Философские основы мировоззрения

тельность химических свойств атомов и движения электронов внутри них), биологию (физико-химические процессы в орга­низме и его целостная деятельность), культуру общества и пси­хологию (индивидуальная свобода и общественное равенство, свобода воли и объективная детерминация поведения) и т. д.

Дополнительность стала одной из категориальных харак­теристик современной картины мира: полная картина любого явления включает в себя разные, вплоть до взаимоисключаю­щих, описания, поскольку любое явление существует на пере­сечении различных взаимодействий, порождающих у него раз­личные свойства. Дополнительность, таким образом, есть пре­дельный случай многомерности.

Стало быть, существование не сводится к тому, что проявля­ется «здесь и теперь» или в определенном типе ситуаций. Для прогноза иных возможных проявлений требуется знать «дрем­лющие» в недрах предмета и различных ситуаций взаимодей­ствия предпосылки этих других, проявлений. Внутренняя сто­рона существования, возможности, не реализующиеся в стан­дартных ситуциях, почти неуловимые, но играющие немалую роль в целостной жизни явлений, находят выражение в понятии виртуальности.<sup>28

28</sup>Понятие «виртуальности» также родилось в квантовой механике для обозначения частиц, имеющих малую длительность существования и спе­цифичных тем, что для них не выполняется обычное соотношение между энергией, импульсом и массой. Эти частицы не могут быть обнаружены классическими приборами. Задача философа в том, чтобы увидеть ана­логичные эффекты в других областях действительности и осознать их ка­тегориальный характер. Бор, распространяя принцип дополнительности за пределы конкретной физической ситуации, вел уже стихийную фило­софскую работу.


Элементы неоднозначности раскрываются не только в харак­тере существования явлений, но и в их взаимодействии и раз­витии. Представления о последних приобретают вероятност­ный характер. В любой промежуток времени между исходными условиями А и следствием Б так или иначе может войти беско­нечность, в различной форме и сочетаниях могут проявиться те или иные возможности многомерного мира. И поэтому за­висимость между А и Б не является абсолютно однозначной; вероятность тех или иных изменений в процессе ее реализации и выступает как мера проявляющихся во взаимодействии воз­можностей.

Вероятностный взгляд нелегко утверждался даже в естество­знании. В 20-е годы XX столетия А. Эйнштейн в полемике с Н- Бором, отстаивавшим вероятностный подход в физике, го­ворил: «Бог не играет в кости». Еще сложнее признать необ­ходимость вероятностного подхода к социальным процессам (в обществе «развитого социализма», например, все было просто: давалось взятое с потолка задание, требовалось отрапортовать о его выполнении; вероятностность, однако, властно врывалась в процесс «выбивания» всего того, что требовалось хотя бы для минимального правдоподобия результатов). Ведь за при­знанием вероятностного характера обусловленности предпола­гается следующий шаг: в вероятностном мире нельзя обеспе­чить успех одними внешними инструкциями — надо допустить инициативу, идущую изнутри (а как ее «учитывать и контро­лировать»?). Вероятностный мир все более становится неподрасчетным.

В науке XX столетия появляется ряд новых областей, теорий и открытий, которые работают на усложнение и коренное из­менение исходной индустриальной картины мира. К их числу относятся открытие принципиальной невозможности полной формализации знания, отказ от поисков «конечных кирпи­чиков» мироздания, появление кибернетики, развитие пред­ставлений о полевых формах существования и становление синергетики.

В 1931 г. австрийский математик К. Гедель доказал две тео­ремы— о неполноте и непротиворечивости, согласно которым формальная система, если она не противоречива, то она не полна, т. е. содержит истинные утверждения, формулируемые в ее исходных понятиях, и одновременно не доказуемые и не опро­вержимые в этой системе; непротиворечивость системы, далее, не может быть доказана в метаязыке, допускающем выражение средствами данной системы. Иными словами, как бы далеко мы не продвинулись в формализации системы знаний (важность са­мой этой задачи сомнению не подвергается), все равно, остается некий «нерастворимый остаток», без которого системы нет, но который не может быть выражен и упорядочен средствами этой системы. Неуправляемый, неподрасчетный остаток!

