Geum.ru

Станислав шевердин местное самоуправление против “второго рабства”

Вид материалаДокументы
Подобный материал:

Станислав ШЕВЕРДИН

МЕСТНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ ПРОТИВ “ВТОРОГО РАБСТВА”


Легендарное, но почти неизвестное деяние дум и земств.


От автора


Предчувствую, что многие трезвенники, в той или иной мере знакомые с русским сухим законом, не без возражений примут содержащуюся в этом историческом очерке информацию и истолкование фактов. И все-таки – факты есть факты. Причем совокупность их далеко не плохая, хоть и разрушает миф о поголовной, всенародной поддержке “запрета”. Да и мыслимо ли дело, чтобы в относительно короткие сроки в стране могли состояться десятки тысяч (!) сходов с принятием соответствующих решений!? (Как это представляют себе те, кто придерживается романтической точки зрения). Повторяю еще раз: даже то, что было в действительности, - замечательно!

Однако на чем базируется миф о “всенародности”? На нескольких обобщенных, не подтвержденных никакой статистикой высказываниях замечательных людей, весьма обрадовавшихся первыми фактами первых месяцев отрезвления, наблюдавшихся к маю 1915 года, когда состоялось знаменитое для трезвенников совещание, именуемое Пироговским съездом. Среди этих людей и среди авторов, писавших о сухом законе-1914, не было лжецов, но были люди, которые поспешили принять желаемое за действительное. Если угодно, психологически это то же самое, что происходит с влюбленными, наделяющими свой “предмет” несуществующими добродетелями или же преувеличивающими имеющие достоинства.

Должен сообщить к этому, что в литературе встречается – единожды! – у довольно известного в те годы кооперативного деятеля Грановского более крупная цифра, характеризующая масштаб поддержки “запрета” весной 1915 года, но она полностью противоречит всей динамике этого процесса, как он предстает в отчетных материалах Государственной думы и хронике, которая дается в периодике городских дум и земств. К тому же Грановский не сообщает источников, а я, как это видят читатели, не сообщаю того, что не подтверждается источниками.

В связи с этим хочу заранее предупредить и иные возможные недоумения и вопросы частного и “мелкого” характера. К примеру, кто-нибудь может подумать: “Шевердин, дескать, не знает даже инициалов “легендарных” Евсеева и Макагона!” В нашей литературе (в том числе и в периодике) Евсеев – “И.П.”. Между тем, согласно всем думским изданиям он – П.Е. (Поликарп!). Соответственно, я даю и точную их социальную характеристику, подтвержденную анкетными данными. Насколько я помню, первичная ошибка – у известного пропагандиста трезвости и автора ценной брошюры, которую я же и вводил в наш научный и публицистический оборот в 1973 году, “Опыт принудительной трезвости” врача И.Н.Введенского. Между прочим, и ему подчас не везет. Его путают со знаменитым физиологом Н.Е. (Николаем Евгеньевичем) Введенским, также имеющим заслуги перед трезвенничеством (наряду с И.П.Павловым он подтвердил вредное влияние самых незначительных доз алкоголя).

В очерке, к сожалению, не уделено достаточное внимание драматизму борьбы органов местного самоуправления за полностью “сухую” или радикальную стратегию борьбы с пьянством. Однако многое можно найти в местной периодике тех лет и, тем более, в архивах, до которых я, безусловно, не доберусь. Было бы здорово, если бы этим занялись мнатовцы и снова, как это было в 70-80-е годы, стали поднимать “антиалкогольную волну”.

Многие, видимо, заметили, что в печати стало больше антипитейных материалов – как правило, банальных и не идущих дальше тривиальных, хотя и искренних лозунгов: “Пьянство – зло (а нужно пить умело)” и т.п. Как правильно написал когда-то один совершенно неизвестный нам новосибирец, автор “Независимой газеты” (кажется, некто Катин, то есть, очевидно, человек, назвавшийся псевдонимом от имени любимой женщины Кати), “отрезвляет не пьянство, а его масштабы”. Увы!

На случай, если такое отрезвление наступит и появятся некие силы, которые смогут приступить к реализации осушительной стратегии, хотя пока что перспективы отсутствуют, как раз и нужен трезвый анализ прошлого опыта, исключающий всякую идеализацию, то есть благодушие.

Вспомним, что в нашем недавнем прошлом ЦК КПСС плохо подготовил “атаку-85”, доверившись “кое-кому из нас”: дескать, подавляющее большинство советских людей поддержит трезвость. Замечу, что я сам – и в Записках для ЦК, и в печати (статья в “Коммунисте” в 1985) - остерегал от такого шапкозакидательства, зная по старому опыту о коварстве попятного движения.

Осенью 1914 года “городским думам и сельским обществам… и земским собраниям… предоставлено было право запрещать торговлю спиртными напитками в местностях, находящихся в их ведении. И явилось на русской земле чудо”. Процитированное патетическое утверждение – из одного весьма примечательного и по-своему уникального документа, который и сегодня читается с явным и отнюдь не праздным интересом.

