Правительство Российской Федерации Государственный университет Высшая школа экономики Факультет мировой экономики и мировой политики программа дисциплины

Вид материала

Содержание

К.поппер. логика и рост научного знания
Мы не знаем – мы можем только предполагать
Мы никогда не можем рационально оправдать теорию
Главная проблема
Однако наука начинается только с проблем
D.Bloor. Knowledge and Social Imagery
Я.Хакинг. Представление и вмешательство: Введение в философию естественных наук
Б.латур. дайте мне лабораторию, и я переверну мир

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

К.ПОППЕР. ЛОГИКА И РОСТ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ

Наука не является системой достоверных или хорошо обоснованных высказываний; она не представляет собой также и системы, постоянно развивающейся по направлению к некоторому конечному состоянию. Наша наука не есть знание: она никогда не может претендовать на достижение истины из чего-то, заменяющего истину, например, вероятности.

Вместе с тем наука … не только полезный инструмент. … стремление к знанию и поиск истины являются наиболее сильными мотивами научного исследования.

Мы не знаем – мы можем только предполагать. И наши предположения направляются ненаучной, метафизической … верой в существование законов и регулярностей, которые мы можем обнаружить, открыть. …

Однако … предположения … тщательно и последовательно контролируются систематическими проверками. … Наш метод исследования состоит не в том, чтобы защищать их, доказывая их правоту; напротив, мы пытаемся их опровергнуть. …

… миф о научном методе, который начинает с наблюдений и экспериментов, а затем переходит к теориям. …

Прогресс науки обусловлен не тем, что с течением времени накапливается всё больший перцептивный опыт, и не тем, что мы всё лучше используем наши органы чувств. … Смелые идеи, неоправданные предвосхищения и спекулятивное мышление – вот наши единственные средства интерпретации природы …

Даже тщательная и последовательная проверка наших идей опытом сама … вдохновляется идеями: эксперимент представляет собой планируемое действие, каждый шаг которого направляется теорией. … Мы … «делаем» наш опыт. Именно мы всегда формулируем вопросы и задаём их природе, и именно мы … ставим эти вопросы так, чтобы можно было получить ясное «да» или «нет» …

Требование научной объективности делает неизбежным тот факт, что каждое научное высказывание должно всегда оставаться временным. … Лишь в нашем субъективном убеждении, лишь в нашей субъективной вере мы можем иметь научную достоверность.

С идолом достоверности … рушится одна из защитных линий обскурантизма … Ошибочное понимание науки выдаёт себя в стремлении быть всегда правым. Однако не обладание знанием, неопровержимой истиной делает человека учёным, а его постоянное и отважное критическое стремление к истине. …

Мы никогда не можем рационально оправдать теорию, то есть нашу веру в истинность теории или в то, что она вероятно истинна. … степень подкрепления не является мерой правдоподобности … Она представляет собой лишь фиксацию того, что мы успели узнать к определённому моменту времени о сравнительных достоинствах конкурирующих теорий …

Метафизическая проблема, связанная с идеей правдоподобности, такова – существуют ли в природе подлинные закономерности? Мой ответ на этот вопрос: «Да». … если в природе мы не сталкивались бы с закономерностями, то ни наблюдение, ни язык не могли бы существовать – ни язык описания, ни язык аргументации.

Убедительность этого ответа зависит от принятия некоторой формы реализма здравого смысла. …

Психологическая проблема индукции … мне представляется тривиальной – вера или доверие всегда иррациональны, хотя и важны для действия. …

Главная проблема … – проблема демаркации (кантовская проблема границ научного познания), которую можно определить как проблему нахождения критерия, который позволил бы нам провести различие между утверждениями …, принадлежащими эмпирической науке, и утверждениями, которые можно назвать «метафизическими».

Согласно решению …, предложенному Витгенштейном, такое разделение должно быть сводимо к сингулярным высказываниям наблюдения или выводимо из них. Если некоторое утверждение … не поддаётся такому сведению, то оно «не имеет значения», «бессмысленно», является «метафизическим» или просто «псевдопредложением». В итоге метафизика оказывается бессмысленной чепухой. …

… этот метод приводит к уничтожению не только метафизики, но также и самого естествознания, ибо законы природы столь же несводимы к высказываниям наблюдения, как и рассуждения метафизиков. …

Догму значения или смысла и порождаемые ею псевдопроблемы можно устранить, если в качестве критерия демаркации принять критерий фальсифицируемости … системы высказываний содержат информацию об эмпирическом мире только в том случае, … если их можно систематически проверять …

Наш критерий … с достаточной точностью отличает теоретические системы эмпирических наук от систем метафизики …, не утверждая при этом бессмысленности метафизики (в которой … можно усмотреть источник, породивший теории эмпирических наук). …

… эмпирическую науку можно охарактеризовать следующим образом: в той степени, в которой научное высказывание говорит о реальности, оно должно быть фальсифицируемо, а в той степени, в которой оно не фальсифицируемо, оно не говорит о реальности. …

… ответ …: … наука отличается от псевдонауки … своим эмпирическим методом, который по существу является индуктивным, то есть исходит из наблюдений и экспериментов … меня не удовлетворял. … Пример использования метода такого рода даёт астрология с её громадной массой эмпирического материала, опирающегося на наблюдения, гороскопы и биографии … теория … истории Маркса, психоанализ Фрейда и … «индивидуальная психология» Адлера. …

… я чувствовал, что эти три … теории, хотя и выражены в научной форме, на самом деле имеют больше общего с примитивными мифами, чем с наукой, что они в больше степени напоминают астрологию, чем астрономию. …

Казалось, эти теории способны объяснить практически всё … Изучение любой из них будто бы приводило к полному духовному перерождению или откровению …

… не является ли это выражением не силы, а, наоборот, слабости этих теорий?

С теорией Эйнштейна дело обстояло совершенно иначе. …

Данная теория несовместима с определёнными возможными результатами наблюдения – с теми результатами, которых до Эйнштейна ожидал каждый. …

Легко получить подтверждения … почти для каждой теории, если мы ждём подтверждений.
Подтверждения должны приниматься во внимание только в том случае, если они являются результатом рискованных предсказаний, то есть когда мы … ожидали бы … события, опровергающего данную теорию.
Каждая «хорошая» научная теория является некоторым запрещением: она запрещает появление определённых событий. Чем больше теория запрещает, тем она лучше.
Теория, неопровержимая никаким мыслимым событием, является ненаучной. Неопровержимость представляет собой не достоинство теории, … а её порок.
Каждая настоящая проверка является попыткой её … опровергнуть. …
Подтверждающее свидетельство … следует принимать как результат серьёзной, но безуспешной попытки фальсифицировать теорию. …

… критерием научного статуса теории является её фальсифицируемость, опровержимость, или проверяемость. …