Но и сами явления действительности оказались не своди­мыми, не редуцируемыми к каким-то элементарным единицам. Возможность сведения (декомпозиции) целого к множеству эле­ментарных единиц—одно из самых глубинных убеждений куль-

туры Запада (еще со времен атомистической гипотезы Демо­крита). Открытие элементарных частиц не поколебало этой убежденности: мир по-прежнему представлялся в виде иерар­хии «матрешек», где какие-то самые маленькие «матрешки» должны были объяснить природу всей иерархии. В XX в. этот взгляд был атакован с двух сторон. Квантовая механика пока­зала, что «матрешечная» аналогия ложна: электроны не есть атомы в миниатюре, как и атомы не являются миниатюрными солнечными системами; микромир живет по совершенно иным — «странным» — законам, чем привычный нам макромир.

Вместе с тем еще в 1901 г. была введена постоянная Планка (коэффициент пропорциональности между величиной элемен­тарной порции энергии излучения и его частотой). Элемен­тарная порция энергии при излучении оказалась минималь­ной, конечной и далее неделимой величиной действия в при­роде и получила название «квант действия». Таким образом, предел делимости, разбиение системы на множество элементов был достигнут не относительно самих частиц, но их действия. Квант действия — неделимая целостность, от которой зависит жизнь отдельных частиц, и, стало быть, последние не являются абсолютно самостоятельными. За атоматизированным миром стоит более фундаментальная целостность, за разбиением на элементы — некая непрерывная континуальная величина. Ана­лизируя мировоззренческо-методологическое значение кванта действия, И. 3. Цехмистро полагает, что необходимо принять «взаимную дополнительность в описании физической реально­сти абстракций множества и единого (единого как выражения конечной неразложимости реальности на множества)».²⁹

К аналогичным выводам подошли и некоторые исследователи человеческого сознания. Там тоже долгое время искали первич­ные «атомы смысла», пытались представить целостность созна­ния как их упорядоченную совокупность. И точно так же на­толкнулись на то, что за дискретными единицами языка и мы­шления стоит принципиально не измеримое (неподрасчетное!) континтуальное смысловое содержание.³⁰

Существенно раздвинула горизонты наших представлений о мире кибернетика, которая ввела, наряду с классическими ве­ществом и энергией, новую фундаментальную характеристику мирового взаимодействия: информацию. Оказалось, что в процессе взаимодействия явления воздействуют друг на друга не только своим вещественным составом и энергией, но и высту­пают как сигналы.

²⁹Концепция целостности / коллектив авторов под руководством И. 3. Цехмистро. Харьков, 1987. С. 35.

³⁰См.: НалимовВ.В. 1) Вероятностная модель языка. М., 1979; 2) Не­прерывность против дискретности в языке и мышлении. Тбилиси, 1978; ЦехмистроИ.3.1) Поиски квантовой концепции физических оснований сознания. Харьков, 1986; 2) Концепция целостности. Харьков, 1987. Гл.6. Так, горшок с цветком, стоящий на подокон­нике, обладает определенными вещественно-энергетическими характеристиками, полезен, в частности, тем, что выделяет ки­слород и фитонциды, но он может иметь и сигнальное значение: нести информацию о том, что явка провалена, или служить сим­волом красоты и естественности. Ту же информацию можно пе­редать с помощью другого вещественно-энергетического пред­мета; суть дела в том, что явление выступает в качестве сигнала тогда, когда оно несет информацию. Когда, к примеру, живое существо, обладающее зрением, смотрит на какой-то предмет, в сетчатке глаза происходят биохимические реакции, т.е. пре­образование вещества и энергии. Но в то же время эти реакции есть сигнал, несущий информацию, допустим, о движениях хищ­ника или добычи. В чем же заключается эта информация? В со­ответствии структур сигнала и события, о котором сигнал пе­редает информацию. Цветок на окне соответствует факту про­вала явки, замещает собой этот факт. Биохимические реакции на сетчатке глаза соответствуют последовательности механи­ческих движений наблюдаемого предмета и электромагнитных волн, непосредственно вызывающих данные реакции. Физика и химия расскажут нам о вещественно-энергетической природе указанных структур (реакций, волн, движений). Кибернетику интересует такое соответствие между ними (или сигналами лю­бой другой природы), которое несет информацию, управля­ющую взаимодействием явлений. Генетический код (одно из крупнейших открытий XX в.) есть, к примеру, типично ин­формационное явление: признаки развивающегося живого орга­низма закодированы в чередовании оснований ДНК, т. е. соот­ветствуют определенной последовательности этих оснований. У природы, стало быть, тоже есть свой «алфавит», свой язык.

