Geum.ru

Третья. Бег это средство быстрого передвижения. Не трусость

Вид материалаДокументы

Содержание


Успокойся. Не нужно паники.
Скорее всего… нет.
Что у тебя с головой
Ему кажется это смешным, не находишь? Какое у него будет выражение лица, если ты так и сделаешь?
Да ла-адно.
Подобный материал:
1   2   3
ней? Вы это хотите знать, так?

- Именно.

- Я люблю её!

Вик вздрогнул. Сколько отчаяния было в этом крике, сколько невыразимой ярости. Он добавил в голос стали:

- Я знаю.

- Она тоже любит меня… но не так. Она отдаст за меня жизнь. А мне нужно её сердце.

- Ты его не получишь, - Вик сверкнул глазами в темноте комнаты.

Брайан задрожал. Ему с огромным трудом давался этот разговор, но он шёл напролом, бил кулаками в незримую стену между ними, пытаясь доказать лишь одно: он не намерен подчиняться. Он его презирал. И что-то подсказывало Вику, что, если мальчишка сломает об эту стену руки, он может начать грызть её зубами. Это даже восхитило его.

- Вы… вы знаете, что она напоила меня своей кровью? – дрожащим голосом спросил он, но в нём слышалось торжество.

- Конечно, - улыбнулся Вик и посмотрел на него исподлобья. – Не получишь, я сказал.

Некоторое время он натягивал петлю, внимательно наблюдая за тем, как трясёт его подопечного, но, не получив от этого ни малейшего удовольствия, ослабил хватку, позволив ему снова овладеть голосом. Брайан с сипом заглотнул воздух и посмотрел на хозяина. Виктор подумал, что никогда не забудет этот взгляд. Перед ним стоял не мальчик, не проигравший соперник. Это был сам Джеффри Комбс в роли Герберта Уэста из «Реаниматора». У Брайана были его глаза. Холодные, прозрачные, одержимые.

- Проверим? – тихо спросил Брайан и улыбнулся.

Это была улыбка безумца. Улыбка человека, который одержим местью, и не забудет о ней даже если пройдёт много-много лет. Он мог выжидать века, прежде чем нанести удар. Виктор вспоминал это не раз и всё размышлял, почему это не испугало его тогда, не насторожило. Его кольнуло тревожное предчувствие. Всего на секунду. Один укол. Он должен был оторвать ему голову тут же, лишь только острая иголочка тревоги подобралась к чувствительному нерву. Но он не сделал этого. Он сам был немного безумен тогда. По той же причине.

- Решил со мной поспорить? – Виктор повернулся к нему.

- Вы думаете, я не знаю, что вы задумали? Что я должен ответить, чтобы остаться в живых?

Виктор ухмыльнулся. Он не видел в нём соперника. Он не понимал на тот момент, что не просто спорит с приятелем на ящик шампанского, о том, что тот не сможет выкинуть три раза все пятёрки на игральных костях. Странно, но мысли его тогда были поглощены совсем не этим. Он до мельчайших подробностей помнил её лицо, когда впервые, тридцатого октября, он медленно расстегнул молнию её мягкого душистого платья. Помнил, как она закрыла глаза, как трепетали её ресницы, как она дрожала; помнил её лёгкое короткое дыхание, когда самыми кончиками пальцев он дотрагивался до её абрикосовой кожи, вишнёвых губ, шёлковых ресниц, льняных волос, ореховых ноготков, ниточек тонких шрамов… один, едва заметной чёрточкой пересекал левую бровь (последствия тренировки в спортзале с бамбуковыми палками), другой тянулся по гладкому боку правого бедра, две маленьких круглых бляшки, похожие на заклёпки, едва видимые только очень внимательному зрителю – от резиновых пуль, которыми их потчевали тренеры, обучая уклонению от них; бледноватые линии в жаркую погоду были видны на нижней челюсти и сбоку шеи, там, где лоскуты этой нежной кожи сшили хирурги после её встречи с первым хищником. Он помнил каждую морщинку на её высоком лбу, в уголках огромных, как колодцы, глаз; её губы, приоткрытые в таком сладком, нежном, чувственном, болезненном стоне; натянутую мышцу сбоку молочной шеи, в которую он, спустя секунду, погрузил клыки, вскрывая эту тонкую, натянутую, как вишнёвая кожица, плоть, открывая поток пряной, горячей крови, которая хлестала из неё потоком, и ему приходилось прилагать немало усилий, чтобы заживить рану. Она лилась в него рекой, чаще даже больше, чем нужно. Здесь и речи не шло о грехе: энергия, эмоции, страсть. В этой женщине всего было слишком много. Каждый раз она реагировала, как в первый, она не просто делилась энергией, а выплёскивала в него саму свою жизнь. Она была доверчива, стеснительна, порой, до анекдота. Но в те короткие секунды, когда она открывала влажные чёрные глаза, он чувствовал, как она ловит каждое его микровыражение, двигаясь, пытаясь поймать пик его наслаждения, чтобы запомнить ритм и плавность. За какие-то мгновения она погружалась в него, копала до оголённых нервов. Не для того, чтобы причинить потом боль, как многие другие женщины, а чтобы угодить, проникнуть в самые дальние уголки его души, и в своём деле продвинулась так глубоко, что он чувствовал её натянутые нервы, словно припаянные к его. Впервые в своей жизни командовал не он. Он подчинялся. Но Калиго этого не знала. Она была искренна и доверчива, она стеснялась обнажённого плеча, стоя по колено в крови, она не хотела секса: она взглядом спрашивала, хочет ли его он. Это вселило в него парадоксальную, твёрдую уверенность в том, что она привязана к нему больше, чем он к ней. И он повёл себя, как последний кретин.

