План выполнен! Тост за именинницу Разговоры во сне и наяву

Вид материала

Рассказ

Содержание 4 Разговоры во сне и наяву 5 Горечь сладких конфеток 9 Дорога к отцу 10 Все вместе 11 Палаточная жизнь 12 Короткое счастье

Подобный материал:

• Влада Фёдорова, 8 лет Пермский край, г. Губаха моу «сош №15» Полёты во сне и наяву., 86.36kb.
• Во сне и наяву Автор: Kisa Smash!!, 860.12kb.
• Аннотация диплом, 456.71kb.
• Вчуть приоткрытую дверь палаты втиснулось испуганное лицо Ольги, старшей медсестры, 385.96kb.
• Годовой план доходов республиканского бюджета уже выполнен. На 23 декабря 100,5% факт, 378.25kb.
• Доклад о пребывании на "Звездном Мосту", 42.15kb.
• Книга «Сон и гипноз» тематическая подборка материала о сне и гипнозе, 1531.07kb.
• План работы библиотеки гоу цо №1862 на 2009-2010 учебный год, 84.21kb.
• Мастерской Народной Психологии. Вэту книгу собраны материалы из разделов "влияние, 1013.01kb.
• Сон это циклический процесс, 52.75kb.

4 Разговоры во сне и наяву

Михаил из любого положения умел находить верный выход. На работе ему стали усиленно рекомендовать вступить в партию, что он никак не мог сделать, так как социальное происхождение всех вступающих в партию проверяли известные органы. Скрывая своё дворянство, Михаил нашёл такой ответ, против которого не мог возразить никто из партийных товарищей. Он очень серьёзно говорил партийцам:

- Я не считаю себя достойным быть в партии, у меня очень много личных недостатков. Я, как ни стараюсь, никак не могу осилить источники идей марксизма – ленинизма, как вы. Вот когда я всё пойму, изучу и смогу другим объяснять, то сам приду к вам за рекомендацией...

Ни один из многочисленных в его долгой трудовой жизни парторгов не признавался, что сам не осилил эти идейные первоисточники. И, тем более, не мог признаться, что вступил в партию из-за карьеры, а не из-за идеи. Умные люди понимали, что ответ Михаила был отговоркой, но противопоставить ничего не могли, так как тот, в отличие от многих, первоисточники читал и имел в запасе несколько не стыкующихся между собой цитат. Михаила оставляли в покое, но всегда обходили стороной при награждениях и повышениях по службе. Он воспринимал это как закономерное явление и молча пожимал плечами в ответ на «соболезнования» доброхотов.


Однажды вечером Михаил пришёл с работы уставшим и расстроенным. Ему предложили какую-то нехорошую работу, от которой нельзя было отказаться. У многодетного отца заболела голова, и он рано лёг в постель. Ребятишки, а их было тогда пятеро, притихли. Мать сидела рядом с заболевшим отцом, и они о чём-то долго шептались.

Утром за завтраком мать расспрашивала ребятишек, слышали ли они, что говорил их отец во сне. Она смеялась тем секретам, про которые проговаривался спавший глава семейства. Михаил делал сердитое лицо и говорил:

- Не выдумывай!

Мать продолжала подсмеиваться над супругом…

Ребятишки заинтересовались и решили с вечера не засыпать, а всю ночь подслушивать, что же такое говорит их отец во сне, какие такие секреты. Старший сын Николай держался и не засыпал дольше всех. Но и его сморил сон. Утром ему не хотелось в этом признаваться, и он, завтракая, сказал, что ночью тоже всё слышал... про папину работу и про рыбалку.


Вскоре к самой младшей в семье Ульянке, лепившей из мокрого песочка пирожки, подсел чужой дяденька, угостил её и подружек ягодками из бумажного кулька и стал расспрашивать, кто из них разговаривает во сне. Все в один голос сказали, что когда они спят, то не разговаривают. А Ульянка добавила, что у неё папа во сне разговаривает, но она не слышала, а крепко спала. А вот старший брат Николай и мама слышали, как папа во сне про какие-то секреты и про рыбалку говорит...

Через три дня вернувшийся с работы Михаил облегчённо сказал супруге, что его оставили в покое и в секретные сотрудники (сексоты) больше не приглашают. Татьяна засмеялась и ответила:

- Не будешь во сне секреты выбалтывать!

5 Горечь сладких конфеток

Случилось это в конце сентября – начале октября 1941 года в городе Свободном. Жила там многодетная семья по фамилии Слепоконь.

Предок семейства задолго до этой истории занимался извозом. Однажды зимой в чистом поле на него напала стая волков. Спас его от неминуемой смерти конь, который вынес седока к людскому жилью и весь в пене упал. Коня удалось поднять и спасти, но он ослеп. После этого случая хозяин придумал и взял себе такую фамилию, чтобы его потомки помнили, кому они обязаны своей жизнью...

Старшая дочь Лариса Слепоконь, учительница начальных классов, была красавицей. Она мечтала быть артисткой. И успешно сыграла роль Анны Карениной в одноименном любительском спектакле. Было это перед самой войной с фашистами.

Война перечеркнула все мирные планы. Новый 1941/42-ой учебный год начинался грустно, было не до праздников и спектаклей. Но дети всегда остаются детьми. Отличники получали свои отличные оценки, второгодники получали свои неуды и по учебе и по поведению... С такого второгодника из Ларисиного класса и началась осенняя история 1941 года.