Астрология не подвергается проверке. Астрологи … не обращают никакого внимания на неблагоприятные для них примеры. … Чтобы избежать фальсификации, они разрушают проверяемость своих теорий. …

Марксистская теория истории, несмотря на серьёзные усилия некоторых её основателей и последователей, в конечном итоге приняла эту тактику предсказаний. … вместо того, что признать … опровержение, последователи Маркса переинтерпретировали и теорию, и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. …

… психоаналитические теории … просто являются непроверяемыми и неопровержимыми теориями. … Рассматриваемые теории описывают некоторые факты, но делают это в виде мифа. Они содержат весьма интересные психологические предположения, однако выражают их в непроверяемой форме. …

… мифы могут получить дальнейшее развитие и сделаться проверяемыми, … исторически все или почти все научные теории возникли из мифов … миф может содержать важные предвосхищения научных теорий … миф Парменида о неизменном, застывшем универсуме, в котором ничего не происходит и который, если добавить ещё одно измерение, становится застывшим универсумом Эйнштейна (в котором тоже ничего не происходит, так как с точки зрения четырёхмерности всё детерминировано и предопределено изначально). …

Научные теории представляют собой не компактное изложение результатов наблюдений, а являются нашими изобретениями – смелыми предположениями, которые выдвигаются для проверок и которые могут быть устранены при столкновении с наблюдениями. …

… все законы и теории остаются принципиально временными, предположительными и гипотетическими даже в том случае, когда мы чувствуем себя неспособными сомневаться в них. До того, как теория оказывается опровергнутой, мы никогда не можем знать, в каком направлении её следует модифицировать. …

Метод проб и ошибок нельзя … отождествлять с научным и критическим подходом … Метод проб и ошибок применяется не только Эйнштейном, но – более догматически – даже амёбой. Различие заключается в критическом и конструктивном отношении к ошибкам, которые учёный намеренно и добросовестно стремиться обнаружить для того, чтобы опровергнуть свои теории с помощью найденных аргументов. …

Критический подход можно описать как сознательное стремление подвергнуть наши теории … всем трудностям борьбы за выживание … Он даёт нам возможность пережить элиминацию неадекватных гипотез, в то время как догматическая позиция приводит к тому, что эти гипотезы устраняются вместе с нами. …

… непрерывный рост является существенным для рационального и эмпирического характера научного знания … Именно способ роста делает науку рациональной и эмпирической. На его основе учёные проводят различия между существующими теориями. …

… я имею в виду не накопление наблюдений, а повторяющееся ниспровержение научных теорий и их замену лучшими и более удовлетворительными теориями. … Наиболее интересные эксперименты и наблюдения предназначаются нами … для проверки наших … в особенности новых теорий. …

… мои рассуждения … справедливы также для роста донаучного знания … рост научного знания можно считать ростом обычного человеческого знания, выраженного в ясной и отчётливой форме …

… не существует ли опасность, что развитие науки закончится …? Едва ли можно поверить в это, так как наше незнание бесконечно. Реальной опасностью … является … отсутствие воображения …

… ранее я … считал, что даже в науке отсутствует что-либо похожее на прогресс. … Однако наука представляет собой один из немногих видов человеческой деятельности …, в котором ошибки подвергаются систематической критике … и довольно часто исправляются. … В большинстве других областей … существует изменение, но редко встречается прогресс …, так как почти каждое приобретение уравновешивается или более чем уравновешивается некоторой потерей. В большинстве областей мы даже не знаем, как оценить произошедшее изменение. …

Теории Кёплера и Галилея были объединены и заменены … лучше проверяемой теорией Ньютона; … теории Френеля и Фарадея были заменены теорией Максвелла. … теории Ньютона и Максвелла были объединены и заменены теорией Эйнштейна. …

Если проверка новых, смелых и невероятных предсказаний теории не опровергает её, то можно сказать, что она подкрепляется этими строгими проверками. …

Многие … важные открытия были сделаны в ходе проверок теорий, хотя они привели … к опровержению соответствующих теорий. … ярким примером такого открытия является опровержение чётности. …

… однако … большая часть даже … «случайных открытий» имеет … ту же самую логическую структуру. … Открытие происходит тогда, когда некоторые из наших ожиданий … неожиданно не оправдываются. … открытия Эрстеда, Рентгена, Беккереля и Флеминга в действительности не были случайными, хотя и включали случайные компоненты; каждый из этих учёных искал эффект того рода, который он обнаружил. …

Такие открытия являются случайными лишь в той степени, в которой они противоречат всем ожиданиям, и получены не в результате сознательной проверки тех теорий, которые были ими опровергнуты. …

… идеал … науки как аксиоматизированной дедуктивной системы … доминирует в европейской эпистемологии, начиная с платонизированной космологии Евклида (я думаю, что «Начала» Евклида предназначались именно для изложения космологии), находит выражение в космологии Ньютона и далее в системах Бошковича, Максвелла, Эйнштейна, Бора, Шредингера и Дирака. …

… дедуктивные системы следует рассматривать не как завершение научной деятельности, а как один из её этапов, как важный шаг на пути к более богатому и лучше проверяемому научному знанию. …

Рациональность науки состоит в рациональном выборе новой теории, а не в дедуктивном развитии теорий. …

… теорию, как правило, можно проверить лишь путём непосредственной проверки отдалённых её следствий – таких следствий, которые трудно усмотреть интуитивно. …

Я же хочу предложить рассматривать науку как прогрессирующую от одной проблемы к другой – от менее глубокой к более глубокой …

Считается, что наши ожидания и наши теории исторически предшествуют нашим проблемам. Однако наука начинается только с проблем. …

… наблюдения могут породить проблему, если они являются неожиданными, то есть если они приходят в столкновение с нашими ожиданиями и теориями. Осознанной задачей, стоящей перед учёным, всегда является решение некоторой проблемы с помощью построения теории …каждая интересная новая теория порождает новые проблемы … её плодотворность оценивается главным образом по тем новым проблемам, которые она порождает. …

Новая теория должна исходить из простой, новой, плодотворной и объединяющей идеи относительно некоторой связи или отношения …, существующего между до сих пор не связанными вещами … или фактами … или новыми … сущностями. …

Второе требование состоит в том, чтобы новая теория была независимо проверяемой. … она должна иметь новые и проверяемые следствия (предпочтительно следствия нового рода), она должна вести к предсказанию явлений, которые до сих пор не наблюдались. …

… хорошая теория должна удовлетворять ещё и третьему требованию …: … должна выдерживать некоторые новые и строгие проверки. … Оно является «материальным требованием», требованием эмпирического успеха. …

Даже наиболее обещающая теория может рухнуть … прекрасная теория Бора, Крамерса и Слэтера … почти сразу же была опровергнута фактами … совпадения экспериментов Боте и Гейгера … Даже теория Ньютона была в конце концов опровергнута … если теория опровергается после шести месяцев своего существования, а не после шести лет или шести столетий, то это обусловлено лишь исторической случайностью.

