Неволи
| Вид материала | Документы |
- Письмо Пертуши Гринева своим родителям, 24.42kb.
Урбанович Николай Михайлович
^ Вспоминает М.П. Девятаев.
В лагерях я был невольным свидетелем того, как издевались эсэсовцы над советскими мальчиками-подростками. С содроганием в сердце смотрел я на их тоненькие ручонки и ножки. Чистые глазенки детей были грустными, печаль съедала детство маленьких невольников.
Я познакомился с Колей Урбановичем в нашей планирен-команде. Разравнивая на земле бетонный раствор, он ставил свою лопату рядом с моей, ему было тяжело. Изнуренное бледное личико, слабые детские плечи, тоненькая шея, мокрая от дождя спина.
Бригадир нашей команды за что-то взъелся на Колю Урбановича. Он приказал мальчику таскать рельсы, чтобы проложить колею, по которой ходили вагонетки. Я помог Коле выполнить эту работу. Во время обеда Коля заговорил о себе.
Жил он в селе под Бобруйском. Пришли оккупанты, провели облаву, схватили ребят, посадили в товарные вагоны и привезли в Германию.
- Со мной была моя сестра, - рассказывал Коля. - Попали мы к бауэру, работали в поле. Было очень тяжело, и мы решили бежать. Бросили лопаты и ушли в лес. Шли долго, ели сырую картошку, лесные ягоды. А когда выпал снег, забрались в сарай, там нашли консервы, какие-то комнатные дорожки, взяли все это и еще несколько дней прожили в лесу. Нас выследили полицейские. Били за попытку бежать, допрашивали и возвратили к тому же бауэру. Мы снова убежали, нас опять поймали и теперь уже отправили в концлагерь. А в сорок третьем перевезли меня сюда. Я остался один, без сестры, без товарищей... Тут был сплошной лес, мы строили бараки. И дом для комендатуры. Нас было здесь тысячи три советских ребят. Вымерли почти все.
Но вот появился бригадир, мы прервали беседу и приступили к работе. Когда я оказался совсем рядом с Колей, он наклонился ко мне и тихо сказал:
- Я вам открою одну тайну: мы хотим бежать с острова.
- Кто?
- Я и еще кое-кто из взрослых...
- Как думаете бежать? - спросил я Колю Урбановича, внимательно наблюдая за окружающей нас обстановкой.
- На лодке... Когда бомбят остров и гасят свет. - В это время к нам приближался какой-то человек, и мы разошлись. До конца работы Коля не подходил ко мне. Он, наверное, очень переживал, что рассказал мне самую большую и важную тайну. Лишь после ужина, в свободное для заключенных время, он неожиданно забежал ко мне. В руках Коля держал старые долбленки. Мне все стало ясно. Мы вышли во двор, начали ходить между деревьями.
- Ну, рассказывай, как вы хотите бежать, - спросил я. Коля огляделся, шмыгнул носом.
- Я о воде ничего не знаю, это Володька.
- Какой Володька?
- Да тот, курносый. Нос у него перебит. В Бухенвальде его эсэсовцы били.
Это было для меня ново. Знакомый мне курносый паренек, оказывается, не только насыпает в буксы вагонов песок, но и имеет влияние на людей. Однако Володька и Владимир - это люди разные.
Знает ли курносого паренька Володьку Зарудный? Он ведь тепло отзывался об Урбановиче. Я остановился. Мальчик дернул меня за рукав:
- Почему вы остановились? Стоять нельзя!
- Море! Слышишь, как бушует море?
- Слышу, - грустно ответил паренек.
- По морю на лодке не уплывешь, - пояснил я.
- Я знаю. Лодку с нашими силами не поведешь далеко.
- Вот-вот, Коля, - согласился я с ним, тем самым намекнув на наивность побега на лодке. Однако Володя не согласился со мной и сказал:
- Об этом подробно мы еще не говорили. Сначала порежем проволоку.
- Чем же вы будете ее резать?
- Володька достал ножницы и резиновые рукавицы. Среди нас есть один с Волги, он переплывал ее от берега до берега.
- Это все хорошо на словах. А знаешь ли ты, в какой стороне твоя родина - Украина?
- Вон в той! - Коля показал рукой на запад.
- Там Франция, Коля, - сказал я ему и заметил, как он смутился. Но ничего мне не ответил.
Мы приближались к морю, волны били о берег еще грознее. Коля молчал, часто шмыгал простуженным носом.
- Кто же этот волгарь? - спросил я.
- Корж его фамилия, - посмотрев вокруг, тихо ответил Коля.
- Ты сообщишь товарищам, что завербовал меня?
- Сообщу, если согласны с нашим планом, - уточнил Коля Урбанович.
- Не возражаю, доложи им о нашей беседе. А Коржа Ивана я видел: низенький такой?.. - показал я рукой.
- Он, - утвердительно сказал Коля.
Идея побега все время не покидала меня. Я был уверен в нереальности плана побега по морю, понимал, что "заговор" этих смелых людей обречен на неудачу. Но с Колей говорить об этом не считал нужным. Я думал о том, что если курносый, их организатор, серьезно отнесется к согласию, которое я дал Урбановичу, значит, будет искать свидания со мной, и тогда я откровенно скажу ему, что думаю, как расцениваю их план. Никто, конечно, не мог согласиться участвовать в подобном побеге. На острове располагались большие пограничные заставы. На воде имелись соответствующие посты. Ну, предположим, что гребцам удастся как-то обойти их. Сколько же километров они могут покрыть за ночь, чтобы утром их не обнаружили наблюдатели? А если начнется шторм?.. Обо всем этом я не стал говорить Коле Урбановичу, а при встрече с Коржом скажу.
Свой побег, о котором непрерывно думал, я намеревался осуществить только самолетом, если представится возможность захватить его на аэродроме. Вокруг идеи похищения самолета я и должен объединить некоторых людей, чтобы с их помощью претворить ее в жизнь.
То ли Коля Урбанович не совсем точно передал своим товарищам о том, как мы познакомились, то ли его вожаки так настороженно относились к каждому, кто давал согласие действовать с ними, или, может, мои взгляды, которые я обращал на того, кто был рядом с Урбановичем, а может, все вместе взятое вызывало у заговорщиков неожиданную для меня реакцию. Люди, намеревавшиеся бежать морем, услышав через Колю осуждение своей идеи, очевидно, отнеслись ко мне крайне недоверчиво. Наверное, досталось и Коле за то, что он выболтал тайну.
