Жукова Проект "Военная литература"
| Вид материала | Литература |
- Nguyen Minh Chau След солдата Проект Военная литература, 3038kb.
- Кузьмина Лидия Михайловна Генеральный конструктор Павел Сухой : (Страницы жизни) Проект, 2889.44kb.
- Победы Проект "Военная литература", 4367.63kb.
- Проект военная проза В. П. Астафьева: «Веселый солдат», «Пастух и пастушка», 145.66kb.
- Ванников Борис Львович Записки наркома Проект Военная литература, 1330.13kb.
- Некоторые черты полководческого почерка Г. К. Жукова, 98.85kb.
- Кузнецов Павел Григорьевич Дни боевые Проект Военная литература, 5550.94kb.
- Костенко Филипп Алексеевич Корпус крылатой гвардии Проект Военная литература, 2918.99kb.
- Дорохов Александр Петрович Крылатые защитники Севастополя Проект Военная литература, 1559.21kb.
- Журавлев Даниил Арсеньевич Огневой щит Москвы Проект Военная литература, 2828.2kb.
31 мая этот человек-легенда, человек-прототип, которому подражать было кощунственной мечтой, Яков Борисович Гамарник застрелился, когда лубянские воины поскреблись в дверь. Он уже всё понял, и рука его не дрогнула. Ещё одна личность, ещё одна жизнь.
Систему подлых отношений между людьми заложил Сталин. Не мог быть вершиной — взорвал вершины. Сопки стали называть горами. Он стал самой высокой сопкой. Упал уровень мышления. Ликвидация личностей стала основой государственной деятельности. Места предоставлены были посредственностям, они-то и правили бал.
Война снова произвела отбор. Потребовались яркие фигуры, и запросы войны приходилось удовлетворять, хотелось этого вождю или нет. Рядом с Жуковым появились новые имена. Ошибочно думать, что уж на сей раз маршалами стали все те, кто проявил выдающиеся качества. Выдвижения и награждения проводились с учётом главного качества — управляемости. Если генерала можно толкнуть на неподготовленное наступление, в котором войска его понесут тяжкие потери, — это хороший, управляемый генерал. Если упрямится и настаивает на своих сроках, это неуправляемый генерал, он плохой. Конев стал маршалом и был осыпан наградами, почти как Жуков, а Толбухин, хоть и стал под конец маршалом, Героя Союза от Сталина так и не дождался. А стратег А.И.Антонов, начальник Генштаба, и маршалом не стал.
Репрессии в армии, утихшие после катастрофы Западного фронта, ибо некого уже стало репрессировать (да и нельзя же в войну воевать ещё и со своими же генералами), возобновились после войны. Стреляли свидетелей кошмара сорок первого года — генералов, попавших в плен и имевших там достаточно времени для раздумий о том, как же всё случилось. Эти эксперты особенно были опасны, даром что остались верны присяге и не примкнули к власовскому движению. Карали и тех, кто остался недоволен Сталиным, как Кулик. Давили близких к Жукову людей. Расправе с самим Жуковым помешало то, что очень уж он был популярен, а армия, покорная владыке, была всё же армией-победительницей и снова обрела гордость. Потому-то Высший Военный совет 1946 года, на котором решалась судьба маршала, спасшего Родину, так отличался от Высшего Военного совета 1937 года, на котором решилась судьба командармов. Хотя среди созванных на совет немало было завистников и даже врагов маршала, в критический момент прозвучала фраза, которая девять лет назад могла предотвратить всю трагедию Великой Отечественной войны: «Армия больше не позволит решать свои дела!» Вразрез отважным лишь на войне, но не перед ликом вождя, так рубанул маршал танковых войск Павел Семёнович Рыбалко. Пол не рухнул, потолок не провалился, и стены устояли, а лубянские стрельцы не ворвались и не стали заламывать руки. В зале было теперь двое, готовых стать спина к спине.
^ П.С.Рыбалко, командующий бронетанковыми войсками советской армии, умер два года спустя, в августе 1948 года. Ему было всего 54 года...