- Так, что ты хочешь от Калиго? – спросил он.

- Вернуть должок. И столкнуть вас лбами, - Брайан горделиво вскинул голову. – Посмотрим, кого она выберет.

- Ты всерьёз? – Виктор склонил голову.

- Я всегда был мягок. Это её не прельщало. Стоит попробовать стать невыносимым ублюдком… под стать моему создателю.

Вик смерил его взглядом.

- В ней всё же есть доля мазохизма… к тому же она так передо мной виновата, - улыбнулся Брайан.

Придушить бы его. Взять и…!

Виктор опустил глаза и бросил:

- Свободен.

Придушить… придушить легко. А что скажет Калиго? Что он мог сделать? Да она уже извела его вопросом «Как там Брай?», ему казалось, если он услышит его имя из её уст ещё хоть раз, то наестся битого стекла. Что прикажете предпринять? Отправить его к чёрту на кулички не удастся: девчонка сбежит за ним хоть в ад. Убить? Ещё лучше. Гильдия уже попыталась убить мистера Косби, и чем это кончилось? Запретить ему под страхом смерти приближаться к ней? Мальчишка не глуп – он сам понимает, что Вик не сможет этого по причине, указанной выше. Запретить ей? Ей? И чем мотивировать? Тем, что бросит её? И кого он этим накажет? Беда в том, что она-то уже знакома с потерей и проживёт без него, а вот он без неё – вряд ли.

Брайан схватился за горло, жадно хватая ртом воздух.

- Ты свободен. Это значит, что я не могу ни контролировать тебя, ни читать твои мысли. Надеюсь, ты окажешь мне ответную любезность и будешь как можно реже попадаться мне на глаза. И самое важное.

Виктор обогнул стол и подошёл к нему.

- Не вздумай даже коснуться её против её воли. Если Калиго пожалуется мне один единственный раз, - он сделал паузу. – Я убью тебя. Одна жалоба, Косби. Ясно?

- Более чем.

Виктор поджал губы и протянул сопернику руку. Брайан пожал её в первый и в последний раз.

- Вас совсем не тревожит этот спор? – прищурился он.

- Я уверен в ней.


Вик очнулся. Из кулака медленно сочилась и капала тягучая струйка крови. Он разжал пальцы и вытащил из ладони шпильку от покрасневшей заколки. Четырёхлистник. Мистический цветок, гарантированно приносящий удачу. Калиго носила её очень часто. Ему к месту вспомнился старый анекдот: «Пропала собака. Левое ухо порвано. Хвост сломан. Хромает на две лапы. Один глаз выбит. Отзывается на кличку Счастливчик». Вик поднял глаза к дыре в стене, осмотрел расцарапанные обои. Он поднялся - впервые это движение далось ему так тяжело – и медленно прошёл в ванную. Зеркало висело криво, явно работа Сэма или Эша, что говорило о его явственной новизне. Ему не нужно было даже задумываться, чтобы догадаться, что случилось с прошлым. Рука на автомате потянулась к крану, а мысли были заняты совершенно другим. Он долго и тщательно мыл заколку, исподлобья изучая своё отражение. В той же задумчивости он вернулся в комнату и аккуратно положил заколку обратно в ящик. Внезапно его прострелило, то ли видение, то ли причудливая игра воображения, но он увидел воочию эту девочку с её вечной нестриженной чёлкой, закрывающей крылом половину лица, сидящую в углу рядом с тумбочкой, невидящими, слепыми, растерянными глазами осматривающую комнату, будто оказалась там впервые; увидел, как крупные слёзы катятся из этих неморгающих глаз; чувствовал её голод и отчаяние; услышал слова, старые, трёхдневной давности: «Вик, как не вовремя ты уехал…». Эти слова эхом отразились от стен, тёплым дыханием коснулись его души и безжалостно унеслись холодным свирепым ветром, которого в комнате попросту существовать не могло.