***
Несколько знакомых встретил я в Макеевке. Здесь, оказывается, работают на заводе и в шахтах бывшие заключенные-подростки, ровесники Урбановича и Сердюкова, которые долго мучились в концлагере на острове Узедом. Фашисты вывезли из Донбасса десятки тысяч юношей и девушек; а возвратилось их очень мало.
^ ДЕВЯТАЕВ МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ –
командир «экипажа»
Из протокола допроса Девятаева Михаила Петровича
Я, ст. следователь отдела контрразведки «Смерш», ст. лейтенант Потокин, допросил задержанного Девятаева Михаила Петровича, 1917 г. рождения; уроженца Мордовской АССР, станция Торбеево, ул. Октябрьская, дом 36; мордвина, бывшего члена ВЛКСМ с 1938 года до 13 июля 1944 года; образование среднее; в Красной Армии с 1938 года; военное звание — ст. лейтенант Красной Армии, летчик, командир звена. С 13 июля 1944 г. по 8 февраля 1945 г. находился в плену у немцев.
ВОПРОС: Расскажите о своей службе в Красной Армии.
ОТВЕТ: Примерно числа 10 ноября 1938 года я через аэроклуб гор. Казани, в котором занимался, был направлен в школу летчиков гор. Чкалов. В конце 1939 г. я окончил школу, получил специальность летчика, мне было присвоено военное звание младший лейтенант. После окончания школы меня направили в гор. Торжок в 163 резервный авиационный истребительский полк, где я и был зачислен в качестве летчика на самолет И-15 БИС, там я служил до сентября 1940 года. В сентябре 1940 г. меня направили в 163 авиационный истребительский полк в гор. Могилев, где я служил до начала Отечественной войны 1941 года, в последнее время в качестве командира звена И-16.
С начала войны я участвовал на фронте. 16 сентября 1941г. во время выполнения боевого задания я был ранен в правую ногу, раненый довел самолет до аэродрома гор. Лебедин. После ранения был направлен в госпиталь, сначала в Харьков, затем — в Сталинград и в гор. Саратов.
^ Герой Советского Союза
Михаил Петрович Девятаев
Молодожены Михаил и Фаузия (Фаина) Девятаевы
(Казань, 1942 г.)
^ С детьми и внуками (1984 г.)
11 января 1942 г., после излечения, был выписан и направлен в гор. Казань в высшую школу Красной Армии, где и проходил обучение до 20 декабря 1942 г. Не закончив школы, был отправлен в распоряжение МВО, откуда я был послан в гор. Алатырь в 714 запасной ночной бомбардировочный полк.
Там я был до мая 1943 г. В мае 1943 г. я в составе полка вылетел на самолете У-2 на фронт в м. Борисово западнее гор. Можайска. На самолете У-2 я летал до мая 1944 г. после чего был переведен на истребитель системы «Кобра». На истребителе я летал до 13 июля 1944 г., а 13 июля я принимал участие в воздушном бою, в процессе которого самолет мой был подбит и загорелся, я в это время был ранен. Видя безысходное положение, я выбросился на парашюте, приземлился на немецкой территории и был взят немцами в плен.
ВОПРОС: Где Вы были и чем занимались, находясь в плену у немцев?
ОТВЕТ: Когда я выпрыгнул с парашютом из горящего самолета, я приземлился в лесу, во время приземления вывихнул себе левую ногу и потерял сознание. Когда я пришел в себя, то около меня были немцы и русские, служившие в русской освободительной армии. Меня сразу отнесли в землянку, угостили компотом.
Затем привезли немецкого летчика, которого я сбил в воздушном бою и который так же выпрыгнул из самолета на парашюте. Из землянки меня отвезли в штаб полка немцев, а затем в штаб дивизии, где меня допросил немецкий офицер. Он спрашивал фамилию, имя, отчество, в какой части я служил и на каком самолете летал, спрашивал фамилию командира полка и дивизии, спрашивал о подготовке Красной Армии к наступлению. Я ему ответил, что я летчик 237 авиационного полка, в котором я служил в 1941 году и которого в то время, по-видимому, не существовало.
После допроса нас собрали - человек 10 летчиков и человек 5 стрелков-радистов и отправили в сарай, где мы ночевали под охраной. Утром нас на автомашине отправили за гор. Львов в местечко, название которого я не помню. Там был большой немецкий аэродром, здесь меня и других допрашивали по вопросам авиации, здесь же показывали фотографии советских летчиков для опознания, в их числе была и фотография командира нашей дивизии — дважды Героя Советского Союза Покрышкина. Когда мне ее показали, я заявил, что не знаю, что я только слышал о нем.
Дня через 2 нас, человек 12-14 военнопленных летчиков и стрелков-радистов, посадили на самолет Ю-52 и отвезли в гор. Варшава на аэродром. Отправили нас в штаб, где глубоко допросили о конструкциях советских самолетов, о расположении - дислокации аэродромов, фамилии командиров авиационных частей. На все вопросы я давал вымышленные ответы, говорил, что я служил в санитарной авиации и только что прибыл на фронт.
После допросов нас отвезли на автомашинах в г. Лодзь (Польша), где меня поместили в лазарет npи лагере военнопленных. Из Лодзи дней через 12 отправили в гор. Кенигсберг, что в 130 км от гор. Берлин, там мы были также в лагере военнопленных. Примерно дней через 25 нас в количестве 25 человек поймали при попытке к бегству, где мы по договоренности сделали подкоп из жилого дома под колючую проволоку. Подземный ход проходил под уборной, которая после подкопа обвалилась, и нас обнаружили. Под подозрением в подготовке к побегу было 65 человек, но после допросов нас 25 человек арестовали и посадили под стражу, где я и сидел 14 суток, в течение которых меня неоднократно допрашивали.
После всех допросов меня как зачинщика-организатора в подготовке к побегу и вместе со мной летчика, младшего лейтенанта по имени Иван (фамилии его не помню), и летчика-лейтенанта (фамилии и имени его не знаю) отправили в г. Берлин, где нас всех троих посадили в тюрьму, а через три дня без допроса отправили в концлагерь. Затем я с командой в количестве 500 человек был направлен на остров Keep в г. Свинемюнде, что севернее г. Берлина примерно в 220 км, для работы на аэродром.