То, о чем будет рассказано ниже, имеет самое прямое отношение к так называемому русскому “сухому закону”, хотя само это метафорическое название – более позднее. Оно пришло к нам одновременно с информацией об американском “сухом законе”, который, впрочем, тоже назывался официально “по-русски” запретом: prohibition, а в русской транскрипции “прогибишен”. Любопытно при этом не само совпадение названий, вполне объяснимое в связи со сходством целей, а вовсе не известный факт: американцы устанавливали “прогибишен” после изучения опыта российского “запрета”, прибавив своей “крутизны”. Она выражалась, в частности, в самом статусе радикального антиалкогольного акта, закрепленного конституционно – в качестве поправки. Наш “запрет” не мог, само собой, иметь такого статуса уже по причине отсутствия конституции, но зато – не в пример республиканским США – в монархической России несравненно большую роль в утверждении среди населения трезвости играло местное самоуправление.

Об этом и поговорим, предельно сокращая из соображений экономии места преинтересную предысторию... чудотворного события.

30 января 1914 года [1] Николай Второй ниспослал министру финансов П.Л.Барку традиционный Высочайший рескрипт (так назывались монаршьи письма), в котором, в частности, говорилось: мол, проехав всю Россию, мы везде наблюдали плоды труда и благоденствия нашего народа, однако больно легла на наше сердце его нетрезвость. Минфин, не слишком спеша, отреагировал в марте, дав своим акцизным чиновникам на местах указание “не препятствовать” приговорам сельских и городских обществ о закрытии винных лавок.

Это так называемое “право местного запрета” обязывает нас вспомнить о знаменитом – без преувеличения! – защитнике и проповеднике идеи трезвости М.Д.Челышеве [2]. Созданная и руководимая им антиалкогольная комиссия Государственной Думы разработала законопроект по борьбе с пьянством, который был принят Думой осенью 1911 года. Интересно, что на антипитейной платформе правый Челышев сходился с депутатами левого толка – в частности, с социал-демократами, которые также считали, что “идея трезвости должна пропагандироваться среди рабочих” и что “пропаганда должна вестись не за умеренность, а за абсолютное воздержание”. Это совпадение позиций наблюдалось и позднее, когда законопроект был передан на рассмотрение в Государственный Совет, где упорно мариновался до уже упомянутого января 1914 года, когда был “завернут” назад, в Думу.

М.Д.Челышев страстно обличал “питейщиков” – достаточно почитать его брошюры, наполовину повторяющие его речи в думах (самарской и российской) и публичные выступления, проникнутые чистосердечной пылкостью, которая воплощена в предельно прозрачные, порой безыскусные (автор, как и многие проповедники вообще, игнорирует нюансы, не в силах понять, как можно отрицать столь простые истины!) обращения к читателям. Однако диагноз госсоветовских проволочек тоже попросту, что называется по-рабочему, на основе классического классового подхода, но ухватив проблему за корень, поставила “Правда”: “Многие из членов Гос.Совета являются владельцами вино-куренных заводов и сокращение пьянства им совсем не по нутру” [3].

Соответственно безобразно затягивалось и утверждение закона царем, который несколько лет не подавал сигнала к ускорению процесса.

Как известно, право само по себе имеет весьма низкий КПД, пока потребность в нем не возникает у влиятельных общественных сил. Именно поэтому “право местного запрета” было действительно востребовано лишь летом 1914 года, в связи с вступлением России в первую мировую, а до того реализовывалось крайне плохо, только при наличии весомого количества энтузиастов.

Известны, впрочем, отдельные примеры реагирования на Высочайший рескрипт – как правило, в той форме, которая позднее, в советское время, получила название “одобрямс”. Так, в заслушанном в мае Нижегородской думой докладе управы патетически восхваляется царское послание, которое нашло-де “широкий отклик в многомиллионном населении России, повсюду приветствовавшем новые высокие заботы возлюбленного государя о благополучии и благосостоянии его народа”, а на заседании июньском, так сказать, в качестве демонстрации “широты” отклика управа предлагает из 29 казенных винных лавок закрыть 14.

Авторитетный З.Г.Френкель сразу же по выходе упомянутых выше правительственных распоряжений, в мартовском номере журнала “Земское дело”, уверенно прогнозировал: “Нет, разумеется, ровно никаких оснований к тому, чтобы появившимся циркулярам министров о борьбе с пьянством придавать сколько-нибудь широкое значение...”. Но одновременно он призывал земцев “употребить все усилия” для использования возникших возможностей на благое дело. Захарий Григорьевич знал, что говорил: ему, как и другим специалистам, было хорошо известно, благодаря чьему благословению до января 1914-го, при минфине Коковцеве, неудержимо рос питейный доход казны.

