Geum.ru

И капитальными трудами, тем не менее жаждет, интересуясь историей Отечества, хотя бы бегло пробежать по страницам, стирающим белые пятна в нашем великом прошлом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5


— Несказанно, владыка, я рад от тебя сейчас это слышать, ты как будто бы мысли мои сокровенные прочитал! Ты сказал об Андрее - обещаю об этом помыслить, но тебя я прошу, чтобы ты на Москву повлиял. Сколько ж можно захватывать земли друг друга, убивая братьев, разбой возводя в закон? Я надеялся, Юрия за убийство Рязанского князя церковь осудит, за такое от церкви он должен быть отлучён! Нам нельзя, собирая Русь, идти по пути ордынскому. Ведь Узбек, чтобы власть захватить, иноверцев и братьев тьму истребил, а теперь фарисействует о любви к ближнему, говорят, в Орде поножовщину он запретил. Надо Русь собирать под единую руку, но не силой - инако! Надо сделать так, чтоб друг другу мы были нужны, чтобы каждый сам захотел сильной власти и она стала знаком справедливости и защитою от разбоя и от войны! И ещё: до сих пор Орде было выгодно разделять нас, чтоб в отдельности с каждого большую дань получать. Ну и каждый думал: если дороже себя он в Орде продаст, то быстрее здесь, на Руси, удастся закон и других обскакать! Я хочу Орде предложить собирать дань единой, моею рукою, и пусть будет денег чуть более, чем поврозь, но тогда каждый князь будет знать: у него за спиною не родится предательство, не подкинут подлый донос!


— Князь Михайло, то, что ты говоришь, представляется мне разумным, коль у хана зайдёт разговор, обещаю тебя поддержать! Нам, конечно, надо идти рука об руку в этом мире подлунном... Укрепляя веру, осторожно Русь собирать!


И, действительно, после этого рука об руку начали было действовать, и у хана в Орде сумели друг друга они поддержать... Михаил задержался, а Пётр уехал на Русь с известием, что единой рукою будет Михайло отныне дань на Руси собирать!


И вся Русь оценила это и приняла, как должное, кроме Москвы, а она уж и Новгород за собой подняла... Ну а Пётр был, к сожалению, чересчур осторожен - не осудил он Москву и Михаила не поддержал.


— Не успел я, о Господи, с Петром до конца сойтися, только начал этот долгий и трудный путь, вразуми же ты Тверь: без Петра ей не обойтися, только вместе можно в новую жизнь шагнуть.


А потом вторая женитьба Юрия на ханской сестре Кончаке, получение им в приданое Владимирского ярлыка! И терпение Михаила чуть было не иссякло, но всё же сдержал он себя тогда, противиться хану не стал. Добровольно под Костромою во главе Понизовской Руси Михаил, отказавшись от боя, пламя войны погасил! И за этот отказ от боя торжественно Юрий поклялся, что не тронет отныне он дядю в его тверской земле. Но уже к осени с татарами Юрий поднялся, слово Великого князя утопив в крови и огне!


И вот в памяти всплыл день решенья. Это было в его день рожденья, в день архангела Михаила, в честь кого получил своё имя. Как всегда он почти и не пил, с юных лет он вина не любил. Этот день был всегда Божьим гласом, в этот день был заложен Храм Спаса. Через пять лет, ноября 8, освятили сам Храм и иконы! И венчался он в этот же день! И уверен был, что сегодня он дождётся знака Господня, и покроет его Божья сень! Впрочем, всё уже было обдумано, только Анне сказать не мог, в возбужденье метался в каморе, ему тесен был этот чертог. Он оделся тепло, а потом ей сказал, чтобы Анна тоже оделась. Когда вышли на ветер, взглянул ей в глаза — поразила оцепенелость! И вдруг вспомнили оба, когда рядом пошли, далеко впереди охраны, как друг друга впервые узнавали они, скачку в Кашин — вспомнили юности дни и лесных поцелуев пряность. Оба вздрогнули разом: неужели конец, неужели пришёл час прощанья? И надрывный, оглушающий стук их сердец был страшнее любого рыданья. Выйдя к Волге, где первый ледок уже плыл, где по-зимнему ветер свистел, он на камни её посадил и, обняв, с нею рядом присел. И внезапно всё стихло, а ветер… Улёгся подле их ног… Лишь двое на целом свете, два сердца — и в небе Бог!