Первое время я работал по устройству лётных площадок, а затем был зачислен при помощи знакомых русских военнопленных в маскировочную команду по маскировке самолетов. 8 февраля 1945 г. я и вместе со мной 9 человек русских военнопленных, работающих на аэродроме, на немецком самолете «Хейнкель - 111» вылетели с аэродрома и перелетели через линию фронта на сторону Красной Армии.
ВОПРОС: Расскажите подробно, при каких обстоятельствах Вы перелетели на самолете на сторону Красной Армии?
ОТВЕТ: Когда я находился на работе, у меня было несколько попыток вылететь на немецком самолете с аэродрома и перелететь на сторону Красной Армии. Все эти попытки у меня были совместно с русским военнопленным по имени Дмитрий (фамилии его я не знаю). В дальнейшем мы привлекли в свою команду Владимира (фамилии не знаю), а всего к моменту вылета на самолете нас уже было 7 человек. Все попытки были неудачны. Кроме того, я не знал немецкие самолеты, и все время, когда предоставлялась возможность, изучал управление и где, какие приборы расположены. 7 февраля 1945 года мы приняли решение во что бы то ни стало улететь на самолете. Утром 8 февраля 1945 г., придя на аэродром, мы получили задание от мастера размаскировать «M-110» и «Ю-88». Мы рассчитали, что, когда снимем маскировку с самолета «Ю-88», то на нем и улетим. Но нам не удалось. После этого мы пришли в ангар и стали очищать дорогу от набросанного железа. Потом нас послали ремонтировать бункер, где стоит самолет, вместе с нами пошел один часовой немец. Придя к самолету, стали ремонтировать маскировочные средства у бункера. Часовой встал у столба, винтовку приставил к столбу, в это время один из нашей группы, подойдя сзади к часовому, ударил его клюшкой по голове. Часовой упал, тогда мы добили его и сразу втроем подошли к самолету. Я долго не мог завести его, но потом завел, посадил всех 9 человек и пошел в воздух. Поднявшись в воздух, я повел самолет по направлению на северо-восток. Пролетев в этом направлении 12-16 мин. над Балтийским морем, я изменил курс и полетел на юго-восток. Примерно через 30-40 мин. нас обстреляли, кто обстрелял, мы не знали, но подумали, что это советские войска. После обстрела я сразу повел самолет на посадку и приземлился недалеко от м. Шлоппе, в 3-4 км. Во время посадки самолет разбился, и все мы 10 человек остались живы, получив небольшие ранения. Как только мы сели, нас оцепили красноармейцы, мы подняли руки вверх. Нас всех забрали и на лошади привезли сюда.
ВОПРОС: Кто вместе с Вами прилетел в самолете?
ОТВЕТ: Вместе со мной на самолете прилетели 9 человек русских военнопленных, которые вместе со мной работали на аэродроме, по фамилии я их никого не знаю, знаю только по имени: Иван - бывший лейтенант Красной Армии, в 1941 г. попал в плен к немцам; Михаил - бывший лейтенант Красной Армии; 2 человека - Дмитрий и Николай (в Красной Армии не служили), остальные бывшие военнослужащие Красной Армии, рядовой и сержантский состав.
^ Протокол с моих слов записан верно и мне прочитан вслух, в чем и расписываюсь. [15, с. 113-115]
***
«...Любой узник, попавший на остров Узедом, хорошо охраняемый службами ПВО и СС, был обречен. И потому некоторые пытались бежать. Один отчаянный югослав затаился на островном озере. Его поймали, а в назидание всем поставили перед строем и спустили овчарок. Чтобы загрызли не сразу – шею обмотали брезентом. В общем, лагерь военнопленных у Пенемюнде мало чем отличался от Заксенхаузена. Жизнь человека не ставилась ни во что. Но жажда жизни не покидала людей. Одни стремились уцелеть любой ценой. Другие, тайно поддерживая друг друга, выживали, не теряя человеческого достоинства». [1]
«Провинность пленных каралась смертью, причем в лагере был популярен изощренный прием: обреченному оставляли «десять дней жизни». В эти дни его избивали, лишали пищи, охрана с ним делала что хотела. Десять дней агонии никто не выдерживал. К «десяти дням жизни» был приговорен земляк Девятаева татарин Федор Фатых.
Михаил Петрович с горечью вспоминал: «Вернувшись однажды с работы, я застал его умирающим. Протянув пайку хлеба, Федор сказал: "Миша, возьми подкрепись. Я верю: вы улетите". Ночью он умер. А через несколько дней приговор «десять дней жизни» получил и сам Девятаев. «Сдали нервы, сцепился с бандитом и циником по кличке Костя-моряк. Комендант лагеря в моих действиях усмотрел "политический акт", и все услышали: "десять дней жизни!"»
В тот же вечер приговоренного жестоко избила охрана, которой помогал и Костя с дружками. Друзья Девятаева сделали все, что могли: прятали его в прачечной, в момент построения становились так, чтобы не все удары достигали приговоренного, восполняли отнятые пайки хлеба… Но десять дней, конечно, он бы не протянул. В тот момент заговорщики решили: «Побег либо сейчас, либо никогда».
На восьмой из десяти отпущенных смертнику Девятаеву дней летчику суждено было продемонстрировать свое мастерство». [1, с. 375]
***
Мы выждали минутку и кинулись к самолету. Под широкими крыльями "Хейнкеля" я вдруг почувствовал страх перед ним. Какой же он огромный! Смогу ли я поднять его в воздух? Такая машина и такие слабые у меня руки, ноги...
Внизу есть отверстие - лаз, и я стал нажимать, чтобы открыть его, он, оказывается, на замке. Ключа у нас, понятно, нет. Я метнулся к бомболюку тоже не открывается. Соколов стоит рядом, растерянно смотрит на меня, ждет.
- Подсади, - прошу его, - выберусь на крыло.
