Жукова Проект "Военная литература"
| Вид материала | Литература |
- Nguyen Minh Chau След солдата Проект Военная литература, 3038kb.
- Кузьмина Лидия Михайловна Генеральный конструктор Павел Сухой : (Страницы жизни) Проект, 2889.44kb.
- Победы Проект "Военная литература", 4367.63kb.
- Проект военная проза В. П. Астафьева: «Веселый солдат», «Пастух и пастушка», 145.66kb.
- Ванников Борис Львович Записки наркома Проект Военная литература, 1330.13kb.
- Некоторые черты полководческого почерка Г. К. Жукова, 98.85kb.
- Кузнецов Павел Григорьевич Дни боевые Проект Военная литература, 5550.94kb.
- Костенко Филипп Алексеевич Корпус крылатой гвардии Проект Военная литература, 2918.99kb.
- Дорохов Александр Петрович Крылатые защитники Севастополя Проект Военная литература, 1559.21kb.
- Журавлев Даниил Арсеньевич Огневой щит Москвы Проект Военная литература, 2828.2kb.
Кулик. Понятно. Я думаю, 16-17-го. Жуков. 16-17-го поздно! Противник мобильный, надо его упредить. Я уверен, что, если развернёшь наступление, будешь иметь большие трофеи...» Ох, не хватало одного из репрессированных на другом конце провода. Кулика никакими трофеями на наступление было не заманить. Но и Кулика понять можно. Он — не Жуков. Он — Кулик. Он — маршал. Правда, уже не уполномоченный Ставки, но тем более — к чему рисковать? Наступление — риск. А у него и таланта такого нет — наступать. А хозяин строг, ух строг! Чуть что — в расход, как Павлова с Климовских. Вот если сам хозяин прижмёт — ну, тогда другое дело. А так — это у Жукова горит, не у Кулика. «Кулик. Завтра перейти в наступление не могу, так как не подтянута артиллерия, не проработано на месте взаимодействие и не все части вышли на исходное положение. Мне только что сообщили, что противник в 23 часа перешёл в наступление в районе Шлиссельбург-Синявино-Гонтовая Липка. Наступление отбито. Если завтра противник не перейдёт в общее наступление, то просьбу твою о действиях авиации по пунктам, указанным тобой, выполню. (Дескать, мы люди тёмные, неучёные, нам ещё и взаимодействие на местности отработать надо. А там, если артиллерию подтянут, если противник в наступление не перейдёт, тогда... — П.М.) ...Уже не скрывая раздражения, я сказал:
Войну маршал Кулик окончил майором (случай, вероятно, единственный в истории), но окончил. Не попал в штрафбат, не был назначен командовать 2-й Ударной армией, дабы быть брошенным в авантюрное, безнадежное дело. После войны жалован генерал-майором и сразу затем расстрелян, не то мы и о его деятельности из уст Жукова ничего не узнали бы, как не узнали его мнения об Ф.И.Голикове, представлявшим разведсводки с такими комментариями, чтобы не сердили вождя. Когда Голикову, уже маршалу, в его высоком служебном кабинете главнокомандующего сухопутными силами, во времена разоблачений предъявили его давнюю резолюцию на телеграмме Зорге, Голиков залез на стол и, как утверждают Рапопорт и Геллер, симулировал сумасшествие. Думаю, не симулировал, думаю, потрясён был и впрямь до потери рассудка. Годы прожить в страхе столкнуться со своими резолюциями — и столкнуться-таки с ними... Это ведь естественно. Естественнее, чем успеть додуматься до симуляции. Но из угодливости слагались наши военные потери. Из самими же созданной внезапности. Из пренебрежения техникой. Из необученности солдат. Мальчишки, да очкарики-профессора, да ополченцы с заводов, я сам заводской, знаю их, умельцев-слесарей и скрупулёзных нормировщиков, упорных, да, ответственных, да, но что там они знали и умели в окапывании и перебежках, они, привыкшие двигаться степенно и дискутировать по любому вопросу... Они стояли насмерть, это всё, что они могли. — Они сделали это. Вот место «Воспоминаний», где Жуков говорит о противнике: «Из опроса пленных стало очевидно, что немецкое командование и войска действуют сугубо по шаблону, без творческой инициативы, лишь слепо выполняя приказ. Поэтому как только менялась обстановка, немцы терялись, проявляя себя крайне пассивно, ожидая приказа высшего начальника, который (приказ — П.