— Ты теперь одна остаёшься! Будет трудно, но позора - валяться у хана в ногах, мне не снести. А бежать, как бежали другие, мне непристойно, ведь меня величают самодержцем всея Руси! Жаль, Димитрий до сих пор не женат, и Агафью не может забыть ещё, подыщи невесту хорошую, помоги ему править, как и мне помогала мать.


— Миша, голубь мой ясный, не понимаю тебя, что решил ты, что значат твои слова?


— Аня, Аннушка, милая, не дрожи, успокойся! Мы не будем их в кремнике здесь дожидать. Мы сперва ударим по новгородцам, а потом на татар и на Юрия повернём свою рать!


— Миша, что ты? Меч поднять на Орду, на её посланца? Это ж самоубийство, умоляю, остановись!


— Нет, теперь уже поздно, они слово нарушили — сюда не вторгаться. И потом, при исходе любом, ты же знаешь, что Юрию нужна моя жизнь! Аня, солнышко ты моё, понимаю, как тяжело тебе будет! Ах, как труден особенно первый шаг. Но, быть может, именно он дедовский грех Ярославов искупит, а нашему предку с тобою, Михайле Черниговскому, славу воздаст! Детям нашим не уставай повторять о праведности! Пусть в ладу будут с совестью, это значит — дорогою к Богу пойдут! И пусть делают так, чтоб казалось: осталась самая малость, и вот-вот на земле обретут люди Божий приют! Пусть бегут, пусть спешат к границе недостижимой, пусть стремятся увидеть эту границу - соединение неба с землёй! Рано ль, поздно, поймут — нам отпущены Господом силы, чтобы каждый из нас нёс другим добро, любовь и покой!


А потом... Потом он сперва разбил новгородцев. А потом уже эта страшная и великая битва была! Юрий много русских князей привёл, татар и других инородцев. Но на Тверь тогда ополчилась не вся земля! Князья Углича, Ростова и Дмитрова с тверитянами встали к плечу плечом. И когда на Совет собралися князья и бояре пред битвою, Михаил обратился ко всем, горячо:


— Тверь, посады переполнены мужиками... Все идут с топорами от своих пепелищ, где остались лишь трупы... Мужик будет драться зубами, сотня этих бойцов стоит нескольких тысяч! Так ответствуйте: нужно ль дать отпор Кавгадыю и Юрию, или рано ещё нам спорить с судьбой?


И князья и бояре, весь Совет, ответил едино:


— Земля требует этого! Прав ты, княже, веди на священный бой!


Как же так получилось, что сумел он выиграть битву? По законам войны он, конечно же, должен был проиграть. И опять пред глазами всплыло лицо Кавгадыя, там, в Твери, после битвы, он в порыве раскаяния Михаилу многое рассказал. Как играли свадьбу в Орде, торжества были долгими, пышными... И в один из тех дней, когда все изрядно уже набрались, общий шум перекрыв, пляски остановив, дорогой наполнив бокал, Юрий тост за Узбека сказал.


— За тебя, хан могучий, Великий Узбек! Ты любимец Аллаха пред нами, конь удачи твоей ускоряет бег, вся земля под твоими ногами. До сих пор непокорные слуги, только в русском улусе твоём - и из них непокорнее всех - твой и мой враг - Михайло Тверской! Он княженья добром никогда не отдаст! За себя я просить бы не стал, за жену я прошу, чтоб бесценный алмаз на Руси у нас не пострадал! Что поделать, все русичи таковы, друг у дружки из глотки всё рвём. И дядья мои, милость Орды позабыв, чуть друг друга не взяли в полон. Мне Михайло княженья за так не отдаст, твой ярлык ему не указ, если хочешь, чтоб сильной была моя власть, надо нам втоптать его в грязь! О Узбек, ты свет наших очей, о, Великий наместник Аллаха, я прошу, помоги же сестре своей, чтоб жилось на Руси ей без страха. Дай нукеров побольше, молю. А уж я их отблагодарю!