Соколов обхватил меня, я вцепился в крыло. Пальцы скользят по мокрым заклепкам. У Володьки не хватает сил. Я повис и тут же упал на землю. Увидел струбцинку - думал ею ударить по замку, но она слишком легка для этого, нужно что-то потяжелее. Колодка! Это подойдет. Стукнул раз, второй, и дюралюминий подался, провалился. Всунул в отверстие руку, оттянул замок, дверца открылась. Вытащил назад - рука поцарапана, кровоточит.
Фюзеляж, куда я проник, показался мне настоящим домом. Такого я еще не видел. Бросился в кабину. Она была большая, выпуклая, вся из стекла. Высота, на которой я оказался, просторность кабины, огромное количество приборов, кнопок, проводков, сигнальных глазков - все ошеломило меня.
Передо мной было сиденье пилота, слева скамья, покрытая черным дерматином, наверно, для штурмана. Я опустился на сиденье и провалился в него так, что мои ноги задрались вверх. Летчик под себя непременно подкладывает сложенный в мешок парашют, у меня парашюта не было. Какой-то ящик попался мне на глаза, я швырнул его на сиденье, сел сверху. Достаю ногами до рычагов, руками - до доски приборов, теперь могу опереться спиной о кресло.
- Снимай чехлы! - это команда Володьке, который стоял на полу, подо мной, и слышал, как я стучал, хозяйничал в пустой, гулкой машине.
Володька быстро сорвал чехол с одного мотора. Лопасти винта перед глазами, рычаги под ногами, ручка управления в руках - этого для летчика достаточно, чтобы и в таких условиях овладеть собой, сосредоточиться, почувствовать себя сильным. Я нашел насос, несколько раз качнул горючее, потом установил зажигание и, помня, как делал это, рисуясь, немецкий офицер, за которым я наблюдал недавно, нажал на кнопку стартера.
Никакого движения. Мотор молчит.
Как же это я забыл, что позади меня есть маленький рубильничек и что именно с его помощью нужно пустить аккумуляторный ток к моторам и приборам? Я обрадовался, что вспомнил это, и, обернувшись, уверенно включил его. Снова нажал на стартер. Ни одна стрелка не пошевельнулась. Тока не было.
Почему же я не начал с присоединения аккумулятора? Какие примитивные ошибки! Ведь там, за бронеспинкой, стоит целая аккумуляторная батарея, которой пользуются при запуске моторов. Только в этом причина!
Я бросился к бронеспинке, отклонил ее.
Там было пусто.
Клеммы свисали, аккумуляторов не было.
Мысль о крахе, о провале парализовала меня. Ноги отказались мне служить. Я упал. Память еще зафиксировала момент удара головой о что-то твердое.
Может, холодное железо, на котором я лежал, может, голоса, а может, не унимающаяся тревога души вместе со всем пробудили меня. Я лежал минуту, пять или десять - не знаю. Но сразу же вспомнил, что случилось.
Я поднялся на руках, опять увидел пустоту за спинкой сиденья. Подполз к люку. Внизу стояли все мои товарищи. Первым я увидел в полной обмундировке "немецкого солдата" - Петра Кутергина. Возле него - Соколов, Немченко, Дима, Емец, Урбанович, Адамов. Они смотрели через отверстие на меня. Видно, они только что звали меня, потому что, когда я показался, в их глазах, полных смертельного ужаса, промелькнуло радостное, разительное удивление. "Он там что-то делает..."
Заговорили все сразу:
- Почему не заводишь!
- Не выходит у тебя?!
- Что же делать?
Я высунулся из люка, приблизился к товарищам:
- Нет аккумуляторов.
Кто-то охнул, словно насмерть простреленный пулей.
- Нужно искать тележку! Ищите! Помните, мы видели ее.
И сразу никого из них не стало. Они разлетелись в разные стороны. Я еще хотел им сказать, что без аккумуляторов всем нам смерть, но говорить было некому.
Замешательство, неуверенность прошли. Я вскочил на ноги совсем не таким, каким был минуту назад, полный энергии, силы.
Смотрю - катят тележку, а на ней аккумуляторная батарея. Уже кто-то тащит лесенку, скрежеща колесиками, уже с ее ступеньки протягивают мне кабель. Проделываем все так точно, как и тот немец, что демонстрировал нам свое совершенное владение техникой.
- Чехлы! - я смело бросаю этот приказ, ибо держу в руках кабель с большим штепселем. Я сам видел, куда его вставляли, теперь я уверен в себе.
Одни сдирают чехлы, другие снимают струбцинки, а я, включив ток, чувствую, как он гудит в приборах, вижу, как запрыгали стрелки, засветились разноцветные глазки.
Теперь мы получили силу и крылья.
- Давай, Миша! - кто-то подбадривает, положив руки на мою спину.
От волнения становится жарко, пот ручьями льется по лицу. Не хватает воздуха. Я рванул с себя "мантель" и куртку, подложил их под себя, чтобы мягче сидеть, остался в одной нижней сорочке. Взгляд только на приборы, все внимание - только машине! Думаю: "Не горячись. Теперь все в твоих руках. Все нужно делать последовательно".
Наш высокий "вахман", в шинели со знаком эсэсовца, подпоясанный ремнем, проворно распоряжается внизу. Он разбрасывает в сторону все, что может помешать машине, и от радости иногда вскидывает над собой обе руки. Кривоногов, вижу, стоит с винтовкой, оберегает подступы к нашей "крепости".
Плавно нажимаю на кнопку стартера. Мотор зашумел жу-жу-жу! Спокойно включаю «лапкой» зажигание, мотор несколько раз фыркнул и загудел. Увеличиваю газ - заревел. Круг винта стал чистым, прозрачным.
Друзья от восторга дают в плечи радостные легкие пинки. Запускаю второй мотор.
***
Взлёт. ^ М.П. Девятаев вспоминает [9]
...Нам нужно прорваться на старт. Только оттуда можно начинать разбег против ветра, на открытую половину аэродромного поля.
Я приказал всем спрятаться в фюзеляже. Плотнее усаживаюсь на сиденье. Еще пробую моторы. Они откликаются знакомым голосом мощи, согласия и готовности ринуться в высоту. Осмотрел машину с левого до правого крыла. Так учили меня в школе, плавно подаю рычаги газа, машина тихо двинулась вперед. Придержал тормозами - останавливается. Все в порядке. Теперь - полный газ.
