План выполнен! Тост за именинницу Разговоры во сне и наяву

Вид материала

Рассказ

Содержание 22 Берия и бабушкины заботы 23 Чуть не сподобилась 26 Хам неблагодарный 27 «Отдай хоть мебель!…» 28 Искра Божья 29 Вливание чужой крови 30 Друзья и соратники 31 Фанфары под первачок

Подобный материал:

• Влада Фёдорова, 8 лет Пермский край, г. Губаха моу «сош №15» Полёты во сне и наяву., 86.36kb.
• Во сне и наяву Автор: Kisa Smash!!, 860.12kb.
• Аннотация диплом, 456.71kb.
• Вчуть приоткрытую дверь палаты втиснулось испуганное лицо Ольги, старшей медсестры, 385.96kb.
• Годовой план доходов республиканского бюджета уже выполнен. На 23 декабря 100,5% факт, 378.25kb.
• Доклад о пребывании на "Звездном Мосту", 42.15kb.
• Книга «Сон и гипноз» тематическая подборка материала о сне и гипнозе, 1531.07kb.
• План работы библиотеки гоу цо №1862 на 2009-2010 учебный год, 84.21kb.
• Мастерской Народной Психологии. Вэту книгу собраны материалы из разделов "влияние, 1013.01kb.
• Сон это циклический процесс, 52.75kb.

22 Берия и бабушкины заботы

«Разоблачение» антинародной деятельности Берии застало Ульянку и её отца Михаила врасплох. Они вдвоём ехали в Москву поездом трое суток, и всю дорогу слышали только музыкальные передачи поездного радиоузла. Вокзальные газетные киоски на больших станциях все как один не работали. В поезде газеты тоже в этот раз не продавались. Пассажиры были оторваны от остального мира.

В миру же, на московском вокзале, царила непривычная тревожная тишина. У многих пассажиров в руках были газеты. Люди сторонились друг друга и говорили со своими родными только шёпотом. Страх витал в воздухе...

Встревоженный отец поставил чемоданы в сторонку, велел Ульянке не отходить, а сам попытался узнать, что происходит. Люди молча смотрели на обращавшегося к ним с вопросом прилично одетого мужчину и отворачивались, словно не слышали. Наконец, один пассажир шёпотом подсказал:

- Купите газеты!

И тут совершенно неожиданно с половины слова заорал вокзальный динамик. Пассажиры услышали трансляцию вчерашней речи Никиты Сергеевича Хрущёва о злодеяниях Берии. Все замерли. Речь была длинной. Пассажиры посматривали на часы, тихонько переговаривались и уходили на свои поезда. Остальные слушали молча, пока динамик так же неожиданно замолк.

Михаил бросился к киоску с газетами. Потом подошёл к Ульянке, взял чемоданы, и они сели на освободившийся диванчик. Отец зачитался. Ульянка просмотрела газету и решила, что читать всё это будет в более подходящих условиях с карандашом в руке. Ведь в институте будут обязательно изучать этот пленум партии. Значит, ей понадобится знать тезисы. Дважды читать такую большую речь ей не хотелось, и Ульянка стала рассматривать пассажиров.

У окошка вокзальной почты плакала ехавшая в их вагоне старушка преклонных лет. Рядом с многочисленными тюками и сумками сидели два её притихших малолетних внука. Бабушка везла их к родителям на какую-то южную опытную станцию. Ульянка встала, подошла к старушке и спросила, почему та плачет и чем ей помочь?

Та ухватила Ульянку за плечо и вперемешку со всхлипываниями сказала, что закомпостировала билеты и хотела подать телеграмму, чтобы их встретили. От железнодорожной станции до места жительства её детей нужно было добираться попутной машиной. Вещей у бабушки было много, внуки были беспомощными.

Но вокзальная телеграфистка отказалась принять от нее телеграмму, потому что она была адресована в …город Берия. Как назывался до переименования этот городишко ни старушка, ни телеграфистка не знали. Старая женщина металась от одного пассажира к другому, спрашивая их об этом. Чаще люди молча обходили плачущую. Ульянка пошла советоваться к отцу.

Ульянкин отец сказал, что нужно отправлять телеграмму по тому адресу, который у неё есть, ибо в газетах не говорилось о возвращении городу Берия прежнего имени. Бабушка была готова на всё, лишь бы довезти внуков до их родителей. Но молодая телеграфистка ответила категорически, что телеграмму не примет. Она ещё пожить хочет! Старушка опять заплакала и запричитала: «Что же мне делать?!»

Собравшийся вокруг люд реально представлял, что может случиться со старушкой и с телеграфисткой, укажи они в телеграмме эту фамилию, всегда говорившуюся на кухне шёпотом, а сегодня гремевшую из уст Политбюро великим позором. Это явно грозило 58-й статьей... Народ понимал, что оставлять неопровержимое письменное доказательство своей политической неблагонадежности нельзя. Таковым на тот день было имя Берии на телеграфном бланке...

На шум появился милиционер, толпа мигом улетучилась, но Ульянка осталась. Старушка изложила милиционеру своё горе. Ульянка попросила:

- Помогите, пожалуйста, ведь бабушка и дети ни в чём не виноваты!

Милиционер велел «Ждите!» и пошёл звонить по начальству. Звонил он долго. Должно быть, этот нестандартный вопрос ушёл слишком высоко вверх по инстанциям, и ответ никак не мог опуститься до дежурного милиционера…

Выручила старушку какая-то совсем незнакомая супружеская пара. По-русски южане говорили с трудом. Но сумели объяснить, что на нужной старушке железнодорожной станции у них есть дальний родственник. Они ему сейчас позвонят, а он сообщит родителям бабушкиных внуков, когда их встречать. Пусть старушка напишет адрес, номер поезда и вагона. Ну, а если бабушку с внуками не встретят, то родственник их встретит и сам отвезёт на эту опытную станцию. Ведь кто-то там знает, где она находится.

Ульянка вздохнула с облегчением, поблагодарила добрых людей и пошла к отцу, запоем читавшему газеты.

23 Чуть не сподобилась

Ульянка жила на Севере и на каждые летние каникулы куда-нибудь поближе к югу уезжала: сначала в пионерские лагеря, а когда подросла, то ездила в отпуск вместе с отцом. По служебным железнодорожным правилам отец мог провезти с собой бесплатно одного члена семьи.

Однажды Ульянка с отцом поехали в Ленинград. Приехали утром в Москву, где была пересадка. Поездов в Ленинградском направлении было несколько, но все они прибывали в Северную столицу к вечеру, кроме "Красной стрелы", которая прибывала утром. Поэтому Михаил с дочерью решили день провести в Москве, побродить по её музеям, а вечером сесть в престижный скорый поезд. Доплата к служебному проездному билету отца была невелика. Сдали багаж в камеру хранения и вышли на привокзальную площадь. Пошли пешком в ближайшую столовую. Отец захотел купить в киоске Союзпечати свой любимый "Беломор" и свежие газеты. Ульянка осталась дожидаться отца около трамвайной остановки. Народу было совсем немного.