Опровержения часто рассматривались как неудача учёного … это - индуктивистское заблуждение. Каждое опровержение следует рассматривать, как большой успех …

… отсюда вовсе не следует, будто мы стремимся создавать теории таким образом, чтобы они были превзойдены.

Наша цель как учёных состоит в открытии истины относительно наших проблем, и наши теории мы должны рассматривать как серьёзные попытки найти истину. … мы должны делать действительные догадки относительно структуры мира. …

Никакая изобретательность не может обеспечить построения успешной теории. Нам нужна также удача, и математическая структура мира, который мы описываем, не должна быть настолько сложной. Чтобы сделать невозможным научный прогресс. …

… нет оснований считать новую теорию лучше старой, … пока мы не вывели из этой теории новых предсказаний, которые не были получены из старой теории …

… новым … было … предсказание Дирака, что для каждой элементарной частицы должна существовать античастица. Новые предсказания такого рода … должны также достаточно часто подкрепляться экспериментальными данными …

… хотя успешные предсказания не являются достаточными условиями истинности некоторой теории, они представляют собой по крайней мере необходимые условия истинности независимо проверяемой теории. …

Аналогичное утверждение … можно высказать, … опираясь лишь на мой старый аргумент – потребность сделать проверки наших объяснений независимыми. Потребность в этом есть результат роста знания …

… индуктивисты, как Кейнс, утверждали, что ценность предсказаний … является воображаемой …

… мы учимся наблюдать … только благодаря нашим теориям …

… идея подлинного предсказания факта … может относится и к фактам прошлого …

D.Bloor. Knowledge and Social Imagery

Mожет ли социология знания изучать и объяснять само содержание и сущность научного знания? Многие социологи полагают, что нет. Они говорят, что знание как таковое, в отличие от сопутствующих условий его производства, находится вне пределов их досягаемости. Они произвольно ограничивают область собственных исследований. Я буду доказывать, что это является изменой дисциплинарной точке зрения. Любое знание, будь то в эмпирических науках или даже математике, должно рассматриваться как материал для исследования без каких-либо ограничений. Ограничения, которые все же существуют для социолога, заключаются в передаче полномочий на материал смежным наукам, таким как психология, или в зависимости от исследований, проводимых специалистами других дисциплин. Не существует ограничений, которые коренились бы в абсолютном или трансцендентном характере самого научного знания или специфической природе рациональности, обоснования, истины или объективности.

Можно было бы ожидать, что естественной тенденцией такой дисциплины, как социология знания, были бы саморасширение и самогенерализация: движение от изучения примитивных космологии к таковым в нашей собственной культуре. Но это как раз тот шаг, который социологи делали с большой неохотой. Опять же, социология знания могла бы оказывать более сильное давление на область, в настоящее время оккупированную философами, которым было позволено взять на себя задачу по определению природы знания. В действительности, социологи только и делали, что чересчур рьяно ограничивали свой подход к науке ее институциональной структурой и внешними факторами, связанными с направлением или уровнем ее развития. Это оставляет незатронутым сущность таким образом произведенного знания.

В чем причина этой нерешительности и пессимизма? Не в тех ли многочисленных интеллектуальных и практических трудностях, которые непременно сопутствовали бы данной программе? Безусловно, их нельзя недооценивать. О степени их распространенности можно судить по тем усилиям, который были затрачены на достижение более ограниченных целей. Но это не тот аргумент, который в действительности выдвигается. Неужели социолог испытывает затруднения из-за отсутствия теорий и методов, с которыми можно подступиться к научному знанию? Конечно, нет. Его собственная дисциплина обеспечивает его образцовыми исследованиями знания других культур, которые могли бы быть использованы в качестве моделей и источников вдохновения. Классический труд Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни» показывает, каким образом социолог может проникнуть в самую глубину той или иной формы знания. Более того, Дюркгейм сделал множество намеков на то, каким образом его открытия могли бы соотноситься с изучением научного знания. Эти намеки не были услышаны.

Причина нерешительности в вопросе включения науки в пределы идущего до конца социологического исследования заключается в отсутствии воли и мужества. Считается, что это заранее обреченное предприятие. Конечно, недостаток мужества имеет более глубокие корни, чем предполагается данной чисто психологической характеристикой. И в дальнейшем это станет предметом исследования. Какова бы ни была причина данного заболевания, его симптомы принимают форму априорной и философской аргументации, посредством которой социологи выражают убежденность в том, что наука - это особый случай, и что они увязли бы в противоречиях и нелепостях, игнорируя этот факт. Естественно, философы активно поддерживают такой акт самоотречения. …

… социология научного знания должна придерживаться следующих четырех принципов … :

1. Социология знания должна быть каузальной, т. е. иметь в качестве своего предмета условия, вызывающие те или иные представления и состояния знания. Естественно, будут иметь место и другие, отличные от социальных, типы причин, которые соучаствуют в производстве представлений.

2. Социология знания должна быть беспристрастной в отношении истины и лжи, рационального и иррационального, достижений и провалов. Обе стороны данных дихотомий будут требовать объяснения.

3. Форма ее объяснений должна быть симметричной. Одни и те же типы причин будут объяснять, например, и истинные и ложные представления.

4. Социология знания должна быть рефлексивной. В принципе, ее объяснительные конструкции должны быть применимы к самой социологии. Подобно требованию симметрии данный принцип является ответом на необходимость поиска общих объяснений. Это очевидное требование, так как в противном случае социология являла бы собой опровержение собственных теорий.

Данные четыре принципа - каузальность, беспристрастность, симметрия и рефлексивность - определяют то, что будет названо сильной программой в социологии знания. Они отнюдь не новы и представляют амальгаму более оптимистичных и сциентистских элементов, которые могут быть найдены у Дюркгейма, Мангейма, Знанецкого. …

… превращение корпуса знания в некоторую автономную область. Поведение должно объясняться путем апелляции к процедурам, результатам, методам и максимам самой деятельности. Тем самым конвенциональная и успешная интеллектуальная деятельность выглядит самообъяснимой и самодвижущейся. Она становится своим собственным объяснением. Нет необходимости в социологической или психологической экспертизе, единственно возможные экспертные оценки заключены в самой интеллектуальной деятельности.

