В. Е. Грум-Гржимайло Из заявления об отставке, направленного в июне 1928 г начальнику Главметалла вснх в. И. Межлауку. Документ стал произведением Самиздата, привлек внимание эмигрантской прессы

Вид материала

Документы

Содержание Из протоколов допросов История Политического Красного креста Средства общества

Подобный материал:

• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 651.84kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 492.51kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 755.43kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 1257.71kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 1156.17kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 478.24kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 475.15kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 277.09kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 1380.49kb.
• Внимание!!! внимание!!! внимание!!!, 861.04kb.

Документы и материалы к главе 8

В. Е. Грум-Гржимайло

Из заявления об отставке, направленного в июне 1928 г. начальнику Главметалла ВСНХ В. И. Межлауку. Документ стал произведением Самиздата, привлек внимание эмигрантской прессы

Покорнейше прошу освободить меня от занимаемой должности председателя НТС ВСНХ черных металлов по нижеследующим мотивам:

...2) Идеология моя осталась прежней без изменений:

факт бесспорного перехода власти в какие-либо руки делает новое правительство законным. Вследствие этого на новое правительство ложится обязанность защиты инте­ресов русского народа среди других, а моя обязанность, как честного гражданина, помогать ему в этом.

3) Большевики объявили, что они делают опыт создать государство на коммунистической семье (так в тексте.—-ред.}.- После они изменили свою платформу и перешли на позицию государственного социализма и пригласили интеллигенцию с ними работать.

Я ни единой минуты не задумался принять это пред­ложение, хотя совершенно был убежден, что учение Кар­ла Маркса — отсталое учение, уже потерявшее всякую почву. Оно было создано в период развития мускульного труда и почти полного отсутствия технических знаний в промышленности. Теперь картина резко меняется, и я совершенно убежден, что через 50 лет никакого проле­тариата не будет: как труд рабов, необходимый в древние времена, заменился работой пара и гидравлической силы, так и труд пролетариата заменяется электричеством. Наш инженерный идеал, зарю которого мы уже видим в железопрокатных заводах Америки,— это завод без рабочих. Это даст людям такое обилие жизненных ресур­сов, что в классовой борьбе не будет смысла. Капитализм прекрасно справляется с задачей насаждения этой бу­дущей культуры: правительство САС Штатов уже сейчас в 12 раз богаче русского и во столько же раз обеспе­ченнее жизненными ресурсами. Из сказанного очевидна одиозность диктатуры мозолистых рук, но власть в России находится у большевиков. Это факт — и с ним надо мириться. Большевики хотят сделать опыт создания социалистической постройки государства. Он будет стоить очень дорого. Но татарское иго стоило еще до­роже; однако, только благодаря татарской школе, русские сделались государственной нацией. Временный упадок и ослабление нации с избытком покрывается вы­годами такой школы. Увлечение большевизмом сделает русскую нацию такой же сильной, как американцы. По­давление большевиками личной инициативы в торговле и промышленности, бюрократизация промышленности и всей жизни сделают русских — нацией инициативы, без­граничной свободы. Большевики излечат русских от национального порока беспечности и, как следствие,— расточительности. За это стоит заплатить. Вот почему приветствую этот опыт, как бы тяжелы ни были его по­следствия для современного поколения.

Но опыт надо вести честно до конца с обеих сторон. Только честная постановка опыта сделает его убедитель­ным и полезным. Это возлагает обязанность: а) работать не за страх, а за совесть; б) честно учитывать результаты своего опыта, иметь мужество видеть свои неудачи и не валить с больной головы на здоровую.

Но видим ли мы честную постановку в современных условиях? Нет! Нашлись продажные души, которые, вво­дя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут производить, находясь на службе большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег и только. Настоящее подлинное вредительство есть легенда, а имел место только шулерский прием. Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули шахтинское дело, сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышлен­ности, взяли под подозрение всю интеллигенцию, аресто­вали множество инженеров, возбуждают серию дел. По каким мотивам было так поступлено? Мотивов такого неспокойного отношения большевиков может быть два:

1. Большевики струсили измены и, действительно, по­теряли голову и начали делать глупости, но я решитель­ным образом отвергаю эту версию.

2. Первое и несомненное поражение на промышленном фронте, испытанное большевиками, не признается ими, как поражение принятой ими системы управления про­мышленностью. Для этого у них не хватает еще муже­ства, и они ухватились за шахтинский процесс, как за возможное оправдание своих неудач...

Раз всякое деяние специалиста рассматривается с точки зрения прокурора и все техники-специалисты на­ходятся под подозрением, то паралич административной машины неизбежен...

Что должен делать я, для которого ясно, куда мы идем? Я, честный человек. Писать, говорить, печатать?

Свободного слова нет, свободной печати нет... Остается молчать и делать вид, что служишь... Мы, дескать, люди маленькие... и ждать неизбежной катастрофы.