Прогноз З.Г.Френкеля, к сожалению, оказался верен. В отчете о продолжавшемся пять дней (30 апреля – 2-5 мая) заседании Междуведомственного совещания о мерах борьбы с нетрезвостью на пространстве 35 страниц не приведено никаких сведений и цифр и не содержится никаких действенных рекомендаций именно для утверждения трезвости, лишь наличествуют никогда не приносившие плодов и заведомо неплодоносящие рекомендации Государственной Думе включить в повторно рассматривавшийся законопроект полумеры, изменяющие время и место торговли. То же повторяется и на июньском заседании этого совещания. Над законопроектом нависала угроза забалтывания.

Справедливости ради нужно, однако, назвать примеры решительной борьбы органов местного самоуправления за трезвость. Так, журнал “Городское дело”, отметив, что “хроника этого вопроса не может похвастаться большим количеством фактов”, и тем самым поддержав скепсис “Земского дела”, сообщает, что в Зарайске (Московская губерния) дума ходатайствовала “о закрытии в городе всех мест продажи спиртных напитков”, кирсановские думцы (Тамбовская губерния) решили с 1 июля закрыть казенные винные лавки, а с 1 января следующего года – все заведения, торгующие алкогольными изделиями, а их вятские коллеги сохранили на 1914 год только 30 пивных из 84.

Приводит “Городское дело” (это издание можно, пожалуй, назвать, используя современный сленг, центральным органом городского самоуправления в дореволюционной России) и примеры борьбы различных позиций относительно целесообразности отрезвительских мер вообще и предпочтительности тех или иных тактик в частности. Однако все это с большей определенностью и, так сказать, массовидно проявилось, начиная с 19 июля (1 августа по новому стилю), когда империя включилась в первую мировую войну.

В этот день, по существу, автоматически вступил в силу предусмотренный постановлением Государственной Думы заранее, в мае (в связи с нараставшей угрозой войны) запрет продавать алкогольные изделия во время мобилизации. Результативность этой меры обрадовала власти. Набор в армию прошел без привычных повсеместных пьяных безобразий, хотя по данным департамента полиции, почти в половине губерний наблюдались “беспорядки... во время мобилизации”, имевшие антивоенную направленность, но охарактеризованные официальной пропагандой как антипатриотические “пьяные бунты”.

Так или иначе “осушение” рекрутской кампании оправдало ожидания властей, и уже 22 августа последовало высочайшее повеление о сохранении “сухого режима” на все время войны. Это распоряжение, как и предыдущее, имело, впрочем, исключения. В частности, оно не распространялось на потребление вина в церковных ритуалах и на питейные заведения типа ресторанов высшего разряда, буфетов дворянских и иных элитных, как бы мы сказали сейчас, клубов. Кроме того, постановление-повеление от 22-го уведомляло о возобновлении продажи пива с 1 октября (позднее была передвижка на месяц).

Однако во многих городских и земских органах самоуправления августовский успех породил большое воодушевление, и намерение придать “запрету” универсальность и долговременность приняло весьма широкий размах. Уже в первую неделю после опубликования повеления “съезд городских голов Костромской губернии постановил ходатайствовать о запрещении торговли вином навсегда”. Такую же позицию заняла Ставропольская городская дума, а Петроградская дума призвала распространить “запрет” на рестораны первого разряда и гвардейское экономическое общество.

Таких примеров было немало, и “Городское дело” в ставшем постоянным разделе “Трезвость” писало уже 15 сентября: “Запрещение продажи водки до окончания войны встречено общим сочувствием...”. И добавляло примечательную оценку и характерное для многих “романтиков” ожидание: “Эта как бы случайная мера обратилась в преддверие великой, серьезной социальной реформы, которая должна отразиться и на всем будущем России” (подчеркнуто мной. – С.Ш.). Как бы в подтверждение такого превращения журнал сообщил в декабрьском номере, что “энергичная Нижегородская городская управа обратилась ко всем городам с предложением возбуждать ходатайства о полном прекращении на время военных действий продажи всякого рода спиртных напитков, а водочных изделий и пива – навсегда”.

Но не все было так гладко. К примеру, в Московской думе представители винокуров и виноторговцев протестовали (впрочем, безуспешно) против запретительно-ограничительных мер. В Ярославле губернатор удовлетворил просьбу виноторговцев и разрешил продажу виноградных вин крепостью до 16 градусов. Дума тотчас же выступила с протестом и, в конечном счете, победила.