Один отец исправно порол непутевого отпрыска за каждую провинность. Неуды сыпались на парнишку как из рога изобилия нескончаемым потоком... Хулиганистый пацан винил в этом весь белый свет, но только не себя. После очередной отцовской ременной каши собрались вокруг ревущего пацана сочувствующие приятели. Рядом крутилась и маленькая сестрёнка Николая и Виктора, Ульянка.

Пацан строил план мести ненавистной школе и учительнице, поставившей ему по поведению очередной неуд:

- Вот возьму и скажу, что Лариса говорила нам, что немцы сбрасывают не бомбы, а ящики с шоколадом...

Любимый старший брат Ульянки Николай сказал, что нельзя такое говорить, Ларису посадят ни за что. Второгодник заупрямился:

- Ну и пусть! Она мне тоже ни за что поставила неуд.

Тогда Николай, который тоже никогда не был примерным учеником, пригрозил отлупленному отцом пацану, что за вранье все ребята объявят тому бойкот и отлупят ещё побольнее папаши. И рассорившиеся мальчишки пошли по домам...

Девчонки, сидевшие на лавочке возле ворот дома, подозвали к себе маленькую Ульянку и стали у неё выпытывать, про что же секретничали мальчишки. И девчушка стала им рассказывать, что второгодник собрался говорить про Ларису и про шоколадки. На беду мимо проходил секретный сотрудник, которых в то страшное время не сеяли, а они сами росли... Сексоту надо было выслужиться или у него были особые счёты с Ларисой и её семьей, но донос он тут же состряпал...

Главным свидетелем обвинения стала девочка, которой только что исполнилось шесть лет. Добрый дяденька сексот пообещал Ульянке много-много сладких конфеток, если она скажет про Ларису и фашистские шоколадки. Конфет добрый дядя пообещал столько много, что на всех знакомых ребятишек хватит!

Никто из взрослых об этом разговоре не знал. А дети ещё не успели позабыть вкус исчезнувших из магазинов конфет...

Ларису привезли в родительский дом на очную ставку с Ульянкой. И та сказала так, как велел ей дяденька сексот. И тут же без всякой передышки потребовала с него обещанные для неё и всех ребят конфетки. Лариса, в ужасе от услышанного, закричала:

- Разве можно лгать за конфеты!?

Ульянка перепугалась и больше своего рта не открыла. Следователь помучился с ней, потом разочарованно и назидательно сказал сексоту, что нельзя брать в свидетели таких маленьких детей. Но отчаянный горестный Ларисин крик бывшая девочка помнила до конца своей жизни. И до глубокой старости чувствовала за собой вину и не могла себя простить...

Ларису Ульянка больше никогда не видела. Сначала шёпотом взрослые говорили о том, что семье не дают справок об арестованной учительнице. Должно быть лишили гражданских прав… Потом кто-то тихонько сказал, что Ларисе удалось вырваться на фронт, чтобы кровью доказать свою невиновность.

Через полтора года Ульянкина семья уехала с Дальнего Востока на Крайний Север. Судьба Ларисы так и осталась невыясненной. В годы хрущевской оттепели на все запросы бывшей Ульянки, а тогда учительницы Ульяны Михайловны, ответов не было... В краеведческом музее Ларисиного города Свободного, куда она специально ездила, тоже никаких документов не нашлось. Улица Мухинская, на которой они когда-то жили в побеленном деревянном домишке, была снесена и застроена многоэтажными домами. Фамилии когда-то живших рядом с ними людей, бывшая девочка не помнила… Но горестный крик Ларисы вспоминала очень часто. Возможно поэтому стала совершенно равнодушна к сладостям после того, как осознала свой детский грех.

6 Сестра

Мама Ульянкиного отца, бабушка Вера Евграфовна, долго мучилась от рака, присматривать за маленькими дочками Зоей и Надей не могла. Их отец, дед Ульянки Викентий Иванович, работал с утра до вечера, чтобы содержать большое семейство. Старшая дочь Анна невестилась, ей тоже было не до младших сестрёнок… Старший сын Михаил жил далеко от них со своей женой Татьяной и тремя детьми. Другой сын, Василий, был холост, но учился в институте вдали от семьи. Кому-то из старших сыновей нужно было помочь родителям в воспитании младших сестрёнок.

Самая младшая, Ульянкина тётя Зоя, была невероятно сострадательным человечком и смотрела на мир большими печальными глазами. Она очень любила свою сестрёнку Надю, которая была старше её на полтора года. Надежда росла очень не развитой, как сейчас бы сказали психологи, педагогически запущенной.

Так уж случилось, что Надежде доставалось невзгод больше всех. Ей, маленькой, приходилось много работать по дому, по хозяйству, ухаживать за больной матерью. И на её голову сыпались тумаки от старшей сестры Анны, если что-то не было сделано по хозяйству. По каким-то соображениям Надежду даже в школу вовремя не отдали, а решили, что она пойдёт учиться на год позже вместе с Зоей.

Братья решили, что Надежду возьмёт Михаил, а Зою – Василий. Но Зоенька наотрез отказалась разлучаться с сестрой. Студент Василий взять к себе двоих сестрёнок не мог. Михаил поговорил с женой Татьяной, и у тридцатилетней женщины оказалось на попечении не трое, а пятеро детей.