Вперед!
"Хейнкель" покатился по бетонированной дорожке.
Чужая машина, чужое небо, чужая земля - не предайте нас, людей, выстрадавших голод и боли, стремящихся осуществить право спастись от смерти. Послужите нам, и мы не раз на своем веку вспомним вас добрым словом. У нас впереди вся жизнь, мы сегодня рождаемся вторично.
Я произношу такие, а может, подобные слова. Я молю моторы, каждый тросик и винтик нашего самолета, стократ проклятую нами вражью землю, в конце концов - просто частицу планеты, по которой нам нужно немножко пробежать, чтобы оторваться от нее и взмыть в небо.
Самолет пробежал несколько десятков метров и оказался среди летного поля. Отсюда видно во все стороны, но видно и нас. Мы долго были ничем, толпой, ежедневно смотрели только себе под ноги, только бы не споткнуться и не упасть навсегда. Самолет поднял нас, у каждого на душе стало просторно, светло. Но в кабине я как на экране. Моя нижняя сорочка сразу бросается в глаза, а рулить нужно по дорожке, по которой пробегают "мессершмитты", возвращающиеся с боевого вылета. Свернуть же с бетонки невозможно, там увязнешь. Мне остается только пригнуться на
^ В гостях у семьи Девятаевых
бывшие узники Узедома (1961 г.)
Автографы школьникам
^ М.И. Лупов с семьёй
Иван Кривоногов и Михаил Девятаев
(1985 г.)
сиденье, так втянуть голову в плечи, словно спрятать себя в самом себе.
Летчики, проносясь на машинах мимо, выглядывают из своих кабин, замечают что-то необычное, но, вероятно, не успевают хорошенько разглядеть меня. При встречах с самолетами я разгоняю машину, чтобы скорее проскочить мимо.
Над аэродромом появляется группа "юнкерсов" - они пришли с фронта и по одному будут приземляться на ту бетонированную полосу, по которой мой самолет должен разбежаться.
Женщина в темном комбинезоне стоит на старте и, поднимая флажок, принимает "юнкерсов". Она пока не обращает на меня внимания, ей некогда. А я не буду приближаться к ней: возле нее телефон - прямая связь с дежурным по аэродрому.
Чтобы выиграть время, я гоню свой самолет в направлении к ангарам и возвращаюсь к старту, когда сел последний "юнкерс". Не ожидая разрешения на взлет, срезаю угол поворота, выскакиваю на бетонку и – моторы на полную мощность!
Винты загребли воздух.
Земля побежала, поплыла, полетела под нами. Мыслями, чувствами мы устремились в небо. Мое внимание - на моторах: они должны работать синхронно, на двух я никогда не взлетал, а взгляд - на маленьком холмике в конце аэродрома. Ориентир!
Крылья уже набрали достаточную силу. Пора отрывать самолет от земли. Для этого необходимо поставить машину в такое положение, чтобы она опиралась не на три точки, а на две. Подаю ручку управления вперед. "Хвост" не поднимается. Нажимаю на ручку сильнее, налегаю на нее всем телом "Хейнкель" продолжает бешено нестись по бетону на трех колесах не отрываясь.
Какие-то неведомые силы отдают штурвал назад. Они сильнее моих рук. Неужели малая скорость?
Нет, она вполне достаточна.
Я еще нажимаю на штурвал, самолет клонится то влево, то на правое крыло, как подстреленная птица. Я опускаю штурвал. Так мне не взлететь...
Самолет мчится к морю. Что же я недосмотрел?
Я еще разгадывал причины. У меня было несколько секунд на то, чтобы исправить ошибку и продолжать взлет. Я владел собой. А машиной? Что с ней? Что же?! Что?!
Возможно, не сняты струбцины с хвостового оперения, и оно не реагирует на мои движения. Нужно прекращать взлет...
Огромный простор моря наплывает на меня.
Резко убираю газ, моторы смолкают. Скорость не уменьшается, ибо аэродром имеет пологий склон к берегу.
Забыто все: товарищи, побег, окружение. Остались только я и машина. Мы вдвоем. Самолет несет меня в море. Я дал ему разбег, он послушно подчинился мне, но не хочет отрываться от земли, а я не могу... Теперь я должен спасаться от него.
Предел обычного торможения и сбавления хода уже пройден. Я миновал его и вступил в полосу смерти. Страх охватил меня. Но я еще держал штурвал в руках, мои ноги стояли на рычагах тормозов. Я буду спасаться до последней секунды.
Резко нажал тормоза. "Хвост" самолета поднялся. Если бы я не отпустил тормозов, "Хейнкель" перевернулся бы через себя, скапотировал бы, и мы все остались бы под его обломками или сгорели вместе с ним.
Отпустил тормоза, и "костыль" грохнул о бетонку. Еще раз, еще! Рву скорость! Она уже значительно меньше, но разворачиваться еще нельзя.
Кончилась бетонка, катимся по снегу, песку, траве. Уже видны камни, о которые разбиваются волны.
Осталось мгновение жизни.
Ни мысли, ни надежды, ни выхода. Но нет и той растерянности, которая парализует мозг. Я весь во власти интуиции, инстинкта самосохранения.
Зажмуриваюсь – море уже слишком близко, чтобы смотреть вперед. Последние заученные движения: изо всех сил жму на тормоз левого колеса и увеличиваю обороты правого мотора. Самолет на последних метрах ровной площадки, перед самой пропастью, разворачивается с неслыханным, невиданным юзом... Он так накреняется, что одно крыло и колесо поднимаются в воздух, а другое пропахивает землю.
Оглушительный удар о грунт. В кабине вдруг потемнело, стало совсем темно. Что это? Дым? Горит самолет?
Нет, его окутывает пыль, снег. Сломались шасси, и самолет пополз по земле? Нет, мы стоим на колесах, воздушные винты крутятся, моторы работают. Туча поднятой нашим разворотом пыли проплывает, в кабине посветлело.
Да, наш "Хейнкель" стоит над самым обрывом, но нигде не поврежден и перед нами снова поле аэродрома. Мы еще можем побороться за жизнь.
Товарищи обступили, ждут, что я буду делать дальше. Володя Соколов смотрит мне в глаза, ищет объяснений, ответа на все, что произошло, что будет.
