”, которое вышло в том же 1786 г., но в Москве. На обклейке переплета и форзаца несколько раз, по-русски и по-немецки, расписался А. Полторацкий. Возможно, это муж Татьяны Михайловны Бакуниной, сестры Александра Михайловича. Есть в библиотеке Бакуниных первая часть учебника И.К. Кайданова, одного из наиболее распространенных в начале XIX., под названием “Руководство к познанию всеобщей политической истории”, посвященная древней истории (СПб.: Тип. И. Иоаннесова, 1817). Энергично и исчерпывающе формулирует автор в предисловии к “Руководству” свой взгляд на историю в духе просветительских идеалов гражданского служения и вместе с тем выражает глубокую уверенность, что “она (история) научит ... шествовать непоколебимо по пути добродетели; ценить благо своего отечества выше всего на свете и быть некогда достойными и ревностнейшими исполнителями высочайшей воли Августейшего нашего Монарха”. Подобный взгляд на науку и воспитательные принципы полностью совпадает с мировоззрением Александра Михайловича Бакунина. И, возможно, это его рука густо испещрила поля книги различными замечаниями, записями, к сожалению, трудно читаемыми – карандаш почти стерся. Можно не сомневаться, что многочисленные чада Александра Михайловича, подрастая, черпали знания по истории из этого учебника.

Согласно передовым педагогическим взглядам русского просвещения, которым следовали в семье Бакуниных, особенно полезными для юношества считались книги историко-биографического содержания. Поэтому не случайно присутствие в семейной библиотеке, к сожалению, только первой части сочинения Д. Малетта “Житие канцлера Франциска Бакона” в переводе В. Тредиаковского (М., 1760) и только второго тома исторического очерка “Житие и славные дела Петра Великого самодержца всероссийского” (СПб., 1774) сербского просветителя, писателя и историка Захарии Орфелина (Стефановича).

Ф. Бэкон, английский философ, родоначальник английского материализма, чье учение оказало огромное влияние на развитие науки, в частности естествознания и философии, и Петр I, великий реформатор, повернувший Россию на путь европейского развития, – это ли не высокие примеры для молодого поколения беззаветного служения отечеству и науке, достойные подражанию?!

Прошли годы, выросло поколение Бакуниных-детей, и с ними новая культурная эпоха и новая литература вошли в жизнь старинной усадьбы Прямухино.

В 1835 г. старший сын Александра Михайловича Михаил вступил в кружок молодого философа Н.В. Станкевича и оказался наиболее восприимчивым его учеником и единомышленником. Свидетельством их близких отношений является запись на первом титульном листе второй части “Системы теоретической философии В.Т.Круга “Метафизика или учение о познании” (сб. T.Krug. System der theoretischenPhilosophie. Т.2. Methaphysik oder Erkenntnisslehre. Konigsberg, 1830): “Н. Станкевич” (или “Станкевичу” – край листа обрезан), ниже другим почерком – “М. Вакоunin” и между ними дата – 11 [12] 1836.

Автографы М. Бакунина имеются также на титульных листах “Опыта научного изложения истории новой философии” И.Э. Эрдмана, вышедшего в 1836 г. в Лейпциге, Риге и Дерпте (G.E.Erdman. Versuch einer wissenschaftliche Darstellung der neuern Philosophie. – Leipzig; Riga; Dorpat, 1836) и второй части книги К.Ф. Бахмана “Система логики”, второе издание которой в русском переводе вышло в Санкт-Петербурге в 1833 г.

В собрании книг Бакуниных обнаружена пока одна книга философского содержания, принадлежавшая старшему поколению. Речь идет о сочинении Вейсса “Принципы философии, политики и морали” (Principes philophiques politiques et moraux. – Geneve, 1806). На форзаце с одной стороны видна незаконченная дарственная надпись: “Любезному братцу Александру Михайловичу Бакунину...”, а с другой – “Александру Михайловичу Бакунину от многолюбящего его братца Михаила Муравьева 23го Генваря 1816го года Санкт-Петербург”. Вероятно, это автограф двоюродного брата Варвары Александровны, жены Александра Михайловича.