Татьяна относилась к маленьким золовкам так же как к своим ребятишкам, по возможности наряжала маленьких золовок в новые платья наравне со своей младшей дочерью Ульянкой. Сыновьям Николаю и Виктору наказывала защищать всех трёх девочек вне дома. С сентября Зою и Надю отдали в школу. Зоя училась хорошо, а у Нади школьные дела шли очень плохо. У неё начинала болеть травмированная голова, когда она пыталась делать уроки. Поэтому её оставили на второй год в первом классе.

Летом 1939 года у их старшей сестры Анны родился ребёночек, и той понадобилась нянька. Вот она и решила забрать Надежду к себе, раз уж с учёбой у той ничего не получалось.

Приехал забирать Надежду младший брат Михаила Василий. К тому времени он заканчивал вуз и был атлетически сложенным красивым парнем. И норов у него был вовсе не станичный, а столичный. Он моментально перезнакомился со всеми молодыми соседками Михаила и Татьяны. И решил у них выпытать, как Татьяна относится к своим маленьким золовкам.

Что уж соседки ему сказали, никто не знает. Но буквально на следующий день одна из этих молодых женщин стала расспрашивать четырёхлетнюю Ульянку, не обижает ли её мать Зою и Надю. Ульянка ответила, что её мама никого из сестрёнок не обижает, а братиков, если не слушаются, наказывает сам папа, а не мама. Женщине тут же понадобилось довести до сведения ребёнка, что Зоя и Надя – ее тёти, а не сестрёнки. Ульянка страшно обиделась на эти слова, сказала женщине, что та нехорошая. И со слезами побежала домой жаловаться маме, что Зоеньку с Надей обозвали «тётями».

Вся семья, кроме братьев, была дома. Дядя Вася купил к чаю конфетки и угощал ими сестрёнок. Разгневанная Ульянка влетела в дом и начала сбивчиво рассказывать, что говорила про её любимую сестрёнку Зою плохая тётя. Зоенька ничего толком не поняла и заплакала. Она и перед этим плакала, потому, что не хотела разлучаться ни с сестрой Надей, ни с невесткой Таней. Дело кончилось тем, что Василий увёз обеих девочек к сестре Анне.

В октябре пришло от Зоеньки письмо, где та писала, что её не пустили в школу, а оставили нянчиться с Анниным ребёнком. На глуповатую Надежду Анна боялась оставлять своего младенца. Зоя писала: «Таня, родненькая, забери меня к себе, я буду всегда гулять с Ульянкой и слушаться тебя…» Татьяна заплакала. А когда пришёл с работы Михаил, они решили, что Зоеньку надо срочно забирать к себе. Девочка она была умненькая, её нужно было учить.

Надежда осталась в деревне в няньках. Она больше никогда не ходила в школу, её никто не взял замуж. Надежда нянчила чужих детей, ходила за огородом и скотиной. Умерла, когда ей было около сорока лет…

А Зоенька жила в семье брата Михаила до своего замужества. Ульянка звала её как сестру по имени, а Зоя звала по имени Ульянкину мать, свою невестку Татьяну. Когда любопытные замечали это несоответствие в родственных отношениях и начинали расспрашивать Ульянку, та всегда отвечала смешно:

- Вообще-то Зоя – моя тётя, но она мне – родная сестра.

Ещё смешнее вышло тогда, когда двадцатилетняя Ульяна, абсолютно не задумываясь, машинально подписала своё письмо к Зоиному семейству так: «Ваша племянница и тетя Ульяна». Она не могла назвать своим братом Зоиного супруга, поэтому назвалась племянницей. Но в то же время, считая сестрой Зою, записалась в тёти к её детям, своим двоюродным брату и сестре. Такое уж у неё было перепутанное с ранних детских лет понятие о родстве с Зоей.


7 Нужда


Началась война. Деньги от уехавшего в годичную командировку на Крайний Север отца приходили исправно, но купить на них практически ничего нельзя было. Пережившие голод во время Гражданской войны опытные соседки учили многодетную Татьяну накупить про запас спичек, соли, табаку, сахару, муки. Но у неё хватало присланных денег только на хлеб. Отец в каждом письме писал, что ему не разрешают вызвать семью к себе. А без вызова билетов на поезд не продавали, железная дорога работала на нужды фронта. Почти два самых трудных года войны семья оставалась без средств к существованию. Жизнь в тылу с каждым днём становилась всё труднее и труднее.

Работы для многодетной матери не нашлось, даже уборщицей нельзя было устроиться – не было свободных рабочих мест. Знакомые и соседи не смогли ей помочь, так как у Татьяны, оставшейся без отца и матери в одиннадцать лет, не было специальности. Она писала очень медленно и безграмотно, хотя читала хорошо. Всю свою жизнь она жалела, что не додумалась учиться вместе со своими сыновьями – самой делать уроки, которые тем задавали, потом сдать все школьные экзамены и получить возможность учиться дальше. По молодости Татьяна трудилась на швейной фабрике мотористкой, закончила курсы воспитателей детских садов, но таких вакансий в годы войны не было.

Находилась работа в овощеводстве пригородного колхоза, где, как считали горожане, можно было не голодать. Но жить надо было бы на подселении вместе с хозяевами. И самое главное – там была только начальная школа, детям негде было учиться. О том, чтобы они не учились, и речи быть не могло! Поэтому Татьяна не могла уехать из города, она ждала вызова от мужа.