Модную в настоящее время версию данной позиции можно найти в теории Лакатоса о том, как писать историю науки. Эта теория явно предполагала следствия и для социологии знания. Первое, что необходимо сделать, говорит Лакатос, - это выбрать философию или методологию науки, объясняющую, чем должна быть наука и какие действия в ней оказываются рациональными. Выбранная философия науки становится конструкцией, на которой базируются все последующие объяснения. Должно стать возможным, руководствуясь этой философией, описать науку как процесс, подтверждающий свои принципы и развивающийся согласно своим предписаниям. В той мере, в какой это может быть проделано, наука предстает рациональной в свете данной философии. Эту задачу по демонстрации того, что наука воплощает определенные методологические принципы, Лакатос называет «рациональной реконструкцией» или «внутренней историей». Например, индуктивистская методология, скорее всего, подчеркивала бы возникновение теорий из накопления наблюдений. Поэтому она сосредоточивалась бы на таких эпизодах, как, например, использование Кеплером наблюдений Тихо Браге при формулировании законов движения планет.

Однако данными средствами невозможно охватить все многообразие реальной научной практики. Поэтому Лакатос настаивает на том, что внутренняя история всегда будет требовать в качестве дополнения «внешнюю историю». Дело тут в озабоченности иррациональным остатком. Это та предметность, которую философская история передаст в ведение «внешней истории» или социологии. Так, с индуктивистской точки зрения, роль кеплеровских мистических представлений о величии солнца потребовала бы внерационального, или внешнего, объяснения.

Первая особенность данного подхода, которую необходимо отметить, заключается в том, что внутренняя история является самодостаточной и автономной. Демонстрация рационального характера научного развития оказывается самим по себе достаточным объяснением того, почему произошли данные события. Далее, рациональные реконструкции не только автономны: они обладают приоритетом по сравнению с внешней историей и социологией, которые просто закрывают брешь между рациональностью и действительностью. Эта задача не является даже определенной, до тех пор, пока внутренняя история не скажет своего слова. Таким образом:

внутренняя история является первичной, внешняя история - только вторичной, так как наиболее значимые проблемы внешней истории определяются историей внутренней. Внешняя история или обеспечивает нерациональное объяснение скорости, местоположения, избирательности и т. д. исторических событий, определенных в терминах внутренней истории, или же в случае, когда история отличается от своей рациональной реконструкции, обеспечивает эмпирическое объяснение данного различия.

Лакатос затем отвечает на вопрос, каким образом решить, какая философия должна определять проблематику внешней истории и социологии. Увы, для экстерналиста этот ответ также является унизительным. Дело не только в том, что его функция носит производный характер - теперь становится ясным, что лучшая философия науки, согласно Лакатосу, та, которая минимизирует его роль. Прогресс в философии науки измеряется объемом действительной истории, которая может быть описана как рациональная. Лучшей руководящей методологией будет та методология, которая ограждает от унизительного эмпирического объяснения наибольший объем действительной науки. Социолог может находить утешение только в том, что Лакатос настолько любезен, что допускает, что в науке всегда будут происходить некоторые иррациональные события, от которых ни одна философия никогда не будет способна (да и не будет испытывать желание) избавиться. Здесь в качестве примеров Лакатос приводит отталкивающие эпизоды сталинского вмешательства в науку, например, дело Лысенко в биологии.

Все эти тонкости, однако, менее важны, чем общая структура данной позиции. Не имеет значения, как выбираются базовые принципы рациональности, или как они могут изменяться. Центральный момент состоит в том, что, будучи однажды выбраны, рациональные аспекты науки должны рассматриваться как самодвижущиеся и самообъяснимые. Эмпирические или социологические объяснения ограничиваются иррациональным. …

… социология знания сводится к социологии заблуждения. К тому же, она нарушает требования симметрии и беспристрастности. К априорной оценке истинности или рациональности какого-то представления прибегают до того, как будет решено, должно ли оно полагаться в качестве самообъяснимого, или же необходима каузальная теория. Нет сомнений в том, что если телеологическая модель является истинной, то тогда сильная программа является ложной.

Кроме того, телеологическая и каузальная модели представляют собой прагматические альтернативы, которые полностью исключают друг друга. В самом деле, они суть противоположные метафизические позиции. Поэтому может показаться, что необходимо решить с самого начала, которая из них является истинной. Разве не ложна социология знания, зависящая от телеологической позиции? Разве это не должно быть установлено перед тем, как строгая программа решится сделать первый шаг? Ответ - «нет». Более целесообразно - посмотреть на вопрос с другой точки зрения. Сомнительно, что могли бы быть «a priori» приведены какие-либо решающие, независимые основания для доказательства истинности или ложности столь значительных метафизических альтернатив. Как только выдвигаются возражения и аргументы против одной из этих двух теорий, обнаруживается, что они зависят от другой теории и предполагают ее, что оставляет весь вопрос открытым. Все, что можно здесь сделать, - это проверить внутреннюю связность противостоящих теорий, а затем выяснить, что происходит, если положить их в основу практического исследования и теоретизирования. Если об истинности этих теорий вообще может быть вынесено какое-либо решение, то только после того, как они применены на деле, но не раньше. Таким образом, социология знания не обязывает элиминировать конкурирующую позицию. Она только должна отмежеваться от нее и удостовериться, что ее собственное здание находится в состоянии логического порядка.

Таким образом, приведенные возражения против сильной программы основываются не на внутренней природе знания, но на понимании знания с позиций телеологической модели. Откажемся от этой модели и от всех сопутствующих ей различений, оценок и асимметрий. Соответствующие формы объяснения обязательны для нас, только в случае, если данная модель имеет исключительное право на внимание. Одно лишь ее существование и тот факт, что некоторые исследователи считают естественным ее использование, еще не наделяют ее доказательной силой.

В своих собственных терминах телеологическая модель является, вне всякого сомнения, полностью последовательной, и, возможно, нет никаких логических оснований, по которым кто-то должен предпочесть каузальный подход телеологически ориентированной точке зрения. Однако можно привести методологические соображения, которые могли бы повлиять на выбор в пользу сильной программы.

Если допускается, что объяснение зависит от предшествующих оценок, тогда каузальные процессы, которые, как предполагается, действуют в мире, будут отражать структуру данных оценок. Каузальные процессы будут исключать схему осознанных ошибок, выдвигая на передний план форму истины и рациональности. Природа приобретет моральное значение, подтверждая и воплощая истину и правильность. Те, кто склонны выдвигать асимметричные объяснения, получат безграничные возможности представлять в качестве естественного то, что они считают не требующим доказательств. Это лучший способ отвести чей-то взгляд от своего собственного общества, ценностей и представлений и направить его только на то, что с ними расходится.

Нет необходимости преувеличивать данное обстоятельство, так как сильная программа в определенном отношении делает в точности то же самое. Она также базируется на ценностях, например, на стремлении к особой форме всеобщности и к концепции естественного мира как морально пустого и нейтрального, то есть она также настаивает на придании природе определенной роли по отношении к морали, хотя и негативного свойства. Это означает, что она. также представляет в качестве естественного то, что считает не требующим доказательства.