Заканчивая обзор второго отдела книжной коллекции Бакуниных, обратим внимание на внешне ничем не примечательную книжку небольшого объема и формата, в обычном для XVIII в. картонном переплете, покрытом неброского цвета велюровой бумагой, с красным обрезом. Время пощадило ее, она прекрасно сохранилась. Речь идет о довольно редком, но весьма ценном издании – “Книга Большому чертежу или Древняя карта Российского Государства, поновленная в Розряде и списанная в книгу 1627 года”, вышедшем в Санкт-Петербурге в 1792 г. Это второе издании, первое появилось в Санкт-Петербурге в 1775 г. под заглавием “Древняя Российская Идрография”. В уникальном географическом и этнографическом источнике дано текстовое описание крупнейшей карты России XVII в., которая не сохранилась. Оно ведется по рекам с увязанием их длины. Кратко описываются города, монастыри, погосты, приводятся расстояния между ними, а также данные о полезных ископаемых и размещении народностей. В “Книге Большому чертежу” имеется единственный по полноте перечень исчезнувших позже городов Сибири и Кавказа.

Третий, весьма небольшой отдел бакунинской библиотеки составила собственно художественная литература. Но представленная в этом отделе книга, о которой здесь хочется рассказать, по содержанию скорее нравственно-философское сочинение с ярко выраженной просветительской, дидактической и воспитательной направленностью. Речь идет о весьма любопытной книге Ф.А. Помея, переведенной с латинского языка И. Виноградовым, “Храм всеобщего баснословия или Баснословная история о богах египетских, еллинских, латинских и других” (полное название, по обычаю того времени довольно длинное, не будем здесь приводить целиком). Она была напечатана в 1785 г. в Московской вольной типографии И. Лопухина. Сонм языческих богов древности и мифы, в которых они живут и действуют, представлены в сочинении достаточно полно и подробно. Рассказано о них живым, острым, хочется сказать, раскованным языком, с доскональным знанием предмета, но таким образом, что они начисто лишаются какого-либо пиетета, величия, а это делает явными их человеческие пороки. В “Приступе к храму баснословия” с обезоруживающей прямотой причинами возникновения многобожия называются “крайнее незнание древних людей”, “чрезмерное ласкательство подданных своим государем”, “безумное желание бессмертия”, а главное – “поругание истинного бога”.

“Двоякий оная плод книга заключает: во баснях веселит и купно наставляет”, – сказано в эпиграфе. Развлекая, наставляет истинного христианина в истинной вере. Таким образом достигаются серьезные цели и образования, и воспитания молодого поколения. “Не требовать, чтобы дети мои волею или неволею богомольничали, – запишет для себя как-то Александр Михайлович Бакунин, – а внушать им, что религия – единственное основание всех добродетелей и всего нашего благополучия”.

Подлинным украшением библиотеки является Полное собрание сочинений Вольтера. Оно содержит 70 томов, изданных на французском языке в течение 1785-1789 гг. в Готе (Oeuvres completes de Voltaire). Кроме экслибриса, все книги имеют товарные знаки университетского книжного магазина Э. Хармса во Фрейбурге, а на титульных листах проставлено, очевидно, имя прежнего владельца собрания “Von Carloviz”. Обращают на себя внимание перечни цифр, сделанные карандашом на внутренней стороне обложек некоторых томов. При ближайшем рассмотрении обнаружилось их соответствие подчеркиваниям в текстах чаще всего философских произведений. В некоторых томах сохранились закладки, такие трогательные и сделанные в домашних условиях, они свидетельствуют, как и многочисленные заметы на русском, немецком, французском языках, о внимательном читателе. К сожалению, в архивном собрании отсутствуют 19 томов.

В четвертом отделе библиотеки представлены словари и справочники универсального характера. Такие, например, как “Словарь Академии Российской” – первый в России толковый словарь национального языка в шести частях. Он издавался в Санкт-Петербурге в 1789–1794 гг. Имеющиеся в архивной библиотеке 3-я, 5-я и 6-я части этого издания бесспорно принадлежали личной библиотеке Бакуниных.