Нет доказательств, что Сталин и впрямь собирался уничтожить Жукова физически. В войну он уразумел цену военному таланту. Мировое господство ещё манило, а результаты чистки ещё сказывались. Даже после такой войны жуковых оказалось мало. Возможно, вождь всего лишь ломал характер маршала и редуцировал его славу до соразмерности с собственной. Овладев армией и помня, какого страха это ему стоило сперва в 37-м, а затем в 41-м (о народе он не кручинился, народ женщины народят), господством он дорожил и упускать его не собирался. Но фраза Рыбалко прозвучала, её слышали все, и последствия её и несомненны, и неизвестны.
^ Впрочем, в войну до этого было ещё далеко, и генералы, разобщённые лично преданными Сталину комиссарами, в общении были осторожны.
Но иногда — иногда! — даже страх не срабатывал, и в отношениях между военными сохранялся элемент доверия. Неискоренимы людские потребности. Хоть кому-то надо же доверять! с кем-то советоваться!
^ К счастью для самого вождя.
Если бы не дружба по крайней мере между двумя его выдвиженцами, многое в войне могло сложиться иначе.
Об этом в своё время.
40. Москва... как много в этом звуке...
В застольных беседах, касаясь личности Сталина, фюрер сделал немало занятных замечаний. Они все достойны внимания: оба злодея, никогда в жизни не встретясь, понимали друг друга. Фюрер всё же понимал лучше и заметил, в частности, что Сталину идеологическая сторона правления безразлична, он более всего олицетворяет Россию царей и так справляется с делом, что именно ему целесообразно было бы поручить гауляйтерство над оставшейся незанятой частью территорий.
В книге К.Рейгардта «Поворот под Москвой» есть любопытное место:
«... были доставлены дивизии, предназначенные для вновь формирующихся армий в тылу. Эти войска, занимаясь боевой подготовкой, имели задачу создать в районах формирования глубоко эшелонированные оборонительные рубежи и сразу же занять их. В случае прорыва немцев под Москвой и выхода их к Волге они могли бы продолжать вести боевые действия. Это подтверждает, что если бы Москва и пала, то Сталин не считал бы войну проигранной, как на это надеялось немецкое командование, а был бы готов сражаться дальше в глубине территории страны».
Вопрос о продолжении сопротивления после падения Москвы я оставил бы открытым. Сопротивление продолжилось бы, но, скорее всего, после паузы и в каком-то ином качестве. Потеря Москвы вряд ли была переносима. Эвакуация наркоматов и управлений мало что значила. Эвакуированные наркоматы так и не развернули нормальной деятельности в тыловых городах, в помещениях, куда их наскоро свалили с их архивами. Да и не могли этого сделать при нищете связи. Страна стояла перед коллапсом управления. Не секрет, что с директорами крупных заводов Сталин общался напрямую. Чиновников вывезли из Москвы, чтобы не оставлять немцам информаторов и пособников.
Как современник свидетельствую: ненависть была необъятна, но отчаяние ещё больше. Оно нарастало по мере приближения немцев к Москве. Падение её стало бы катастрофой вне зависимости от агитационных воплей. Телевидение было ещё научной фантастикой, во многие места новости доходили в самом общем виде — в виде фактов. Падение или даже отсечение Москвы прерывало коммуникации европейского СССР и влекло за собой распад единого фронта. И вопрос о сопротивлении не принимался бы, а складывался сам собой, как и происходит в катастрофах, с одним лишь эмоциональным учётом политико-экономических реалий:
1. Оценки Гитлером того, что военный потенциал Германии развёрнут, а потенциал зауральского СССР остаётся практически неизвестен. Значит, небезопасно оставлять Сталину или неСталину (при катастрофическом ходе событий возможны любые перестановки) индустриальные районы Урала и Сибири. Но если для продолжения кампании сил у вермахта всё равно уже нет и нужна передышка, то возможны временные уступки в расчёте на то, что он, Гитлер, кинется на запад, покончит с Англией и снова вернётся к России, упредив её так же, как упредил этим летом. А пока, возможно, не требовать смещения Сталина, напротив, даже гарантировать его физическую безопасность (а тем самым и послушание Гитлеру) и сохранение за ним власти над тем обрубком СССР, который Гитлер нашёл бы для себя безопасным. Никакой обрубок не был бы безопасен, но ведь Гитлер не дал бы Сталину времени, и, начни он новый поход с линии Одесса-Москва-Ленинград, не видно конца войны в 1945-м...