В результате кибернетической революции ведущим образом картины мира уже не смогла оставаться машина, перерабатыва­ющая вещество и энергию. Машина эта перерабатывает также и информацию. А это значит, что она не просто исполняет чью-то программу (Бога ли, человека), но является самопрограм мирующейся и самоуправляющейся. Вещи не просто дви­жутся, они говорят друг с другом. Мир снова предстает как текст,³¹ но уже не как книга Бога, но книга, которую пишет сам мир.

Итак, не просто управляемый объект, исполняющий проект демиурга-человека, но «говорящий» и самоуправляющий объ­ект. Объект ли? Снова вспоминая Тютчева, мы сможем теперь противостоять взгляду на природу как на «бездушный лик», уже опираясь на науку — на кибернетику: «в ней есть язык».

Вещественно-энергетические объекты до середины XX столе­тия рассматривались прежде всего как физические тела или — на идеализированном уровне — как материальные точки. В 1864 г. М. Фарадей вводит термин «физическое поле». Появле­ние соответствующих представлений было связано в физике с переходом от механической картины мира к теории электро­магнитного поля, разработанной Максвеллом. «. . . До Макс­велла,— отмечал А.Эйнштейн, — физическая реальность мыс­лилась в виде материальных точек... После Максвелла физи­ческая реальность мыслилась в виде непрерывных, не подда­ющихся объяснению полей.. .».³² XX век в этом направлении ознаменовался не только не прекращающимися попытками со­здания единой теории поля (которая бы объяснила из единого начала проявления известных современной физике основных че­тырех силовых полей: электромагнитного, гравитационного, сильных и слабых внутриядерных взаимодействий), но и прин­ципиальным расширением полевого подхода за пределы физики. Стали говорить не только о полях, образуемых физическими объектами, но также и биологическими процессами; эти поля оказались столь же значимыми для биологических и психиче­ских процессов, как физические поля для процессов физических.

Особую значимость приобрели попытки синтеза кибернети­ческого (информационного) и полевого подходов. Рассматривая мир как текст, несущий информацию, обладающий определен­ной семантикой, В. В. Налимов приходит к выводу: «...Физи­ческий мир и мир семантический — это две различных реально­сти, непосредственно связанные через геометрию Мира». Это положение является для него ключом к построению «сверхъ­единой» (т.е. не ограничивающейся четырьмя физическими полями) теории поля. В частности, гипотезы о существова­нии психического поля строятся на допущении информационно-энергетических полей. Одна из таких гипотез предполагает, что вокруг любых тел образуется их информационные двойники — квантовые голограммы, а душа представляет собой соединение этих лептонных


³²Эйнштейн А. Собр. научных трудов. В 4т. Т. 4. М., 1967. С. 138. ³³Налимов ВВ. Спонтанность сознания. С.83.двойников.³⁴ Биоэнергоинформатика все чаще привлекается для осмысления различных проявлении жизни.


Итак, мир многомерный, взаимодополнительный, вероятност­ный, информационно-энергетический. Что осталось от упро­щенной модели XIX столетия? Как управлять таким миром, как проектировать его, если на каждом шагу «подвохи» случайно­стей и внутренних тенденций к самоуправлению? Получилась как бы игра в «испорченный телефон»: непредвиденные «по­мехи» (так воспринималась собственная жизнь мира, неподрасчетная амбициозному человеку, возомнившему себя единствен­ным субъектом и абсолютным центром) искажали первоначаль­ные проекты до неузнаваемости. Провозглашали всеобщий мир — пришли к мировым войнам; хотели заставить природу служить во благо человека — пришли к экологической ката­строфе; мечтали сделать всех счастливыми — пришли к нарко­мании, немотивированным преступлениям и росту самоубийств. Средства (техника и бюрократические процедуры) стали гос­подами. Обещали сделать мир понятным, прозрачным для ра­зума— а он предстал мутным, нелогичным, абсурдным. Многие разочаровались вообще в возможностях разума — и/или на все махнули рукой (нигилисты), или стали в мутной воде рыбку ло­вить (прагматики).

Между тем оставался еще один шаг, чтобы дать возможность решительному повороту к более оптимистичному взгляду: этот «случайный, случайный, случайный мир» совсем не безнадежно утопает в бездне хаоса. И этот шаг был сделан синергетикой ³⁶

Оригинальную попытку истолкования реальности в таком — кибер­нетически-семантическом аспекте см.: Налимов В. В. Спонтанность со­знания. М., 1989.