Виктор ослаб и опустился снова на краешек кровати, как глубокий старик. Это были не единственные слова, которые он слышал здесь. Воздух словно сгустился вокруг него, воздух, впитавший мысли, о точности которых можно было спорить, но их смысл проникал в него. Он готов был поклясться, что они звучали мелодией её голоса.

«Я больше не могу. Брайан… Господи… Боже, прости. Брат мой… моя любимая душа… мой любимый, что же ты наделал… что же ты сделал со мной? Как больно… как жарко… так жарко бывает только в аду, но я жива, я жива, Господи, прости меня, умоляю, вопреки воле твоей, я жива, жива… за что? За что, Господи… Сэм, помоги… Сэм, прости меня… Соня, прости… я так виновата… я должна была защитить… должна была… Соня, милая… Ким… я забрала его… я должна была… не было выхода… Вик… Вик, прошу, приезжай… Вик, я так виновата… Вик… Вик, я… Я так… мне так страшно… Вик, судьба моя… я умру без тебя… Вик… я… я…

… люблю…»

Он распахнул глаза, озираясь по сторонам, пытаясь расслышать последние обрывки фраз, но усомнился, решив, что принимает желаемое за действительное.

Виктор почувствовал, как горячая слеза обожгла щёку. Он быстро вытер её и уставился на красноватый развод на ладони. В последний раз он плакал, когда умерла его мама, Даниэль. Он до сих пор помнил, как уткнулся лицом в её белоснежную юбку на прощании, оставив на ткани красные мохнатые пятна. Его никто не одёрнул, никто ни в чём не обвинил, но он решил тогда, что испортил её последний наряд, кружевной, чистый и безупречный был запятнан кровавыми слезами. Он помнил, как пристально смотрели на него родственники и друзья. Так, что он попятился к отцу, но тот был слишком убит горем. Дедушка поймал его за плечо и прижал к себе, достав из кармана платок, и вытер внуку лицо, но густые чёрные ресницы всё равно слиплись от клейкой крови горячих слёз, и избавиться от них он смог лишь умывшись. С тех пор Виктор не плакал. До этого дня…

Вик поймал ладонью вторую слезу и изумлённо шмыгнул носом. Руки выглядели так же, как и до того, как он отмыл заколку, подаренную ей этим мальчишкой, с такой любовью и теплом сделанной собственными руками специально для неё.

- Ублюдок… - сдавленно прошептал Вик. – Какой же я ублюдок…

Он оставил попытки сдерживаться и спрятал лицо в ладонях.

Где она? Что с ней сейчас? Как она, должно быть, напугана, потеряна, убита, обижена… Каково ей сейчас?


- О, Господи! Как хорошо! Только не останавливайся! М-м-м… Андрей, ты чудо…

- Гм, Хантер, я всё понимаю, но имей совесть. Я же не железный.

Я прикусила кожу на запястье и закрыла глаза. И правда, ведь некоторые помещения здесь прослушиваются. С другой стороны, женщины у него здесь обитали стаями, и Андрея это ничуть не смущало.

Когда я вышла из ванной, напялив на себя его халат, который вздыбился на поясе гармошкой, Новиков маялся, расхаживая по квартире, глотая бесчеловечно крепкий кофе. Я предлагала ему поспать: меня развлекать не нужно, да и присматривать тоже. В ответ он буркнул что-то по звериному и от души зевнул, встряхнувшись. Потом замер, словно бы к чему-то прислушивался, произнёс глубокомысленное «Надо червяка заморить», и потащил меня на кухню, где извлёк из холодильника пластиковые контейнеры с грудинкой, салатом из редиса и пюре. На мой вопрос, где он умудрился на нашем острове раздобыть малосольные огурцы, он отмахнулся и сказал:

- Покупаешь кило свежих, помельче, бросаешь в пакет, две столовые ложки соли, кладёшь укроп и чеснок, хорошенько встряхиваешь и на ночь ставишь в холодильник. Делов-то.

Побросав еду в «топку», Андрей сразу повеселел, быстро уговорил банку ледяного тёмного пива и смерил меня оценивающим взглядом. Я похрустела огурцом и вопросительно вскинула брови.

- Ты когда в последний раз была у массажиста?

Я задумалась. Массаж мне последние полгода делал Вик, но этот массаж лечебным никак нельзя было назвать.

- Отлично, - правильно расценил моё молчание Андрей, хлопнул в ладоши, и снова меня куда-то потащил. Я напоминала себе тряпичную куклу, которую за ручку мотыляет за собой какой-нибудь активный ребёнок.

Оказалось, что в одной из комнат был оборудован своего рода массажный кабинет: ничего лишнего, только специальный топчан, стопка полотенец, магнитофон и несколько бутылок с маслом.