2. Военно-политического положения и сохранения путей лендлиза (Мурманск, граница с Ираном, хотя Гитлер несомненно потребовал бы и того и другого. Да и котроля над оставшейся промышленностью тоже.)
3. Готовности союзников тратить свои военные ресурсы и поддерживать СССР в его уже отчаянной при этих условиях борьбе.
Но над всеми соображениями стратегической точки на карте, как центра власти, как узла коммуникаций и промышленности, как источника людских ресурсов, Москва нависала эмоционально — воспетая Москва-столица, которой мы бредили тогда, страшной осенью 1941 года, Москва майская, моя Москва, в которой я — это не о себе, это всех нас общие были чувства — никогда не бывал, только в кино видел, но которая культом вождя, а попутно Кремля, и Мавзолея, и всего облика столицы и её истории возведена была в уникальный образ: «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве!» На человека, бывавшего в Москве, ходили глядеть, он вызывал почтение. Расспрашивали и впитывали каждое слово неумелых и порой невнятных описаний этого особого города, который, вроде, и не так прекрасен, как Ленинград, но что-то в нём такое есть, такое!..
Сдать Москву из целесообразности? Потерять Москву — не значит потерять армию, не значит проиграть войну?
Боюсь, что стойкость наша, обескровленная бегством, утратой крова, перечислением сданных городов тогда. в 41-м, находилась на последней черте. У нас в семье сдача Москвы чревата была самоубийствами.
* * *
Почему Гитлер рвался на Украину? на Кавказ? Почему не взял Москву в августе-сентябре, пока город был достижим врасплох с дальних рубежей? Столица ещё не ощетинилась укреплениями, а дивизии с Дальнего Востока ещё даже и не тащились в пути. Тогда он мог взять Москву, позднее нет.
Причин две.
Первая (не главная), как уже сказано, — он не поверил своим генералам. Стратег фон Бок понимал роль удара в голову, после которого вся масса Красной Армии становилась эффективна не более, чем мускулы силача, сражённого инсультом. Он вполне понимал обстановку, но не мог внушить этого главнокомандующему, маньяку, завороженному собственной целью. В политике Гитлер и впрямь был мастер. Но в стратегии нуль, возомнивший себя мастером на основании мастерства в дипломатии и политике. И тут время вспомнить Наполеона: Гитлер не сумел отрешиться от опыта великого человека.
Вторая причина — нефть. Нефть была ахилловой пятой Германии. Стремление к нефти завораживало и смещало приоритеты. Захватить нефть Кавказа прежде, чем до неё дорвутся англичане, они уже теперь, при живом правительстве СССР, на случай его падения разрабатывают в своём военном кабинете планы захвата источника, питающего моторы войны. Англичане алчут нефти. — Это показалось Гитлеру важнее всего.
Глянем здраво. Не могли бритты в обстоятельствах 41-го года, с тех рубежей, где находились, не располагая силами для надёжной защиты Суэца, предпринять серьёзную экспедицию в район Баку. Даже если бы вермахт к тому моменту оставался у Одессы, при том соотношении сил, при том расположении аэродромов, при той разнице в длине перебросок экспедиция была гибельна для англичан. В лучшем случае их могло хватить на диверсию.
Но суть дела в том, что, если Россию фюрер презирал, то Англии он трепетал. Если Россией пренебрегал, то Англию преувеличивал. Хрупкость властных структур в ту буколическую (в сравнении с днём сегодняшним) эпоху не была ещё очевидна. Крепость королевской Великобритании фюрер оценивал много выше пресловутой монолитности рейха. Возможно, по праву. Идеологические параметры не имеют эталонов и количественной оценке не поддаются. Если принять монолитность рейха за единицу, что есть крепость Великобританиии? Её традиции насчитывают сотни лет и прошли испытания, исторические и природные. А традиция рейха пока что — лишь курица в кастрюле да разрыв с прошлыми традициями.