М.) в создавшейся боевой обстановке не всегда мог быть своевременно получен. Лично наблюдая за ходом боя и действиями войск, убедился, что там, где наши войска не просто оборонялись, а при первой возможности днём и ночью контратаковали противника, они почти всегда имели успех, особенно ночью. В ночных условиях немцы действовали крайне неуверенно, и, я бы сказал, плохо». Комментарии? На усмотрение читателя. Как по мне — какие там ночные бои... Если немцы терялись ночами, то наши в 41-м терялись и днём. А в 42-м не терялись? А зимой 43-го в горах Кавказа и калмыцких степях? (См. воспоминания маршала А.А.Гречко о соответствующем периоде войны на Кавказе). * * * Название главы обещало читателю больше, чем возможно охватить. Но есть аспект, который непременно должен быть оценен. Это аспект созидания Сталиным атмосферы недоверия и зависти. Для этого мемуары Жукова дают материал, как ничьи другие, хотя маршал не щедр, так что не грешно привлекать ради благой цели и другие источники. Были у сталинских выдвиженцев характерные черты — мнительность, злопамятность, недоброжелательство, недоверчивость, свойственные во все времена выдвиженцам, людям, как правило, без корней и уверенности в завтрашнем дне, без твёрдых понятий о чести. Эти, назовём их, качества могут быть врождёнными, но обстоятельства способны существенно их усугубить. Любой выскочка, не умеющий ни повернуться, ни разговор поддержать, да ещё и профессионально неподготовленный (а уж это о себе всякий знал доподлинно — пробелы в знаниях и зависимость от какого-нибудь замухрышки начальника тыла, или связи, или штаба), был закомплексован. Откуда было ему взять той вальяжности, которая лишь вельможе придаёт снисходительности к уколам? Выскочка понимает случайность взлёта и страшится падения. А уж после такой чистки!.. В этом страхе следует искать корни распрь и недолговечность дружб. И крайнюю чуткость к прикосновениям. Сталин пользовался этим в полной мере. Сходная тема уже рассматривалась — при раздаче первых маршальских званий. Вот ещё эпизод. «В своей книге «Накануне» адмирал Н.Г.Кузнецов пишет в связи с моим назначением начальником Генерального штаба: «Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К.Жуковым не налаживаются и что с ним найдёт общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло». Я сейчас уже не помню, то ли у названных товарищей со мной «ничего не вышло», то ли у меня с ними «ничего не получилось», — это не имеет ровным счётом никакого значения. Но в целях исторической достоверности (! — П.М.) я должен сказать, что вообще на обсуждение флотских вопросов у И.В.Сталина ни нарком обороны С.К.Тимошенко, ни начальник Генерального штаба не приглашались». Ну, флот и армия в России традиционно не мирились. А флоты между собой? Свояк мой – свидетель кровавых послевоенных потасовок между черноморцами и североморцами, дразнившими южных коллег курортниками. И в данном случае мы не станем валить на великого вождя. Однако, свидетельство маршала обнаруживает капитальнейший провал в организации обороны страны. Сухопутные не приглашались на совещания к флотским, флотских не звали на совещания сухопутных... Да это ж Порт-Артур какой-то! И не черты характеров осложняли отношения, а созданный Сталиным разрыв между родами войск. Впрочем, и здесь ещё можно искать оправдание вождю: это могло случиться не по желанию, а по невежеству его, по неумению понять важность контактов между армией и флотом. Тогда это — ещё одно доказательство его аматорства, некомпетентности в военных вопросах. На фронтах это проявило себя вполне: взаимодействие армии (особенно авиации) и флота наладилось разве что к самому концу войны. Рассогласованность действий дала немало горьких плодов. Осенью 1943-го, в разгар побед, после Курской дуги и форсирования Днепра, грянул чёрный день советских ВМФ. В несколько минут на траверсе Феодосии потеряны были три боевых корабля Черноморского флота, шедших вдоль занятых противником берегов без воздушного прикрытия , — лидер «Харьков» и эсминцы «Беспощадный» и «Способный». В составе экипажей плавали моряки, в страшные дни обороны Крыма и Кавказа спешенные и воевавшие в составе батальонов морпехоты. Эти герои совершили неправдоподобные