Ульянке шёл семнадцатый год. Свою косу, которая доставала до подола платья, она обычно дважды обкручивала вокруг головы «короной» и прикалывала шпильками. Ульянка только с такой причёской ходила в школу. Мало того, что мальчишки из старших классов на переменах дёргали всех девчонок за косы, однажды балбес – одноклассник привязал её волосами за спинку парты. Ульянка резко встала и чуть не сломала себе шею. Поэтому свободно висящие косы были связаны у неё только с неприятными воспоминаниями.

Но за время пути в душном вагоне голова страшно потела под «короной», и Ульянка, чтобы дать ей отдых, не стала сооружать «корону». Ростом Ульянка едва дотягивала до среднего, фигура почти сформировалась, да и хорошенькое лицо у неё было всегда приветливым. Хмуриться она не умела. И хотя одета была не по столичному, платье сидело на ней прекрасно. Многие заглядывались на скромную спокойную старшеклассницу...

Ульянка стояла на безлюдной остановке и рассматривала огромные, как ей казалось, столичные дома. К остановке подъехали и остановились одна за другой три большие чёрные машины с правительственными флажками. Из последней машины вышли два рослых мускулистых парня, подошли к старшекласснице, расспросили, кто она и откуда, и пригласили покататься с ними. Пообещали показать Москву, а потом привезти обратно сюда же к её поезду. Школьница пожала плечами и отказалась, заявив, что она со своим отцом всё и без них посмотрит. Парни стали её уговаривать, но она не соглашалась.

Подбежал встревоженный отец. Спросил у парней, что случилось? Те вместо ответа потребовали у него документы. Дрожащими руками отец достал из внутреннего кармана свой паспорт, справку о том, что он находится в очередном отпуске и свидетельство о рождении дочери. Ульянка с недоумением смотрела на побледневшего отца и его трясущиеся руки... Парни задавали отцу вопрос за вопросом. Во второй чёрной машине отодвинулась на один миг синяя задняя шторка, чья-то рука сделала какой-то знак, сверкнули на солнце небольшие круглые очки.

Парни молча развернулись и сели в машину. Кортеж рванулся с места и быстро скрылся с глаз. Ошеломлённый отец, заворожено глядевший ему вслед, произнёс:

- Лаврентий…

Дочка не поняла и переспросила. Отец вздрогнул от её вопроса и стал сбивчиво и горячо учить Ульянку прятаться в любую подворотню, как только она увидит машины с правительственными флажками.

Ульянка из всего этого поняла только одно: оберегая членов правительства, охранники могут застрелить любого подозрительного на их взгляд прохожего. И приняла это к своему сведению о столичной жизни... Ведь она собиралась после школы учиться в Ленинграде.

О том, что Лаврентий Берия очень любил старшеклассниц с косичками, Ульяна Михайловна узнала значительно позже. А тогда она и не догадывалась, что чуть не сподобилась попасть в наложницы к главному вершителю многих человеческих судеб...

24 Зомби

Поступив на первый курс одного из ленинградских вузов, Ульянка сняла угол довольно далеко от места учёбы, так уж вышло. Жила она в одной комнате с бабусей на 6-й Советской улице в большой коммунальной квартире с кухней на семь хозяев. Первокурсницу совершенно не касались кухонные баталии, ибо ей сдали угол с условием не готовить еду дома. Но отголоски соседских сражений ей регулярно сообщала бабуся.

Весь квартирный люд молча дружно сторонился пожилых бездетных супругов, занимавших самую большую и солнечную комнату коммуналки. Мужчину боялись все обитатели квартиры, так как он работал в какой-то особой секретной организации. Во всяком случае, так многозначительным шёпотом говорила его супруга, которую не любили за то, что она буквально всё рассказывала своему мужу.

Однажды Ульянка почувствовала какую-то суетню: соседки перешептывались друг с другом и замолкали при её появлении. Любопытством родители наградили дочку сполна... Уловив отдельные слова, Ульянка поняла, что в квартиру ожидается чей-то визит. И не долго думая, спросила об этом у бабуси. Та сказала, что к одной из соседок должна прийти женщина, которая недавно вышла из заключения, и что эта соседка умоляет всех узнать, будут ли дома в воскресенье вредные супруги. Очень не хочется, чтобы вреднюги увидели эту женщину… Потом хлопот не оберёшься!

Ульянка хмыкнула от такой задачки и тут же пошла к вреднюгам. Она, как человек мало знакомый с достопримечательностями пригородов Ленинграда, изысканно вежливо попросила совета, куда ей поехать в воскресенье. Вреднюги, с которыми соседи предпочитали помалкивать, обрадовались визиту первокурсницы. В разговоре сообщили, куда они собираются выехать на выходной, пригласили Ульянку поехать с ними, но у первокурсницы, к её сожаленью, на воскресенье были другие планы.

Требуемая задачка была решена в одно действие.


Случилось так, что соседка, ожидающая гостью, выскочила на минутку в булочную рядом с домом. А гостья пришла чуть раньше назначенного времени. Ульянка открыла на звонок входную дверь, выслушала пришедшую, пригласила пройти в тускло освещённый коридор и подождать. Женщина показалась ей огромной, должно быть она весила больше центнера. Первокурсница предложила ей стул, но та, улыбнувшись, попросила табуретку покрепче, что Ульянка и сделала.

За свою короткую жизнь, Ульянка видела и освобождённых, и спецпереселенцев, и расконвоированных, и заключённых... Никакого особого интереса у неё к этой категории населения не было, да и правила поведения ей были внушены отцом основательно: всегда быть настороже, избегать контактов, не проявлять ни сочувствия, ни презрения.

Ульянка не решилась оставить недавно освободившуюся из заключения особу в общем коридоре одну. Завязался разговор. Женщина представилась Анной Андреевной, Ульянка назвала своё имя. Гостья спросила, любит ли девушка стихи? Ульянка помнила наставления своих родителей и не очень-то была расположена разговаривать с недавно освободившейся заключённой. Поэтому спокойно ответила, что любит, но не все подряд.

Грузная женщина стала негромко декламировать стихи поэтов серебряного века, которые Ульянка тайком от всех читала бледно отпечатанными на тонкой папиросной бумаге Самиздата. В таком предосудительном поступке в те времена не признавался никто, за эту провинность сажали в тюрьму. Первокурсница покачала головой и сказала, что эти стихи она не знает, и они ей не понравились.

Женщина стала читать патриотические стихи о блокадном Ленинграде. Отличница знала, что это стихи Ахматовой, которую на пару с Зощенко осудил Съезд Союза Советских писателей, что и сообщила гостье. Та посмотрела с грустью на молоденькую девчонку и сказала только одно слово: "Зомби". Вздохнула и отвернулась от Ульянки. Та удивилась незнакомому слову и обиделась, не понимая его смысла.

Тут пришла соседка с булочками и увела гостью в свою комнату. А первокурсница написала незнакомое слово на обложке толстой лекционной тетради, чтобы не забыть узнать, что оно означает. В словаре иностранных слов его не было. Во всех других словарях тоже. Ульянка решила, что это слово из тюремного лексикона, успокоилась и забыла.