В годы войны все семейные тяготы и заботы легли на плечи женщин. Мужчин по годам рождения систематически отправляли на фронт, оттуда приходили частые похоронки да изредка возвращались изувеченные мужья и сыновья. Девушки тоже уходили добровольцами на курсы радисток и медсестёр, чтобы попасть на фронт. Постепенно в городе остались только старики, малые дети и их матери. И ещё те мужчины, кому дали броню, то есть признали незаменимыми на их работе. Ведь фронту, помимо вооружения, патронов и снарядов, нужны были продукты питания, одежда, мыло, табак, лекарства… Страна работала только для фронта, только для победы. А самое работоспособное население ушло на фронт. Им на смену к станкам вставали женщины и подростки, которых надо было научить работать. Вот этим и занимались забронированные специалисты.

Военком был царём и богом для всего местного начальства, пытавшегося избежать призыва в действующую армию. Вот ему на двоих с женой и присмотрели тёплый аккуратный домик с ухоженным огородом, где жили четверо детей с неработающей женщиной. Весной сорок второго года Татьяну с детьми без всяких объяснений выселили в деревянный двухэтажный барак, где вместо большого огорода была только пара грядок в маленьком общем дворе. В дом пришла нужда.


Всё более ценное быстро обменяли на еду. Покупать новую одежду выраставшим детям было не на что. Остались обноски. Татьяна перешивала их по несколько раз, выгадывая хоть какую-то целую одежонку растущим детям.

Из обрезков ткани и целых, без дырок, кусков одежды, которая своим детям стала малой, Татьяна стала в обмен за продукты шить обувь, шапки и варежки для самых маленьких. Спросом пользовались башмачки – чуньки, сшитые из старого овчинного полушубка мехом внутрь. Для красоты их расшивали яркими лоскутками и вышивальными нитками, довоенный запас которых был в доме. Татьяна любила и умела вышивать, ведь её мать была золотошвейкой. Неделю вечерами вся семья, включая мальчиков, шила. В воскресенье с раннего утра Татьяна со старшим сыном шла на базар менять чуньки на что-нибудь съестное. Порой они приносили пару стаканов зерна, да полбанки сухого гороха – и это было всё, что удавалось выменять за неделю работы и полдня стояния на холодном ветру, всё, чем предстояло питаться пятерым едокам неделю. От государства семья получала иждивенческую и четыре детских нормы хлеба. Другие продукты по карточкам выдавались редко.

Кто-то из соседей пристроил Татьяну стирать бельё для передвижного военного госпиталя. Железнодорожный эшелон привозил раненых в тыл, разгружался, ставился в тупик, отмывался и дезинфицировался. Потом загружался чистым бельём, лекарствами, продуктами питания и отправлялся за следующими ранеными на фронт. Прачки эшелона были сытыми и могли себе позволить нанять кого-нибудь поработать за хлеб вместо них, чтобы отдохнуть на станции формирования. Когда эшелон вёз раненых, им было не до отдыха.

Татьяна с сыновьями приносила кровавое и гнойное бельё, замачивала его и стирала в щёлоке, чтобы сберечь для обмена на продукты выданное прачкой эшелона хозяйственное мыло. Гладили и чинили бельё все дети. Приносили и относили тяжёлые свёртки мальчики вместе с матерью. Если у Татьяны была такая работа, дети были сыты. Иногда им даже перепадала кое-какая солдатская одежонка, которая была иссечена миной или снарядом так, что чинить её не было смысла. Но ткань была качественная, из двух порванных одёжек можно было выгадать для детей одну.

Однако санитарные поезда были редкостью.

В пригороде стояли воинские части, граница была рядом. Городские женщины ходили к военным, меняли самосад и самогонку на продукты, а некоторые молодые вдовицы оказывали солдатикам и другие услуги. Однажды соседки при Татьяне начали осуждать их. Одна, живущая со своим забронированным мужем, с ехидством высказалась про гулящих баб. Бабёнка тоже была не без греха, но в чужом глазу все соринки видела! Татьяна покачала головой и резко ответила судачившей бабёнке:

- Бог им судья! Как говорится, чужой задницы не жалей, а свою не подставляй!

Больше желающих перемывать чужие косточки при Татьяне не находилось. Сама она старалась никогда не судить других людей. А вот женщины, подрабатывавшие этим древним способом, осуждали Татьяну. Однажды они говорили об этом при её младшей дочке:

- Дура она! Хоть дети были бы сытые.

Ульянка сути не поняла и, вернувшись домой, спросила у матери, почему она не ходит вместе с женщинами в воинскую часть работать, чтобы они были сытые. Мать горько заплакала. Старший брат Николай хотел наподдать тумаков Ульянке. Но молоденькая сестрёнка отца Зоя отобрала её и долго запутанно объясняла, почему мать не идёт туда работать. Девочка поняла только одно: нельзя об этом спрашивать потому, что мама плачет.


8 Голод


Растущий организм детей требовал пищи. Весной все дружно переходили на «подножный корм». Пробовались на зубок молодые листики и веточки, любая проклюнувшаяся травка. Ульянка была «спичечкой», которую вот-вот унесёт ветром. Однажды она подобрала с земли недоеденный кем-то кусок арбуза и съела его. Через три недели у неё началась инфекционная желтуха, гепатит.

Ульянка лежала дома за занавеской. Братьям и Зое мать запрещала к ней подходить, боялась, что они заразятся. Состояние младшей дочки было крайне тяжёлым, она отказывалась есть и только пила воду. Лечить её было нечем.

