Автор и читатель в публицистике ф. М. Достоевского 70-х гг. XIX в
| Вид материала | Диссертация |
| 1а. Реальный читатель-оппонент Да я еще, когда вы были студентом, про служение Меттерниху говорил Я вам скажу Меня упрекнут |
- Символический реализм Достоевского в 40-50 годы 10 § Понятие реализма к 40-м годам, 286.21kb.
- Дэвид Д`Алессандро Войны брендов, 1859.7kb.
- Темы курсовых работ по «стилистике и литературному редактированию» Особенности употребления, 17.74kb.
- Исследование феномена любви в русской публицистике XIX-XX, 134.73kb.
- Произведения Н. С. Лескова для детей и проблема детского чтения в публицистике и критике, 452.95kb.
- Эльги Миры «Скорлупа», 73.33kb.
- Ф. М. Достоевского «бобок» в контексте темы кладбища в русской литературе XIX века, 87.06kb.
- Шилова Н. Л. Достоевский и проблема интерпретации "Египетских ночей" Пушкина, 107.99kb.
- В российской публицистике XIX – нач., 118.43kb.
- Ф. М. Достоевского XXXV международные чтения «Достоевский и мировая культура», 225.51kb.
1а. Реальный читатель-оппонент
Спор с реальным читателем-оппонентом в «Дневнике» – это, в первую очередь, внимательное исследование его речи автором совместно с читателем-реципиентом134. Например, перед началом полемики со статьей из «Вестника Европы» (сентябрь 1876 г.) автор «Дневника» поясняет:
…Это место статьи, касающееся русского народа и общества, невелико – четыре или пять страничек, а потому я и позволю себе проследить эти странички, так сказать, по порядку, разумеется, не всё выписывая. По-моему, эти странички чрезвычайно любопытны и составляют, так сказать, в своем роде документ. Цель моего поступка определится сама собой в конце этой предпринятой мною работы, так что, я думаю, даже и не надо будет выводить особого нравоучения (23, 122).
Так в сознание читателя-реципиента имплицируется мысль о том, что финальное, «завершающее» суждение находится в его компетенции, что именно он обладает свободой окончательного решения по поводу «документа». Кроме того, автор подчеркивает, что будет следовать за логикой речи оппонента – хотя на самом деле он собирается с ней полемизировать135.
Зачастую в такого рода полемике как автор, так и читатель-оппонент предстают личностями, наделенными жизненно-правдивыми чертами, деталями, которые конкретизируют их образ. Например, в полемике с Е.А. Утиным (реальным читателем-оппонентом) автор «Дневника» подчеркивает индивидуальные способности «адвоката», его личные недостатки, свойства, присущие его характеру при сопоставлении его с «человеком из народа»:
…и вы вдруг увидите, что он знает о Боге, может быть, уже столько же, сколько и вы, а о добре и зле и о том, что стыдно и что похвально, - может быть, даже и гораздо более вас, тончайшего адвоката, но увлекающегося иногда, так сказать, торопливостью (24, 22).
Тот же принцип условного следования биографическим реалиям мы видим в споре с Градовским:
А что вы говорите про Меттерниха и про конгрессы? Это вы-то меня будете в этом учить? Да я еще, когда вы были студентом, про служение Меттерниху говорил, да еще посильнее вашего, и именно за слова об неудачном служении Меттерниху (между другими словами, конечно) - тридцать лет тому назад известным образом и ответил. Для чего же вы это исказили? А вот, чтоб показать: "Видите ли, какой я либерал, а вот поэт, восторженный-то любитель народа, слышите, какие ретроградные вещи мелет, гордясь нашим служением Меттерниху". Самолюбие, г-н Градовский (26, 171).
Но я пойду далее, я намерен вас удивить: узнайте, ученый профессор, что общественных гражданских идеалов <…> существующих сами по себе, в виде отдельной половинки, откромсанной от целого вашим ученым ножом; <…> таких идеалов, говорю я, - нет вовсе, не существовало никогда, да и не может существовать! (26, 165).