Я кричу ему прямо в лицо:
- Спустись и посмотри, не остались ли струбцинки!
Володька нырнул в люк. В нашем распоряжении секунды времени. Товарищи, встревоженные, смотрят полными беспокойства и нетерпения глазами, ждут моих действий.
Аэродром точно так же, как и десять минут назад, расстилался перед нами. Но сейчас он был уже иным. Ведь стартер запомнила, как мы обошли ее и без разрешения на вылет, по-пиратски побежали вперед. Женщина в черном уже, наверное, сообщила дежурному об этом. Туча пыли прошла через все поле, и ее, вероятно, заметили все.
Володя влезает в самолет, кричит, жестикулируя: никаких струбцинок!
Я понимаю его донесение, пробую штурвалом руль высоты, убеждаюсь, что это так, и мысли разрывают мозг: что же дальше? Что с самолетом?
К нашему "Хейнкелю", который стоит над самым обрывом, бегут какие-то люди. Они взбираются на кручу там, где разместилась батарея зенитчиков.
Я не раз видел стволы пушек, густо торчащих вокруг аэродрома. Огневые позиции зенитчиков мне были ни к чему, я никогда не обращал на них внимания, и при обсуждении плана нашего побега мы никогда не учитывали их. Наш полет представлялся нам молниеносным, и зенитки нам не помеха.
А теперь я вижу, как к нашему самолету и отсюда, и оттуда спешат солдаты-зенитчики. Они, конечно же, наблюдали за тем, как самолет едва избежал катастрофы, как он в туче пыли развернулся, слышали грохот. Узнали нас и просто интересуются, что случилось? Нет, они пока что ничего точно не знают.
Так оценил я ситуацию, увидев, как доверчиво приближаются к нашему "Хейнкелю" солдаты, как таращат на меня глаза. Они не могут еще понять, кто сидит в кабине. Только видят, что летчик как-то странно обмундирован.
Все заметили, что на аэродроме что-то произошло, но никто не мог подумать, что участники и творцы этого события - узники. А мы не понимали, что случилось с самолетом. Я не понял поведения машины, мои товарищи меня...
* * *
Когда я старался "подорвать" самолет и его бросало то вправо, то влево, хлопцы понабивали себе шишки на головах, потому что их швыряло, как непривязанный груз в кузове автомашины. На развороте было еще хуже. Полет им, конечно, представлялся несколько иначе, и когда я остановил машину и собирался с мыслями, с собой, товарищи какую-то минуту молча терпеливо ждали.
***
Еще посмотрел перед собой, и вдруг пришло решение. Оно наполнило меня светом надежды, рассеяло колебания и сомнения, умножило мои последние силы. Раз солдаты бегут к нам без винтовок, значит, они еще ничего не подозревают. Так пусть же подбегут поближе, пусть подальше отходят от своих орудий.
Когда я обернулся к своим товарищам, у меня было решение, было, что сказать им, и я стал во весь голос горланить им, что надумал. Но никто из них ничего не слышал: гудели моторы. Только по выражению лица, по глазам они могли догадаться, что я не собираюсь сдаваться, что сейчас поведу самолет вперед, что не прекратил полет, а буду его продолжать.
А гитлеровцы уже совсем близко. Я отчетливо вижу их расстегнутые шинели, красные вспотевшие лица, их полные удивления глаза. Я снова кричу и показываю товарищам, чтобы они подались назад, исчезли в глубине фюзеляжа и, пригнувшись, собрав все свои силы, отпускаю тормоза. Самолет катится прямо на солдат.
Они не ожидали, что "Хейнкель" двинет на них. Да их же давит летчик-заключенный! Они бросились врассыпную. Те, что были дальше и которым ничего не угрожало, вынимали из кобуры пистолеты. Другие бежали к своим зениткам.
Но время было выиграно, только время, а не победа. Самолет снова мчался на тот конец аэродрома, с которого мы начинали взлет.
Даю небольшую скорость. Мне нужно как можно скорее достичь площадки старта. Взлетать отсюда абсолютно невозможно: на том конце аэродрома возвышались радиомачты, деревья, строения.
И снова - только я и самолет. Неразгаданный, неподвластный мне, но в моих руках. Я не знал, почему он не отрывался от земли, но я верил в него. Та сила, которую я не мог объяснить и которая противодействовала мне, теперь будет покорена. Самолет должен выровняться при разбеге и подняться на крылья. Я стремился добиться этого для себя, для товарищей, для спасения нас от смерти.
Ничего не видел, что делалось по сторонам - там только мелькали самолеты на стоянках и те, что подкатывались к старту. Я должен взлететь, пока зенитки не готовы открыть огонь. Пока солдаты не успели сообщить, что увидели. Пока не дан приказ поднимать истребителей... Пока не поздно...
Мы снова на бетонке. Мы действовали, как воздушные пираты, сами творили свои правила. Я подал ручку управления вперед, самолет с грохочущими моторами интенсивно набирает скорость. Ко мне возвращалось прежнее чувство уверенности: машина мчится по твердому, ровному полю.
Вдали уже вырисовывается штормовое море... Пора отрываться от земли. Я подаю ручку от себя. Теперь скорость больше, чем была тогда. Но чувствую, что ручка снова прижимает меня к спинке сиденья. Уже давит мне на грудь. А машина катится в таком же положении, как и раньше.
Какая-то мука, какая-то боль корчит машину. Это они швыряют её с крыла на крыло. Что же это? Что?
Мысль: если и на этот раз не оторву самолет от земли, направлю его вправо. Там стоят самолеты.
И еще мысль: почему у меня не хватает сил поднять самолет? В чем причина?
Во тьме вспыхнул свет – только с этим я могу сравнить озарившую меня догадку, так долго блуждавшую в моей разгоряченной голове.
Подобные явления бывают с самолетом тогда, когда триммеры руля высоты установлены "на посадку", а не "на взлет". Но где штурвальчики, которыми переводятся триммеры? Где они на этой заполненной приборами доске?
Я сумел бы ликвидировать эту ненормальность очень легко, но вот она морская пучина. Уже видны огромные камни, о которые разбиваются волны.
У меня мало сил, для того чтобы отжать штурвал... и я кричу: Помогите мне!