подвиги, нигде не отмеченные и не удостоенные наград{61}. Скромные труженики войны умерли, как жили, — не уйдя с места, стремясь помочь первому поражённому кораблю, там гибли их боевые друзья, не раз с риском для жизни приходившие им на выручку. Так их и потопили всех вместе. Результатом был приказ не об улучшении взаимодействия авиации и флота, не о запрете на выход кораблей в море без воздушного прикрытия, а о запрете помощи тонущему кораблю во избежание бо льших потерь. Ошибочно думать, что война расширила возможности вождя или изощрила его искусность. Она просто дала больше поводов для ссор. «В конце июля мне позвонил А.Н.Поскрёбышев: — Где Тимошенко? — В Генеральном штабе, мы обсуждаем обстановку на фронте. — Товарищ Сталин приказал вам и Тимошенко немедленно прибыть к нему на дачу! — сказал А.Н.Поскрёбышев. Мы считали, что Сталин хочет посоветоваться с нами о дальнейших действиях. Но оказалось, что вызов имел совсем другую цель. Когда мы вошли в комнату, за столом сидели почти все члены Политбюро. Сталин был одет в старую куртку, стоял посредине комнаты и держал погасшую трубку в руках. (Всё важно, всё заметить надо, все признаки дурного расположения владыки...) — Вот что, — сказал Сталин, — Политбюро обсудило деятельность Тимошенко на посту командующего Западным фронтом и решило освободить его от обязанностей. Есть предложение на эту должность назначить Жукова. (Это за пару дней до смещения самого Жукова. Первым — наркома, потом его заместителя, бунтарей 3 июля... ) Что думаете вы? — спросил Сталин, обращаясь ко мне и к наркому. С.К.Тимошенко молчал. — Товарищ Сталин, — сказал я, — частая смена командующих фронтами тяжело отражается на ходе операций. Командующие, не успев войти в курс дела, вынуждены вести тяжелейшие сражения. Маршал Тимошенко командует фронтом менее четырёх недель. В ходе Смоленского сражения хорошо узнал войска, увидел, на что они способны. Он сделал всё, что можно было сделать на его месте, и почти на месяц задержал противника в районе Смоленска...» В сущности, опала и даже смерть и Тимошенко и самого Жукова были бы неизбежны, если бы у Сталина имелась хоть какая-то замена. Спасло их полное отсутствие контактов с политическим руководством. Ведь именно уничтожение военных с качествами политиков с одновременным разрушением связей между военными и политиками было главной целью чистки. Но и просто решительных людей Сталин опасался, и даже больше, чем аналитиков, потому и Жукова желал держать вне Москвы. Возможно, это была первая попытка удаления, хотя мысль о власти вряд ли приходила Жукову в голову. Жуков повёл себя безупречно. Но каково было Тимошенко? Унижение было налицо перед множеством свидетелей. Сталинград. Роль А.И.Ерёменко в Сталинградской эпопее известна. И вот победоносный итог битвы, в которую страна вложила всё. «В конце декабря в Государственном Комитете Обороны состоялось обсуждение дальнейших действий. Верховный предложил: — Руководство по разгрому окружённого противника нужно передать в руки одного человека. Сейчас действия двух командующих фронтами мешают ходу дела.» Присутствующие члены ГКО поддержали это мнение, и Сталин тут же спросил, кому поручить окончательную ликвидацию противника. Он всегда так делал, мудрый вождь, — спрашивал. Авось умный найдётся, угадает его желание, и это исходить будет уже якобы не от него... Умный, конечно, нашёлся. Кто-то предложил передать командование Рокоссовскому — новому любимцу, восходящей звезде. Между тем, ликвидация котла — это то, чего, затаив дыхание, до последнего мига боясь и не веря себе, ждала вся страна. Жила этим. Об этом лишь и говорили, и думали в каждой семье, в каждом воинском подразделении: неужели?.. когда же?.. Ясно, что имя, связанное с этой победой, войдёт в душу народа накрепко и навсегда. Так вошло имя красавца и кавалера Константина Константиновича Рокоссовского — битого в застенках победителя Паулюса. Можно по-разному относиться к Ерёменко и его талантам. А всё же каково было ему, отстоявшему от начала до конца Сталинградскую оборону? « — А вы что молчите? — обратился Верховный ко мне. — Оба командующих достойны, — ответил я. — Ерёменко будет, конечно, обижен, если передать войска Сталинградского фронта под командование Рокоссовского. — Сейчас не время обижаться, — отрезал И.