Представляется несколько даже странным, что “Городское дело”, журнал в целом либерального направления, в эти месяцы пишет вполне в стиле челышевского радикализма, так сказать, “против шерсти” интеллигентного потребителя: “Демон-искуситель уже нашептывает слова соблазна: а пиво? а виноградное вино? Но долой и их! Без компромиссов, без сделок с совестью! Смело, решительно, без полумер... Гадость пива в том, что его пить считается незазорным...” И совсем уж “круто” и “по-пролетарски” трибунно: “Не отравлять же народ во славу барышей 3000 винокуренных заводчиков, нескольких тысяч виноградарей и пивоваров...” “Городское дело” отмечает “безусловное сочувствие городских и земских кругов... наивозможному ограничению винной торговли навсегда” и публикует со ссылкой на авторитетного Б.Б.Веселовского такую статистику к середине ноября 1914 года:


Ходатайства о прекращении продажи

Навсегда До конца войны Всего

Губернские города 10 10 20

Уездные города 21 4 25

Уездные земства 21 1 22

52 15 67


Еще не всеимперский, конечно, размах – в России почти 100 губерний и областей, более 800 уездов и приравненных к ним единиц – однако, как говорится, “процесс пошел”.

В течение примерно года, как можно судить по информации уже названных журналов местного самоуправления, различных губернских и городских изданий, регулярных сообщений в Госдуме от Комиссии по борьбе с пьянством, которую теперь возглавляет преемник Челышева И.В.Годнев, сохраняются уже отмеченные тенденции: примерно теми же темпами растет число ходатайств, но и продолжается борьба позиций, в которой, как правило, соперничают думцы и земцы, с одной стороны, и администрации (губернаторы, нередко управы), с другой. Например, в Калуге губернатор князь Горчаков четырежды отклонял постановление городской думы о прекращении виноторговли на время войны. Один из постоянных авторов “Городского дела” известный российский муниципальный деятель М.Н.Петров, назвав примеры половинчатости и “отступничества” ряда городских управ и даже дум (в Минске, Новочеркасске, Екатеринославле, Саратове, Канске, Шацке и др.), сделал вывод, что приведенные факты “ярко показывают, к чему приводит действующий сейчас закон о городском самоуправлении, делающий хозяевами положения торговцев вообще и винных в частности”. Такого же мнения придерживался в статье “Самоуправление и борьба с алкоголизмом” (“Земское дело”) Мих. Могилянский: “Наше самоуправление... в значительной мере от народа оторвано несовершенством его организации, главным образом крупным цензом и отсутствием мелкой самоуправляющейся единицы” (имеется в виду, прежде всего, волость. – С.Ш.). Приводятся в тогдашней печати и характерные анекдотические факты, например, наличие не только в составе, но даже во главе антипитейных думских комиссий... винных заводчиков.

Тем не менее, с осени 1914-го по осень следующего года два фактора способствуют укреплению позиции сторонников наиболее радикальных мер искоренения пьянства, то есть приверженцев стратегии отрезвления, или “сухого закона”.

Во-первых, начиная уже с августа 1914 года, органы самоуправления тщательно и с максимальной добросовестностью наблюдают за результативностью ограничительно-осушительных мероприятий, фиксируют все оценки, мнения (говоря современным социологическим языком) экспертов, проводят опросы населения. Особого внимания заслуживают материалы земских обследований.

Как известно, эти обследования опирались на опыт многих десятилетий и считались заслуживающими доверия. Земства имели в деревнях проверенных так называемых статкорреспондентов, которые владели навыками анкетирования, интервьюирования и элементарной обработки первичных данных. Именно статистические корреспонденты поставляли весьма представительный массив данных об отношении населения (в основном сельского) к прекращению продажи алкогольных изделий. Выкладки по многим земствам, губерниям сопоставимы и непротиворечивы. Поэтому ограничусь двумя-тремя.

В Пензенской губернии опрос охватил более 2000 человек, преимущественно крестьян, среди которых до “запрета” было только 5 процентов непьющих [4], а из прежде употреблявших спиртное пили сильно (анкетный критерий: напивались допьяна) 80,5 процента. Так вот: 65 процентов пивших сообщили, что воздержание перенесли легко, 23 процента привыкли к трезвому образу жизни, хотя первоначально испытывали трудности, и лишь 2,3 процента признались, что привыкнуть не смогли (есть основания предположить, что именно последние, не найдя наркологической и психологической помощи – ее и не было! – обратились к суррогатам и стали “закваской” для расширения контингента потребителей алкоголя).

Чуть меньшей количественно была выборка в Екатеринославской губернии. Предложенная ее городским и сельским жителям анкета включала такой вопрос: “Что нужно для населения вашей местности, чтобы охота к вину совсем пропала?”. И как сообщает Д.Н.Воронов, 56 процентов опрошенных (64 процента на селе и 44 – горожан) “решительно заявили, что одно голое запрещение поможет полному искоренению охоты и привычки к вину”.

Разумеется, никакие опросы, анкетирования не могут свидетельствовать в пользу истинности, объективности анализа, но они вполне достоверны как показатель мнений, настроений, состояний “человеческого фактора” того или иного социального явления. Что касается земских обследований дореволюционного времени, то их нельзя считать заведомо неточными на том основании, что они проводились не по тщательно взвешенным выборкам и не специально обученными “полевыми исследователями”. Земские статкорреспонденты выгодно отличались от таких исследователей (например, нынешних заезжих студентов областных вузов) тем, что были такими же обывателями: крестьянами – более или менее грамотными, но зато, что называется, своими, вызывавшими полное доверие, или учителями, дышавшими тем же деревенским воздухом с опрашиваемыми (респондентами), учившими их детей.