Однако можно заметить, что сильной программе присуща моральная нейтральность такого рода, которую мы привыкли ассоциировать с любой другой наукой. Она также стремится удовлетворять требованию всеобщности, как и другие науки. Выбор в пользу телеологической позиции был бы изменой данным ценностям и подходу эмпирической науки. Ясно, что это не те соображения, которые могли бы вынудить кого-то принять каузальную точку зрения. Для некоторых они могут послужить основаниями именно для того, чтобы отвергнуть каузальность и принять асимметричные теологические концепции. Однако данные пункты высвечивают альтернативы выбора и показывают те ценности, которые воодушевляют тот или иной подход к знанию. С учетом указанного противостояния социология знания, сделав свой выбор, может двигаться дальше без всяких помех и задержек. …

Исходное предположение, которое лежит в основании телеологической модели, заключалось в том, что любая каузальность связана с заблуждением или ограничением. Это выражает крайнюю форму асимметрии и наиболее радикальную альтернативу сильной программе, которая настаивает на симметричном характере объяснения. Но возможна критика сильной программа с менее радикальной позиции. Вместо того, чтобы любой тип каузальности связывать с заблуждением, не будет ли более правдоподобным утверждение, что некоторые причины вызывают ложные представления, в то время как другие вызывают истинные? Если затем обнаружится, что определенные типы причин систематически коррелируют с истинными и ложными представлениями соответственно, тогда появится другое основание для отрицания симметричной точки зрения сильной программы. …

Один из способов выражения данной позиции, который может способствовать ее пониманию и признанию, состоит в следующем утверждении: то, что мы полагаем в качестве научного знания, является в значительной степени «теоретическим» знанием. В основном именно о теоретическом видении мира всякий раз идет речь, когда говорят, что ученые что-то знают. И в первую очередь именно к своим теориям должны обращаться ученые, когда их спрашивают о том, что они могут нам сказать о мире. Однако теории и теоретическое знание не являются чем-то, что дано нам в опыте. Они суть то, что наделяет опыт смыслом, повествуя о том, что лежит в основании опыта, а также связывает и объясняет его. Это не значит, что теория невосприимчива в отношении опыта. Однако теория не дана вместе с опытом, который она объясняет. Не является опыт и единственным ее обоснованием. Другие факторы, отличные от факторов физического мира, требуются для того, чтобы направлять и поддерживать данный компонент знания. Теоретический компонент знания - компонент социальный, и как таковой является необходимым элементом истины, а не знаком простого заблуждения. …

Я.Хакинг. Представление и вмешательство: Введение в философию естественных наук

Научный реализм утверждает, что объекты, состояния и процессы, описываемые правильными теориями, существуют на самом деле. Протоны, фотоны, силовые поля, черные дыры так же реальны, как ногти на ноге, турбины, вихри в потоке и вулканы. Слабые взаимодействия физики малых частиц так же реальны, как влюбленность. Теории относительно структур молекул, содержащих генетический код, либо истинны, либо ложны, а по-настоящему правильная теория будет обязательно истинной.

Даже когда наша наука не описывает вещи правильно, реалист считает, что мы часто подходим близко к истине. Наша цель - открытие внутренней структуры вещей и выяснение того, что и кто находится в отдаленных частях вселенной. И не нужно нам быть излишне скромными, ведь мы сделали уже довольно много открытий.

Антиреализм утверждает обратное: электронов как вещей не существует. Конечно, существуют явления электричества и наследственности, но мы строим теории о состояниях, процессах и объектах микромира только для того, чтобы предсказать или вызвать события, которые нас интересуют. Электроны - фикция. Теории, которые их описывают, служат лишь инструментами мысли. Теории могут быть адекватными, полезными, подтвержденными или применимыми, но независимо от того, насколько мы восторгаемся умозрительными и технологическими триумфами естественных наук, мы не должны считать даже наиболее убедительные их теории истинными. Некоторые антиреалисты колеблются, считая, что теории служат мыслительными средствами, которые нельзя понимать как буквальные описания структуры мира. Другие говорят, что теории нужно воспринимать буквально и другого способа понимания их нет. Но такие антиреалисты настаивают на том, что, несмотря на возможную пользу от теорий, нет полных оснований полагать, что они истинные. Сходным образом, все антиреалисты не включают теоретические объекты в класс тех вещей, которые на самом деле существуют в мире: турбины - да, а фотоны - нет. …

Наконец, существуют мета-проблемы. Возможно, реализм служит наилучшим примером тщетности и тривиальности фундаментальных философских размышлений. Вопросы, которые впервые возникли в античности, являются достаточно серьезными. Некогда поднятый вопрос о том, реальны ли атомы, ни в чем не был неправилен. Но продолжение дискуссии об этом вопросе может быть лишь слабым суррогатом серьезных размышлений о физическом мире.

Предметом беспокойства здесь является антифилософский цинизм. Существует также философская антифилософия. Она полагает, что все множество проблем, относящихся к реализму и антиреализму, - это некое сказочное существо наподобие Микки-Мауса, основывающееся на прототипе, который преследовал всю нашу цивилизацию, - на образе знания, "представляющего" реальность. Когда идея о соответствии мысли и мира будет выброшена в подходящее место, а именно в могилу, не последуют ли туда, по этому мнению, реализм и антиреализм? …

Я буду использовать слово-гибрид "теоретический объект" для обозначения всякой всячины, постулируемой теориями, но которую мы не можем наблюдать. Лаконичность термина обманчива. Он обозначает, кроме всего прочего, частицы, поля, процессы, структуры, состояния и тому подобное. Существует два вида научного реализма: один - относящийся к теориям, другой - относящийся к объектам.

Для теорий важно, истинны ли они, могут ли они быть истинными или ложными, претендуют ли на истинность или стремятся к истине. …

Для объектов важно, существуют ли они. Теории и истина волнуют большинство современных философов. Может показаться, что вера в теорию автоматически влечет за собой веру в существование объектов теории. Как можно верить в истинность теории кварков и отрицать существование кварков? Много лет назад Бертран Рассел показал, как это сделать. Тогда его интересовала не истинность теорий, а ненаблюдаемые объекты. Он считал, что мы должны использовать логику, чтобы переделать теорию так, чтобы предполагаемые объекты оказались логическими конструкциями. Тогда термин "кварк" не будет обозначать кварки, а будет сокращением сложного логического выражения, отсылающего только к наблюдаемым явлениям. Рассел был тогда реалистом в вопросе о теориях, но антиреалистом в вопросе об объектах.