Лекарства в огромном количестве были нужны раненым на фронте. Военные госпитали снабжались ими в первую очередь. К тому же, в те времена таблетки и настойки делали в основном из растительного сырья, которое произрастало в европейской части Союза и на юге, где были немцы или шли бои. Страна потеряла не только лекарственное сырьё, но и сами фармацевтические заводы…

Знакомая врачиха тайком приносила какую-то противную горькую жидкость и силой заставляла больную пить лекарство при ней. Мать плакала и спрашивала, чего бы дочка хотела скушать. Ульянка ничего не хотела, её тошнило от запаха еды.

А братья частенько, когда не было дома мамы, говорили о том, чего и сколько бы они съели. Начинали они с того, что съедят хлеба целую буханку или две, а потом ими вспоминалось всё съедобное подряд. Ульянка услышала слово «мёд» и спросила, что это такое? Братья объяснили, как могли. И на очередной вопрос матери о том, что бы дочка хотела скушать, Ульянка сказала, что хочет мёду. У одной их соседки был мёд, привезённый родственниками из деревни. Мать пошла к ней на поклон.

Случилось так, что весь разговор происходил под окном больной Ульянки. Татьяна куда-то уходила и встретила соседку с её подружкой у дома. Мать обещала соседке за одну ложку мёда помыть у неё все окна, постирать и погладить бельё. Когда она ушла, то соседка, у которой был мёд, напомнила подружке, что Татьяна наотрез отказалась ходить с ними в воинскую часть:

- Гордячка сраная! Мёду ей надо! Толку-то – всё равно девчонка умрёт.

Когда Татьяна принесла дочке ложку желанного мёда, та не стала его есть. Простить женщинам нехорошие слова о своей матери Ульянка не могла. Мёд не лез в горло, она считала его поганым. Но… назло соседкам решила выздороветь. И выздоровела!

Самое непонятное было в том, что после этой болезни Ульянка потеряла аппетит на всю последующую жизнь. Обычно те, кто пережил голод, ненасытны в еде. Ульянка всегда ела понемногу то, что было на столе. И никогда в жизни у неё не возникало желания поесть до отвалу чего-то вкусненького. Понять людское чревоугодие Ульянка никогда не могла.

А вот братья, которые усиленно росли, и им требовалось много пищи, страдали от голода неимоверно. И однажды мальчики решили убить и съесть кота соседки, которая пожалела ложку мёда для их больной сестрёнки.

Братья заманили и посадили в мешок кота. А потом били по мешку куском кирпича. Коты очень живучи, и мальчишки убили его не сразу. Когда развернули мешок, то у старшего брата Николая началась рвота. Кота было жалко. У Виктора нервы были покрепче. Он заставил младшую сестрёнку держать, а сам стал перочинным ножичком снимать шкурку и потрошить кота. Николай даже близко не подошёл.

Матери не было дома, мальчишки порезали тушку на кусочки и поставили варить. Вернувшаяся мать с порога спросила, чем это так вкусно пахнет? И сыновья, не моргнув глазом, сказали, что поймали в силки за городом на заснеженных колхозных огородах зайчонка. Ульянка молчала, как ей было наказано братьями. Мальчики сказали, что они уже поели. Вернулась домой Зоя. И они с матерью поели «заячий» бульон. Николая опять стало тянуть на рвоту. И братья убежали во двор.

Через три или четыре дня Татьяна нашла кошачью шкурку, заплакала и наказала мальчикам и Ульянке ничего не говорить Зое, а то ей будет нехорошо. Этого чужого кота дети помнили и молчаливо жалели долго. Он жил у вредной соседки, но сам-то ни в чём не был виноват…

Мать научила Ульянку, как нужно выделывать шкурку, чтобы она стала мягкой. И выделанная шкурка убитого кота без дела лет двадцать хранилась в Ульянкиной коробке для рукоделия с лоскутками и нитками. Изрезать шкурку на кукольную зимнюю одежду не поднималась рука…


9 Дорога к отцу


Дела на фронтах пошли чуть-чуть лучше. Наступление фашистов остановили. И ранней весной сорок третьего года отцу, наконец-то, разрешили дать вызов семье. Татьяна безуспешно ходила в кассу железнодорожного вокзала. За билетами была неимоверная давка. Стремились соединиться многие семьи, разобщённые войной. Кто-то спешил навестить родственников, лечившихся после ранений в тыловых госпиталях, разбросанных по всей стране… В проходящих поездах не было мест. Паровозов и вагонов не доставало для гражданских перевозок, транспорт работал для фронта.

Знакомые и соседи многодетного семейства перебрали всех своих родственников, чтобы достать для Татьяны пять билетов. Сначала удалось купить два билета, потом ещё два с большими перерывами. Билеты давались с указанием номера поезда и даты отправления. Купленные первыми билеты были уже один раз продлены кем-то из знакомых железнодорожников и вот-вот могли вторично потерять годность. В одном билете другой железнодорожник швейной иголкой сделал новые дырочки даты выезда и осторожно заклеил лишние мучным клейстером. Надежда достать пятый билет таяла с каждым днём. И Татьяна решила рискнуть и отправиться в путь с четырьмя билетами на пятерых.