Большевики, раздавив капитализм, уничтожили класс независимых от правительства людей. При царском по­рядке земельное дворянство, купечество и промышлен­ники, люди так называемых свободных профессий, были совершенно свободны и независимы от правительства. Они смели свое суждение иметь, и таким образом су­ществовало независимое общественное мнение, к которо­му царское правительство могло прислушиваться. Сейчас в России независимых людей нет. Все интеллигенты сде­лались людьми 20 числа, голодом принуждены быть по­слушными рабами. Поэтому все молчат...

Будет ли честно с моей стороны молчать и служить в качестве председателя НТС черных металлов, если я убежден, что это учреждение может работать плодотвор­но только при полном доверии к нему правительственных органов и, напротив того, при возведенном в принцип недоверии — плодотворно работать не может?

Можно ли стать во главе учреждения, когда я убеж­ден, что в моих сотрудниках подорвана возможность твер­дости голосов, мыслей и советов, что ради осторожности им придется давать двусмысленные реплики и все время думать, чтобы не дать прокурору возможности обвинить их во вредительстве.

Совершенно очевидно, что честный и независимый че­ловек служить в этих условиях не должен. Он обязан снять с себя свои обязательства по службе, раз он убеж­ден, что без доверия никакая здоровая деятельность это­го учреждения невозможна.

Вот мотивы моего отказа. Я буду продолжать рабо­тать в бюро МТК [металлургических и теплотехнических конструкций.— Ред.], в котором самый факт передачи мне заказов свидетельствует о доверии моих клиентов. Я буду делать нужное и полезное дело и не буду себя чувствовать виновным перед властью, доверившей мне ответственную часть.

Горный инженер Грум-Гржимайло

Опубликовано в: Борьба за Россию,— Париж, 1928.— № 106.— С. 3—7.


Ученый и власть

В начале сентября 1934 г. Петр Леонидович Капица, директор Мондовской лаборатории при Кембриджском университете, член Лондонского королевского общества и тогда еще только член-корреспондент АН СССР, приехал в Ленинград, чтобы повидать родных и друзей и принять участие в Международном конгрессе, посвященном 100-летию со дня рождения Д. И. Менделеева. Это было его шестое посещение родной страны, с тех пор, как в 1921 г. он начал работать в Англии у знаменитого Резерфорда в кавендишской лаборатории.

25 сентября ему позвонили в Ленинград из Совета Народных Комиссаров и попросили срочно приехать в Москву. Заместитель Председателя СНК В. И. Межлаук сообщил ученому, что на этот раз поехать в Англию он не сможет. Это решение Политбюро... Так Капица впервые столкнулся вплотную с Государственной Властью.

Анна Алексеевна, его жена, одна уехала в Кембридж к малолетним сыновьям Сергею и Андрею. Петр Леонидович остался. Продолжать исследования в области сильных магнитных полей и низких температур, которые он вел в Кембридже, ученый теперь не мог, для этого требуются сложнейшее оборудование и работники очень высокой квалификации. Ни того, ни другого пока нет в стране. И будущий Нобелевский лауреат решается... в знак протес­та прекратить исследования в области физики. Это был вызов Власти, начало борьбы, которая продолжалась всю долгую жизнь академика Капицы. Он боролся не за себя — за достоинство Ученого, за Науку.

Тогда, в 1934-м, Власть уступила. В середине декабря Советское правительство обещает Капице купить все науч­ное оборудование его кембриджской лаборатории. В. М. Мо­лотов подписывает постановление СНК СССР о строитель­стве в Москве Института физических проблем. Несколько дней спустя газеты сообщат, что директором нового инсти­тута назначен профессор П. Л. Капица.

12 февраля 1937 г. на следующий день после того, как в Ленинграде был арестован молодой талантливый физик-теоретик В. А. Фок, Капица отправляет письмо Сталину. «Такое обращение с Фоком, — писал он Сталину, — вызывает как у нас, так и у западных ученых внутреннюю реакцию, подобную, например, (реакции) на изгнание Эйнштейна из Германии».

Поразительно, но после этого вызывающего письма Фок был немедленно освобожден! Ученый выиграл у Власти и второй раунд...

Рассказывают, что однажды на Красной площади Ста­лин попросил показать ему Капицу. Хотел увидеть того, кто, судя по письмам, его не боялся. Но встретиться с ученым лицом к лицу не пожелал...

Белецкая В., Рубинин П. Ученый и власть //Огонек. - 1989. - № 28.


Из письма в СНК СССР академика, директора Института физиологии АН СССР И. П. Павлова. 21 декабря 1934 г....