Тихо стало вокруг, все хотели бы вдруг по Руси проскакать на рысях, русских жёнок хватать — чтобы в рабство продать — увозить на лихих скакунах! Но никто не посмел на Узбека взглянуть, каждый ждал, чтоб судьбу не спугнуть. Только Юрий стоял, полный кубок держал, на Узбека с надеждой взирал. А Узбек, не спеша, чашу выпив до дна, на подушки вольготно откинулся, а потом произнёс:


— Да, чем больше даёшь, тем всё больше прошений сыплется! Кавгадый, ты поедешь в Русский улус на княженье шурина ставить. Ну, так сам и решай, сколько всадников брать, чтоб Михайлу смириться заставить.


— О, Великий Узбек, пусть Московский коназ скажет сам сколько сил ему надо — мы все в воле твоей и для нас твой приказ — приговор и земная награда!


— Хан, конечно же, воля твоя, можешь просьбой моей пренебречь, но чтоб лучше мне волю твою исполнять, дай хоть пару туменов привлечь. Был бы рад, если б Острев и Астрабыл поскакали бы с нами на Русь. Я надеюсь, никто из них не позабыл, как встречал их Русский улус.


— Ладно, быть посему! Острев и Астрабыл с Кавгадыем на Русь прогуляйтесь! И чтоб каждый для хана подарок добыл, а без них лучше не возвращайтесь.


Кавгадый рассказал, как уже в Костроме этот ханский наказ вспоминали.


— Своё слово нарушив, пошёл я на Тверь, чтоб в Орде меня не наказали.


Да, но битва сама! Этот успех был добыт, конечно, упорством, на сраженье кровавое вышедших всех тверитян. Беззаветным геройством. Но чтоб выиграть битву, немало и он с воеводами постарался. Он на хитрость пошёл - был удар нанесён не там, где ожидался. Михаил в обход, через Кимру рать небольшую двинул. И поход этот сделал открытым и шумным, угрожая Москве с тыла. Москвичи и татары им навстречу пошли вдоль по Волге. У села Пекуново, бродом Волгу они перешли - и отряд тверитян был разгромлен. Москвичи и татары на другом берегу стали землю тверскую пустошить. Кавгадый вместе с Юрием словно в бреду про Торжок позабыли вовсе.


Михаил тайно конные рати поднял, под Торжком новгородцев разбил, с ними мир подписал и от них же узнал, где наметили встречу враги. Новгородцы поведали, что ещё в октябре план всех действий уже был составлен; Юрий в Волоке встал, новгородцы в Торжке, и гонцы меж ними сновали: порешили они лихою гульбою на тверской земле порезвиться, новгородцы — на Западе, москвичи — на Востоке, а к концу декабря съединиться; а потом всем вместе ударить на Тверь, на колени её поставить, к высшей власти захлопнуть пред нею дверь, и валяться в пыли оставить.


О разгроме новгородцев Юрий долго не знал, его вовсе не беспокоило, что давно уже не было вестей из Торжка - не встревожило это безмолвие. Лишь когда подошёл обусловленный срок и он двинулся новгородцам навстречу, лишь когда не вернулись гонцы его, чтобы новую связь обеспечить, лишь тогда Кавгадыю он заявил, что его это беспокоит... Кавгадый рассмеялся:


— Твой Бог не родил, кто со мною сражаться достоин!


И ещё накануне битвы они за успех, за победу пили! И поутру, построив свои полки, торжественно им возвестили:


— Весь поход наш сегодня будет закончен, не придётся нам Тверь штурмовать! Коль Михайла в поле сражаться хочет, нам здесь легче его растоптать! Нынче вечером пьём здесь за нашу победу, а потом Тверь у наших ног! Так покажем же ей, что страх нам неведом! Дадим тверитянам урок!