Вот почему выводы из этих обследований вызывали в общем и целом доверие читающей публики, городских дум и земств, а также значительного числа депутатов Государственной Думы. А выводы были, например, такие: “умер могарыч и не оставил по себе никакого потомства”; “мужик теперь увидел свет... Жена не бита, дети сыты. Возвращения к прежней жизни со всеми ее ужасами он не желает”; “народ благословляет трезвость”; “снятие ига этого второго рабства (первое, естественно, – крепостничество. – С.Ш.) переродило деревню”; а посему: “Царь-отрезвитель заслуживает памятника большего, чем Царь-освободитель”. Ни много ни мало. Но ничего страшного: тот же Челышев весьма печалился об отмене крепостного права.

Несомненно, эйфория от первых результатов “осушения” вполне объяснима, а пафос – искренен. Последствия же войны еще только начинают сказываться, нейтрализуя – со временем все больше и больше – и благотворные последствия “запрета”, и радужные ожидания.

Тем не менее именно это настроение доминирует на майском 1915 года весьма представительном совещании врачей и представителей врачебно-санитарных организаций земств и городов по вопросу о борьбе с алкоголизмом [5], вошедшем в историю под названием “Пироговского съезда”, поскольку наследовало лучшие традиции и черты организатора этих съездов Пироговского общества. Судя по всему, работа совещания имела заметный общественный резонанс и потому оно, по-моему, может быть оценено как второй весомый фактор, подтолкнувший летом 1915 года к новой серьезной “атаке на питейный капитал”.

Господствующее настроение участников совещания, несомненно людей весьма квалифицированных, выражал его почетный председатель доктор М.Н.Нижегородцев, председатель Комиссии по вопросу об алкоголизме при Обществе охранения народного здравия. Он провозглашал в ходе обсуждения на совещании приведенных выше данных пензенского обследования: “Напраслину на русский народ возводили те, которые утверждали, что он не может, не хочет быть трезвым... Народ наш страстно хочет быть трезвым, и мы лишь должны заклеймить тех, кто собирается отравлять народ и дальше, мы должны сказать, что злое дело они задумывают против русского народа”. При этом, согласно оценке Нижегородцева, именно органы местного самоуправления “дружно стали во главе народного противоалкогольного движения и таким образом создали могучий и внушительный общественный порыв, с которым нельзя не считаться”. Соответственно, как полагает Нижегородцев, для успешности борьбы с алкоголизмом в дальнейшем необходимо, чтобы “это дело взяли в свои руки органы местного самоуправления”.

Таков был запев совещания, основное содержание которого было сугубо деловым. А завершилось оно не менее патетически и так, что в пору преподнести его как загадку: кто, мол, и когда сказал? “Пожелаем же, – провозгласил в своем заключительном слове профессор-физиолог Б.Ф.Вериго, – чтобы эта перестройка была совершена в трезвой России, трезвыми гражданами!”. Ну, прямо как Михаил Сергеевич или Егор Кузьмич...

Завершая сообщение о совещании, я обязан дать один комментарий, чтобы читатели не восприняли слова о “страстном желании народом трезвости” как пустую риторику, как сугубо наивное преподнесение желаемого в качестве действительного и на этом основании не потеряли доверия к иным сведениям.

Врачи по большей части имели дело с алкоголиками, привычными пьяницами (то есть имеющими стойкую привычку к алкоголю) и пропойцами (этим термином в те годы часто обозначали падших еще ниже, чем пьяницы и алкоголики), а эти-то воистину страдальцы от алкоголя и являлись – да и являются! – страстными его ненавистниками. В ряде анкет на то содержались прямые указания.

Вот сообщает учитель: “Многие боятся, чтобы не разрешили эту продажу вновь”. Вот священник, тоже статкорреспондент: “Спрашивал у многих бывших пьяниц, а теперь сделавшихся настоящими людьми, стали ли они теперь пить, если бы разрешили продажу водки. Получил ответ: “Что греха таить, пожалуй, не сдержались бы и выпили, не приведи Бог этого времени”.

Обобщая на совещании подобные сообщения, видный публицист и педагог, руководитель основанного Львом Толстым издательства “Посредник” И.И.Горбунов-Посадов говорил: “Многовековое рабство перед алкоголем создало в душе народа слабость в отпоре ему. Народ благословляет трезвость, но боится, что после войны снова будет открыта продажа вина: “Тогда нам не удержаться, мы тогда ковшами пить будем”. Трагические слова. Их надо помнить”.