- Ко мне приходит мистер Тозиер три раза в неделю. У него руки просто золотые. А я без массажа в шахматного конька превращусь.

Не слушая моих возражений, он бесцеремонно уложил меня на топчан и содрал со спины халат. Я взвизгнула и расхохоталась, настолько эта ситуация показалась мне комичной. Андрей шикнул на меня и положил руки мне на спину.

- Так, расслабилась… не заржала, я сказал, а расслабилась. Угу, теперь плечи… чувствуешь мои руки? Куда я веду? Так, по прямым мышцам к пояснице… вот вслед за ними расслабь всё… отпусти… ты ни с кем не воюешь, тебе никто не угрожает… моя ладонь сейчас у тебя на третьем межреберье… я чувствую твоё сердце… колотится, как взбешённый метроном. Вдохни глубоко… выдохни… вдохни… задержи дыхание… выдохни… та-ак, уже лучше. Продолжай, я руки разогрею.

Я прикрыла глаза и задышала как можно ровнее. Мысли потекли ровно, перешли с поверхности на глубину. Я никогда не занималась медитацией, но нас учили расслабляться, нас заставляли это делать чуть ли не по приказу, поскольку у любого стресса есть локализация. Тело в состоянии постоянного стресса, как мышечного, так и психологического, быстро ломается, а тренировать охотника дорого. Поэтому я умела расслабляться почти по щелчку пальцами, и к тому моменту, когда я почувствовала у себя на лопатках его горячие ладони, я почти дремала. От удовольствия у меня кружилась голова. Я была похожа на котёнка, млеющего под чьей-то ласковой рукой. Даже не думала, что у меня так всё затекло. В конце концов молчать просто не осталось сил. Его руки словно проникали мне под кожу, массируя совершенно голые мышцы.

- Так, ты говоришь, в гнездо провалилась? – негромко спросил он, отодвинув мой халат и занявшись ногами.

- Да… самой не верится… - шепнула я.

- Мне поверить ещё труднее, - молвил он.

- Чего так?

- Ну, ты только посмотри на это, - он снова вернулся к спине и тщательно ощупал каждый сантиметр. – Это же даже не мышечный корсет… это доспехи! Я могу прощупать мельчайшую расслабленную мышцу, но стоит тебе чуть-чуть напрячься, и я вообще не могу пробиться… вообразить страшно, с какой математической точностью ты двигаешься, поэтому тяжело представить, что ты так просто провалилась в гнездо… я такой плотности тканей в жизни не видел! Слушай, можно эксперимент провести?

- На здоровье, - пожала я плечом в полудрёме.

Андрей отошёл от меня, пошерудил где-то неподалёку, потом его шаги снова приблизились.

- Напряги спину, пожалуйста… ага… когда станет больно – скажи, ладно?

- Угу…

Больно? Ты вообще слышала, что он сказал? Аллё-ё!

Я ощутила жёсткий толчок под рёбра, словно меня с усилием пытались чем-то проткнуть. Давление было очень сильным, но совсем не болезненным.

- Не больно?

- Нет, - я нахмурилась, начиная выплывать из зыбкого расслабления: тело снова налилось свинцом.

Давление прекратилось и тут же что-то тупо впилось в бедро, на этот раз гораздо сильнее. Андрей возился позади и отдувался от напряжения.

- Что ты…? – я сонно приподняла голову.

Что-то сломалось и с металлическим звяканьем скатилось на пол. Я быстро повернулась. Андрей пристально смотрел на какую-то железяку.

- Новиков! – разбудила его я, требуя объяснений.

Андрей вздрогнул.

- Это штык-нож, - охотно сказал он. – Не заточенный. И я его сломал. О твоё бедро. Охренеть, Хантер. Ох-ре-неть. Рейнальдс? Он, да?

Я облизнула губы. Меня так разморило, что вопрос, на который в иную минуту я бы непринуждённо соврала, поставил меня в тупик. Моё молчание и выражение лица его озадачили. В ту же секунду зазвонил телефон. Меня продрало до костей, словно бы я уже знала, кто и зачем звонил, и, почему-то, это привело меня в ужас. Сохранить хладнокровие мне удалось лишь до тех пор, пока Андрей, извинившись, не вышел из комнаты. Вслед за ним я подскочила, быстро натягивая халат. Сердце стучало, как после укола адреналина. Сквозь его тугой стук по барабанным перепонкам я слышала ровный голос Новикова, отвечавшего далёкому собеседнику. Сначала бодрый, бравый, как у солдата, которому дали выходной, потом настороженный, после чего последовало долгое молчание, и снова голос. Сердитые, короткие фразы. Я быстро затянула пояс халата, чуть не перерезав себя им пополам, и спрыгнула на пол. Андрей договорил. Я услышала писк кнопки отбоя, его медленные, задумчивые шаги, то удалявшиеся, то приближавшиеся к двери.