Интересен месяцеслов на 1847 г. На чистых листах, вложенных в книгу, находим многочисленные заметки о погоде, хозяйственные записи, сделанные, по-видимому, рукою Варвары Александровны. Читая их, становимся свидетелями событий важных и не очень, будничных забот большого семейства: “Сентябрь 6 числа. Танюшка с Алексеем отправились в турне в Крым...0т Торжка до Симферополя 1575 верст-до Симферополя - 382 рубля...”

“23 и 24 – Снег лежит, очень холодно – 2 градуса морозу. И теперь строить оранжерею. И много еще кустов и в огороде и в саду пересаживать. Капусту рубить и коренья. Свекла, каливка, петрушка, и цикорий под снегом...”

Записи в “Месяцеслове” зримо представляют нам устройство дома и хозяйства Бакуниных. Мы узнаем, сколько было печей в доме и в каких комнатах, кто их топил; что в 1847 г. помещик А.М. Бакунин владел 70 душами, и если считать за душу по 700 руб., то доходу будет 49 тыс., что заложено из них 14 тыс., тогда чистый доход составит 35 тыс.; что в усадьбе имелись новый дом с мебелью, новый амбар, два погреба, каретный сарай, скотный двор и птичник, рига – все на каменном фундаменте. Узнаем, сколько было скота, посеяно ржи и овса.

Эти прозаические заметки делают более полной картину быта русской дворянской семьи, которую давно уже воспел в стихах ее счастливый глава. В своей неопубликованной поэме “Осуга” Александр Михайлович Бакунин писал:

Когда вечернею порою

Сберется вместе вся семья,

Пчелиному подобно рою,

То я щасливее царя.

Заключая обзор, хочется повторить за Н.П. Смирновым-Сокольским: “...редкость отнюдь не главное достоинство книги. Важен ее литературный и исторический интерес”.

Каждая книга из личной библиотеки Бакуниных, взятая отдельно, не безлика и не безгласна. Взятые же в совокупности, эти книги красноречиво характеризуют духовную жизнь одной из тех сотен дворянских семей, которые стали украшением русской истории, тем самым существенно дополняя наше знание о русской культуре давно ушедшей эпохи.


Е.М. БЕЛЕЦКАЯ


“УРАЛЬСКИЙ КАЗАК” В.И. ДАЛЯ: ЖАНРОВОЕ СВОЕОБРАЗИЕ


Очерк В.И. Даля “Уральский казак” – один из самых ранних физиологических очерков, “мастерски написанный”, который читается “как повесть, имеющая всё достоинство фактической достоверности, легко и приятно знакомящая русского читателя с одним из интереснейших явлений в современной жизни его отечества”1. В.Г. Белинский высоко ценил Даля, называя его “живой статистикой живого русского народонаселения” и “даровитым…художником”, создавшим в области физиологических очерков “перлы” современной ему литературы2, считал его первым талантом после Гоголя3.

Жанр физиологического очерка в литературоведении относят к более широкому понятию “натуральная школа”, которое является своеобразным “псевдонимом критического реализма”4, причем иногда ученые и судят с позиций этого направления, а “не вписывающихся” в него называют “дагерротипистами”, “малодаровитыми очеркистами-натуралистами”, в числе которых первым стоит В.И.Даль5.

По словам А.И. Ревякина элементы классического физиологического очерка – “аналитический метод вскрытия язв общества, безыскусственная точность описания, нарочитый выбор темных, грязных, удручающих сторон жизни, демократический герой, и, может быть, самое главное – диалог – нередко полемика с гражданской совестью читателя”6.

Жанровое своеобразие физиологического очерка в 1840-е гг. заключалось в том, что он давал представление о типе русского человека либо через описание его профессии, либо через воспроизведение национальных и этнографических особенностей. Для очерка “Уральский казак” характерно последнее.

Оценивая творчество казака Луганского, И.С. Тургенев отметил, что к числу достоинств этого народного писателя относится память, то есть способность верно, точно отражать действительность; “умение одним взглядом подметить характеристические черты края, народонаселения, уловить малейшие выражения разных личностей”7.