Через три десятка лет, собираясь переезжать, Ульяна Михайловна решила сдать в макулатуру все старые бумаги и обнаружила написанное на обложке тетради слово "Зомби". К этому времени она прекрасно знала, что зомби – это человек с украденной душой. Вспомнила коридорный разговор с грузной женщиной. И услужливая зрительная память с удивлением отметила, что это была... сама Анна Ахматова! К тому времени Ахматова была реабилитирована, её стихи печатались в сборниках и периодике, звучали в телепередачах. Стихи Ахматовой Ульяне были знакомы с юношеских лет по самиздатовским перепечаткам . С годами пришло более глубокое понимание их смысла. Уж теперь-то она бы почла за честь поговорить с поэтессой и раскрыть ей всю душу! Но Анны Андреевны Ахматовой уже не было в живых...

25 Выборы

Ульянкина мама Татьяна сговорилась с соседкой первыми прийти на завтрашние выборы в Верховный Совет СССР. Должно быть, ей захотелось, чтобы про неё хоть раз в жизни сказали по радио.

Ульянка по малолетству не имела права голоса, но сходить в праздничный буфет никогда не отказывалась. Она очень любила слоёные пирожки с мясом, но их почему-то пекли редко и в малом количестве, избиратели быстро раскупали вкуснятинку.

Когда они пришли на избирательный участок аж в пять утра, там уже стояли две старенькие партийки... Татьяна с сожалением отметила, что им с соседкой не повезло. Но и партийкам тоже не повезло – первой проголосовала подъехавшая на служебной машине к шести часам утра молодая жена большого начальника. Про неё и рапортовало на весь городок утреннее радио...

Ульянка впервые в жизни с разрешения агитаторов рассмотрела мамины избирательные бюллетени и побежала занимать очередь в буфет, который открывали только после того, как самые ранние избиратели проголосуют. До того у закрытых буфетных дверей для порядка стоял милиционер.

Впрочем, Ульянка, оказавшаяся одной из первых в буфетной очереди, не посчитала это за особое везенье, так как свежую выпечку на их избирательный участок подвезли не ту, какую ей хотелось. Никаких пирожков из слоёного теста не было. Пришлось вышагивать по всему городку под бодрую музыку громкоговорителей и безуспешно выискивать желанные пирожки в буфетах на других избирательных участках... Ульянка так и не нашла их, и сказала, что больше никогда не пойдёт голосовать так рано. И после обеда улеглась досматривать свои сны. День оказался невезучим.

Вообще почему-то Ульянке не везло с выборами еще с дошкольного возраста. Самое первое воспоминание о выборах неразрывно связано у неё с незаслуженной лупцовкой.

Жили они в городе Свободном на Дальнем Востоке. Приближались выборы. К ним в околоток на Мухинской улице приходили пропагандисты и агитировали за своих кандидатов. Ребятишки тоже бегали их слушать. В те, запомнившиеся ей выборы, надо было выбрать одного из двух кандидатов: командарма Блюхера или другого военного с русской фамилией не то Сорокин, не то Семёнов…

И вот агитатор, призывавший голосовать за кандидата с русской фамилией и охаивающий его конкурента, бросил в толпу самый убийственный и весомый довод:

- Не будем голосовать за нерусского… - тут он сделал вид, что забыл фамилию командарма, и скороговоркой забулькал тихо и неразборчиво начало фамилии, а под конец заорал громко во всю глотку:

- Блю-Блю-Блю-Блю… хера!!!

Веселье неискушенной умными речами публики тут же передалось детям. Ульянка подхватила фразу и потащила её в свой двор и в свой дом. За это ей всыпали по мягкому месту не так больно, как обидно. Сути своего прегрешения она не уразумела, но лупцовку запомнила как несправедливую. А память у неё была прекрасная!


Когда в школе стали проходить Конституцию СССР, то ей снова не повезло в вопросе о выборах. Отец по условиям своей работы часто вынужден был переезжать из одного посёлка железнодорожных строителей в другой, поэтому Ульянка меняла школу чуть ли не ежегодно. Одних учителей она помнила и долго посылала им поздравительные открытки к праздникам, с другими прощалась без сожаленья. В новую школу она попала после зимних каникул и ещё плохо знала учителей.

Вела уроки Конституции русачка, которая была одновременно парторгом и завучем небольшой железнодорожной школы. Русачку, Ульянка просто не уважала. И вот за что. Как-то на своём уроке литературы учительница споткнулась на новом для неё слове "эмоциональный" и произнесла его так: "эмонацинальный"... Увидела ошеломлённое лицо Ульянки и тут же исправилась: "эмонациональный". После этого вредная отличница ни разу не слушала её объяснений, а рисовала на промокашке цветочки с завитушками и смешные рожицы... Учебник литературы она вызубрила от корки до корки самостоятельно. Отвечать никогда не напрашивалась, но всегда получала вполне заслуженные пятёрки.

Когда на уроке стали проходить тему выборов, Ульянка припомнила ночной поход со своей мамой на избирательный участок, избирательные бюллетени и …несправедливую лупцовку за Блюхера в раннем детстве. Естественно возник вопрос:

- Почему выборы, где из одного кандидата выбирают одного депутата, не называются просто голосованием? Ведь до войны, вроде бы, было несколько кандидатов в депутаты.

Вместо ответа Ульянка услышала от русачки встречный вопрос:

- Ты всегда разговариваешь о политике с папой?

Ульянка не поняла, при чём здесь её папа, но остро почувствовала грозящую отцу опасность. Отличница знала, что добровольных доносчиков вокруг много, поэтому мгновенно сориентировалась и внешне спокойно ответила:

- Этот вопрос возник только сейчас, после вашего объяснения нового материала. И поскольку преподаватель более компетентен, то нет смысла обсуждать тему школьного урока с кем-то другим.

Русачка стушевалась – донос мог бы обернуться против неё, плохо объяснившей партийные идеи. Поэтому стала назидательно внушать ученице, что «в период развитого социализма вписывать в избирательные бюллетени несколько кандидатов в депутаты не актуально. До войны было другое время: время коллективизации, время нэпа, когда народ ещё был несознательным. А теперь у нас единый советский народ, сплочённый вокруг единственной, самой правильной, коммунистической партии, и все кандидаты в депутаты проверены самой жизнью».

Ульянка сделала вид, что довольна полученным разъяснением. Тем же вечером дома Ульянка выяснила, что супруг русачки был заместителем Ульянкиного отца и метил на его место. Но фамилии у парторга школы и её мужа были разными, поэтому Ульянка никогда не связывала своего отца с семейством русачки. Ученица потеряла всякий интерес и к выборам, и к голосованию, и к урокам Конституции. У неё впервые за все годы обучения в старших классах появилась одна-единственная годовая четвёрка. Расстроенная классная руководительница договорилась, чтобы отличница пересдала предмет осенью. Но Ульянка на пересдачу явиться просто забыла. Отец вынес резюме:

- Ты не учла, что учителей у тебя было и будет ещё много, но школьный аттестат останется на всю жизнь один.


К старости лет, когда в избирательных бюллетенях появилась огромная вереница фамилий, Ульяна Михайловна перестала окончательно и бесповоротно ходить на выборы. Она считала, что все многочисленные послеперестроичные партии рвутся к власти только для собственной выгоды. Выбрать из большого списка одного наиболее порядочного кандидата невозможно, ибо все говорят очень правильно, а потом заботятся только о своих привилегиях.