Михаил тоже верил в победный конец и с холма наблюдал за сшибкой. Позади был ручей Астраганец и деревья под снежной накидкой. А меж ними виднелось несколько труб, над избами сбитыми в кучу. Говорят, много бортей стояло вокруг, потому и Бортеневым кличут. Не за мёд были выбраны эти места. Здесь к ручью будут рати прижаты... В запорошенных снегом изгибах ручья полк засадный удобнее спрятать.


И когда уже солнце село почти, в уходящих его лучах полк засадный свои обнажил мечи и на свежих помчал конях! И, как в масло клинок, так он в сечу вошёл, стал крушить москвичей и татар! С поля боя татарскую конницу смёл, ну а Юрий в испуге бежал!


И татары, уже отступая в свой стан, всё поверить никак не могли, что позорно бегут от покорных славян, что здесь славу свою погребли… Озверев, вновь бросались на мужиков, древки копий с маху рубили… Мужики, визжавших от ярости седоков, вырывая из сёдел, душили…


Михаил вдруг вспомнил, как поле боя в темноте он с факелами объезжал... Понимал, что дело это пустое, что напрасно теперь он душу терзал.


— Боже, сколько ж по моему приказу русской крови пролилось сегодня! Буду ли Господом я наказан? Был ли смысл в жестокой бойне?


И хоть было темно уже и морозно, попадались с факелами мужики, кто не мог дождаться утра, кто бесслёзно, деловито и просто искал родных. Но его тогда поразила фигура, одиноко согбенного мужика - над татарским мурзой он качался понуро, как от лёгкого ветерка. А увидев князя, он вдруг поднялся - лицо было юным и мокрым от слёз!


— Что ты делаешь, русич, почему разрыдался над трупом того, кто нам рабство принёс?


— Я один, у меня никого не осталось, все порублены были на моих глазах! Я уже издыхал — вновь мне чудом досталась эта жизнь, чтоб я помнил об отцовских слезах! Князь, прости, я не верил, что мне доведётся не бежать от татар и не прятаться в лес! Что увижу их спины! Это, как солнце, что средь ночи внезапно блеснуло с небес!


Михаил приоткрыл глаза, ему чудились голоса... Он на небо взглянул украдкой — его тучами заволокло, в веже было темно, была середина ночи, лишь освещённые тусклой лампадкой, на него строго взирали Вседержителя Спаса очи.


— Как прекрасны и строги наши тверские иконы, как легко и как радостно душу им открывать! Как хотелось бы всем возвестить с высочайшего в мире Амвона: возлюбите Бога, берегите друг друга и Родину-мать! Как прекрасно Прокопий сподобился мне в дорогу Вседержителя Спаса божественно изобразить, дал возможность пред самым концом перед Господом Богом душу свою обнажить, всю, до капли, излить. Ты же знаешь, о Господи, я хотел только мира... Ни Москвы и ни Новгорода я ни разу не жёг! Лишь единожды в жизни этому изменил я, не простил я предательства — сжёг Новгородский Торжок! Ведь предательски, пока был я в Орде, договор ими был нарушен! Похватали наместников Великого князя они, вторгшись в земли тверские, едва до Твери не дошли, хорошо, что Димитрий войско собрать поспешил. Это было попраньем всех прав, настоящим разбоем! Князь обязан закон защищать, охраняя смердов покой. Князь Великий в единой семье охраняет устои, непослушное чадо смиряя суровой уздой! Крови я никогда не хотел, и, когда умерла Кончака, сердце болью зашлось от жалости и от тоски! За прощеньем в Москву я посольство любви отправил, однако... Мой мудрейший, старейший посол изрублен был там в куски. Братской кровью зальём мы родную землю - это все понимали, но ведь с ними татары пришли! Душа русская больше насилья Орды не приемлет, переполнились кровью реки Русской земли!


Вновь прикрыл глаза Михаил и вспомнил ту ночь перед сечей. Он верил в победу, но знал беспощадною будет борьба! Он встал на колени и долго-долго молился в тот вечер… Он ведал тогда уже, какова его будет судьба.