Успокойся. Не нужно паники.

Я не могу… я не знаю, почему…

Это нормально. Это пройдёт. Ты чувствуешь опасность, твоё тело начинает заводиться, разогреваться, как электрическая плита, брать разгон для защиты.

Я наврежу ему?!

Скорее всего… нет.

Скорее всего?!

Будешь паниковать – вырастут клыки. Вырастут клыки – придётся объясняться.

Нет, ты не посланник. Ты – капитан Очевидность, мать твою!

Андрей вошёл в комнату медленно и грозно, как туча без штормового предупреждения. Лицо его было бледным, в глазах закипала ярость, и я была в эпицентре скорого взрыва.

- Я… я хочу спросить, Хантер, - он подбросил телефон на ладони, выглядя отрешённым. – Что у тебя с головой?

Я сглотнула. По спине пробежал холодок.

- Я спрашиваю, что у тебя с головой? – он посмотрел мне в глаза. – Их… их же хоронить в отрытых гробах нельзя… их опознать нельзя… зато сучка Хекс и весь отряд Бишопа тебя опознал.

Он обогнул топчан и пошёл на меня.

- И мне не даёт покоя один вопрос. О чём ты, Хантер, думала, обратившись ко мне за помощью всего через несколько часов после этой мясорубки?

- Подожди, я объясню…

- Да. Объясни. Я очень хочу объяснений. Если ко мне нагрянут с обыском, ты планируешь под кроватью спрятаться? Или в окно сигануть с восьмого этажа?

Ему кажется это смешным, не находишь? Какое у него будет выражение лица, если ты так и сделаешь?

Заткнись!

- А, может, ты Гарри хренов Поттер? Смоешь себя в унитаз? – он обнял меня сзади за шею широкой ладонью, прислонив к стене. – Какого хрена, Хантер? Что я тебе сделал?

- У тебя чисто, - я облизнула губы, бормоча оправдания. – Я так понимаю, что в гостиной, спальне, ванной и здесь жучков нет, есть на кухне и в коридоре, поскольку там ты нарочно не называл меня по имени и не разговаривал ни о чём важном. Слежки за мной не было, я уверена в этом. Я не подставила бы тебя, Андрей. Никогда…

Он так навис надо мной, что я различила ледяные прожилки в его глазах.

- Ты хорошо меня расслышала, Хантер? – спросил он тоном психиатра. – Ты разорвала в мясо шестерых человек. Что с твоей головой?

А ведь, он прав… я теряю рассудок…

Да ла-адно.

- Андрей, это очень тяжело объяснить…

- Попытайся.

- Пожалуйста…

- В первую очередь, потрудись объяснить, что мешает мне запихнуть тебя в багажник и отдать на увеселение Крамму? Не потому даже, что поставила под угрозу мою жизнь, а потому, что ты на всю голову ебанутая!

- Прошу, не трогай меня…

- А то, что, Хантер? – зарычал он, сдавив локтем мою шею.


- Виктор, я могу с вами переговорить?

- Сколько раз просить, прекрати мне выкать, Соня.

Он поднялся с кровати и сунул руки в карманы брюк, радуясь, что только что умылся. Соня огляделась, решая, удобно ли говорить в таком месте. Виктор спокойно ждал.

- Это произошло, господин… Вик, - оговорилась она.

- Я знаю, - он кивнул. – Как она себя чувствует?

- Она…

Соня отвела глаза и поделилась с пустотой слабой, вымученной улыбкой.

- Она невероятно сильна. И это при том, что она ещё только входит во вкус и не знает даже половины своих возможностей. Её тело прекрасно переносит любые нагрузки… легко. Даже слишком легко. Она великолепна, я и не мечтала о таком, она…

Соня закусила губу, и её лицо исказила гримаса боли.

- Страдает, - жалобно сказала она, посмотрев Вику прямо в глаза. – Так страдает…

Виктор посмотрел на неё с ненавистью.

- Думаешь, оно стоит того? – Соня пошла ему навстречу. – Любые средства хороши? Что угодно ради великой цели? И пусть хоть весь мир потонет в крови, пусть в пламени самого ада горит и извивается самая прекрасная из душ, которую ты… во имя всего сущего, которую ты любишь без памяти, любишь так страстно, что жизнь без неё похожа на камень, тянущий тебя на дно болота, без воздуха, без проблеска света, без надежды! Пусть! Пусть её рвут в клочья! Пусть та, что спасла тебя от тлена, умрёт от боли! Главное, чтобы свершилось предначертанное…

- Снявши голову, Соня, - как можно саркастичнее усмехнулся Виктор. – Время вспять не повернёшь. Случилось то, что должно было. Как мне не жаль, но…

- Ни хрена тебе не жаль! – внезапно крикнула она.