Но можно быть реалистом в вопросе об объектах, но антиреалистом в вопросе о теориях, как многие Отцы Церкви. Они верили в существование Бога, но верили и в принципиальную невозможность построения позитивной истинной теории Бога: в лучшем случае можно перечислить, чем не является Бог - он бесконечен, неограничен и так далее. Аналогично по поводу научных объектов говорится, что у нас есть хорошие основания для предположения о существовании электронов, хотя ни одно законченное их описание не может претендовать на истинность. Наши теории постоянно пересматриваются, для разных целей мы используем различные и несовместимые модели электронов. Их не считают непогрешимыми, но, тем не менее, электроны существуют. …

Теперь совместим утверждения о реальности и утверждения о том, что мы знаем. Из моего реализма относительно объектов следует, что признаваемый теоретический объект должен существовать, а не только быть удобным интеллектуальным средством. Это утверждение об объектах и реальности. Из него следует также, что мы на самом деле знаем о существовании (или имеем хорошие основания быть уверенным в этом) по крайней мере некоторых объектов современной науки. Это утверждение о знании. …

Можно отрицать онтологическую составляющую. Вы отрицаете то, что теории должны восприниматься буквально; они не являются истинными либо ложными; они являются интеллектуальными средствами для предсказания явлений; они являются критериями для получения того, что произойдет в частных случаях. У такого подхода много версий. Часто идеи подобного рода называют инструментализмом из-за утверждения о том, что все теории суть инструменты. …

Считается, что у науки два метода: теория и эксперимент. Теории пытаются говорить об устройстве мира. Они представляют мир. Эксперимент и последующие технологии изменяют мир. Мы представляем и мы вмешиваемся. Мы представляем, чтобы вмешиваться, и мы вмешиваемся, имея представления. Большинство современных дискуссий по поводу научного реализма формулируется в таких терминах, как теория, представление и истинность. Эти дискуссии поучительны, но не окончательны, частично из-за того, что они заполнены трудно перевариваемой метафизикой. Мне кажется, что не может быть решающего аргумента за или против реализма на уровне представлений. Когда мы переходим от представления к вмешательству, к напылению позитронов на шары из ниобия, позиция антиреализма ослабевает. Дальнейшее изложение начинается с несколько старомодного подхода к реализму объектов, затем переходит к основным современным исследованиям истинности и представления, реализма и антиреализма относительно теорий. Ближе к концу я вернусь к вмешательству, эксперименту и объектам. …

… рассмотрим вопрос об истинности теорий. Все наши размышления относятся не к какой-то малой части науки, но к "Науке", которая, по словам Хилари Патнэма, Достигла Успеха. Это связано с утверждением, что Наука стремится к истине. Такого положения придерживаются многие, в том числе У. Ньютон-Смит в своей книге "Рациональность" (1982). Почему наука достигает успеха? Потому что имеется сходимость к истине. Этот вопрос основательно исследован, и я отсылаю читателя к множеству недавних обсуждений. Утверждение о том, что в этом случае у нас имеется "аргумент" в пользу реализма, приводит к следующим дополнительным возражениям:

1. Самое большее, на что указывает явление роста, - это монотонное возрастание знания, но не сходимость. Такое тривиальное наблюдение важно, так как "сходимость" подразумевает, что существует одна сводящая сущность, тогда как для "возрастания" такого условия нет. Может возникать нагромождение знания без какого-либо единого корпуса знания, в котором это знание собирается. Может возрастать глубина понимания, широта обобщения, без какой-либо четко определенной сходимости. История физики двадцатого века - свидетельство тому.

2. Существуют многочисленные чисто социологические объяснения роста знания, свободные от предположений о его реалистическом характере. Некоторые из них намеренно представляют "рост знаний" как иллюзию. Как видно по куновскому анализу в "Структуре научных революций", когда нормальная наука существует успешно, она решает задачи, которые сама ставит перед собой как разрешимые, так что рост встроен в такое развитие. После революционного перехода история науки переписывается, так что более ранние успехи иногда игнорируются как неинтересные, а "интересным" становится как раз то, в чем преуспела постреволюционная наука. Таким образом чудесный поступательный рост науки есть артефакт обучения и учебников.

3. То что увеличивается - это не строго возрастающий корпус (почти истинной) теории. Философы, ориентирующиеся на теорию, фиксируют внимание на накоплении теоретического знания, а это довольно сомнительный тезис. Кое-что действительно накапливается. (а) Накапливаются явления. Например, Уиллис Лэмб пытается описать оптику без фотонов. Лэмб может избавиться от фотонов, но фотоэлектрический эффект остается. (б) Накапливаются манипулятивные и технологические навыки - и без принятия тезиса о реальности фотонов фотоэлектрический эффект будет открывать двери в магазинах. (в) Для философа интереснее то, что стили научного рассуждения также стремятся к кумуляции. Мы постепенно накопили огромное количество методов, включая геометрический, аксиоматический, моделирующий, статистический, гипотетико-дедуктивный, генетический, эволюционный, и даже исторический. Конечно, имеют место возрастания типа (а), (б), и (в), но ни один из них не связан с реальностью теоретических объектов или истинностью теорий.

4. Может быть, и существует неплохая идея, которую я отношу к Имре Лакатошу и которая была предвосхищена Пирсом и прагматизмом, о которых речь пойдет ниже. Этот путь открыт для посткантианства и постгегельянства, отбросивших теорию истинности, основанную на соответствии. Рост знания принимают за данный факт и пытаются описать истину в его терминах. Это не объяснение, основанное на предположении о реальности, а определение реальности как того, к "чему мы растем". Такой взгляд может быть ошибочным, но, по крайней мере, в нем есть начальная убедительность. Об этом я буду говорить в восьмой главе.

5. Более того, существуют некоторые предположительные выводы, которые можно сделать из факта роста знания. Вновь цитируя Пирса, можно утверждать, что наши способности к формированию приблизительно правильных ожиданий о человеческом мире могут быть объяснены теорией эволюции. Если бы мы все время формировали неправильные ожидания, мы бы вымерли. Однако, представляется, что у нас есть поразительная способность формулировать структуры, которые объясняют и предсказывают как внутреннее строение природы, так и наиболее отдаленные области космологии. Что могло нам дать, в терминах выживания, обладание мозгом, настолько приспособленным к микро- и макрокосмосу? Может быть мы должны полагать, что люди на самом деле рациональные животные, которые живут в рациональной вселенной. Пирс сделал еще более поучительное, если не более невероятное предположение. Он заявил, что строгий материализм и детерминизм ложны. Весь мир есть то, что он называл "истощенный ум", который порождает привычки. Привычки к выводу, которые мы образуем по отношению к миру, формируются в соответствии с некоторыми привычками, которые мир приобрел по мере накопления своего высокого спектра закономерностей. Это довольно причудливое и завораживающее метафизическое предположение, которое можно превратить в объяснение "успеха науки". …

Пирс написал много туманных, но прекрасных работ о знаках, и целая дисциплина, называющаяся семиотикой, почитает его в качестве своего отца-основателя. Я считаю его работы важными, так как он сделал необычное предположение, что человек тождествен своему личностному языку. Это предположение стало центральным в современной философии. Я считаю его работы важными, так как он первым высказал идею о том, что мы живем в мире случая, который хотя и является недетерминированным, но благодаря законам вероятности порождает неверное убеждение в том, что природа управляется регулярными законами. …