Жизнь не давала повода усомниться в этой горькой правде... Поэтому никакие выборы и предвыборные страсти Ульяну Михайловну не касались. Ей было бы гораздо обиднее поверить в кого-то, а потом разочароваться. А так было утешение: «Я за него не голосовала. Без меня это обошлось». Ульяна Михайловна считала, раз с самого начала в детстве ей не повезло с выборами, так и в старости вряд ли повезёт… Да и не ей одной такое невезенье выпало – ну, как, скажите, определиться с выбором партийного списка, если все партии только обещают, и ни одна не отчитывается о сделанной работе?

26 Хам неблагодарный

Супруги жили безбедно, если не сказать больше. Валентина Ивановна дня не работала после того, как вышла замуж. Но она умела вкусно готовить и прекрасно вышивать гладью на швейной машине. По великому секрету от всех налоговых надзирающих вышивала Валентина Ивановна воротнички знакомым модницам за приличные деньги, а своим племянницам задаром. Делала машинной гладью «для души» копии с картин знаменитых русских художников и портреты великих людей. Скучать ей было некогда. И с возрастом Валентина Ивановна смирилась с тем, что у них с Иваном Андреевичем никогда не будет своих детей.

Супруг Валентины Ивановны работал каким-то начальником на строительстве железной дороги, имел приличную зарплату. Служебные дела у Ивана Андреевича шли на удивление хорошо. Ежегодно с самого начала своей трудовой деятельности он получал премии, благодарности и повышения по службе. Случалось это, как по расписанию, всегда под Старый Новый год.

Самое интересное в этом было то, что все эти поощрения шли откуда-то сверху. Все поиски кадровиков «мохнатой лапы» в верхах ни к чему не приводили: ни у Ивана Андреевича, ни у Валентины Ивановны родственников и приятелей в министерстве железнодорожного транспорта не было. Однако, несмотря на весьма посредственные успехи в труде, Иван Андреевич успешно делал карьеру. А когда подвернулась престижная и денежная командировка в Монголию, не стал отказываться. Пока он был в загранкомандировке, Сталин умер, и власть в стране сменилась. Из Монголии он привёз машину, ковры и невиданную по тем временам сумму – шестьдесят тысяч рублей. Вернулся на свою прежнюю должность, ибо это было оговорено условиями командировки.

Замещавший его начальник не очень расстроился, когда освобождал ему место, ибо надеялся, что Ивана Андреевича после Нового года как обычно повысят в должности, а он останется в пригретом кресле. Но продвижение по службе у Ивана Андреевича неожиданно застопорилось. Никаких указаний сверху по поводу его повышения ни на Старый Новый год, ни на Первое мая почему-то не поступило.

Возможно, это осталось бы не разгаданной тайной, но однажды Валентина Ивановна ворвалась в дом соседки почти в невменяемом состоянии. Непричёсанная, в бигудях и домашнем халате, она то мгновенно бледнела, то краснела яркими пятнами, дышала прерывисто и задыхалась. Испуганная соседка хотела вызвать скорую, но Валентина Ивановна ухватила её за руку и стала сбивчиво объяснять, что врача не нужно, что она просто возмущена тем письмом, которое только что получила:

- Хам неблагодарный! Мужлан невоспитанный! Кукурузный кабан!

Она выхватила из кармана халата письмо, где на правительственном бланке было написано: «Спасибо! Н.С. Хрущев» Соседка ничего не могла понять.


Оказалось, что Валентина Ивановна вышила портрет Никиты Сергеевича и послала в Кремль к его дню рождения. Это был её второй подарок. В прошлый раз она послала ему вышитый букет. И Никита Сергеевич, как и в прошлый раз, письменно поблагодарил вышивальщицу… и ничего не сделал для её мужа.

- Хам неблагодарный! Кабан кукурузный! Мужлан невоспитанный!… А вот товарищ Сталин за её вышитые подарки к его дню рождения третьего декабря регулярно благодарил Ивана Андреевича повышением по службе после каждого Нового года! А этот хам неблагодарный, мужлан невоспитанный, кабан кукурузный!…


27 «Отдай хоть мебель!…»


Я точно не помню, в каком именно городе Иркутской области случилась данная история. Главное, это – доподлинный факт. А, поскольку такое могло произойти в любом из бурно развивающихся в шестидесятых годах городов, то, предположим, что это было в Братске.

Как грибы росли новые семьи в молодом, но всемирно известном своей ГЭС, городе. Домов строили очень много, но все же за создававшимися семьями не успевали. Одна молодая семья рабочих – интеллигентов, муж с женой и сынишкой, жила в общежитии и стояла в очереди на получение квартиры. По меркам города Братска долго стояла. После каждого распределения семья оказывалась не то семнадцатой, не то восемнадцатой. И никак не могла продвинуться вперёд. В застойные времена такое часто бывало. Застой – во всем застой... Чтобы сдвинуть с места свою застывшую очередь, супруги решили родить ещё ребёнка. Совершенно неожиданно для них родились сразу две девочки...

А случилось это событие в преддверии приезда на Братскую ГЭС Фиделя Кастро. Тогда все громкоговорители на ГЭС без передышки транслировали песню Пахмутовой:

Куба – любовь моя! Остров зари багровой ...

Песня летит, над планетой звеня:

Куба – любовь моя !...

И папа трёх ребятишек наплевал на родную почтовую связь и задумал диверсию! Взял да и отправил заграничное письмо со своим личным посыльным вагонным проводником прямо в Москву, в кубинское посольство, самому Фиделю. Так, мол, и так: родились у меня две дочки, а назвал я их Фиделиной в Вашу честь и Раулиной в честь Вашего брата. Приглашаю Вас на крестины.

... Во – наш нахал-то! А ихний-то, Фидель, вежливый такой: мигом прислал большую посылку с детскими игрушками – одёжками и ещё телеграмму. Правительственную! Поздравляю, мол, весьма тронут. Если позволит регламент, обязательно, приеду. Вот ведь какой оказался вежливый к трудовому человеку! Такой нашим пример показал, что они все, вплоть до Самого Главного, настолько вежливыми стали, что и слов нет... И квартиру семейству Фиделины с Раулиной мигом дали, трёхкомнатную, солнечную, да ещё и на втором этаже с телефоном и мебелью. Вот это была Вежливость с большой буквы!!!

Не предполагали тогда все, что не позволит регламент Фиделю Кастро в гости к Фиделиночке с Раулиночкой сходить... Неловко, конечно, вышло... Но регламент есть Регламент.

Ну, а наши-то, вежливые такие, пришли к Фиделинке с Раулинкой в гости, выпили чаю для приличия, закусили... Да и говорят папаше, мол, отдай хоть мебель, что ли!

Но трижды родитель, наученный всем своим бывшим общежитием, нагло соврал, что ему лично Фидель просил передать по телефону через переводчиков, что скоро его брат, Рауль Кастро, приедет на знаменитую Братскую ГЭС посмотреть. Может его регламент позволит ему на Раулиночку взглянуть...

- Если я мебель отдам, то дорогого гостя и усадить будет не на что! Сами же учите, что нельзя падать в грязь лицом перед иностранцами! Чем мы хуже их?!