Вик изумлённо посмотрел в загоревшиеся глаза.

- Ты искал её, как одержимый! Сколько тебе было отпущено? Два? Три года? Ты больше ни о чём не думал! Даже, когда Дороти Мэверик сказала, что эта женщина станет твоей судьбой, ты подумал не о Калиго! Не о её жизни! Ты зациклился на этом пророчестве, делал всё, чтобы просто его исполнить, несмотря ни на что!

- А ты нет? – он нырнул ей под чёлку, словно опытный сыщик. – Ты не этим ли жила последние годы? Ты не хотела этого? Не жаждала? Тебя колотило восторгом, как семилетнего ребёнка! Ты мечтала дожить до этого времени! Ты жила этой легендой, ты делала всё, чтобы быть похожей на легенду…

- Бред, Вик…

- Меня слушай! Я сейчас говорю, Корнелиа! – он прошёлся взад-вперёд. – Я воевал с тобой. Я не один бой с тобой прошёл. Я видел тебя в окопах, видел, как ты насаживала врага на штык-нож, видел, как ты жонглируешь гранатами. Не тебе обвинять меня в одержимости! Ты готова была встать на её место ещё в семьсот восьмом, когда истребили ещё шесть семей, и у нас начала гаснуть надежда!

- Остановись… ты сейчас ворошишь то, за что я испытываю стыд, Вик, - она зажмурилась.

- Не ты ли просила меня тебя укусить? М? – почти шёпотом спросил он. – Ты всегда была моим другом. Иной раз я, грешный, мечтал, чтобы ты была моей сестрой… но ты сейчас обвиняешь меня в том, в чём грешна сама и не единожды. Мы все немного спятили. Я не снимаю с себя ответственность. Но и ты не снимай.

Соня смотрела в пол. Ей впервые не хотелось ни хохмить, ни саркастически фыркнуть. Вик вздохнул. Его взгляд смягчился.

- Ты нужна мне, - тихо сказал он. – Ты сейчас нужна мне как никогда.

На её лице расцвела улыбка, но внезапно растворилась в беспамятстве. Вик подхватил её на руки.


- Андрей, я прошу…

Меня не терзало удушье, словно трахея превратилась в эластичную трубку, которую невозможно было сдавить, но паника всё нарастала. Мне казалось, я вот-вот натворю что-то страшное, и Андрей, будучи человеком проницательным, тоже что-то подобное почувствовал.

Он нахмурился и внезапно раздвинул пальцами мои губы. Глаза его расширились, лицо посуровело.

- Извини, Хантер.

О, я знала. Я знала, за что он извиняется. Что ж, ему, видимо, пришлось.

- Чёрт, извини, ей богу, - повторил он, размахнулся и чётко попал мне локтем в челюсть. Я могла бы воспрепятствовать, но, друзья мои и судьи, я его понимала…


«Я не хочу дожить до сверхпреклонных лет, чтоб видеть ночь чернее всех ночей. И тучу, что накроет белый свет. И чудище из мириад очей…»

Вот. Я снова здесь. Здесь, где тьма имеет имя, плотность, форму и даже запах. Это был мой собственный подсознательный мир путаных коридоров, искривлённых стен, гулкого эха воспоминаний. Коридоров, в которых я никогда бы не заблудилась. За свою короткую жизнь я частенько теряла сознание. Меня вырубали на тренировках, я теряла сознание в карцере, пролежала в беспамятстве более суток после расправы хищника… после встречи с Виком, когда моя жизнь покатилась по рельсам американских горок, Коридоры разворачивались передо мной с головокружительной частотой. Здесь я встречалась с умершими… которым было, что мне сказать. С охотниками, сгинувшими на улицах Нейвери, обращёнными, павшими от моей руки, здесь разрубленные мною хищники набредали на меня из-за угла, досадливо ворчали и трусили прочь. Я искала здесь родителей. Мне порой казалось, я слышу их голоса за поворотом, и я бежала, огибая стены, звала, замирала, прислушиваясь… но ни разу не находила их. Это было несправедливо. Я находила тех, кто совершенно меня не тревожил. Однажды я наткнулась на Дюпре. Всего однажды он явился мне, поскольку не мог успокоиться. Мы долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова, потом я протянула ему руку. Он пожал её, облегчённо вздохнул и пошёл прочь. Больше я его не видела. Бог с ним: пришёл, ушёл, моя совесть чиста, но мне было обидно до слёз, что я встретилась с ним, а не с папой и мамой. Не видела я и Брайана. Как ни искала, как ни звала, он не являлся мне. Возможно, что я и так отпустила ему грехи, но я чувствовала, что, пожелав, он мог бы навестить меня. Видимо, он не желал…