Дополнение из моего архива. Учитель из города Семенова Горьковской области процитировал в письме ко мне признание знакомого колхозника: “Господи! Навсегда бы так, – это он об объявленном на время уборочной страды “сухом законе”, – тогда бы я выжил”. Навсегда не вышло...

Не вышло навсегда и в ходе первой попытки, несмотря на бесспорно благотворные результаты “великого социального эксперимента”, как писали за рубежом. Несмотря на то, что в первые послереволюционные годы сухозаконный режим не только не был отменен новой властью, но даже кое в чем со свойственным большевикам радикализмом усилен (чего уж там: официально закреплен в Плане ГОЭЛРО!). Не получилось и в 1929–1930 годах, когда возродившееся было сравнительно массовое трезвенническое движение стало одной из жертв нескольких сталинских “великих переломов”. Читатели “ФЕНИКСА” знают, что, помимо крестьянского, был в те годы и муниципальный “великий перелом”. Запишите в мартиролог и трезвенническое движение.

Между тем летом 1914-го слово “навсегда” приобрело характер заклинания. Связано это с одной порывной и громогласной инициативой в Государственной Думе вскоре после майского совещания, вознесшего великия хвалы местному самоуправлению за его заслуги в утверждении трезвости.

“Об утверждении на вечные времена в Российском государстве трезвости” – именно так и называлось законодательное предположение (проект), внесенное в Думу в ознаменование годовщины трезвой мобилизации группой депутатов во главе с избранными по крестьянской курии П.Е.Евсеевым и П.М.Макагоном, сельским предпринимателем и судейским чиновником.

В проекте, в частности, говорилось: “Высочайше утвержденным положением совета министров 27 сентября 1914 года городским думам и сельским обществам, а положением 13 октября того же года – и земским собраниям на время войны предоставлено было право запрещать торговлю спиртными напитками в местностях, находящихся в их ведении. И явилось на русской земле чудо. Исполнилась давнишняя мечта русского народа, одержана решительная победа над вековечным злом русской жизни – пьяным засилием. Да будет стыдно всем тем, которые говорили, что трезвость в народе немыслима, что она не достигается запрещением и что без пьяного дохода государственное хозяйство рушится. Среди таких прорицателей, кроме лиц, прямо заинтересованных, были и представители власти, и ученые, и политики, и общественные деятели. Да будет им стыдно! Прожитый нами трезвый год, как и следовало ожидать, показал, что отрезвление народа совершенно переродило страну. Понизилась преступность, затихло хулиганство, сократилось нищенство, опустели тюрьмы, освободились больницы, настал мир в семьях, поднялась производительность труда, явился достаток. Несмотря на пережитые потрясения, деревня сохранила и хозяйственную устойчивость, и бодрое настроение... После этого всем честным, искренне любящим свою родину людям должно стать совершенно ясным, что счастье и величие России в трезвости и что укрепление ее на вечные времена становится священным долгом каждого...”

Многое в этом тексте полностью, а кое-что с незначительными преувеличениями, вызванными частью эйфорией, частью пропагандистской “целесообразностью”, соответствует действительности. Да, существенно повысилась производительность труда, в особенности в “мужской” механической промышленности, работавшей на войну (до 9-10 процентов). Да, вдвое упала “горимость”, связанная с пьянством. Да, резко снизилась непосредственно порождаемая алкогольным отравлением заболеваемость: до нуля в ряде случаев против 15-20 процентов. При этом даже смертность от так называемого “опоя”, вызванная употреблением денатурата, политуры и т.п., однозначно ниже, чем она же от “хорошей” казенной водки до “запрета”. Анатомические театры испытывали серьезные затруднения из-за... “трупного голода” – вот где черный-то юмор! Да, на 20-95 процентов понизилась статистика преступности бытового характера. Все это бесспорные, неопровержимые факты, подтверждаемые и государственной (как открытой, так и закрытой), и общественной статистикой.

Хуже дело, например, с благосостоянием, с достатком. Уже заметно дорожает жизнь, уже начинается “медленное умерщвление” рабочего класса, с весны 1915-го наблюдается рост жестоко подавляемых экономических забастовок, уже обедневшие и разоряемые крестьяне выпускают излюбленного “красного петуха”, уже видны толпы беженцев из западных губерний... Но в официальной и правой печати (примечателен “Правительственный вестник”) – “невиданный доселе подъем благосостояния рабочих и крестьян”, а Священный Синод в знаменательном августе 1915 года, когда звучит заклинание “навсегда”, “на вечные времена”, объясняет удорожание жизни... леностью бедных.

Кого же, однако, стыдят авторы законопроекта? Они стыдят и левых, которые на майском совещании (представители рабочих из Москвы, Петрограда, Тулы), приветствуя “запрещение”, тем не менее требуют серьезных социальных преобразований как для гарантированной победы над “зеленым змием”, так и для реального роста благосостояния и культуры народа. Стыдят и либеральных деятелей местного самоуправления, как и врачебной, учительской общественности.