Нашим Вежливым и сказать нечего: хорошо папаша тему прошлогоднего политзанятия усвоил! И пошли они совещаться, надо ли что им дальше с этим папашей делать или проще кому-то куда-то мебель списать.


Пока там все Вежливые между собой разбирались, старенькая прабабушка этих двойняшек, что приехала с ними нянчиться, заявила:

- Нечего младенцев с пелёнок в политику тащить! Придумали дурь какую!

И чего учудила старушенция?! Во век не догадаетесь! Ничего не сказав Вежливым, втихаря взяла у внучки справку из роддома да паспорта родителей двойняшек, сходила в ЗАГС и назвала правнучек Анной да Аллой:

- Вот вам всем именины, крестины и мебель в придачу.

28 Искра Божья

Софья Михайловна пришла преподавать обслуживающий труд девочкам по случаю: её пригласила на работу завуч общеобразовательной школы. В то время ещё не было специалистов по новому для школьной программы предмету – домоводству. Через два – три года открыли индустриальные факультеты в пединститутах для подготовки учителей труда у мальчиков, позднее стали готовить преподавателей обслуживающего труда для девочек. А в те времена брались за преподавание все, кто хотел: от учителей ботаники и физкультуры до портных ателье и поваров заводских столовых…

Учебная программа для Софьи Михайловны не представляла никаких затруднений – все это она прошла на жизненной практике. Женщина умела превосходно готовить и прекрасно шить, умела починить простейшие поломки в электроприборах, знала, как надо ухаживать за домашними животными, умела разводить комнатные цветы и аквариумных рыбок... Просто ей нужно было привести все свои знания в систему и научиться при объяснении новых тем учитывать возрастные особенности учениц.

Обслуживающий труд изучали четыре года, с пятого по восьмой класс, включительно. Чужие дети быстро растут, и их интересы меняются так же стремительно. Это свои ребятишки растут медленно, и родители не замечают, что они стали взрослыми. Учителя же всегда удивляются, насколько выросли и повзрослели их подопечные за летние каникулы. Именно эту возрастную смену интересов нужно было учитывать при объяснении нового материала. Софье Михайловне это далось на удивление легко.

Когда пошла волна моды на астрологию, область долгое время совершенно запретную для коммунистического общества, Софья Михайловна увлеклась изучением психотипов различных знаков Зодиака. Читала и старательно примеряла полученные сведения на себе и своих ученицах. И, в противовес её недоверию, психотипы оправдывали дату своего рождения. И она сама тоже во многом соответствовала психотипу всегда всё анализирующей Девы. Возможно, именно поэтому Софья Михайловна быстро справилась со всеми новыми для неё особенностями работы учителя.


Через три года в школу пришла гороновская плановая фронтальная проверка с единственной тайной целью – снять директора. Инспектирующих заявилось вдвое больше, чем было учителей в огромной, на тысячу девятьсот восемьдесят учащихся, школе. Проверяющие стояли в школьных дверях и записывали, кто из преподавателей за сколько минут до начала урока пришёл на работу. Ходили строевым шагом по длинным гулким школьным коридорам и слушали, кто на какой минуте и секунде после звонка начал вести урок. Толпой вваливались на уроки, классные и внеклассные мероприятия. Учителей школы била кондрашка...

В педагогической практике Софьи Михайловны это было впервые. Во время своего ученичества она привыкла верховодить и не бояться публичных выступлений. Привычка ответственно относиться к своему делу была воспитана в семье, примером этому всегда были родители и старшие братья. Поэтому педагогически бездипломная учительница никак не среагировала на всю эту кутерьму с проверкой.

Неделю за ней следом на уроки и классные мероприятия ходили четыре пожилые методически опытные учительницы, обсуждали каждый её жест и каждое её слово... И, в конце концов, сделали вывод, что Софья Михайловна – учитель милостью Божьей. Рекомендовали её в методический совет гороно и добавили единственное предложение: для дальнейшего продвижения на педагогическом поприще ей необходимо иметь учительский диплом. Без "поплавка" и партийного билета карьеру в те времена не делали... Но карьера Софье Михайловне явно была не нужна, а учиться она даже заочно не могла, так как не на кого было оставить маленького ребёнка. Муж у неё умер, никакой родни поблизости не было.

После пятой или шестой плановой проверки, привычно подтвердившей в ней искру Божью, произошло обычное событие в рутинной общественной жизни школы. Учителя были членами всех мыслимых и немыслимых добровольных обществ: ДОСААФ, Красного Креста и Полумесяца, ОСВОДа, общества охраны памятников, добровольных пожарных, общества книголюбов, охраны леса... и десятка других таких же "добровольных" обществ, куда членские взносы собирали с нищенской учительской зарплаты... Ведь нельзя было привлекать в эти общества своих учеников, если сам в них не вступил. Отрабатывали предпраздничные субботники "за себя и за того парня", собирали по несколько раз в год деньги в Фонд Мира. Минимальная сумма взноса для учителя была определена в зарплату одного рабочего дня, для руководящих товарищей - в три раза больше.


Очередной сбор денег в Фонд Мира проводила математичка, которая заранее высчитала и вписала карандашиком в ведомость необходимую сумму подписки. Подписались все, ...кроме парторга школы. Партийная начальница была незамужней бездетной женщиной, отхватившей у других русоведов "лишние" часы для своей максимальной тридцати пяти часовой недельной нагрузки. Проверять тетради с диктантами и сочинениями у такого огромного числа учеников она не успевала. Из-за этого возникали конфликты и с учениками, и с их родителями, и с классными руководителями, которые в ведомых парторгом классах служили громоотводами. Возможно, именно поэтому беспартийное большинство школьных учителей парторга не любило. Между собиравшей деньги в Фонд Мира математичкой, которая раньше тоже была парторгом в этой же школе, и сегодняшним проводником партийной идеологии русачкой завязалась перебранка.

Софья Михайловна, работала с классным журналом, который в этот день забирал на уроки мальчиков трудовик. Поэтому ей пришлось на пятиминутной перемене проставлять по шпаргалке объявленные девочкам в конце урока оценки. Она торопилась, и перебранка мешала ей сосредоточиться. Краем уха она слышала высказывания математички, с которой требовали срочно сдать подписную ведомость, и выкрик парторга - русачки, что она не будет подписываться "из принципа".

Софья Михайловна с досадой оторвалась от журнала и громким хорошо поставленным учительским голосом спросила у русачки:

- Интересно, из каких таких идейных принципов парторг может не подписываться в Фонд Мира, если абсолютно весь коллектив подписался?!

В учительской вмиг воцарилась гробовая тишина. Парторгша выхватила из портфеля две десятки, бросила их на стол, поставила в ведомости закорючку и выскочила из учительской, не дожидаясь сдачи.


После этого случая никто из состава последующих проверяющих комиссий в упор не видел в Софье Михайловне и намёков на учителя Божьей милостью. В справках писали коротко: "Соответствует занимаемой должности. Рекомендуется приобрести педагогическое образование."

Никто не мог сказать, что искра Божья угасла, просто её никто никогда больше не замечал. Не всем же дано видеть Божественную отметину! И только избранные знают, как тяжело порой нести по жизни в чистоте эту метку. Ибо кому много дано, с того много и спрашивается... Если не окружающими людьми, то самим собой.