Встречались мне здесь и иные люди. Живые. Не обращая на меня ровно никакого внимания, они скитались по Коридору, будто пытаясь что-то или кого-то отыскать. Я ни с кем не разговаривала об этом, а потому могла рассчитывать лишь на собственные догадки, но по поводу этих странников догадок у меня не было. Я не могла с ними заговорить, как ни пыталась: они не слышали меня, а просто проходили мимо. Нигде мне не было так спокойно, как здесь. Всякий раз я мечтала остаться, не возвращаться в холодную болезненную реальность, где надо чувствовать, реагировать, оценивать, принимать решения…

Но не в этот раз. В этот раз кто-то преследовал меня, как добычу. Лихой демонический ветер гнал меня по Коридорам, выветрив оттуда всякое присутствие как духов, так и странников. Впервые здесь было так пусто, так холодно и страшно. Я не чувствовала опасности: это был страх перемен. О, я знала, кто гнался за мной. Я знала, чего он от меня хотел, и потому я летела прочь, врезаясь в стены, моля Бога, чтобы он меня не догнал. Он… она… оно? Откуда мне было знать? Я была уверена лишь в одном – это существо мечтало обладать мной, изменить меня, вывернуть меня наизнанку… превратить в ту, которой так испугалась Мэйбл, в ту, что скальпировала охотников, ту, что упала с крыши высотного дома и пробила своим телом асфальт, как стенобитное орудие.

Какая-то нечистая сила хлестнула меня волосами по лицу. Я вылетела из-за угла. Последний шаг крупными мурашками отдался в затылке. Ветер стих. На чёрном блестящем полу перебирала голыми пальчиками ног маленькая девочка лет десяти. Чёрные волосы струились до пояса, колокольчик белой ночной рубашки был прям и недвижим, словно накрахмален. На бледном личике чуть улыбался красный бантик губ. Она подняла на меня тёмные глаза, как камушки золотого песка. Внутри у меня всё оборвалось. Я застыла, даже забыв о сбивчивом дыхании после долгого бега, забыв об усталости (хотя здесь всё было иллюзорно, усталость всё же присутствовала). Меня парализовало страхом. Казалось, сзади меня подпёрла монолитная стена, не позволяющая развернуться и бежать прочь… бежать, бежать… вся моя жизнь сплошной бег. Я уже не умею ходить… Боже, будет ли этому конец?

- Привет! – девочка махнула мне рукой, качнувшись на пяточках.

Я вздрогнула. Нас разделяло всего два метра. Если бы она шагнула ко мне, я бы, наверное, заорала так, что лопнули бы связки.

- Да ладно, - улыбнулась она и подмигнула мне, совсем как взрослая. Кого-то она мне напоминала… даже двух человек… но это было слишком парадоксально.

- Хватит, - одними губами сказала я.

Девочка с любопытством склонила голову.

- Мне всё это надоело, - я вновь обрела голос. Рука конвульсивно сжалась в кулак.

- Ты принимаешь всё слишком близко к сердцу, - она серьёзно посмотрела на меня.

- Да ну? – я задрожала от негодования.

- Я понимаю. И не виню. Ты слишком много пережила. Тебя слишком долго и методично убивали. Сначала Гильдия… потом Вик… потом Брайан… я явилась, потому, что хочу спросить, как долго ты ещё будешь позволять это?

- Я не понимаю…

- Хм, - хихикнула она грустно и повела глазками в сторону. – Ты убийца. Ты, не задумываясь, заносишь меч на охоте. Ты разбила голову Дюпре, как тыкву, когда он покусился на жизнь твоего друга. Ты не просто цепной пёс, каких воспитывает Шнайдер, тебе мало сказать «фас». Ты мыслишь, ты переживаешь, ты чувствуешь. Ты можешь отличить зло от добра, в отличие от многих смертных. И ты так парадоксально себя ведёшь. Ты жмёшь на курок во имя истины и справедливости, во имя мести, ради себя или кого-то иного, во имя безопасности. Ты убьёшь любого, кто косо на тебя посмотрит… но терпишь невыносимую жестокость от близких людей. Они считают, что так будет лучше. Они говорят тебе: «Так должно быть. Я исполняю волю фатума. Прости, я должен». Ты получаешь пытку, а после смехотворные извинения. Представь себе насильника, измывающегося над беззащитной девочкой, который, завершив надругательство, говорит: «Ну, извини. Я не мог иначе». Ты же мудрая женщина, Калиго. Почему у тебя нет к себе оправданной жалости?

«Я не встречал в природе жалости к себе…»

- Та часть тебя, - она снова посмотрела мне в душу. – Та, что разумна. Та, которой чужда всепоглощающая любовь иной, чувственной половины. Она в ярости, Тёмная. Она требует справедливости…

«Любая птаха, та, что с ветки упадёт, закоченев от стужи…»

- Время пришло, Калиго Мемнон…

- Что? Моя фамилия Хантер… - я едва шевелила губами от изумления.