Б.ЛАТУР. ДАЙТЕ МНЕ ЛАБОРАТОРИЮ, И Я ПЕРЕВЕРНУ МИР

Убежденность в существовании действительного различия в обществе между макро- и микрообъектами довольно распространена среди социологов, но особое признание она получила в социологии науки. Многие аналитики НТО гордятся тем, что не вдаются в сущность науки и научных споров на микроуровне, в то время как в противоположность им некоторые аналитики утверждают, что их интересуют только разногласия среди ученых, и что никакого сообщества вообще не существует, или, по крайней мере, не существует никакого макросообщества, о котором можно было бы сказать что-либо серьезное. Ирония здесь заключается в том, что это неправильное представление воспроизводит на несколько иных основаниях вековой спор между “интерналистским” и “экстерналистским” подходами к изучению науки и технологии. Если раньше результатом этих споров было противопоставление “социальных воздействий” “чисто внутреннему развитию” при попытке прояснить движение научных дисциплин, то сейчас люди противопоставляют “общественную стратегию” и “масштабные экономические рычаги” “микроразногласиям”, “оппортунизму” и “лабораторному фольклору”. Изменилась терминология, исчезла вера в “научность” науки, но остался старый подход к рассмотрению границ научной деятельности, проявляющийся в обеих школах.

… среди социологов науки существуют разногласия относительно возможности приписывать людям заинтересованность. Одни социологи, в частности Эдинбургская школа, утверждают, что мы можем приписывать интересы социальным группам при наличии общего представления об этих группах, о составе общества и даже о природе человека. Другие же отрицают такую возможность на том основании, что мы не обладаем беспристрастным подходом к познанию этих групп, а также целей, которые ставит перед собой общество …

Большинство затруднений, связанных с наукой и техникой, берут начало в убеждении, что сначала инновации присутствуют только в лабораториях, а затем испытываются в новых условиях, которые подтверждают или признают недействительными эти инновации. Именно это “adequatio rei et intellectu” так сильно восхищает эпистемологов. Как показано в нашем примере, реальность этой адекватности наглядна и отнюдь не мистифицирована. …

… дихотомия внутреннего/внешнего оказывается ложной, что же можем мы сказать относительно различий масштаба, которые, как читатель помнит, лежат в основании многих дискуссий по социологии науки, ибо именно вследствие веры в них считается, что микроисследования упускают нечто очень важное? … Мы не обладаем контекстом, оказывающим или не оказывающим влияние на лабораторию, которая не подвержена воздействию социальных рычагов. Именно подобный подход, который так широко распространен среди социологов, является несостоятельным. …

Врожденным недостатком социологии науки является ее предрасположенность искать явные политические мотивы, и интересы в одном из тех мест (т. е. в лаборатории), где зарождаются еще как таковые непризнанные истоки новой политики. … Если же под “политикой” понимать способность быть компетентным выразителем сил, с помощью которых формируется общество, то в таком случае Пастер является в полном смысле политической фигурой. Он действительно становится обладателем одним из самых поразительных источников влияния. …

… политическое влияние лабораторий Пастера было куда более глубоким, ощутимым и необратимым, поскольку лаборатории, никогда открыто не считавшиеся политической силой, вмешались во все мельчайшие детали ежедневной жизни, такие как кашель, кипячение молока, мойка рук, а на макроуровне явились причиной изменения системы канализации, переустройства больниц и колонизации стран. …

… стратегии Института Пастера, который всегда ставил себя таким образом, чтобы через его лаборатории проходили все коммерческие, колониальные и медицинские интересы, направленные на приобретение технологий, методов, продукции и инструментов диагностики, необходимых для развития соответствующих устремлений. Лаборатории устанавливались повсюду: в окопах на передовой во время первой мировой войны; в тропических лесах для сохранения жизни белых колонизаторов и их солдат; в хирургических покоях, ранее используемых в качестве ученических аудиторий; на заводах пищевой промышленности; в маленьких кабинетах врачей общей практики; на фермах и т. д. Дайте нам лаборатории, и мы сделаем возможной мировую войну без инфекции, мы сделаем тропические страны доступными для колонизации, мы обеспечим здоровье французской армии, мы увеличим численность и силу населения, мы создадим новые индустрии. Даже слепой и глухой аналитик не будет оспаривать тот факт, что подобные заявления являются “социальными” процессами, но только при условии, что лаборатории рассматриваются как места, в которых обновляются и трансформируются общество и политика. …

Научный факт — это продукт, создаваемый обычными, заурядными людьми, использующими окружающие факторы и работающими с приемами записи, но не связанными друг с другом какими-либо особыми нормами или формами коммуникации. Данный аргумент, казавшийся по началу редукционистским и слишком простым, постепенно приобретал все большую поддержку и на сегодня занимает достаточно прочные позиции. Семиотика показала, насколько далеко можно зайти в исследовании содержания науки, рассматривая этот конкретный аспект определенного текста, но на сегодняшний день основная поддержка приходит от когнитивной антропологии, когнитивной психологии и истории науки. Все большее число аналитиков рассматривают технологию записи (включающую процедуры письма, обучения, печати и регистрации) в качестве главной причины того, что ранее приписывалось “когнитивным” или “неопределенным культурным” феноменам. … хорошо показана необычайная плодотворность исследования этого материального уровня, не удостоившегося внимания со стороны эпистемологов, историков, социологов и антропологов, поскольку технология письма казалась им слишком очевидной и “легковесной”. Этот таинственный процесс мышления, который раньше производил впечатление недосягаемого призрака, теперь, наконец, обрел плоть и кровь и стал доступным для подробного исследования. Ошибкой прошлого было противопоставлять грубый материал (или “крупномасштабные” инфраструктуры, такие, как первые “материалистические” исследования науки) и духовные, познавательные или мыслительные процессы вместо того, чтобы сосредоточить внимание на самом вездесущем и легком из всех материалов — письменном. …