Н.В. Гоголь писал о Дале: “...он видит всюду дело и глядит на всякую вещь с ее дельной стороны... По мне, он значительней всех повествователей-изобретателей”8. Современный исследователь творчества Даля В.И. Кулешов считает, что его очерки перегружены описаниями подробностей быта и представляют собой “дробные зарисовки разрозненных эпизодов”, не пронизанные единой мыслью9. Тот же автор относит Даля к “натуралистам”, творчество которых “стоит ниже реализма и не всегда прямо ведет к его вершинам” 10.

Следует заметить, что писатель имеет право не только решать, каков должен быть строй человеческой жизни. Он может довольствоваться, как Золя, ролью ученого, совершая “простой анализ куска действительности, такой, какова она есть” 11.

Иными словами, то, что В.И. Кулешов считает недостатком очерков В.И. Даля, вполне можно отнести к достоинствам. Ведь основные жанрово-образующие признаки очерка – документальность и достоверность в сочетании с художественностью, и нарисованная автором картина должна восприниматься читателем как “локальная, достоверная, документальная в своей основе” 12.

Для фольклориста и этнографа, как и для литературоведа, представляет значительный интерес проблема освещения научно-художественной картины мира, созданной В.И. Далем в очерке “Уральский казак”. Для решения этой научной проблемы необходимо ответить на ряд вопросов. Что выбирает автор в качестве предмета изображения? Как соотносится фактографическая точность с художественным описанием?

По плотности текста, по его насыщенности этнографическим материалом очерк несомненно занимает одно из первых мест. Уже в первом предложении (“Пришло жаркое, знойное лето, которое длится в полуденных степях наших ровно четыре месяца: май, июнь, июль и август, – пришло и налегло душным маревом на уральскую степь, чтобы поверстаться за суровую пятимесячную зиму”) дается характеристика климата, географической зоны, времен года 13.

Далее читатель узнает о численности уральских казаков, о названии киргизской шапки (“в мохнатом лисьем малахае”), долбленной лодки (“бударка”), сетей (“ярыги”); и все это – среди эпитетов и метафор (“Уральское войско, вытянутое станицами своими лентой по течению реки Урала”; “столпились на голой, бесплодной степи, на сухом море” и т.д.). Авторских примечаний всего десять.

После трех вступительных предложений об уральском войске появляется и его типичный представитель с “говорящей фамилией” – Маркиан Проклятов (в первой редакции автор назвал его Подгорновым), лысый гурьевский казак. В правой руке он держит коротенькое весло, левою ухватился за тонко выстроганный и окованный нос бударки и готовится по сигналу рыболовного атамана столкнуть челнок на воду, выкинуть ярыгу и вытащить осетра.

Таким образом, сюжетную линию повествования составляет описание главного промысла, который целый год кормит казаков, хотя “казак наш сражался на своем веку не с одним этим зверем, с красной рыбой; он, не говоря о походах туда-сюда и о всегдашней войне с кайсаками, уходил немалое число кабанов” (с.106). Примечательно, что композиционно первая половина очерка делится на части по временам года: пришло лето, пришла осень, пришла зима, пришла весна. Это дает возможность писателю показать сезонные особенности рыболовства.

Упоминание об охоте на кабанов – повод для того, чтобы включить в повествование “одно из замечательнейших происшествий в жизни Проклятова” – встречу с шутовкою, или русалкою, которая произошла потому, что Маркиан, “вопреки закону”, отправился однажды накануне какого-то праздника на ночевье. Только сотворив крест и молитву, он сумел от нее уйти.

Включение былички в текст органично, как и сочетание пересказа с прямой речью (“Сколько припомню, – говорит старик, – она была моложава и одной рукой как будто манила к себе”). Местное название русалки “шутовка” тут же объясняется общеизвестным синонимом.

С демонологическими представлениями казаков связано и упоминание о буране – зимней метели, которую Проклятов не жалует: “Это крутит сатана, бунтует против святой власти, несет погибель людям и скоту” (с.103).

Проклятов, как и все уральские казаки, старовер, а это значит, что “борода ему дороже головы” (с.102). Дома он “не певал отроду песен, не сказывал сказки...не плясал, не скоморошничал никогда; а о трубке и говорить нечего: он дома ненавидел ее пуще водяного сверчка [рака]”. Но в походе он первый песенник, первый плясун, “и балалайка явится на третьем переходе, словно из земли вырастет, и явится трубка и табак” (с.103).