- Ты слишком многого о себе не знаешь. Впрочем, ты ведь только в начале пути. Я не мучить тебя пришла. Я… я во благо…

- Кто ты, чёрт возьми?

- Разве ты сама не знаешь? – у неё затряслась нижняя губка. – Разве ты не знаешь?

Она часто завздыхала, опустила личико и закрыла глаза ладошками. Её слова звучали с такой обидой, таким обвинением. Моё сердце пропустило удар. Наверное, это нормально для женщины, которая видит плачущего ребёнка. На какое-то время Коридор словно бы отпустил нас, превратился в некое вполне реальное, обычное место без привкуса мистики. Я забыла, что это не ребёнок, не маленькая девочка, забыла о парализующем ужасе, который исходил от неё. Я встала на колени и осторожно взяла её запястья, пытаясь заглянуть в лицо, но ладошки были очень плотно прижаты к глазам.

- Ну, что такое? – неуклюже промямлила я. – Прости… я не знаю… я не знаю. Скажи мне, кто ты?

Я слегка потянула её, хнычущую, за руки. Я не ожидала, что она подчиниться мне, но ладони со странной лёгкостью открылись, как белые лепесточки… и то, что я увидела за ними, заставило меня сесть на пол и отползти. Белки вокруг черешен радужек были пурпурно-красными, на ресницах паутинкой натянулись ниточки клейкой крови, густые красные дорожки слёз огибали белые щёки. Кровь закапала с подбородка на ночную рубашку.

- Я – Страдание.

Её голос прозвучал, как гром. По ушам ударил звон тяжеленного колокола. Он наполнил Коридоры, как похоронный звон. Я начала задыхаться. Воздух поступал в лёгкие малюсенькими глотками, потом горло сжималось со звуком сломанного велосипедного насоса, не пуская в лёгкие кислород. Мышцы шеи натянулись, как канаты. Я упала на локти, пытаясь не уронить назад голову, чтобы видеть её.

- А ты – Сосуд, - всхлипнула она.

Мне казалось, у меня лопается голова. Череп трещал, как арбузная корка: этот тяжёлый гулкий звон раскалывал её на части. Её тоненький голосок звучал не снаружи, а внутри меня, иначе я бы попросту его не услышала.

Она сделала шаг ко мне.

Нет, нет, нет, нет, умоляю, не надо, я умру от страха, не подходи ко мне…

- У тебя есть Сила. Только ты сможешь справиться со мной. Мне так тяжело, - она плакала и упрямо шла на меня, а я не могла даже двинуться.

- Я требую отмщения. Я невольно обжигаю даже невинных. Мне нужен дом. Ты сможешь отомстить. Ты выдержишь. Пожалуйста… у нас нет выбора…

Она склонилась ко мне, словно кланялась, но вместо этого опустилась на колени и поползла по мне, как ящерка. Я почувствовала, как коленки впились мне в бёдра, как перепачканные кровью руки хватали меня за одежду. Она ползла на меня, словно хотела поглотить, вобрать в себя всё моё тело, несмотря на его величину. Я задохнулась…

- Пожалуйста, не сопротивляйся… поверь мне… я хочу помочь… я помогу, а ты поможешь мне…

Она обняла меня за шею. Я живо представила, как маленькие пальцы впиваются мне в горло и душат, пока перед глазами не воцарится мрак… но она всего лишь обняла. Спрятала лицо у мня на плече и успокоилась. Вопреки всякой логике, я обняла её дрожащими руками. Воздух с лёгкостью влетел в грудь. Спокойствие наполнило меня, как лёгкий, невесомый газ. Я закрыла глаза. Мы свернулись клубком на полу, ставшему мягче речного песка. Звон стих… нас поглотили покой и тишина, как Мастера и Маргариту. Я прижала к себе тёплое тело, маленькие косточки, хрустящую свежестью ночную рубашку… и улыбнулась. Мне казалось, что, когда-то с мясом вырванный кусок, вернулся на место, и рана затянулась стремительнее, чем та, от пули. Мне ещё никогда не было так спокойно. Я ощущала… мир. Мир с самой собой, мир со Вселенной. Я чувствовала Космос. Нечто настолько грандиозное, что может уничтожить меня одной мыслью… но это не его цель. Его цель покровительствовать мне, и всякому, кто проявит к нему уважение, всякому, кого Он сочтёт достойным. Я обнимала её, как дочь, как самое любимое и уютное на свете существо… пока не поняла, что руки сжимают лишь мой же собственный живот. Я поморгала, вскочила, озираясь, ища её… но не испытала чувства потери или испуга. Как будто она всё ещё была со мной… нет… она