Автор упоминает о фактах собственной биографии, в то время, как в образе своего «собеседника» моделирует типаж «ученого профессора»136, основанный на действительном звании оппонента (так автор разоблачает его претензии на знание «истины в последней инстанции»). На наш взгляд, здесь мы имеем дело с принципом установления ассоциативных связей в сознании читателя (зачастую, по какому-либо второстепенному признаку). Этот техника, по словам О.И. Иссерс, известна как прием «навешивания ярлыков». В основу такого наименования по принципу ярлыка кладется какой-нибудь частный признак объекта в целях его дискредитации137 («профессор»).
Кроме того, автор «Дневника» в диалоге с читателем-оппонентом постоянно использует перформативные глаголы («Я намерен удивить вас, профессор наук…» (Варианты; 26, 305) и т.п. Так осуществляется попытка имитировать в «Дневнике» устный разговор, представить его в виде последовательности речевых действий двух реальных личностей138: «До сих пор я только препирался с вами, г-н Градовский, теперь же хочу вас и упрекнуть за намеренное искажение моей мысли, главного пункта в моей речи» (26, 170) и т.д. Этими средствами подчеркивается процессуальность диалога, создается иллюзия соучастия в нем читателя-реципиента «здесь и сейчас».
Реплики читателя-оппонента нередко моделируются в «Дневнике» при помощи приема псевдоцитации. Эти высказывания реконструируются автором на основе действительной речевой логики идеологического соперника: «Вы скажете, может быть, что вы и сами говорили, что "личное самосовершенствование есть начало всему" и что вовсе ничего не делили ножом. То-то и есть, что делили, что разрезывали живой организм на две половинки» (26, 166); «Вы скажете, конечно, что это опять-таки фантазия. Но ведь не я же начал фантазировать первый, а вы сами» (26, 164). Эта речевая логика автора «Дневника» заметна также по подготовительным материалам, где тактическая структура вообще видна более отчетливо:
Суворину. Я вам скажу, что ваш либерализм есть ремесло, или дурная привычка. Сама собою эта привычка не дурная, но у вас она обратилась в дурную. Вы скажете, что, напротив, не ремесло, а что вы были согреты чувствами и т. д. А я скажу, что ничем вы не были согреты… (ПМ, 24,84).
Незнакомцу. Потому что нельзя себе позволять иных выражений (вроде репутации Потехина), и вы знаете почему.
- Почему?
- Я вам скажу. Потому что… все мы обязаны быть людьми порядочными, а порядочный человек такого отношения к другому человеку позволить себе не может (ПМ, 24, 84).
Опубликованная речь читателя-оппонента монтируется в «Дневнике» также особым образом. Прочитанная автором и переосмысленная им, она вливается в авторскую речь и используется уже в других целях139:
…и тогда только, ревностно и тревожно, "работою друг подле друга, друг для друга и друг с другом" (как вы красноречиво написали), - тогда только и начинают отыскивать люди: как бы им так устроиться, чтоб сохранить полученную драгоценность (26, 165).
Кстати, вот вы, г-н Градовский, осуждая наше неустройство, стыдя тем Россию и указывая ей на Европу, изволите говорить: "А пока что мы не можем справиться даже с такими несогласиями в противоречиями, с которыми Европа справилась давным-давно..." Это Европа-то справилась? Да кто только мог вам это сказать? Да она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного (26, 167).