— О Бог, справедливый и всемогущий! Это будет при жизни моей последней пролитою русскою кровью! Я отмщения не допущу! Головы своей не пощажу! И к стопам твоим благодарно припаду я с любовью!


И вот он в Орде, в цепях и на шее колода... Может, вправду, это Божьи глаза изливали свет?


— Я тебе благодарен, о Боже, я сдержу своё слово, я клянусь, нерушимым мой будет обет!


К нему пришло облегчение, как будто уже сняли колоду и цепи. Дух его парил высоко, а боль притупилась и стала какой-то неслышной. Утром он исповедался отцу Александру, а потом Святое Писание весь этот и следующий день читал.


К содержанию


Казнь


И пришёл этот день — ноября 22, года 1318. Рано утром он попросил старшего среди ханских нукеров допустить к нему попрощаться сына, бояр и слуг. Сын его, Константин, приехал в Орду ещё летом, залогом того, что приедет и сам Михаил в срок. И теперь этот мальчик, двенадцатилетний, с белым от ужаса, окаменевшим лицом, порог вежи переступив, ни слезинки не проронив, лишь единую красную каплю с закушенных губ уронив, пред отцом безмолвно колени склонил, и на грудь отца лицо уронил. Оба тихо, и разом смежили глаза и застыли — почти не дышали, ни единая не скатилась слеза, непослушно руки дрожали! Как слепец, вздёрнув голову высоко, разговаривал с сыном руками, кудри сына перебирая легко, то поглаживал, то сжимал в отчаянии! И всем сердцем отчаяние отца ощутив, юный мальчик, как взрослый мужчина, эти руки схватил, дрожь их остановил, со своими сплетя воедино! А потом он губами к колоде припал, что шею отца обнимала, и ярмо это поцеловал, от крови отцовской алое.


— Я клянусь всем святым на свете: это древо, что терзало тебя, будет памятно всем во веки, будет каждое знать дитя! В Тверь его увезём мы с собою и положим в твоём Соборе! Мои братья и весь твой род как святыню его сбережёт!


И Михайло почувствовал: что-то внутри у него словно как бы обмякло, слёзы хлынули градом, освободив его душу от смертного страха. Распрямившись, с колодой на шее он встал, распростёрши по ней свои руки — словно крест на Голгофе пред всеми предстал, позабывши телесные муки. И бояре, и сын — все в смятении святом опустились пред ним на колени. Он стоял перед ними распятым Христом, на века не подверженный тленью. И лишь только терновый венец заменён был тяжёлой колодой на нём! И сочилася кровь не из ног пронзённых — по плечам и груди обнажённой. И в звенящей тиши ещё раз повторил он своё завещанье изустно: что кому оставляет, чем кого наградил, тихо, просто и безыскусно.


— С гор Кавказских за вежей здесь речка течёт, её “Горесть” по-нашему кличут. Пусть всю горесть Руси с собой унесёт и в пучину морскую низринет. Православным аланам мой низкий поклон, что хотели помочь мне бежать. Пусть в Маджарах во Храме взойдут на амвон — поминальный молебен свершат! Пусть уход мой ко Господу примирит, на Руси успокоит всех вас, и пусть Господа каждый благодарит за ещё один прожитый час! Месть, вражда — значит, помним мы зло, значит, сердцем его не простили. Коль не в силах простить, лучше просто забыть, чтоб друг друга не истребили. Заклинаю от мести и от вражды… Помиритесь с Москвой, заклинаю! Будьте Господу и друг другу верны! Передайте — Москву я прощаю!


Страшный вопль прощанье Михаила прервал, княжий отрок в вежу вбежал, на колени пред князем упал, враз охрипнув, ему прошептал:


— Господине! Кавгадый вместе с Юрием едут... И народу целая тьма следом!


— Костя, сын мой милый, прощай, мой поклон Твери передай! Все к царице Бялынь бегите… Заклинаю, сына спасите!