Я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще.— Но мне тя­жело, по временам очень тяжело жить здесь — и это есть причина моего письма в Совет. Вы напрасно верите в миро­вую революцию. Вы сеете по культурному миру не револю­цию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух Ваших репе­тиций перед Вашим Октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы — террор и насилие.

Но мне тяжело не оттого, что мировой фашизм попри­держит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а оттого, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезной опасностью моей родине.

Во-первых, то, что Вы делаете, есть, конечно, только эксперимент и пусть даже грандиозный по отваге… но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды — и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом. Во-вторых, эксперимент страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни.


Из протоколов допросов¹ по Делу сотрудников Центральных государственных реставрационных мастерских (ЦГРМ)².


Признались в «преступлениях». А. Т. Лебедев — в том, что «фотографировал преимущественно места слома церквей, собо­ров и других памятников старины, причем фотографиро­вал их так, что фотоснимки являлись наглядным пособием некультурности большевиков и Советской власти в целом, не способных ничего построить нового и разрушающих старое». Д. Ф. Богословский — что «никогда не терпел и не терплю насилия, т. е. то, что я вижу при современном строе». А именно: «Советская власть насильственно уничто­жает религию и все с нею соприкасающееся (церкви, мона­стыри), воспитывая молодежь в антиморальном большеви­стском духе. Большевики уничтожают все связанное с про­шлым, в том числе и памятники старины (Варварские во­рота, церковь Николая Чудотворца «Большой крест», по­пытки снести Сухареву башню и т. д.), чем лишают подра­стающее поколение воспитания героикой и пафосом стари­ны, необходимого для привития чувства национальной гордости». «Без такого чувства, — зафиксированы в прото­коле допроса его слова, — ни одна нация не может сущест­вовать и прогрессировать».

Искусствоведы М. А. Ильин и Н. Н. Померанцев ни в чем себя виновными не признали. Заведующий архитек­турной секцией ЦГРМ Б. Н. Засыпкин отвел обвинения в «активном противодействии мероприятиям правительства по сносу памятников старины», но не отрицал, что он и дру­гие сотрудники ЦГРМ «обсуждали формы защиты памят­ников». На вопрос следователя: «Почему вы противодейст­вовали сносу этих памятников?» — Б. Н. Засыпкин ответил:

«Мы считали эти памятники ценными с точки зрения ар­хитектурной и социальной значимости... Мы считали, что на этих памятниках должна обучаться молодежь».

26 февраля 1934 года было составлено обвинительное заключение, которое гласит: «Группа антисоветских науч­ных сотрудников Центральных государственных реставра­ционных мастерских (ЦГРМ), являясь по своим убеждени­ям националистами, в своей практической работе активно противодействовали мероприятиям сов. правительства по слому и сносу ненужных памятников старины (церкви, ста­рые усадьбы, часовни, монастыри), которые, по показани­ям обвиняемых, должны были воспитывать молодежь в на­ционалистическом духе. Для дискредитации Соввласти члены группы фотографировали церкви и монастыри в мо­мент их слома и распространяли фотоснимки, иллюстри­руя «варварство большевиков».


История Политического Красного креста

30 января (11 февраля) 1918 г. нарком юстиции советского правительства И. 3. Штейнберг дал согласие на организацию в Москве “Политического Красного Креста”. Целью новой общественной организации явилось оказание помощи людям, арестованным властями по политическим мотивам, без различия их партийной принадлежности и исповедуемых ими убеждений. Формы помощи — юридическая, материальная, медицинская — предполагали: подачу прошений об изме­нении условий содержания заключенных, смягчения участи осужденных; оказание юридических услуг в ходе предварительного следствия и судебного разбирательства; снабжение продуктами питания, медикаментами, одеждой, периодическими изданиями, книгами и т. д.

Средства общества складывались из членских взносов, добровольных пожертвований и сборов от лекций.

Руководство текущей деятельностью Политического Красного Креста осуществлялось комитетом в составе 15 человек, избираемых собранием сроком на один год. К ведению комитета относились контакты с правительственными учреждениями и общественными организациями, осуществление всех видов помощи заключенным, подготовка сметной и нормативной документации и многое другое. Члены комитета выбирали более узкую коллегию — президиум в составе председателя, товарища председателя, секретаря, его помощника и казначея.

Первым председателем московского общества Политического Красного Креста в апреле 1918 г. стал юрист Николай Константинович Муравьев, а заместителем - Екатерина Павловна Пешкова (первая жена Горького). Почетным председателем стала Вера Фигнер.

Адрес: Кузнецкий мост 24³.

В секретариат президиума комите­та вошли: Михаил Львович Винавер, Соломон Александрович Гуревич, Яков Николаевич Либсон. Должность казначея занял Евгений Павлович Ростковский.

В марте 1919 г. недостаток материальных средств у общества обусловил появление концертно-театральной комиссии, которая должна была заняться организацией платных спектаклей и концертов и тем самым пополнять кассу общества. Только в первый год своей деятельности комиссия провела 11 концертов, давших 662 тыс. руб. прибыли.