И “Городское дело”, и “Земское дело” уже с первых номеров после введения “запрета” и в особенности в 1915-м настойчиво проповедуют необходимость подведения под отрезвление серьезной социальной, человеческой базы: “Мировой опыт показал, что успешная борьба с массовым алкоголизмом возможна только при самом деятельном участии общественных сил, тем более таких организованных, как города и земства” (“Городское дело”); “Вредно преувеличивать значение для этой борьбы запретительных мер... Серьезные наблюдатели действительности отмечают “обходное движение” против запретительных мер...” (“Земское дело”).

Именно такие трезвые (в обоих значениях этого определения) голоса пытаются заглушить – одни намеренно, другие по наивности – авторы законопроекта о “навсегда”. Но пристыдить, причем с полным на то основанием, нужно прежде всего их самих. К тому самый наглядный факт.

За две недели до внесения законопроекта подписывается Царем-отрезвителем и день в день с его широкой публикацией печатается в ведомственных органах циркуляр о новых правилах взимания акциза с продукции винодельческих предприятий. Правилами допускается “производить выделку виноградного вина для продажи... и продажу сего вина на вынос”, да еще и безакцизно в пределах своих губерний. Госдума и инициаторы законопроекта не могут об этом не знать!

Эта иллюстрация что называется для контраста. Но, по существу, гораздо значительнее и серьезнее выглядит огромная масса фактов, показывающих, что “запрет” вовсе не был полным, а относился исключительно к отрезвлению рабочей силы посредством радикального свертывания преимущественно казенной винной операции частично по производству (с отсрочкой реализации), но в основном по торговле водкой – “народным напитком”. Между тем, в знаменательном 1915 году, по официальным обобщенным данным алкогольные изделия производил 661 завод, розничную торговлю – распивочно и на вынос – осуществляли 4242 заведения. Конечно, это намного меньше, чем в предвоенном 1913-м. В результате в 1915-м валовое потребление в 20 раз ниже, чем в 1913-м! Но этого все-таки достаточно как для подпитки питейной традиции, так и для дискредитации отрезвительской стратегии и идеи трезвости.

Вплоть до 1917 года сначала “Правительственный вестник”, а потом “Вестник Временного правительства” регулярно информируют заинтересованные круги о разрешениях Минфина виноделам и винокурам производить (правда, в ограниченных размерах) алкогольные изделия, соответственно в деловых изданиях публикуются финансовые отчеты алкопроизводителей о прибылях. Да и казна, по данным Управления неокладных сборов и казенной продажи питей, получает определенные налоговые сборы, хотя и несравненно меньшие, чем до “запрета”.

Тем не менее еще несколько месяцев “право местного запрета” продолжает действовать и плодоносить. Так, по данным “Земского дела”, к сентябрю ходатайства о прекращении торговли вином возбудили 136 земских собраний, в том числе 17 губернских, причем подавляющее большинство – именно навсегда. “Городское дело” в октябре помещает список из 172 городов, ходатайствующих о сохранении “запрета” или навсегда (125), или на время войны, а в апреле 1916-го комиссия о народном здравии сообщает в Думе уже о 342 таких ходатайствах. В большинстве случаев “вето” накладывается на все без исключения алкогольные изделия, включая “безобидное” пиво. Пусть это, вопреки распространенному искреннему заблуждению романтиков-доброхотов, не общенациональное единодушие, но это – немало, серьезно и поучительно.

Вскоре, однако, антипитейная деятельность городских дум и земств начинает ослабевать. Одна из причин – необходимость уделять преимущественное внимание ликвидации последствий войны. Нет заседания, на котором не обсуждались бы меры по “борьбе с дороговизной” и другие актуальные бытовые вопросы: отопление, вода, размещение раненых, вспомоществование вдовам и т.д. и т.п.

Важно, возвращаясь к своего рода “референдуму” среди органов местного самоуправления об отношении к “осушению” и к его временным рамкам, отметить, что разница между “на время войны” и “навсегда” отнюдь не количественная, а принципиальная, качественная. В первом случае фактор трезвости понимается (может быть, и без полного осознания такой трактовки) как фактор внешней целесообразности, так сказать, как нужда. Во втором ему – вольно или невольно – отдается предпочтение как благу самому по себе, как добродетели.


Примечания

1. В этом случае, как и во всех последующих, старый стиль.