Описание поведения главного персонажа подкрепляется авторским обобщением при характеристике воспитания детей по постоянным правилам и обычаям “домашнего изуверства”, которые, соблюдаясь с неприкосновенной святостью на дому, нарушаются без всякого стеснения на службе и вообще вне войсковых пределов (с.103).

Причина этого явления лежит, на наш взгляд, в той разнице ролевых функций, которые казак выполняет дома и вне семейно-патриархального староверческого быта. Тем более, что на границе перехода из одной системы отношений в другую стоят “родительницы” (так Проклятов называет весь женский пол: старуху-мать, и тетку, и сестру, и хозяйку, и дочь), которые “отмаливают и замаливают” грех казаков.

Уральские “родительницы” знают церковную грамоту, служат сами по старопечатным книгам. Среди казаков грамотных меньше, им “грамота не нужна” потому что на них лежат “заботы о благе насущном, промыслы и служба” (с.111). Даль снова использует тот же прием двойного утверждения: как обобщение и как конкретное высказывание по поводу основного героя повествования (Проклятов грамоте “не выучился за недосугом: век на службе и в работе”).

Описывает Даль и отношение староверов к иноверцам, причем и в этом плане женщины более консервативны, чем мужчины: если Проклятов считал “нашего брата”, по выражению Даля, “мало чем хуже себя” и готов был есть с ним “из одной чашки, пить из одного ковша”, то хозяйка его была на этот счет других мыслей и старинных правил. Она посуды своей “скобленому рылу” не подала бы, так как считала, что “собаку, собачьей веры татарина и нашего брата-бритоусца можно кормить из одной общей посуды” (с.110).

Очистительный обряд “опоганенной” посуды описан как случай: “Раз как-то Проклятов поставил для дорогого гостя, которого никак не хотел обидеть, самовар и подал чашки...” Кончилось тем, что посуду носили мыть на реку, так как дома этого нельзя было делать; там ее сполоснули и прочли молитву. Более того, через очистительную молитву проходит и сам хозяин дома по возвращении из похода.

Через образ Проклятова Даль знакомит читателя со многими этнографическими подробностями жизни казаков: особенностями одежды (с.102, 112-113), еды (с.109-110), свадебного обряда (с.115). Все это сопровождается объяснениями местных слов, которые даны прямо в тексте (“на бударке своей, на крошечном долбленном челноке”, с.108) или в постраничных примечаниях.

К описанию обычаев часто присоединяется и текст-объяснение в форме притчи, легенды, предания, поверья. Подчеркивая необходимость опоясывания, Даль замечает, что “в рубахе без опояски ходят одни татары”, “по опояске этой и на том свете отличают ребят от некрещенных татарчат, и когда, в прогулке по ветроградам небесным, разрешается им собирать виноградные грозды, то у них есть куда их складывать,- за пазуху; татарчатам же, напротив, винограду собирать некуда” (с.113).

Центральный образ очерка раскрывается то в динамике – через описание рыболовства, основного промысла уральских казаков, причем с сезонными особенностями, то статически – через описание внешности, качеств (выносливости, трудолюбия, смекалки и т.д.), биографии героя, начиная с детства.

Это человек “старинного закалу”, бывалый охотник, отличный рыбак, отчаянный моряк. Описывает Даль и отношение казака к различным видам оружия – сабле, которую он меньше всего жаловал, называя ее “темляком”, винтовке на рожках, которую любил, и пике (с.107). Не обойдены вниманием и особенности казачьего быта: пастух и табунщик выгоняют свой скот на Урале “не с рожком и свирелкой, как в других местах, а с винтовкой за плечом, с копьем в руках и всегда верхом” (с.111). Поэтому немудрено, что Проклятов привык к винтовке “сызмала, с 12 годов”.

Одежда казаков, как и прическа (стрижка “под айдар”), претерпела изменения под влиянием быта нерусских соседей (хивинский стеганый полосатый халат, подпоясанный калтой – кожаным ремнем с карманом и ножом); в то же время зимний головной убор представлял собой высокую черную смушковую шапку, летний – синюю фуражку с голубым околышем и козырьком.