В.Сталин и приказал мне: — Позвоните Ерёменко и объявите ему решение Государственного Комитета Обороны». Вот так. Не Сталина, а ГКО решение. Желающие могут прочесть, как там было дальше, и представить себе всю степень ерёменковской незаслуженной обиды длиною в жизнь и его чувства — также в жизнь длиною — к ни в чём не повинному Рокоссовскому, а заодно и к передавшему приказание Жукову. Этот способ так вождю понравился, что он ввёл его в обиход: начинает операцию один — завершает другой. Подобный эпизод состоялся при ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки. На сей раз вождь столкнул Конева и Ватутина. Опять был аналогичный приказ номер 22022 от 12 февраля 1944 года. «Ватутин был очень впечатлительный человек. Получив директиву, он тотчас позвонил мне и, полагая, что я был инициатором этого перемещения, с обидой сказал: — Товарищ маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Почему же сейчас меня отстраняют и не дают довести эту операцию до конца? Я тоже патриот войск своего фронта и хочу, чтобы столица нашей Родины Москва отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта... Столица нашей Родины 18 февраля отсалютовала войскам 2-го Украинского фронта. А о войсках 1-го Украинского фронта не было сказано ни одного слова. Я думаю, что это была непростительная ошибка Верховного.» Ах, Георгий Константиныч, Георгий Константиныч... Нам, глупцам, годы понадобились, чтобы увидеть смысл в поступках вашего властелина. Но вы-то в штабных кознях свору собак съели, вам-то ведом был смысл этих движений, что же вы и по смерти выгораживали своего начальника? О мёртвых либо хорошее, либо ничего? Не о Сталине же. Впрочем, в шестидесятые, в противостоянии диссидентам, власть полна была решимости поддержать авторитет государственности, даже сталинской, и цензура давила любое сообщение об ошибках великого вождя. Так что и такое замечание было изрядным вольтерьянством. Но и то надо признать, что в этих-то делах вождь ошибок не совершал. Всё было расчислено. Генералов надо ссорить, а славу делить так, чтобы не создать ореола вокруг какого-нибудь нового Гениального Полководца и потенциального — на основе военной, славнейшей из слав, особенно после такой войны — нового Великого Вождя и Учителя. Уж и с Жуковым не знаешь, что делать, а тут Ватутин. Ватутину и взятия Киева заглаза хватит, столица Советской Украины, да в канун праздника Октября, понимаешь. Если ему и Корсунь-Шевченковскую операцию отвалить, тогда и вовсе... Словом, НЕ НАДО! Несправедливость потрясла эмоционального Ватутина. А вот ещё такая спекуляция: полагаю, что поездка командующего 1-м Украинским фронтом в 13-ю и 60-ю армии, стоившая ему жизни, была им предпринята 28 и 29 февраля 1944 года с целью лично — не по телефону же, прямо смершевцам в уши! — переговорить с командующими армиями, с боевыми соратниками своими, как и он, не спавшими ночей и обделёнными заслуженной славой за проведение тяжелейшей операции, поплакаться на судьбу и, как говорится, залить горе. Это безрассудство по-человечески понятно. События в створе фронта развивались нормально, оперативной надобности в поездке не было. Но командующие фронтами — и они всего только люди. И они под одеждой голые — менее, кстати, безобразно, чем их вождь и главнокомандующий. (Не надо также забывать, что Сталин, великий врач, как и великий полководец, как и корифей языкознания и всех других наук, запретил ампутировать Ватутину ногу, когда врачи распознали гангрену, а когда разрешил, то по своевременности операция сравнима могла быть лишь с операцией по эвакуации Киевского укрепрайона.) Наконец, так же развёл Сталин самого Жукова с Коневым и даже с Рокоссовским. 