29 Вливание чужой крови

Две хороших добрых женщины дружили долгие годы. Надежда Васильевна работала процедурной сестрой в больнице и была парторгом хирургического отделения, Софья Михайловна была беспартийной учительницей с обостренным чувством справедливости. На многие житейские проблемы они смотрели совершенно одинаково.

Случилось так, что учительница слегла надолго с заболеванием крови. Гемоглобин в её красных кровяных шариках вдруг резко пошёл на убыль. Число больных железодефицитной анемией в их таёжном городке было очень велико. Шёпотом поговаривали, что на соседнем военном закрытом объекте прошлым летом что-то взорвалось, и всё население городка, попавшее в тот день под дождик, теперь лечилось в гематологии. Толком никто ничего не знал...

Софья Михайловна считала, что у неё приключилась болезнь из-за её дурацкой привычки отстаивать справедливость. Нет бы смолчать, а она возмутилась неправедным поступком парторга школы так, что, повоевав досыта на местном фронте, написала письмо самому Брежневу. Ее пригласили на приём к инструктору ЦК партии в Москву, но в итоге не сказали окончательно ни "да", ни "нет". Вопрос остался открытым. Правда, парторг школы и кое-какое начальство повыше слетели со своих кресел, но и учительнице тоже пришлось хлебнуть досыта разных неприятностей. Вот эту нервотрёпку она и считала причиной своей болезни. Впрочем, таинственный дождик нервотрёпке не противоречил. Одно к одному...

Количество гемоглобина в крови взбунтовавшейся учительницы упало до предела, и гематолог категорически настаивала на вливании донорской крови. Софья Михайловна всегда побаивалась уколов. Когда Надежда Васильевна предлагала ей на дому поделать внутривенные вливания, всегда отшучивалась тем, что её вены – это не трубы канализации и нечего в них сливать всякие химикаты. Но тут выбора не было.

Надежда Васильевна попыталась успокоить подругу тем, что пообещала сама лично сделать переливание крови и подобрать ей хорошего донора, а не пропойцу, спасавшегося сдачей крови от прогула на работе. Так и договорились.

Софья Михайловна легла на операционный стол и стала смотреть, как Надежда Васильевна взяла пузатую бутылку с донорской кровью, осторожно убрала с пробки бумажную обёртку, протёрла резиновую пробку спиртом, аккуратно набрала немного крови шприцом и стала делать на блюдце реакцию на совместимость. Движения рук Надежды Васильевны были неторопливыми и чёткими. Это успокаивало.

Зашла парторг заводского лечебного объединения, заведующая отделением гематологии, прочитала наклейку на бутылке с кровью, которую Надежда Васильевна собралась переливать, и что-то раздраженно ей пошептала. Потом открыла своим ключом другой сейф – холодильник, достала другую пузатую бутылку с кровью и сунула её парторгу отделения. Та переменилась в лице, взяла новое блюдце и молча стала делать новую реакцию на совместимость. Начальница ушла.

Надежда Васильевна трижды спросила у Софьи Михайловны, согласна ли та, чтобы ей сделали переливание крови. Софья Михайловна удивилась этим лишним вопросам – ведь она для этого пришла и улеглась на жёсткий высокий стол. На то, что повторно сделали реакцию на совместимость, её как-то не потревожило.

Поскучневшая Надежда Васильевна установила перевёрнутую бутылочку с кровью на штатив и попросила одну из тут же работавших медсестер заменить её. Извинилась перед Софьей Михайловной и ушла. Софья Михайловна решила, что в отделении какие-то неприятности и Надежду Васильевну вызвала к себе начальница по партийной линии.

Реакция на чужую кровь у Софьи Михайловны была бурной: с ознобами и тянущими болями во всём теле. Через три недели у неё неожиданно резко появились такие отёки, что она сама себя не узнавала, глядя в зеркало. Врачи только разводили руками... Лекарств от такого состояния у них не было.

Почувствовав смертную беду, Софья Михайловна отказалась от всякого лечения... и от пищи. Она стала пить только аптечную дистиллированную воду, которую ей приносила с работы соседка, работавшая в городской аптеке. Первые три дня, когда ей хотелось кушать, она перенесла равнодушно. Утром четвертого дня аппетит начисто пропал, отёки совершенно исчезли, и её моментально выписали на работу. Софья Михайловна проголодала ещё с неделю. Реакция на чужую кровь прошла.

Но после этого вливания Софья Михайловна так никогда и не чувствовала себя здоровой. Лаборанты поликлиники порой выдавали перепроверенные начальством на сто рядов анализы Софьи Михайловны несовместимые с жизнью, а врачи не находили у неё ни одного здорового органа. Каким чудом она жила да ещё и работала, медикам было непонятно. Выйдя на пенсию, Софья Михайловна спешно сменила климат по совету мудрых бабушек.

И через три года никакие клинические анализы уже не обнаруживали у неё ни макроцитов, ни пойкилоцитов, ни даже анизоцитов. Кровь нормализовалась окончательно. Однако регулярно появлялись новые "цветочки" в букете её хронических заболеваний. Заканчивалось одно обострение и тут же начиналось новое. Организм постоянно давал сбои. Но Софья Михайловна жила, не особенно обращая внимания на свои недуги, и не только обихаживала сама себя, но и продолжала подрабатывать на кружковой работе.


Через восемь лет она приехала в свой родной городок и пришла в гости к пенсионерке Надежде Васильевне, которая жила по новому адресу и никакой связи с подружкой не имела. Софья Михайловна позвонила в дверь. Бывшая процедурная сестра открыла, увидела подружку – учительницу, побледнела и прошептала: "Ты еще жива?!" Обе заплакали.

Когда Надежда Васильевна стала рассказывать про свою начальницу – парторга и про то переливание крови, Софья Михайловна остановила её и сказала: "Не береди душу. Забудь! Прошлое не изменишь". Вернуть и переделать прошлое невозможно: начальницу Господь прибрал, да и вряд ли она знала, что именно было в той донорской крови. Парторг большого лечебного объединения была обыкновенным винтиком огромного партийного аппарата для вливания неудобным правдоискателям нужных смирительных идей, …в том числе и внутривенно.


30 Друзья и соратники


Внезапно слегла секретарь райкома партии Ревмира Ивановна. И состояние больной было такое, что везти её в областную больницу местные врачи не рискнули, хотя и была она в полном сознании. В лучшей заводской больнице райцентра срочно освободили небольшую светлую палату, установили медицинский пост. В палату провели телефон, разрешили свободный доступ всем родным и друзьям в любое время суток, когда больная пожелает их видеть.

Родных у секретаря райкома практически не было… Отца Ревмира Ивановна не помнила. Её мать умерла пять лет тому назад. Она была неистовой пламенной революционеркой, возглавлявшей какой-то приуральский партизанский отряд в Гражданскую войну. Никаких родственников у матери секретаря райкома не было. Единственная дочка Ревмира – Революция Мира – пошла по её революционным стопам и шесть лет тому назад стала секретарем райкома.