Знакомый станционный работник договорился со своей родственницей – проводницей, дал на время посадки старшему брату Ульянки Николаю свою железнодорожную форменную фуражку, и проводница посадила в вагон Татьяниного безбилетника. А уж все остальные сели по своим билетам в порядке общей очереди. Узлов с собой было немного. Брали только продукты питания. Одежды лишней не было, всё пригодное было перешито и обменено на продукты ещё в зиму сорок второго - сорок третьего года. Мебелишку и всякие чашки – вёдра обменяли на продукты перед отъездом. Из вещей везли только одну драгоценность – ручную швейную машинку. За то, чтобы кого-то безбилетного из семьи не высадили из поезда, пришлось отдать проводнице кусок солёного сала, который вскладчину купили в какой-то деревне сердобольные соседи детям на дорогу.

При появлении контролёров худенькую Ульянку прятали. Девочка сворачивалась клубочком, её завёртывали в байковое одеяло и перевязывали верёвкой. Тючок потряхивало на стыках рельсов, и он не вызывал подозрений, а попутчики жалели детей, поэтому «ничего не видели».

Поезд часто и подолгу стоял на полустанках, пропуская воинские эшелоны и товарняки, везущие груз для фронта… Самой страшной была пересадка с одного поезда на другой. Делали её не в Москве, которую все поезда объезжали, а на какой-то другой станции, кажется, в Кирове. Ульянка помнила, как огромную толпу пассажиров с детьми и вещами вели по грязным раскатанным тяжёлой воинской техникой улицам. Дружинницы с красными повязками на рукавах стояли на каждом углу, торопили всех и показывали, куда идти.

В одном месте на окраине городка посреди дороги была яма, все обходили её. И начался плач и выкрики. Ульянка посмотрела в яму и увидела несколько женщин с лопатами, куски одежды в крови и полуприсыпанную землёй руку взрослой женщины с пальцами, локтем и частью плеча. Никакого тела рядом не было. Она хотела спросить об этой руке у мамы, но та приказала детям не смотреть в яму. Слёзы текли по маминому лицу.

Как потом говорили в поезде, случайный немецкий самолёт залетел и сбросил две бомбы на толпу людей. Первая сделала эту яму, а вторая не разорвалась, её выкопали и увезли куда-то. Кто-то шёпотом сказал, что это взорвался наш грузовик со снарядами, но ему никто не поверил.

На пересадке пассажиры сидели на улице у железнодорожного полотна двое или трое суток, ждали своего поезда. Пару раз объявляли воздушную тревогу, и все вместе с узлами прятались в ближний лесок. Раз в день приезжала солдатская кухня, и всем пассажирам по их билетам выдавали поварёшку жидкой каши. Люди испытывали постоянный голод. Отлучаться в ближнюю деревню за продуктами пассажиры боялись, можно было отстать от поезда. Никакого расписания не было, поезда на фронт и с фронта шли вне всякой очереди.

Татьяна со своим выводком обливала пороги железнодорожного начальства слезами, объясняла, что везёт детей к отцу, который тоже работает на железной дороге, и что у неё украли один билет. Начальник куда-то звонил по селектору, потом выписал Татьяне какую-то справку. Сами железнодорожники посадили молодую женщину с четырьмя детьми на ближайший поезд. В конце марта сорок третьего года, после четырёх недель дороги они, наконец-то, встретились с отцом.


10 Все вместе


Первым делом отец повёл долгожданных родных на обязательную санобработку в баню. Пока семья мылась, их одежду пропаривали от насекомых и микробов. Без справки о санобработке в войну и почти десять лет после неё никого из приезжих не поселяли на жительство. Опасность возникновения заразных эпидемий при массовых миграциях и скученности людей была велика…

Отец попросил у соседей кастрюльку, сбегал в столовую и отоварился. Для того чтобы накормить оголодавших детей и жену, он копил талоны на второе блюдо, отказываясь от него в последние дни перед приездом семьи. Да ещё кто-то из начальства отдал ему пару своих талонов на обед. После бани отец повёл родных в палатку, где семье уже отгородили место.

Большие брезентовые палатки на сорок человек пожертвовали союзники - англичане. В центре палатки была сооружена печка – буржуйка, которую топили все семьи по очереди. А по периметру висели одеяла, которыми жильцы отгородились друг от друга. Но приезжим было некогда рассматривать новое жилище. Это было не главным, главное – они приехали к отцу.

Кастрюля пареной репы, каждая с крохотным трёхграммовым кусочком жёсткого оленьего мяса и подливом, была уничтожена мгновенно. И все дети хором сказали, что им очень понравилась еда, особенно репа с мясом. Отец грустно посмотрел на них и подумал, что в Заполярье растёт только турнепс да репа, и что скоро дети узнают местную поговорку «Надоел хуже пареной репы». У отца, с его испорченным недоброкачественной пищей желудком, от одного запаха репы и турнепса возникали приступы тошноты.


Вечером все стали устраиваться спать. Отгороженный одеялом кусок палатки был не больше пяти квадратных метров. К отцовскому топчану поставили табуретки, на них положили деревянный щит и матрасовку, набитую прошлогодней трухлявой соломой. Улеглись все головами в сторону печки: отец, мать, маленькая дочка, Зоя. И через проход в тридцать – сорок сантиметров на узком щите устроились братья Виктор и Николай. Чтобы сохранить тепло, на общие одеяла сложили всю снятую одежду. Дети уснули быстро и проснулись только днём, когда мать сказала, что надо идти обедать, папа принёс талоны. Дети собрались мигом.