И едва сын и несколько ближних бояр выскользнули из вежи, рёв и буйство толпы захлестнули это прибежище. Избивая оставшихся, похватали их всех и, связав, наружу выволокли. А потом, всей толпой схватив Михаила, ударили об стену вежи. И удар этот был настолько силён, что опора из дерева, треснув, устояла едва, никого не прибив, лишь шатёр над ними провиснул. Князь вскочил! Раскрутившись с колодой на шее, повалил пару дюжих татар. Но, схвативши его за колоду, свалили и кучею стали топтать.


И меж ними был русский один, Романец, беглый мытник, великого роста. В стороне он стоял, не спеша доставал засапожный нож острый. И, визжавшую дико толпу растолкав, распростёртое тело Михайлово он коленом прижал и, рукав закатав, нож вонзил в подреберье правое. Повращав его в ране, глубоко засунув ладонь, вырвал сердце, продолжавшее трепетно биться... И порывами резкими, как от ветра огонь, оно, вздрогнув несколько раз, стихло. И от вида, у них на глазах затихшего сердца, на минуту у всех затворились уста, воцарилась вокруг тишина! Словно что-то великое и непонятное им совершилось. А на самом же деле отлетала князя душа.


И пока она, плавно кружася, прощалася с телом, в нетерпении в вежу ворвалися Юрий и Кавгадый. И от вида содеянного лица их побелели, хотя в жизни немало уже повидали смертей. И в безмолвии, в оцепенении, сгрудившись тесно, все застыли, но Кавгадый первый себя превозмог:


— Юрий! Брат твой старейший лежит, отца тебе вместо, сколько можно стоять над мёртвою наготой!


Изуродованное, не прикрытое и лоскутом, тело князя, ночью на растерзание диким зверям в степь безжалостно выбросили. Видно, очень хотелось позору предать даже мёртвое тело его. Только звери не люди, они не посмели этого сделать. Не зверями, злобой людскою растерзанное, тело Михайлово, словно смерда простого, в обычной телеге обратно на Русь повезли. И когда довезли до Маджар, люди, знавшие про Михаила, вышли встретить его и решили, что ночью телу в Храме лежать надлежит. Но бояре и стражники Юрьевы приказали не в Храме - во хлеве, заперев и поставив сторожу, до утра его положить. И прославил Господь этот хлев - ведь и сам он во хлеве родился! И лишь только пришла ночь в Маджары, яркий луч опустился с небес! Он меж небом и хлевом завис, и купцы, и бояре, и гости из стран иноземных наблюдали всю ночь невиданный, огненный плеск. И все поняли: сам Господь коснулся чела Михаила перстом, чтоб с мгновенья того нимб святого над ним воссиял! И с тех пор называлось то место в честь Господнего знака Святым крестом, и другие свершились в пути ещё чудеса. Много этих чудес наши летописи сберегли, и, конечно же, главное, что нетленным его привезли.


Завершил путь земной князь Тверской Михаил Ярославич, кто был первым назван Великим князем всея Руси! У Твери появился небесный заступник! Тверь его почитать сразу стала святым! И вся Русь от Собора в шестнадцатом веке почитает Тверского князя Благоверным, общерусским святым! Его образ поместили на памятник тысячелетию Руси в Новгороде меж другими, кто является славой Руси. Пусть, как нимб, воссияет над главою нашего предка имя, что дал ему Карамзин:


отечестволюбец!


Да святится имя твое!


Аминь!


К содержанию


Постраничный глоссарий


Сарай-Бату (Старый Сарай) - город (1254-1480), первая столица Золотой Орды, развалины у села Селитренное Астраханской области.


Нукер - дружинник на службе у феодала, нойона, позже - просто слуга.


Нойон - феодал, который подчинялся главе империи - великому хану.


Булгары - жители средневекового государства в Волжско - Камском междуречье.


Смерд - в Древней Руси крестьянин - землепашец, первоначально свободный, но с развитием феодальных отношений, попадавший в феодальную зависимость.


Свеи - шведы.