Ревмира Ивановна жила в четырёхкомнатной квартире вдвоём со своим интеллигентнейшим тихим супругом, возглавлявшим не то партийную библиотеку, не то партийный архив. Вся мужнина родня находилась в другой далёкой области. Супруг ежегодно, пока Ревмирочка без отрыва от работы отдыхала и лечилась в местном профилактории, ездил к своим родственникам. Ревмире Ивановне на такие поездки времени не оставалось. А сами родственники её мужа стеснялись приезжать к ним в гости.

Была у супругов единственная дочка Искра. (Помните ленинское: «Из «Искры» возгорится пламя»?) Она тоже пошла по стопам бабушки и матери. Но во время учёбы в Высшей Политшколе в Москве познакомилась с выпускником МГИМО, вышла за него замуж, и тот увёз её куда-то в Южную Америку. Почта, даже и дипломатическая, туда не так быстро шла. Да и отослали Искре письмо только после того, как сомнений в диагнозе не осталось... Поэтому мать лежала и не надеялась на дочкин приезд.

Мужа освободили от дел, и он был рядом с больной, выполнял все её пожелания и капризы. Домой он приходил на пару-тройку часов поспать. Остальное время находился в больничной палате.

А вот друзей у партийного секретаря было с избытком! В первые дни из жаждущих видеть Ревмиру Ивановну и пожелать ей выздоровления образовывались очереди, и людей запускали в палату больной только на пять минут и то не по одному, а делегациями и группами. Приносить цветы врачи по своим медицинским соображениям запретили. Но огромный холодильник, поставленный для Ревмиры Ивановны в её палату, ломился от всяких деликатесов.

Друзья делали всё возможное и невозможное. Вызвали лучших специалистов из областного центра. Приговор был неумолим: жить осталось в лучшем случае два месяца... Друзья не поверили. Пригласили столичных врачей. Те подтвердили диагноз: «Все мы смертны…»

Состояние здоровья секретаря быстро ухудшалось. Врачи снимали боли уколами и не оставляли попыток вытащить её на этот свет. Но все усилия медиков были тщетны. От смерти не вылечишься...

Друзьям было жутко смотреть, как неумолимо меняется к худшему всегда элегантная цветущая женщина. И они стали меньше посещать безнадежно больную, так как не имело смысла портить себе настроение. Постепенно палатный холодильник опустел. И медсёстры отнесли его туда, где он до этого стоял: в общую столовую для всех остальных больных...

Дни и ночи шли своим чередом. Больная думала о болезни и смерти, живые думали о жизни. Кто-то из бывших друзей иногда для подстраховки звонил, справлялся о здоровье, сообщал о прошедших и предстоящих пленумах и совещаниях, выслушивал ответы секретаря...

С чьей-то родственницей из обкома партии случился инфаркт, и её положили в палату рядом с секретарём, чтобы не делать ещё один медицинский пост. Сестёр на два поста не смогли набрать, нужно было кому-то и за другими больными ухаживать. Между кроватями поставили ширмочку, чтобы больные не беспокоили друг друга.

Инфарктную больную редкие телефонные звонки раздражали, и телефон, в конце концов, убрали... А потом и саму инфарктную обкомовскую родственницу перевели в другую, одноместную палату, где ей было спокойнее. Не смотреть же ей на умирающую!

Муж сидел у постели своей Ревмирочки безотлучно. Он и дремал там же на освободившейся койке. Что он говорил шепотом супруге, не было слышно. В последние часы он просто держал её руки и молчал.

Перед кончиной партийному секретарю стало легче. Она сказала то, что хотела передать дочке, прошептала прощальные слова своему супругу. Помолчала. И с передышкой спросила, обведя глазами пустой белый потолок палаты:

- Как все они, …друзья и соратники, …могли со мной, …своим секретарем …поступить так, …как с рядовыми?!

Должно быть, она поняла, наконец, что друзья были не у неё, а у секретарского кресла, на котором она сидела. Но так и не смогла понять, что в глазах у смерти все равны, и что она ничем не отличается от тех, кто всю жизнь сидел на простых стульях и табуретках... И это непонимание беспокоило секретаря райкома до самой последней минуты.


Хоронил рано ушедшую в мир иной Ревмиру Ивановну весь город. Друзья и соратники шли впереди длинной процессии, несли нескончаемое количество траурных венков и большую фотографию усопшей.

Молодая и красивая женщина в белой блузке в горошек с милой улыбкой смотрела в спины своих друзей и соратников, несущих гроб и траурные венки. Никакие вопросы её больше не тревожили...


31 Фанфары под первачок


Генеральный секретарь Михаил Горбачёв объявил борьбу с пьянством. Правительство опубликовало соответствующее постановление. Усердные исполнители тут же принялись вырубать виноградники. Населению – от двадцати одного года до старческого возраста – стали выдавать талоны на приобретение двух бутылок водки в месяц. Отоварить эти талоны можно было только в специализированных магазинах и только в строго определённое время. Задолго до открытия винных магазинов там скапливались такие очереди, что нередко кого-то давили насмерть. Массивные металлические трубы ограждения вместе с дежурными нарядами милиции сносила толпа жаждущих. Перепродажа алкоголя и водочных талонов стала весьма доходным бизнесом. Поддельных талонов было в два раза больше, чем жителей в данной местности, водки на все эти талоны просто не хватало. Поэтому и собирались такие дикие толпы пуганных, что им водки в этом месяце вообще не достанется.

Ещё более доходным стало самогоноварение, которое быстро внесло ералаш в продуктовый рынок. Сахар исчез с прилавков магазинов. Потом самогонщики добрались до конфет, варенья, пряников и крупы. Пришлось и на них ввести талоны. Самогонка без разбору перерабатывала всё сладкое и не очень. Потребление домашних алкогольных напитков росло прямо пропорционально магазинной давке.

Если раньше на праздник семье хватало двух-трёх бутылок водки да одной бутылки шампанского, то при талонной системе загодя заправлялась под самогон молочная фляга, куда вмещалось тридцать восемь литров. Глава семейства подвешивал её тросом на матицу сарая под потолок. Дня через два-три фляга начинала «ходить» – качаться из стороны в сторону. Порой сарай скрипел от бродившей фляги так, что к нему боялись близко подходить, ибо казалось, что он вот-вот рухнет.

Переработав содержимое, фляга успокаивалась. И давала она, родимая, в пересчете на сорокаградусную, около тридцати пяти – сорока бутылок водки.

Дружки самогонщика чуяли поспевший товар издалека и коллективно заявлялись на дегустацию. Бражка перегонялась через самогонный аппарат прямо в дрожащие стаканы страждущих… Первачок, крепкий и чистый как слеза, ублажал душу, не знавшую другой радости. Частенько получалось так, что самогонка неожиданно кончалась незадолго до праздника, и приходилось ставить новую флягу, которая так же исправно давала полное эмалированное ведро семидесятиградусного спирта…

Тверёзые жены алкоголиков не знали, куда бежать и что делать: мужья спивались. От месткомов, профкомов, парткомов и милиции проку не было – у них дела кончались общественным порицанием и удержанием штрафов из мужниной зарплаты, которая кормила жену и детей. Жаловаться умудрённые опытом женщины не хотели, а пытались бороться с последствиями постановления о вреде пьянства и алкоголизма своими силами.