Словом, экономические мотивы, во-первых, и неверие в генералов, во-вторых, сыграли свою роль. Англичане ближе к нефти, чем к Москве. Москву они не защитят, нефть могут перехватить. Москва не убежит. Нефть важнее.
Он ошибся фатально. Важнее Москвы в этой войне не было ничего.
И дело не только в том, что захват московского узла пресекал систему перевозок. Не в том, что рушился бюрократический аппарат. Не в том, что оборонная индустрия ослаблялась кадрово и по мощностям. И даже не в том, что у Москвы собраны были все армейские резервы, и они неизбежно оказались бы перемолоты. Даже совокупность всего этого не перевешивает морального фактора потери Москвы. Падение её подводило черту под границей страха и страданий.
* * *
Начало операции «Тайфун» было великолепно.
Фон Бок и Гудериан нанесли удары в сходящихся направлениях против Западного, Резервного и Брянского фронтов (Конев, Будённый, Ерёменко). По данным Жукова, в составе фронтов насчитывалось около 800 тысяч солдат, 782 (?) танка, 6808 (?) орудий и миномётов, 545 самолётов.
Откуда эти данные? Вероятнее всего, цифры сообщили маршалу в ответ на его запрос в главный военный архив Министерства обороны. Но за шесть лет военная статистика полевела. 4-й том «Истории Второй Мировой войны», вышедший из печати в 1975 году, уже после смерти Жукова, даёт существенно отличные (и разумно округлённые) цифры: 1250 тысяч личного состава, 7600 орудий и миномётов, 990 танков и 677 самолётов.
«Противник, произведя перегруппировку своих сил на московское направление, превосходил все три наших фронта, вместе взятые, по численности войск — в 1.25 раза, по танкам — в 2.2 раза, по орудиям и миномётам — в 2.1 раза и по самолётам — в 1.7 раза.»
Альтернативные цифры рушат соотношения маршала.
Но не в них суть, и даже не в том, что советская статистика всегда оперировала цифрами так: свои силы — то, что в строю, а силы противника — списочный состав. Численного превосходства у немцев не было и быть не могло. Уместно напомнить, что пресловутое подавляющее преимущество в технике со стороны вермахта места тоже не имело. При вторжении, как раз наоборот, подавляющее преимущество в технике было у советской стороны. В умелых руках имевшиеся в наличии «тридцатьчетвёрки» и «КВ» могли перебить все немецкие «марки» легче, чем те в умелых руках своих водителей исстребляли советские танки, несмотря на их неоспоримое тактико-техническое превосходство. То же и в авиации.
А суть в том, что и техника и люди находились в неумелых руках. Учили наскоро. Общевойсковые командиры не умели распорядиться своими людьми и не знали тактических возможности техники. К тому же Сталин отдал в руки врага важнейшее в войне — инициативу. Люфтваффе реализовало ёе в первые же часы и обрело господство в воздухе, а отсутствие воздушного прикрытия обрекло колонны советских танков на превращение в металлолом уже тогда, когда общевойсковые командиры — Жуков в числе первых — стали догадываться, что танки нужно применять массировано.
Ссылки на преимущество в живой силе и в технике с немецкой стороны надо понимать в том смысле, что вермахт умел создавать преимущество на оси главного удара во время его наносения. Затем силы перебрасывались (помните жуковский вопль Кулику — «Противник мобильный!» ? ), и перевес создавался на другом узком участке — при пассивном суммарном преобладании Красной Армии, подобной жирному гиганту перед маленьким, но юрким врагом. Тогда и начались победы Красной Армии, когда она стала маневрировать. Вот к концу войны инициатива безраздельно перешла в руки советских войск, и лишь раз, на озере Балатон, вермахту путём невероятного напряжения войск и изощрённого мастерства командующего группой "G" генерала Балка снова удалось потрясти советские войска в Венгрии.
К Московской битве численность вермахта не возросла. К окончанию боёв за Киев потери немцев достигли 534 тысяч человек. Вдумайтесь: полмиллиона отлично обученных солдат! Хорошая для вермахта новость заключалась лишь в том, что боевая мощь танков поднялась к концу сентября до семидесяти процентов от списочного состава.