1-й Белорусский фронт Рокоссовского был нацелен на Берлин. Перед штурмом Рокоссовского перевели на 2-й Белорусский, а на 1-й поставили Жукова. Это и положило конец сердечным отношениям двух старых товарищей. Их дружба, перенесшая многое, этого перенести не могла. (Не уверен, что озлобленность возникла. Скорее, просто неловкость в отношениях.) А 1-му Украинскому фронту Конева в штурме Берлина не отвели створа для наступления. Лишь в последние дни апреля Сталин раздражённо стёр разграничительную линию на шестидесятикилометровом участке, и то после многократных представлений начальника Генштаба А.И.Антонова. Антонову эта настойчивость стоила маршальского звания. Не удивительно, что сразу после победы, уже в 45-м, Жуков оказался в изоляции. Он был хорошим полководцем и худым дипломатом. Сталин вполне насладился как одним, так и другим его качеством, безжалостно, как нацист-лётчик, расстреливавший на бреющем полёте метавшихся на открытом месте красноармейцев. Пользуясь ключом интригантства, можно наново прочесть все поступки Сталина на его посту Верховного и на многих других, опрометчиво доверенных ему товарищами по партии до того, как он сам стал назначать себя на посты. Никто из них так и не взял на себя миссии последнего дружеского объятия с динамитным пояском на собственном теле. От многих проблем был бы избавлен народ одной шестой части обитаемой суши. Конечно, учили нас верно, индивидуальный террор — не метод борьбы. А массовый — метод? Да и кто учил-то? Те, кто этим учением о собственной безопасности радели? Не в ту цель ударили пули Гамарника, Горячёва и других. Не нашлось Штауффенберга в Кремле до войны, до террора, до всего. Вот только портфель оставлять не надо. Надо самому оставаться с портфелем. Просто исключить себя из дальнейшего графика — и всё. Теперь готовых на такие дела куда как много, зато мишеней явных на планете мало и прячутся они, забившись в пещеры, а страдают безвинные. Заключая эту беспорядочную и неожиданную для себя самого главу, обращаю внимание читателя, что вождю не всё удавалось. В частности, уничтоженные полководцы были друзья между собой. За эту дружбу и погибали: Гамарник, Якир, Блюхер... Присвоение Блюхеру звания маршала в обгон Якира не расстроило дружбы, на что Сталин рассчитывал: ведь Блюхер был в подчинении у Якира в Киевском округе, звание вывело его вперёд. Но их отношения сохранились. А если и не друзьями были, то приятелями: Гамарник, Тухачевский... И тоже до конца. А если даже и не приятелями, как Тухачевский и Егоров, то единомышленниками. И уж во всяком случае верили в порядочность коллеги, и эту уверенность нельзя было поколебать досье и подглядываньем в замочную скважину. Приведу выдержку из воспоминаний о Яне Гамарнике, начальнике Главного Политуправления РККА в пору, когда мехлисами или щербаковыми там пахнуть не могло. Ян Гамарник, «человек с мрачным лицом и добрыми глазами», слёг с диабетом сразу же после первомайского праздника 1937 года. Диабет — болезнь, подбадриваемая стрессом. А стресс был что надо: лучшие друзья, чистейшие люди, арестованы и находятся под следствием. И повидаться с ними нельзя даже ему, начальнику Главполитупра. «Нередко кто-нибудь из нас, секретарей, приезжал к нему домой с бумагами, а иногда и сам он приходил и допоздна засиживался в своём кабинете. Однажды к нему зашёл попрощаться маршал М.Н.Тухачевский, уезжавший на новое место службы, в Приволжский военный округ. Помню, они стояли в проёме дверей, такие не похожие друг на друга и каждый по-своему красив. — Счастливого пути, Михаил Николаевич... — Поправляйтесь, Ян Борисович... Это была их последняя встреча...» Что стояло за словами прощания? О чём они думали — два честных служаки? Наверное, о том, что зря колебались. Не предвидели случившегося. Крестьянство уничтожили всё разом, а цвет страны пока не трогали. Уничтожали политиков, но их, при любом к ним отношении, к цвету страны причислить трудно. Уничтожить цвет армии!.. Аресты шли, а они всё ещё не могли себе этого представить. Не к их чести. Непростительно было не предвидеть им, людям с хорошим образованием, со знанием истории... Впрочем, одно дело — знание истории, и совсем другое — творение её в стране, где вождь стал отцом народа, и ты, выступая против него, выступаешь против народа. Вот что заставило нас колебаться. Прощай, Михаил Николаевич. Лубянским спецам я живым в руки не дамся. |