Каждая комиссия имела свой круг полномочий и обязанностей. Финансовая комиссия занималась изысканием денежных и материальных средств для нужд Политического Красного Креста.

Задачей хозяйственной комиссии было оказание помощи заключенным московских тюрем и лагерей в обеспе­чении продуктами питания и одеждой. Медицинская комиссия отвечала за санитарно-гигиенический контроль в местах лишения свободы, оказание необходимой медицинской помощи.

Поэтому для общественных организаций, каковой являлся и Красный Крест, важно было заручиться в своей деятельности поддержкой органов государственной безопасности. Президиум Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем в своем заседании от 3 февраля 1919 г. разрешил Политиче­скому Красному Кресту посещать заключенных в камерах в присутствии представителей администрации мест заключения. Вполне естественно, что “политкрестовцы” дорожили этими допусками. В специальной инструкции членам Красного Креста, посещающим тюрьмы, строго оговаривались недопустимые действия. Запрещалось оставаться в стенах тюрьмы после вечерней поверки; принимать письма, записки и заявления на имя частных лиц; передавать медикаменты и лекарства, минуя тюремный врачебный персонал, и пр. Меры наказания к нарушителям были категоричны, начиная от лишения права посещать места заклю­чения вплоть до исключения из состава общества.

С марта 1919 г. по март 1920 г. юридическая комиссия комитета подготовила и направила в адрес Всероссийской и Московской чрезвычайной комиссии 1300 ходатайств.

Любопытен социальный состав заключенных, за которых просил Политический Красный Крест. 130 ходатайств (10%) касалось иностранцев, содержавшихся в московских тюрьмах и лагерях, 130 (10%) — крестьян, 325 (25%) — рабочих, 325 (25%) — офицеров и предпринимателей, 390 (30%) — интеллигенции (врачи, учителя, инженеры, адвокаты). По оценке юридической комиссии, около четверти прошений имели положительный результат, т. е. арестованные были выпущены на свободу.

Представители Красного Креста выезжали в различные регионы России по делам помощи своим подопечным. В конце 1920 г. из московских лагерей на Урал этапирована большая группа заключенных (1500 человек). В Екатеринбург был направлен представитель Красного Креста с грузом продовольствия и одежды для этих заключенных. Аналогичные акции проводились весной и осенью 1921 г. в отношении 300 социалистов и анархистов, а также значительной группы командного состава Балтийского флота. Разумеется, что численный состав арестованных, пользующихся помощью Красного Креста, колебался в зависимости от хода Гражданской войны в стране. На протяжении 1921 г. помощь Красного Креста была оказана примерно 4500 политическим заключенным.

3 августа 1922 г. ВЦИК и Совнарком приняли декрет “О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли и порядке надзора за ними”. Не по­лучившие квитанцию о благонадежности или признанные антисоветскими по своим целям и методам деятельности подлежали закрытию. Все попытки руководителей Общества Красного Креста получить заветную квитанцию сначала в Наркомате внутренних дел, а затем в Моссовете кончились “ничем” и московская правозащитная организация прекратила свое существование.

11 ноября 1922 г. Уншлихт (?) подписал разрешение Е. П. Пешковой оказывать материальную и юридическую помощь заключенным, числившимся за органами государственной безопасности. Организация “По­мощь политическим заключенным”, возглавляемая Е. П. Пешковой, по мере сил и возможностей продолжила дело московского общества Красного Креста. Но ее возможности были ограничены⁴. Она просуществовала до июля 1938 г.


Из письма М.А. Булгакова Правительству СССР

Я обращаюсь к Правительству СССР со следующим письмом:


После того, как все мои произведения были запрещены, среди многих граждан, которым я известен, как писатель, стали раздаваться голоса, подающие мне один и тот же совет:

Сочинить “коммунистическую пьесу” (в кавычках я при­вожу цитаты), а кроме того, обратиться к Правительству СССР с покаянным письмом, содержащим в себе отказ от прежних моих взглядов, высказанных мною в литера­турных произведениях, и уверения в том, что отныне я буду работать, как преданный идее коммунизма писатель-попут­чик.

Цель: спастись от гонений, нищеты и неизбежной гибели в финале.

Этого совета я не послушался. Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет. Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет.

Созревшее во мне желание прекратить мои писательские мучения заставляет меня обратиться к Правительству СССР с письмом правдивым.

... Я не берусь судить, насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень и это тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных “услу­жающих”. Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее.

Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я заклю­чил их в драматургический памфлет и поставил этот памфлет на сцене.

... когда германская печать пишет, что “Багровый остров” это “первый в СССР призыв к свободе печати” (“Молодая гвардия” № 1 — 1929 г.), — она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.