Итак, Гудериан нанёс удар в направлении на Брянск, Орёл, Тулу. Погода стояла сухая и ясная. Практически не встретив сопротивления, танковый корпус Гейра фон Швеппенбурга совершил марш и ворвался в Орёл, находившийся в 200 километрах от стартовой линии наступления и защищаемый женским батальоном. Фронт был далеко, и в городе шла нормальная жизнь. Магазины были открыты, трамваи переполнены, а заводское оборудование на платформах ожидало погрузки в эшелоны. Фон Швеппенбург не продолжил из Орла своего великолепного рейда на Мценск и Тулу только потому, что, оторвавшись от баз снабжения, сжёг запасы топлива и не сумел раздобыть его в Орле — факт, неважно характеризующий административные способности этого вояки и, вероятно, поясняющий, почему он не поднялся выше в армейской иерархии. Так или иначе, он застрял в Орле, пока Люфтваффе по воздуху не перебросила ему горючего для продолжения броска{62}. Мценск брать пришлось уже с боями, а там пошли дожди, русские опомнились, и... — И Тулу вовсе брать не пришлось.
Жуков, в момент несчастья (не найду иного слова, когда речь идёт о захвате врагом большого города в двухстах километрах за линией обороны, в тылу более чем миллионной армии!) всё ещё находившийся в Ленинграде, лаконичен и объяснений не даёт. Приходится прибегать к параллельным источникам, из коих ясно, что командование Западного фронта доложило в Ставку об обнаруженной перегруппировке немецких войск 26 сентября и полагает новое немецкое наступление возможным с 1 октября. Комфронта приказывает войскам готовиться к отражению немецкого наступления и просит пополнений и координации Ставкой оборонительных мероприятий. Ставка реагирует изданием директивы от 27 сентября, в которой указывает на необходимость перехода к жёсткой обороне.
Какая такая жёсткая оборона? Противник танковые клинья готовится вгонять! А в нашем распоряжении девятьсот девяносто танков! Пусть даже у немцев вдвое больше, но мы же в обороне! Будем же подвижны. Танковые бригады будем держать на танкоопасных направлениях для перехвата врага и оперировать ими, пользуясь превосходством «тридцатьчетвёрок», немцы их на дух не выносили.
Впрочем, даже эта директива не поспела в войска (странно! за три дня — и не поспела!), и удар опять оказался внезапным. Немцы ведь играли, отвлекающие удары наносили и здесь и там — и фронтовое командование опять не разгадало направления главного удара вермахта (а танковыми соединениями пользоваться не умело!), и резервы фронтов находились не там, где было нужно. Следствием этого была слабость в местах прорыва, за что Жуков упрекал командование Западного фронта (Конев), считая его ответственным за последствия.
Знал об ошибке и упрекал. В статье «Битва за столицу» («Военно-исторический журнал», 1966, № 8). Но в мемуарах упрёка не повторил.
Чувствуешь, читатель, как не хватало ещё одного генерала Жукова в качестве начальника Генштаба в Ставке в этот тяжёлый для нашей Родины час? Как не хватало двойников в войсках? Они зарыты были, а могилы сровнены с землей. Никто не положит цветка на могилы легендарных командармов, готовивших войну малой кровью на чужой территории...
А как назвать главнокомандующего, который не учится на ошибках? На своих собственных, на дорогих ошибках.
Да не дороги ему они были. Не своей же кровью платил.
Летом 1942 года та же ситуация повторится снова.
* * *
Жуков появился в Ставке 7 октября: лишь 5-го вождь отозвал его из Питера. Гордыня не позволяла сознаться, что «...мы тут посовещались с Политбюро и...» — и снова, извините, обделались.
Сталин «... был простужен, плохо выглядел и встретил меня сухо...
— А где, по вашему мнению, будут применены танковые и моторизованные части, которые перебросил Гитлер из-под Ленинграда?
— На Московском направлении. Но, разумеется, после пополнения и проведения ремонта материальной части.
- Кажется, они уже действуют.»