³⁴См.: Лептонная концепция мироздания — синтез науки и рели­гии? //Наука и религия. 1992. №4-5.

³⁵Мы не входим сейчас в споры о научности и степени доказанно­сти подходов такого рода. Речь идет о тенденции и ее рациональных моментах.

Обратите внимание на название уже упоминавшейся работы И. Пригожина и И.Стенгерс (одной из основополагающих в этой области) — «Порядок из хаоса».


В чем суть этого направления? Классическая наука в основ! ном изучала системы, близкие к равновесным. Неустойчивость, неравновесность считалась скорее исключением из правила! Согласно второму началу термодинамики, мир (который понимался как мир, изученный физикой) все равно стремится к выравниванию температур, к хаотическому движению молекул, к деградации. Между тем биология осознала жизнь как «движе­ние против ветра», как антиэнтропийное движение. Во всем мире энтропия растет, а в живой природе и обществе уменьшается? Но эта героическая борьба за порядок в мире нарастающего хаоса в конечном счете обречена. Порядок и хаос были абсолютно противопоставлены друг другу. И вдруг порядок из. . . хаоса.

Синергетика изучает сильно неравновесные системы. В них самое слабое воздействие может иметь совершенно неожидан­ный результат. Казалось бы, флуктуации (спонтанные измене­ния) раскачивают устойчивость системы и любой толчок может лишь окончательно развалить ее. Но оказывается, что в резуль­тате может возникнуть совершенно новый порядок. Классический пример: растительное масло при нагревании сковороды! хаотически растекается по поверхности; но при переходе температур за определенный порог хаотическое движение вдруг образует правильные шестиугольные ячейки. Синергетическая теория показывает, что до определенного момента развитие си стемы может идти вполне детерминистским путем; но в точке бифуркации рождаются принципиально новые структуры (по­рядок из хаоса), которые рождаются именно «здесь и сейчас», спонтанно, изнутри данной ситуации, не будучи детерминиро­ваны предшествующим развитием (к анализу этого непростого вопроса мы, естественно, еще вернемся). После точки бифурка­ции развитие снова подчиняется детерминации. Примеры: ре­волюция в обществе, где новые структуры чаще всего не со­ответствуют мечтам теоретиков и проектам политиков (взгля­ните на то, что происходит вокруг нас и с нами); творческое озарение, инсайт, неожиданное «Эврика!»; смена парадигм в развитии науки: возникают новые «правила игры», по которым до новой точки бифуркации будут решаться научные «голово­ломки».³⁷ В хаосе таится не только гибель. В ней заложены и возможности самоорганизации.

Мир, таким образом, не просто управляет своими реакциями (это показала кибернетика); он способен к самоорганизации, причем спонтанной. Он открыт чуду: чуду антиэнтропийного творчества, чуду переплавки хаоса в гармонию, сгнившего ком­поста в чистейшие плоды. Эта мудрость известна давно. Теперь наука—блудный сын, вознамерившийся править миром, не счи­таясь с традициями отцов, — возвращается к ней на собственной основе.

Попробуем подвести итоги. Идеология индустриальной куль­туры представляла мир как хорошо управляемую замкнутую конечную систему, зная элементы и структуру которой, а также начальные условия ее изменения во времени, можно получить спроектированный результат. Крах этих надежд не должен нас обескураживать, ибо становящаяся картина мира рисует его со­вершенно иначе, и мы знаем (во всяком случае, можем знать), в чем мы ошибались. Мир предстает как открытая, спонтанно самоорганизующаяся целостность. Он (и любая его часть) от­крыты не только внешним влияниям, но и внутренним творче­ским изменениям. Конечное и дискретное дополняется в нем бесконечным и континуальным, и, стало быть, неподрасчетное и непредсказуемое в нем столь же законно, как подрасчетное и предсказуемое. Любой результат его жизнедеятельности в определенном отношении детерминирован, а в другом — нет, и поэтому в целом — вероятностен. Этот мир не просто передви­гает рычаги и производит — пожирает энергию — он говорит и проектирует себя сам.³⁸ Кроме элементов и структуры в нем есть некая неразложимая целостность, и именно во взаимодей­ствии с ней любая часть мира, изначально не будучи абсолютно изолированной, порождает свои эмерджентные (не сводимые к свойствам элементов состава и отношениям между ними) каче­ства.