2. Биографические данные о Михаиле Дмитриевиче Челышеве (или Челышове) собраны историком А.Л.Афанасьевым. Они в основном идентичны той информации, которую сообщает корреспондент ИТАР-ТАСС по Самаре Б.Беляков (“Россия: власть на местах”, 1997, № 1, с. 8-9.). Михаил Челышев – из роду владимирской губернии крестьянина-маляра, которому с детства помогал в его промысле. Михаил получил домашнее образование, посещал церковно-приходскую школу, которую, впрочем, не окончил, был любознателен, любил книги. В 1882 году, в 16 лет, стал соучредителем “Торгового дома “Д.Е.Челышев с сыновьями”, который уже при нем и достиг немалых успехов в различных сферах предпринимательства, в том числе и социально значимых (он, например, основал в Самаре педагогический институт и заложил больницу). По своему мировоззрению традиционалист-консерватор, Челышев был защитником здоровых основ русской жизни – разумеется, трезвости, которую считал и почитал в качестве исконной народной добродетели. В течение долгих лет, с 1890-го по 1915-й, будучи гласным Самарской городской думы, клеймил пьянство и винопромышленников-виноторговцев. Одновременно сопротивлялся и многим социальным нововведениям, к примеру учреждению на своих предприятиях страховых обществ и больничных касс. Самарская газета “Заря Поволжья” язвила по этому поводу: не за то ли прощается Челышеву неподчинение этим установлениям (завоевание 1905 – 1907 годов), что он член Государственной Думы и борец за трезвость? Существует мнение, имеющее резоны, но все-таки упрощающее диагноз, что именно козни противников трезвости были причиной отказа Челышева баллотироваться в IV Государственную Думу, несмотря на то, что он явно был одной из самых заметных фигур в III Думе, в которой возглавлял учрежденную именно благодаря его настойчивости Комиссию о мерах борьбы с пьянством. Немногие думские органы могли похвастать такой результативностью, какую имела деятельность челышевской комиссии. Она, например, побудила военное ведомство отменить выдачу нижним чинам чарки водки (надо сказать, что пресловутая чарка обвинялась еще и в провале... русско-японской кампании); Минпрос – распорядиться о пропаганде трезвости среди учащихся, а министерства внутренних дел и финансов согласиться подготовить совместное решение об удовлетворении приговоров, буде они последуют, сельских обществ о закрытии кабаков. В Государственной Думе Челышев вошел во фракцию октябристов (“Союз 17 октября”). Почитал он и монархию, поэтому ошибочно утверждать, что он якобы на публичном приеме у Николая Второго “отказался поддержать тост за царя”. Тост-здравицу он, конечно, поддержал, однако не стал пить. Но и это, безусловно, был знаменательный демарш, прогремевший по всей стране. Умерший осенью 1915 года, Михаил Дмитриевич Челышев увидел “воцарение в России трезвости”. В его память Александро-Невское братство трезвости, столичное, но имевшее филиалы и в провинции, и Самарская городская дума приняли решение об увековечении его памяти. Нынешняя гордума Самары, вспомнив о том решении, в 1997 году постановила: поставить председателю думы начала века памятник.

3. Согласно официальной статистике все винокуренное производство в Российской империи до конца XIX столетия принадлежало исключительно русским землевладельцам, в большинстве крупным и очень крупным, и лишь в начале ХХ века некоторые заводы выкупаются в собственность капиталистами, в том числе так называемыми “инородцами и иноверцами”.

4. Нужно, впрочем, иметь в виду, что в качестве “непьющих” себя могли характеризовать те, кто выпивал раз, другой в месяц по “законным” поводам.

5. Термин “алкоголизм” вплоть до 1930-х годов часто употреблялся не только в узком, клиническом значении – как равнозначный так называемому “хроническому алкоголизму”, но и в широком, социальном значении, в качестве синонима не только “пьянства”, но вообще “потребления алкоголя”, то есть в значении: “алкоголизация” (общества).


Литература

Главное управление неокладных сборов и казенной продажи питей. Статистика производств, облагаемых акцизом. Пг., 1915, 1917.

Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. Пг., 1915, 1917.

Деревня и запрещение продажи питей в Московском уезде. М., 1915.

Журналы собраний Московской городской думы за 1915 год. М., 1916.

Отрезвление рабочих. Статистическое обследование влияния прекращения продажи спиртных напитков на производительность труда рабочих. М., 1915.

По вопросу о прекращении навсегда продажи спиртных напитков, вина и пива. Ответы на анкету уездной земской управы. Нижний Новгород, 1915.

Россия в мировой войне, 1914 – 1918 годы (в цифрах). М., 1925.

Совещание врачей и представителей врачебно-санитарных организаций земств и городов по вопросу о борьбе с алкоголизмом. Москва, 9-11 мая 1915 года (систематизированная стенограмма). “Общественный врач”, 1915, № 6.

“Городское дело”, 1914, 1915, 1916, 1917.

“Земское дело”, 1914, 1915, 1916, 1917.

“Правительственный вестник”, 1914 – 1917.

“Речь”, 1915, 1 августа № 209 (текст законодательного предположения “Об утверждении на вечные времена в Российском государстве трезвости”).

Введенский И.Н. “Опыт принудительной трезвости”. М., 1915.

Воронов Д.Н. “Жизнь деревни в трезвости”. М., 1916.

Мендельсон А.Л. “Итоги принудительной трезвости и новые формы пьянства”. Пг., 1916.


(«Эйфория», 2000 г., № 5).