Для понимания того, почему люди вкладывают так много денег в лаборатории, которые являются совершенно заурядным местом, их необходимо рассматривать в качестве удобных технологических аппаратов по изменению отношений в иерархии сил. Благодаря цепочке проводимых корректировок как относительно самой лаборатории, так и относительно объектов, модифицируется масштаб в интересующей людей области с целью достижения наилучшего из всех масштабов: записи простыми словами и схемами черным по белому. Таким образом, все интересующее их становится не только видимым, но и читаемым, и может быть с легкостью определено несколькими людьми, которые теперь обладают всеми преимуществами. Это так же легко и основательно, как и утверждение Архимеда о сдвигании земли и превращения самого слабого в самого сильного. Это в действительности просто, ибо весь механизм заключается в осуществлении простых шагов. Люди с восхищением говорят: “Накопленное знание!”, но такое накопление становится возможным только вследствие изменения масштаба, позволяющего в свою очередь увеличить количество проб и ошибок. Достоверность не увеличивается в лаборатории из-за того, что люди, в ней работающие, более искренны, скрупулезны и склонны к “фальсификации”. Все дело в том, что они могут позволить себе делать сколько угодно ошибок или, проще говоря, больше ошибок, чем те, кто находится “снаружи” и не может изменить масштаб. Каждая ошибка, безотносительно к характеру поля или темы исследования, в свою очередь фиксируется, сохраняется и вновь предстает в удобочитаемой форме. Если достаточно большое количество экспериментов фиксируется, и становится возможным сделать обобщение всех записей, то это обобщение будет все более точным, если оно будет параллельно уменьшать возможность выдвижения со стороны конкурентов контраргументов, таких же достоверных, как и ваши. И этого достаточно. Если вы суммируете ряд ошибок, то станете сильнее, чем тот, кто допустил меньше ошибок, чем вы.

Понимание лаборатории как технологического аппарата для обретения силы посредством умножения количества ошибок, станет очевидным при рассмотрении различий между политиком и ученым. Они типично различны как в познавательном, так и в социальном отношении. О политике говорят, что он алчный, интересуется только самим собой, недальновидный, неоднозначный, всегда готовый на компромисс и неустойчивый. Об ученом говорят, что он бескорыстный, дальновидный, честный или, по крайней мере, скрупулезный, говорящий открыто и определенно и стремящийся к достоверности. Все эти различия являются искусственными следствиями одной простой вещи, материальной вещи. Дело в том, что у политика нет лаборатории, а у ученого есть. Поэтому политик работает на полном масштабе, всегда находится в центре внимания и вынужден постоянно делать выбор. Все, что с ним происходит (безотносительно к тому, добивается ли он успеха или нет), происходит “снаружи”. Ученый работает на моделируемых масштабах, умножая число ошибок внутри своей лаборатории, не будучи доступным для всеобщего обозрения. Он может ставить столько экспериментов, сколько ему потребуется, и выступает только после того, как сделал достаточное количество ошибок, чтобы достичь “определенности”. Не удивительно, что в итоге политик не обладает “знанием”, а ученый обладает. Однако различие здесь заключается не в “знании”. Если вы поменяете их местами то, оказавшись в лаборатории, алчный, недальновидный политик начнет производить большое количество научных фактов, а честный, бескорыстный и скрупулезный ученый, оказавшись у руля политической структуры, где все происходит в крупном масштабе и не позволяются никакие ошибки, сразу станет неоднозначным, неуверенным и слабым, как и все остальные. Специфика науки заложена не в познавательных, социальных или психологических качествах, а в особом устройстве лабораторий, позволяющем осуществлять смену масштаба изучаемых явлений с целью сделать их удобочитаемыми, а затем увеличить число проводимых экспериментов с тем, чтобы зафиксировать все допущенные ошибки.

Тот факт, что лабораторные условия являются причиной силы, обретаемой учеными, становится еще более очевидным, когда люди пытаются вне лаборатории достичь столь же определенных выводов, как и те, что получаются в лаборатории. Как я указал выше, можно сказать, что относительно лабораторий не существует внешнего мира. В лучшем случае можно распространить на другие места “иерархию сил”, однажды достигнутую в лаборатории. Я показал это на примере сибирской язвы, но данный вывод является всеобщим. Мистификация науки, как правило, происходит из идеи, что ученые способны делать “предсказания”. Они работают внутри лабораторий, и, несомненно, снаружи происходит нечто, что подтверждает их предсказания. Проблема заключается в том, что никому еще не удавалось подтвердить эти предсказания без заранее проведенного распространения условий верификации, существовавших в лаборатории. …

Большая часть открытий, сделанных в лабораториях, так бы в них и осталась, если бы основные физические константы не были бы утверждены повсюду. Время, вес, длина, длина волны и т. д. используются повсеместно с большой степенью точности. Только в таком случае лабораторные эксперименты могут воздействовать на проблемы, происходящие на фабриках, в индустрии средств производства, в экономике или больницах. Но если вы мысленно попробуете распространить “вовне” самый простой закон физики без предварительного распространения всех основных констант и установления контроля над ними, то вам просто не удастся найти ему подтверждение, так же, как без статистики системы здравоохранения было бы невозможно узнать о существовании заболевания сибирской язвой и проследить воздействие вакцины. Эта трансформация всего общества в соответствии с лабораторными экспериментами не принимается во внимание социологами науки.

Относительно науки не существует ничего внешнего, но существуют протяженные, тонкие сети, осуществляющие распространение научных фактов. В общем, причина такого безразличия вполне понятна. Люди принимают универсальность науки как данное и забывают учесть значение “metrologie”. Упущение этой трансформации, делающей возможными все корректировки, сравнимо с изучением двигателя без существования сетей железных дорог и проезжих частей. Эта аналогия является правильной, поскольку на первый взгляд простая работа по поддержанию единства физических констант в современном обществе по своему объему в три раза превосходит всю работу, производимую непосредственно наукой и технологией. Стоимость поддержания соответствия между обществом и лабораторией с тем, чтобы последующие достижения могли оказать воздействие на общество, постоянно забывается, поскольку люди не хотят соглашаться с тем, что универсальность также является социальной конструкцией.

Как только все эти корректировки и трансформации приняты во внимание, различие между макросоциальным уровнем и уровнем лабораторной науки оказывается нечетким или даже несуществующим. Лаборатории строятся для того, чтобы разрушать это различие. После того как это различие ликвидировано, несколько человек могут изолированно работать над вещами, способными изменить образ жизни множества людей. Неважно, являются ли они экономистами, физиками, географами, эпидемиологами, бухгалтерами или микробиологами, все они рассматривают объекты в таком масштабе (на картах, экономических моделях, фигурах, таблицах, диаграммах), что обретают силу, достигают неопровержимых выводов, а затем распространяют на более крупный масштаб те заключения, которые представляются им правильными. Этот процесс одновременно и является, и не является политическим. Он является таковым, поскольку ученые обретают источник силы. …

… если я также спародирую лозунг Клаузевица, то мы получим полную картину: “наука есть не что иное, как продолжение политики иными средствами”. Она не является политикой, поскольку в политике сила всегда должна быть блокирована противодействующей силой. В лабораториях значение приобретают другие средства, а именно свежие, непредсказуемые источники корректировки, которые становятся таковыми вследствие своей неясности и непредсказуемости. …

Blog

Правительство Российской Федерации Государственный университет Высшая школа экономики Факультет мировой экономики и мировой политики программа дисциплины

Содержание