«Анализ» текста оппонента в «Дневнике» постоянно сопровождается прямыми обращениями к нему. Читатель-оппонент в публицистике Достоевского – всегда прямой адресат статьи. Но в первую очередь автор учитывает мнение читателя-реципиента как «третейского суда». В частности, это заметно в полемике с «теоретиком» «Вестника Европы»:
Автор задает нам, и его самого мучат вопросы, удивляющие своей придуманностью и деланностью <…> [далее автор обращается к читателю-реципиенту] Ну, возможен ли тут какой-нибудь вопрос и возможно ли тут хоть какое-нибудь колебание в ответе? [затем автор вновь обращается к читателю-оппоненту] Всякий простой, неизломанный русский человек тотчас же даст вам самый точный ответ. [далее в текст включаются несколько идеальных читателей(слушателей)-оппонентов, реакция которых не тождественна ни мнению автора, ни, тем более, мнению реального читателя-оппонента, с которым спорит автор] Да и не один русский человек, а и всякий европеец, всякий североамериканец вам даст на это самый ясный ответ; разве только что европеец оглядит вас, прежде ответа, с крайним удивлением (23, 125, подчеркнуто мной. – Ф.Е.).
Распределение адресатов в таком тексте можно сравнить с тем, что наблюдается в жанре «открытого письма». Риторическое обращение к читателю-оппоненту имеет целью убедить читателя-реципиента (этому соответствует и грамматическая омонимия в обращении на «вы», что может означать как единичного, так и множественного адресата). Оппонент тоже может вторично откликнуться на реплику повествующего лица (в новом тексте), но его мнение в глазах автора заведомо не имеет ценности: «Но так как вас, повторяю, убедить вас, г-н Градовский, я не могу, да и не имею даже намерения (а пишу для других), то буду не очень и распространяться, а изложу мою веру в просвещение народа нашего лишь основными положениями. Если не теперь, то когда-нибудь их вспомнят и поймут» (Варианты; 26, 307)140.
В связи с тем, что автор не ставит целью переубедить читателя-оппонента, образ последнего в «Дневнике» может превращаться в тип, претерпевать романизацию141. Он остается одновременно «соавтором» повествующего лица (его текст обильно используется в «Дневнике»), но одновременно становится его «героем».
Часто автор сопоставляет реального читателя-оппонента с известным литературным персонажем с целью иронии, чтобы показать его реальные недостатки в противовес псевдоидеальному литературному прототипу: «Вы, г-н Градовский, как и Алеко, ищете спасения в вещах и в явлениях внешних: пусть-де у нас в России поминутно глупцы и мошенники (на иной взгляд, может, и так), но стоит лишь пересадить к нам из Европы какое-нибудь "учреждение" и, по-вашему, всё спасено» (26, 167).
Градовский в приведенном примере приравнивается к пушкинскому Алеко: идеальный читатель-оппонент становится «литературным типом»142. Как пишет О.И. Иссерс, рассматривая сходные примеры на другом материале, «приемы установления ассоциативных связей на основе подобия чрезвычайно продуктивны в персуазивном дискурсе, в частности в стратегии дискредитации, где они реализуются в специфических речевых тактиках»143.
В других случаях автор перед лицом читателя-реципиента спорит с целой «общностью», которую представляет оппонент: « Меня упрекнут, я знаю это, мои же читатели за то, что "отвечаю на критику" [читатель-реципиент может упрекнуть автора, но это скрыто подтверждает его солидарность с ним; автору, по мнению читателя-реципиента, не нужно вступать в критику с теми оппонентами, которые её всё равно не поймут и не примут – Ф.Е.], как уже и упрекали не раз. Но ведь это не одному ответ, а многим [читатель-оппонент здесь становится единичным реальным представителем некоего распространенного «типа» – Ф.Е.]» (23, 58).
Но «тип» все равно «возвращается» в реальность, поскольку он – это действительно существующая личность. Благодаря диалогу с реальным лицом все равно сохраняется высокая степень «документальности» авторской речи. Этот диалог злободневен, актуален, он совершается «прямо сейчас». Тем сильнее его степень воздействия на «реального читателя-реципиента», который «соприсутствует» разворачивающейся полемике. Несколько иначе те же цели реализуются, когда Достоевский моделирует диалог с идеальным читателем-оппонентом.