Отец рысью повёл семейство в палаточную столовую. Не успев толком поесть, по звуку молотка о подвешенный кусок рельса, побежал на работу. Его обеденный перерыв закончился. Ребятишки тоже быстро управились с жиденьким супом и пареной репой. Мальчишки, съев разом утреннюю и обеденную порции, не наелись. Но они ничего не сказали матери, ибо знали, что сейчас больше ничего не дадут. Ужин им налили в кастрюльку, которую мать сама осторожно понесла домой.


У братьев и Зои день получился свободным – отец сказал, что поведёт их в школу завтра в обеденный перерыв. Свободные от домашних дел братья решили познакомиться с посёлком. Братьям было интересно осмотреться на новом месте, и они отпросились у матери немного погулять, пообещав далеко от палатки не уходить. Зоя с Ульянкой тоже захотели погулять, но остались у входа в палатку. На улице не то что подходящих по возрасту девчонок, вообще людей не было видно.

На ровном поле стояли десятка два таких же брезентовых палаток, как та, в которой им предстояло теперь жить. Чуть дальше особняком – несколько низких длинных деревянных бараков. Вокруг посёлка до самого горизонта было ровное поле – ни привычных сопок, ни деревьев, ни домов… Только в одной стороне, километра за два, стояли чёрные сараи, вокруг них – столбы с колючей проволокой и вышки со стрелками по углам. Это мог быть охраняемый военный склад или зона для заключённых – привычная картина, которая не вызывала любопытства.

Девочки постояли-постояли и вернулись в свою палатку. Братья, стоять у входа не стали, а решили обойти весь посёлок, чтобы узнать, где школа, где клуб и где магазин. Через полчаса оба пришли домой с синяками. Мать бросилась к сыновьям с расспросами. Николай сказал, что они с Виктором сами без родителей разберутся, нечего маме расстраиваться:

- Подумаешь, подрались!

Николай и в родной школе спуску никому не давал, и хоть первым в драку не лез, с ним и без того матери покою не было. Виктор драться не любил, но выбирать сегодня ему не пришлось. И он вслед за старшим братом сказал маме:

- Правильно, что подрались. Пусть сами первые не лезут!

Мать смахнула слёзы – жить в маленьком закутке среди незнакомых недобрых людей было страшно. Однако вопреки её опасениям на следующий день никакой драки не было. Местные мальчишки, один раз попробовав новеньких на крепость, дружелюбно показывали приезжим все достопримечательности посёлка железнодорожных строителей.


11 Палаточная жизнь

Слова «дом, домой» в детских умах никак не увязывались с их жильём. Огороженный одеялами закуток больше был похож на кладовку в их прежнем доме. Жильё казалось временным, вроде шалаша, который дети когда-то построили в своём дворе.

Палатка была двойная, или же, проще сказать, их было две, натянутых одна на другую. Между брезентовыми слоями был уложен стенкой нарезанный большими кирпичами торф. Окна с боков палатки были тоже заложены торфом, чтобы не дуло. Свет давало маленькое квадратное оконце против входа, да тускло горела единственная лампочка. Ребятишкам казалось странным, что на улице темноты по ночам не было – солнце ходило невысоко над горизонтом по кругу.

Потолок был из двух слоёв брезента с воздушной прослойкой между ними. И в палатке было видно, как там по потолку бегали и дрались большие крысы. Ребятишки и женщины их боялись. Говорили, что в одной из палаток они насмерть загрызли спавшего грудного ребёночка. Если крысы бегали низко, дежурный истопник бил их кочергой наотмашь через брезент. Иногда взрослые объявляли войну крысам: поднимали все одеяла - перегородки, чтобы улучшить обзор, вооружались палками и били крыс. На какое-то время противных и страшных грызунов было не слышно и не видно…

Солнце светило днём и ночью, но тепла не было. Буржуйку в палатке топили круглосуточно все жильцы по очереди. Обычно ложились спать все одновременно, ибо после того, как ставили щит для братьев, пройти было невозможно, свободного места не оставалось. Братьям было тесно на узком щите, и они решили спать валетом. Утром у Виктора, который спал головой к наружной стене, волоса примерзли к постели. Больше они не экспериментировали.

Однажды ребятишки улеглись спать сами. Отец дежурил – караулил печку, чтобы она не погасла, и чтобы в палатке не случился пожар от выпавшего кусочка угля. Мать легла раньше детей, чтобы ночью сменить дежурившего отца, которому утром нужно было идти на работу. Зоя днём с новыми подружками ходила за посёлок искать на болоте прошлогодние ягоды, братья натаскали в палатку в дырявых ведрах уголь, чтобы дежурившему отцу его хватило до утра. Поэтому все дети, кроме самой маленькой, устали.

Довольный Виктор лёг спать один. Зоенька легла рядом с Татьяной, потом маленькая Ульянка, а Николай перебрался к сестрёнке под бок, там ему было свободнее, чем рядом с братом. К тому же была очередь Николая поговорить с Ульянкой перед сном. Старший брат быстро рассказал сестрёнке про соседских ребят правду и закрыл глаза. Ульянка лежала и думала про всё, что ей сказал старший брат.