Однажды незадолго до праздников на дегустацию к Аркашке пришли Павел с Федькой. У них были сомнения, надо или нет добавлять кило пшена во флягу. С ранетками и сахарной свёклой вопрос был решён окончательно и пересмотру не подлежал. А вот с другими добавками споры не утихали…

Сидят друзья на кухне и дегустируют первачок. Тут принесла нелёгкая Аркашкину жену. Ну, та с ходу давай кричать на мужиков:

- И чего это вы тут, охламоны, делаете?!

Пашка обиделся за всех охламонов, поднялся и с высоты своего роста с достоинством ответил низенькой худенькой женщине:

- Мы праздник репетируем! Поняла?

Аркашкина баба от неожиданности округлила глаза и засмеялась, ну что с мужиками поделаешь?!


На следующий вечер картина повторилась. Мужики хором сказали, что одной репетицией праздники не готовят, репетиций бывает несколько. Аркашкина жена плюнула и побежала к их супругам, чтобы те разобрали по домам своих алкоголиков.

На третий вечер мужики дегустировали Аркашкину самогонку в соседней пятиэтажке у своего бригадира, – надо было отметить удачное закрытие наряда. Женщины пробежались чуть ли не по всем подъездам двух соседних заводских домов, пока отыскали своих благоверных. Теперь на мужиков кричали все три бабы разом так, что огромная хрустальная люстра в крохотной бригадировой прихожей закачалась не добродившей флягой…

Когда бабы выдохлись, и наступила минутная передышка, Пашка миролюбиво заявил, что сегодня у них состоялась последняя, генеральная, репетиция и до праздничного «концерта» они уже больше репетировать не будут. Праздник по календарю начинался послезавтра…


По предпраздничному радио гремели фанфары: идейные работники всех рангов рапортовали об успешной борьбе с пьянством и алкоголизмом. По телевизору с гордостью показывали вырубленные виноградники. Борьба с пьянством двигалась к своему победному завершению. Неучтённое официальной статистикой потребление алкоголя на душу населения возросло в несколько раз… Но разобраться в причинах такого роста идеологи не потрудились и объяснить народу, пострадавшему от дефицита продуктов питания и недовольному талонной системой, ничего не смогли!

Мало кто сейчас знает, что за этими безрадостными цифрами алкогольной статистики от населения спрятался неожиданно обнадеживающий результат: количество малолетних алкоголиков резко пошло на убыль, общая смертность по вине алкоголя снизилась в три раза. Пить во много раз больше стали только хронические алкоголики. Но те давно выбрали свой путь – «пузырь» в руки – и вперёд на больничную койку или на погост… Неразумных детей жалко!

13. Наконец-то подловил!
    

Леньку раздражало в соседе Толяне всё: и то, что тот ладил с многочисленной родней, и то, что тёща Толяна любила зятя как родного сына, и то, что по выходным на подворье Толяна с утра до вечера не умолкал гомон и смех многочисленных гостей и, вдобавок, вкусно пахло воскресными пирогами.

В стране шла борьба с пьянством, водка в магазине продавалась в мизерном количестве только по талонам и по справкам на похороны и свадьбы. Ленька был уверен, что без выпивки веселья не бывает, и норовил подловить Толяна на самогоноварении. Отрадно было бы опозорить всегда весёлого и всем довольного соседа. Поэтому пенсионер Ленька частенько затаивался в углу своего двора за большим кустом сирени у соседской калитки, примостившись на сукастый чурбак, и часами следил за соседним двором.

И такому планомерному шпионству была причина: Толян взял отпуск, чтобы подправить старый колодец. Одному менять венцы и чистить колодец несподручно, а, кроме того, в колодце и в летнюю жару холодно, поэтому вполне возможно, что Толяну с помощниками понадобится для сугрева горячительное. Вот пенсионер Ленька и удвоил внимание.

И однажды дождался: с утра в воскресенье соседи примолкли и озабоченно засновали по двору, забегали по посёлку. Оказалось, что у Толяна скоропостижно скончалась любимая тёща. Легла вечером спать, а утром не проснулась: лежит, улыбается, а сама уже холодная. Доктора её в морг забирать не стали, а сказали, что она и так лишний десяток лет прожила, что давно ей умереть пора со своими болячками! А ведь и не жаловалась никогда! Ну, дела… Чему бы ей улыбаться?

Ленька тут же смекнул, что при многочисленной ораве, которая сбежится проводить покойницу, магазинной водки не напастись ни на похороны, ни на поминки, поэтому без самогона Толяну не обойтись. И утроил бдительность.

К обеду в соседском доме собрались все окрестные бабки – родня и подружки почившей. И тем же вечером, когда стемнело, увидел Ленька, как вышел во двор Толян с лопатой и стал с оглядкой копать яму, а потом вынес из дома большую флягу и поспешно зарыл в этой яме.

Ленька даже взбрыкнул ногой от радости: наконец-то подловил!

Не дожидаясь похорон соседки, с утра пораньше пошёл он к своему другу участковому и все обсказал. Тот заулыбался, пощупал в заднем кармане складной пластмассовый стакан и наказал приятелю, чтобы караулил и не прозевал, если Толян будет выкапывать свою флягу. К похоронам, разумеется, брага не созреет, только к девятому дню, не раньше, но бдительности терять нельзя. Поэтому друзья – приятели решили действовать сразу после похорон.

На третий день тёщу свезли на кладбище и до ночи на сколоченных столах и лавках в Толяновом дворе поминали покойницу. А наутро во двор заявился участковый с понятыми: своим двоюродным братом да соседом гражданином Леонидом. Высыпавшую из дома многочисленную голосистую приезжую родню и подружек Толяновой тёщи милиционер загнал в помещение, чтобы посторонние граждане не галдели и не мешали работать. Во дворе остался только хозяин – Толян. И велели ему откапывать захороненную флягу.

Ошеломлённый Толян несколько раз пытался что-то объяснить участковому, но тот властно рявкнул, чтобы подозреваемый молчал, пока его не спрашивают. Толян сплюнул в сторону и сказал:

– А хрен с вами, делайте, что хотите, я молчу! – Сунул лопату соседу Леньке, сел на лавку спиной к представителю власти и закурил.

Флягу выкопали, открыли, но ожидаемого запаха не унюхали. Участковый зачерпнул складным стаканчиком содержимое фляги, тщательно понюхал, попробовал на язык и сделал пару глотков.

- Вода, что ли?...

Толян молчал, как было приказано. Он даже головы не повернул, только плечами пожал. Понятые, пенсионер Ленька да брательник участкового, тоже отпили из стаканчика и разочарованно подтвердили: вода!

Участковый потребовал разъяснений, почему Толян закопал флягу с водой.

– Да подруги тёщины велели! - ответил Толян, удручённый происходящим. –

Сказали, что этой водой на девятый день надо полить цветы на тёщиной могиле.

– Зачем? – слаженным трио спросили незваные гости.

– А кто их, бабок, поймёт с ихними суевериями… Вот обмыли покойницу – и велели воду зарыть до девятого дня!

Трое дегустаторов с диким ужасом глянули на открытую флягу, повели вокруг ничего не видящими глазами, утробно застонали и дружно стали вываливать в общую кучу содержимое своих желудков.