Филологические интересы Даля тоже нашли отражение в очерке: подробно описан говор уральских казаков, различающийся у мужчин и женщин. Обычай называть детей по старым, допетровским святцам) приведен как обращение к читателю: “Спросите любого уральского казака, как его зовут…” (с.114). Вкус к слову проявляется в использовании пословично-фразеологических оборотов, что неоднократно отмечалось исследователями 14.

Внимание ученых часто привлекает образная характеристика Урала – “золотое дно, серебряна покрышка”, однако источник этого выражения не указывается. Вместе с тем нельзя не отметить, что в 50-е гг. XIX в. появляются очерки быта уральских казаков И.И. Железнова. Автор предлагает читателю перенестись на 30 лет назад, в 20-е гг., когда “Урал слыл еще недаром золотым дном”, и приводит текст песни, “лучше, усладительнее, любимее” которой, по его мнению, нет. Это песня “про Яикушку Горыныча”, про которого идет слава добрая, речь хорошая:

Золочено у Яикушки

Его было донышко, –

Серебряна у Яикушки

Все была покрышечка,

Жемчужные у Горыныча

Его круты бережки.

Кроме того, в очерках И. Железнова мы встречаем описание освящения святой водой опоганенной посуды, слово “шутовка” (русалка), также фамилию “Деревянов” (у Даля – Дервянов): знаменит в свое время он был тем, что сумел выбраться “из относа” в санях на бурдюках, используя шкуру лошади вместо паруса (и Даль, и особенно Железнов подробно описывают, как это делается)15.

Таким образом, “Уральский казак” В.И. Даля представляет собой “физиологический” очерк, созданный в рамках “натуральной школы”, насыщенный описанием быта уральских казаков, географического положения и климата, основных занятий, промыслов, одежды, еды, обычаев, обрядов, религиозных представлений. Это дает основание некоторым исследователям называть его этнографическим очерком, который как жанр сформируется несколько позже, в 1860-е гг.

Несмотря на обвинения в “нехудожественности”, очерк отличается живостью изложения, образностью, некоторым развитием сюжета и яркой концовкой, написанной по мотивам военно-бытовых песен о возвращении казаков из похода. Украшают очерк вставные эпизоды – пересказы быличек и других прозаических фольклорных жанров. Главное достоинство очерка – его этнографическая и художественная достоверность.


ПРИМЕЧАНИЯ


1 Белинский В.Г. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1955. Т. YI. С. 560.

2 Там же. М., 1956. Т. Х. С. 82-83.

3 Там же. М., 1955. Т. 1Х. С. 399.

4 Ревякин А.И. История русской литературы 19 века: первая половина. 3-е изд. М., 1985. С. 448.

5 Кулешов В.И. История русской литературы 19 в. М.: МГУ, 1997. С. 265– 266.

6 Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе Х1Х века. М., 1982. С. 94.

7 Тургенев И.С. Собр. соч. В 12 т. М., 1956. Т. Х1. – С. 102.

8 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. В 14 т. М., 1952. Т. YIII. С. 424.

9 Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе Х1Х века. М., 1982. С. 184– 185.

10 Там же. С. 79.

11 Золя Э. Парижские письма // Вестник Европы. 1875. № 11. С. 404.

12 Словарь литературоведческих терминов / Сост. Л.И. Тимофеев,

С.В. Тураев. М., 1974. С. 255.

13 Ввиду труднодоступности дореволюционного издания полного собрания сочинений В.И. Даля ссылки в тексте даются по изданию: Даль В.И. Избранные произведения / Сост. Н.Н. Акопова; Предисл. Л.П. Козловой; Прим. В.П. Петушкова. М., 1983.

14 Русская литература и фольклор: первая половина 19 века. Л., 1976. С. 348 и др.

15 Железнов И.И. Уральцы: Очерки быта Уральских казаков // Полн. собр. соч. 2-е изд. СПб., 1888. Т. 1. С. 33, 37, 192193.


В.А. БУШЛЯКОВА