Вдруг она увидела маленькую мышку. Зоя спала на спине, а мышка сидела у неё на груди, мордочкой к её лицу и тёрла усики сразу обеими передними лапками, умывалась, наверное. Это было так интересно, что девчушка тихонько толкнула локотком задремавшего Николая, чтобы он тоже посмотрел. Мышка умывалась. Николай разбудил Виктора. Мышка продолжала умываться. Виктор зашептал брату, что нужно разбудить Зою, пусть и она посмотрит. Николай сразу сказал, что нельзя, Зоя испугается. Зоя услышала свое имя и проснулась. Открыла глаза, увидела перед своим лицом умывающуюся мышку и закричала с перепугу. Татьяна проснулась, мгновенно смахнула мышку с Зоенькиной груди, а Михаил прибежал с кочергой, он подумал, что на детей напала крыса…

12 Короткое счастье


Железную дорогу на Воркуту строили заключённые, но командовали ими вольнонаёмные. Зона вечной мерзлоты была коварной: летом железнодорожная насыпь могла неожиданно провалиться в болото, зимой пурга могла за пару часов занести путь непроходимым для паровоза слоем снега. За сход вагонов с ненадёжной трассы наказывали руководителей работ как за диверсию, вплоть до расстрела на месте. Михаил и его родные знали, что он, как и его коллеги, ходит по острию ножа. Когда отец приходил с работы, дети старались говорить вполголоса, чтобы дать ему отдых. В палатке, где жило сорок человек, покой был относительным.

Отдельная комната для любой семьи во время войны была счастьем. Ведь каждому человеку хочется побыть без посторонних глаз и ушей со своими близкими или наедине с самим собой.

Месяца через три после приезда жены с четырьмя детьми Михаилу, старшему инженеру службы пути, дали отдельную самую большую комнату в деревянном бараке. Многодетному отцу с какого-то склада принесли несколько досок и реек. Он с помощью сыновей сделал себе с матерью деревянный топчан. Зоенька спала на сдвинутых лавках. Маленькая Ульянка спала в самом тёплом углу комнаты на большом жёстком деревянном сундуке с горбатой крышкой. Ручка на горбушке крышки больно впивалась в живот или спину Ульянки, она вертелась во сне, часто падала на пол и плакала. Мальчикам стелили на полу, так как поставить в одну комнату пять кроватей было невозможно. Все постели утром скатывали и убирали на родительский топчан или в угол комнаты. Ещё в комнате были стол, две лавки для детей и две табуретки – папина и мамина. Позже появились две открытых висячих полки: одну папе и детям под книги, другую маме под посуду. Эти полки практически пустовали, лишнего в доме ничего не было. И к великой радости Ульянки, через полгода ей и Зоеньке сделали раскладушки из одеял на крестовинах.

Татьяна стала работать сначала посудомойкой, потом раздатчицей в поселковой столовой. И это было счастьем. Как бы не залавливали проверяющие работников столовой, те воровали еду по ложке и были, как говорила Татьяна, не сыты и не голодны. Она сдавала туда свои месячные талоны на продукты, и ей часто удавалось отдавать свою порцию еды растущим сыновьям. Кроме того, всех детей в школе на большой перемене подкармливали.

Отец тоже питался в столовой. Врачи выписали ему литерные талоны на обеды. У него обнаружились большие проблемы с желудочно-кишечным трактом. Болело всё: желудок, поджелудочная железа, печень, желчный пузырь, кишечник… Изнурительные поносы перемежались с запорами, тошнотой и рвотой. Отец всю жизнь соблюдал диету и наблюдался у врачей, но полностью так и не избавился от желудочно-кишечных проблем до конца жизни. Не помогли даже многолетние ежегодные поездки в Ессентуки и Минеральные воды. А во время войны для гражданского населения не хватало элементарных лекарств. Вместо них по возможности давали начальству и больным людям усиленное питание – литер.

Этот очень короткий период жизни был временем относительного благополучия в семье. Но уже осенью сорок третьего года шестнадцатилетнего Николая, перешедшего в девятый класс, забрали в действующую армию, а через два месяца из восьмого класса забрали пятнадцатилетнего Виктора, сначала на учёбу, а потом мотористом на Северный флот. Старший после отличного окончания сержантской школы какое-то время преподавал там, потом был отправлен на разминирование в Петсамо. Младший работал в трюме корабля, перевозившем грузы по лендлизу из Англии в Мурманск и Архангельск. На эти корабли фрицы охотились с самолётов и подлодок. Температура воды была низкой, и человек, попавший в море, погибал через десять-двадцать минут. Оба мальчика могли погибнуть в любой момент. Письма от них приходили редко. Родители потеряли покой.

К тому времени Ульянка училась в первом классе, а Зоенька – в девятом. У Татьяны, Зои и младшей Ульянки врачи находили авитаминоз и пороки сердца, у отца желудочно-кишечный тракт постоянно давал сбои… Татьяна выплакала глаза и сбила в кровь колени в ночных молитвах о сыновьях. От постоянных слёз на материнских зрачках наросли бельма. Чтобы молодая женщина совсем не ослепла, репрессированная по навету доктор Косич в больнице для вольнонаёмных прооперировала ей оба глаза опасной бритвой Михаила и наложила швы из Ульянкиных тонких волосинок. Зрение Татьяны восстановилось, через двадцать лет окулисты не обнаруживали никаких следов от операции.

Абсолютное большинство заключённых врачей имели очень высокую квалификацию, посредственности в лагеря обычно не попадали. Они, чтобы продвинуться по службе, умели писать доносы на своих более талантливых коллег. Такое уж было время…

Высококлассных врачей - зэков в Печорлаге редко отправляли на лесоповал или другой тяжёлый труд, чаще давали возможность работать в лагерном лазарете и в больничке для вольнонаёмных. Начальство тоже болело и тревожилось о своём драгоценном здоровье.