Я кричу так, что мой голос слышат товарищи в надрывном реве моторов. Я указал им на ручку у моей груди.
Худые, тонкие руки легли на штурвал рядом с моими, и он подался вперед. Самолет сразу выровнялся. Его "хвост" поднялся. "Нос" опустился ниже. Самолет уже катился на двух колесах шасси. Вот то положение, после которого крылатая машина сама отрывается от земли. Но я боюсь, что мои друзья вдруг отпустят штурвал, и я заклинаю, приказываю, молю:
- Нажимайте! Нажимайте! Держите крепче!..
Но самолет уже в воздухе. Под его крыльями близко-близко проплыли стволы зенитных пушек, мокрые, опененные камни. Прощай навсегда, адская земля неволи! Прощай, концлагерь Узедом!
Свобода открыла нам свои горизонты.
* * *
...наш экипаж в эти минуты слился в единое существо: руки лежали на штурвале, на плечах друг друга. Только здесь, на маршруте свободы, мы до конца почувствовали, осознали, что сделали.
***
Я сделал несколько заходов на материк. Горы, лес... Взглянул на показатель бензина. Горючего не меньше трех тонн. Почти полные баки!
Я сообщил об этом товарищам. Они начали митинговать.
- Летим до Москвы!
- Только до Москвы!
***
«Пока имелось время Девятаев написал на обороте полетной карты, кто они, откуда бежали, где до войны жили. Перечислил все фамилии: Михаил Девятаев, Иван Кривоногов, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Михаил Емец, Петр Кутергин, Николай Урбанович, Дмитрий Сердюков.
Когда за словами: «Фрицы! Хенде хох! Сдавайтесь, иначе пальнем из пушки!», донесшимися с опушки, послышалась порция отборного мата, сидевшие в самолете словно воскресли. Для них сейчас это были самые дорогие слова.
Услышав в ответ русскую речь, ошеломленные артиллеристы с автоматами в руках подбежали к самолету. Десять скелетов в полосатой одежде, обутые в деревянные башмаки, забрызганные кровью и грязью, плакали, повторяя одно только слово: «Братцы, братцы…»
***
В одной из фронтовых газет появилась заметка со снимком: на подтаявшем поле на брюхе лежит самолет «хейнкель», из которого только что вышли люди в полосатой одежде. Два часа назад они еще были узниками. В расположение артиллерийского дивизиона их понесли на руках, как детей, – каждый весил менее сорока килограммов…» (1, с. 378)
***
^ Враг неистовствует
Что же произошло в концлагере после того, как мы угнали вражеский самолет?
За месяц до конца войны, в апреле 1945 года, в одной из воинских частей я встретился со своим товарищем по каторге Павлом Черепановым. Он знал о нашем плане побега и хотел вместе с нами принять в нем участие, но, к сожалению, в решающий день, когда мы захватили «Хейнкель-111», находился в другой рабочей команде. После нашего побега Павел Черепанов оставался на острове до прихода советских войск. Он рассказал мне, что угон нового модернизированного самолета, принадлежавшего самому командиру авиачасти, вызвал страшный переполох среди фашистов.
Все работы на острове были прекращены. Рабочие команды заключенных гитлеровцы в спешном порядке пригнали в лагерь. Узников построили на плацу перед бараками и заставили стоять по команде "смирно". Между рядами измученных людей рыскали охранники со списками и производили перекличку, которая повторялась много раз подряд. Не отозвалось десять человек.
— Где спрятались эти негодяи?! — допытывались фашисты у заключенных. — Будете стоять в строю до тех пор, пока не скажете! Все, кто знает и не говорит, будут повешены!
На головы ни в чем не повинных людей градом сыпались палочные удары, пощечины. Русских выводили из строя и жестоко избивали прикладами, топтали ногами, угрожали расстрелом, если они не скажут, где находятся те, которых не хватает по спискам. В ответ — гробовое молчание. Никто не произносил ни звука, не издал стона.
Все знали, где находятся десять их товарищей. Лагерь с быстротой молнии облетела весть о побеге группы русских военнопленных на захваченном ими бомбардировщике. Еще лучше знали об этом фашисты, но они боялись произнести эти слова, ибо пример был весьма заразителен для заключенных. В каждом русском военнопленном им мерещился теперь летчик, который при первой же возможности ворвется в кабину самолета и улетит. Поэтому охранники делали вид, что ничего такого не случилось, что отсутствующие спрятались где-то на острове с тем, чтобы потом попытаться переплыть залив...
Тяжело было стоять раздетым и голодным людям под проливным дождем пополам со снегом, но никто не чувствовал этой тяжести — глаза светились радостью за тех, кого не было сейчас среди них, кто уже на родной земле. Они гордились нашим успехом, как своим собственным, восхищались дерзостью товарищей, среди дня на глазах у фашистов овладевших лучшим бомбардировщиком и улетевших на Родину.
«...Авиационное подразделение, осуществляющее испытания новейшей техники, возглавлял тридцатитрехлетний ас Карл-Хайнц Грауденц. За его плечами было много военных заслуг, отмеченных гитлеровскими наградами. Десятки "хейнкелей", "юнкерсов", "мессершмиттов" сверхсекретного подразделения участвовали в лихорадочной работе на Пенемюнде. В испытаниях участвовал и сам Грауденц. Он летал на «Хейнкеле-111», имевшем вензель «Г.А.» — «Густав Антон». База тщательно охранялась истребителями и зенитками противовоздушной обороны, а также службой СС.
8 февраля 1945 года был обычный, напряженный, с нервными перегрузками день. Обер-лейтенант Грауденц, наскоро пообедав в столовой, приводил в порядок в своем кабинете полетные документы. Внезапно зазвенел телефон:
- Кто это у тебя взлетел, как ворона? — услышал Грауденц грубоватый голос начальника противовоздушной обороны.
- У меня никто не взлетал...
- Не взлетал... Я сам видел в бинокль — взлетел кое-как «Густав Антон».
- Заведите себе другой бинокль, посильнее, — вспылил Грауденц. — Мой «Густав Антон» стоит с зачехленными моторами. Взлететь на нем могу только я. Может быть, самолеты летают у нас уже без пилотов?
- Вы поглядите-ка лучше, на месте ли «Густав Антон»...