Похвальна честность жуковского признания. Даже он не полагал, что немцы мобильны до такой степени.
К моменту прибытия Жукова войска Западного и Резервного фронтов были окружены, а с можайской линией (маршал С.М.Будённый) связи и вовсе не было. Возникло опасение, что орловский конфуз может повториться в Москве. Ночью 8 октября Жуков выехал в направлении на Малоярославец.
«Войдя в райисполком, я увидел склонившегося над картой С.М.Будённого. Мы тепло поздоровались. Было видно, что он много пережил в эти тяжёлые дни.
— Ты откуда? — спросил С.М.Будённый.
— От Конева.
— Ну, как у него дела? Я более двух суток не имею с ним никакой связи. Вчера я находился в штабе 43-й армии, а штаб фронта снялся в моё отсутствие, и сейчас не знаю, где он остановился.
- Я нашёл его в лесу налево, за железнодорожным мостом через реку Протву. Тебя там ждут. На Западном фронте, к сожалению, значительная часть сил угодила в окружение... Поезжай в штаб фронта, разберись в обстановке и сообщи в Ставку о положении дел, а я поеду дальше. Доложи Верховному о нашей встрече и скажи, что я поехал в район Юхнова, а затем в Калугу. Надо выяснить, что там происходит.»
Описание встречи даже в столь деликатном варианте не вызывает сомнений, что генерал армии Жуков крепко выручает своего бывшего начальника маршала Будённого, потерявшего штаб и понимание хода событий, тупо сидящего над картой, на которой нет обстановки, и ждущего участи Павлова с Климовских. Жуков находит его, вздёргивает, утирает, извините, сопли и, вместо себя, даёт возможность доложить в Кремль: всё под контролем, товарищ Сталин, я во главе штаба, докладываю положение, а Жукову я разрешил отправиться дальше, на Юхнов, а затем на Калугу, пусть выяснит, что там происходит...
Но теперь слово шофёру маршала Жукова А.Н.Бучину:
«Примерно через полчаса Георгий Константинович вышел, подтянутый, с каким-то пронзительным выражением в глазах. А за ним вывалился обмякший Будённый, знаменитые усы обвисли, физиономия отёкшая. С заискивающим видом он пытался забежать впереди Жукова и что-то лепетал самым подхалимским тоном. Георгий Константинович, не обращая внимания, буквально прыгнул в машину. Тронулись. В зеркале заднего вида запечатлелся замерший Будённый с разинутым ртом, протянутой рукой, которую Жуков не пожал. Маршал! За ним толпились выкатившиеся из двери охранники...»
Да, поздоровались-то тепло, но распрощались не очень... Да и не зря. Ибо встреча эта о многом говорит. Кричит. Вопиет, как говаривали прежде. Жуков с двумя-тремя сопровождающими, с риском в любой момент угодить к немцам, почти вслепую объезжает несколько фронтов и находит их штабы, а маршал Будённый с оравой охранников нескольких человек не оторвёт от себя — отыскать штаб собственного фронта. Так ли нелепо предположить, что не хочет, боится, ибо, если найдёт, то там же и связь и, значит, надо звонить Сталину и докладывать: «Так и так, и даже не знаю — как...» Что и говорить, с другим командиром, потерявшим штаб, соседей, войска и в одиночку горюющем над картой, Жуков беседовал бы иначе. Говорят, он и постреливал в таких случаях. Но долг платежом красен. С Будённым расплатился он сполна. Будённый, возможно, спас Жукова в 37-м — Жуков несомненно спас Будённого в 41-м.
А в 1942-м Будённый «всё в той же позицьи на камне сидит» , уже в качестве главкома Южного направления. Скажете — «Чудные дела в Красной Армии творились.» Да, господи, некого же было ставить!
Но германская армия милостями Провидения тоже оставлена не была. В момент наибольших успехов Гудериана, рвавшегося вперед на южном фланге группы войск «Центр», в момент, когда судьба Москвы висела на волоске, фюрер велел фон Рунштедту наступать на Ростов и далее, на Кавказ. Это куда больше назначения Будённого на ратные подвиги 42-го года.