Обер-лейтенант Грауденц прыгнул в автомобиль и через две минуты был на стоянке своего самолета. Чехлы от моторов и тележка с аккумулятором — это все, что увидел оцепеневший ас.
"Поднять истребители! Поднять все, что можно! Догнать и сбить!"
...Через час самолеты вернулись ни с чем.
С дрожью в желудке Грауденц пошел к телефону доложить в Берлин о случившемся. "Самолет угнали, вероятно, англичане", — думал он. Их, англичан, прежде всего интересовала база, с которой летали "фау". Это их агент... Но в капонире — земляном укрытии для самолетов, близ которого находился угнанный "Хейнкель", нашли убитым охранника группы военнопленных. Они в тот день засыпали воронки от бомб.
Срочное построение военнопленных в лагере показало, что не хватает десяти узников. Все они были русскими».
Это описание принадлежит известному советскому журналисту Василию Пескову. Он в 1984 году побывал в Федеративной Республике Германии. В журнале "Штерн", интересуясь именами знаменитых людей, занесенных в память компьютера, он прочитал фамилию Девятаев. Быстро нашел журнальные публикации. В них — подробный рассказ о побеге, а также о том, что было на секретной фашистской базе в день, когда стало ясно: самолет "Хейн-кель" угнан и настичь его невозможно.
После приезда из Гамбурга Василий Песков встречался со мной. Я ему рассказывал о себе, он мне о том, что я не знал о Пенемюнде.
Каким образом голова Карла-Хайнца Грауденца уцелела — остается загадкой, — сказал Василий Михайлович. — Возможно, вспомнили о его прежних заслугах аса, но скорее всего ярость Геринга была смягчена спасительной ложью: "самолет догнали над морем и сбили".
Комендант лагеря и командир авиачасти шифрованной депешей сообщили о случившемся чудовищном чрезвычайном происшествии высшему начальству в Берлин. Всю ночь держали заключенных на плацу, пока не получили указаний из Берлина. Потом снова начались зверские расправы, вымещение злости на невинных людях. Стойко и мужественно держались заключенные, перенося пытки, голод и издевательства. Перед ними был наглядный пример того, как избавиться от фашистского ада. Они знали, что выстоят и все выдержат, если будут верными своему воинскому долгу, Родине. И выдержали, и дождались свободы. Красная Армия уничтожила фашистскую нечисть и вызволила их из тяжелой неволи [8, c. 173-174].
***
Эпилог [9]
Прошло несколько недель... "Хейнкель", верно послуживший нам, еще лежал посреди поля в вязкой земле, а семь товарищей из нашего экипажа, поправившись на армейских харчах, отправлялись на фронт. Недавние муки звали к мести, стремление к новому подвигу зажигало сердца.
...Преодолев самое трудное и самое страшное, каждый из них теперь мечтал не только о жизни, но и о победе.
Писатель Ян Винецкий - инициатор публикаций
о легендарном полёте и Михаил Девятаев
М.П. Девятаев выступает в родном
Казанском речном техникуме
Первый «полёт» на «Ракете» -
теплоходе на подводных крыльях (1958 г.)
^ В Москве на Красной площади (Апрель, 1957 г.)
Слева направо: И. Кривоногов, И. Пацула,
М. Девятаев, С. Вандышев
Но пули не спрашивали, в кого попадать. Ко многим из этих необычных солдат судьба была слишком жестокой.
Первым перестал присылать мне свои "треугольнички" тот, кто больше всех отдавался делу побега, - бесстрашный Володя Соколов. Смертельно раненный при форсировании Одера, пошел солдат на дно чужой реки. Вскоре второе известие: не стало Коли Урбановича. Четверо остальных товарищей со своим полком прошли до Берлина. Бывшие узники фашистских застенков увидели его руины и пожары, услышали гром расплаты. Но в столице фашистской Германии снаряды и мины рвались очень густо. Тут и пали в бою Петр Кутергин, Тима (его настоящее имя, как потом установили, было Трофим) Сердюков, Владимир Немченко за несколько дней до Победы и мира.
***
^ Из последнего интервью М.П. Девятаева
Побег, изменивший весь мир
Шестьдесят лет назад, 8 февраля 1945 года он вместе с девятью узниками нацистской военной базы Пенемюнде совершил побег с острова Узедом. Об этом подробно Михаил Девятаев рассказывал и в своей книге «Побег из ада».
По словам заместителя редактора Книги Памяти Татарстана Михаила Черепанова, взявшего последнее интервью у Девятаева, самые важные и самые интересные аспекты этого подвига долгие годы оставались неизвестными. По мнению Черепанова, настало время рассказать о них подробно. Тем более, что это было последней волей самого Девятаева…
- Михаил, как ты думаешь, а что стало поводом для этого интервью? Почему Девятаев пригласил тебя для этого не в какой-то другой день, а именно в годовщину побега – 8 февраля 2002 года?
- Самое интересное, что именно с ответа на этот вопрос и начался наш разговор. Сам Девятаев вспомнил о письмах, которые ему писали его бывшие «однополчане» - выжившие узники Пенемюнде. И по письмам этим получалось, что вроде как за их счет он получил Героя Советского Союза. Их-то, мол, расстреливали, топили, уничтожали, а он что – улетел и все… То есть получается, что его подвиг расценивался на уровне фильма «Судьба человека» – пригнал он машину с каким-то офицером немецким. Ну и что? Самолет, машина - какая разница? Таких было тысячи, а то, что Героя дали – повезло…
- ^ Но ведь, насколько я помню советскую историографию, это и ставилось в заслугу Девятаеву. Дерзкий побег, захваченный самолет…
- Да, все правильно, так и было. Но сам-то Михаил Петрович знал о том, что только этим все не закончилось… Уже в 2001 году в газете «Красная звезда» было опубликовано большое интервью с Девятаевым «Вертикаль мужества». В этом интервью журналист со слов Девятаева впервые сказал о том, что, во многом из-за подвига российского летчика, немецкий ракетный и исследовательский центр в Пенемюнде не смог довести до ума в годы Второй мировой войны так называемое «оружие возмездия». То есть ракеты дальнего действия «Фау-2». Сказано об этом было между строк, но во время нашей встречи в 2002 году Девятаев уже сам подробно развил эту тему. Он рассказал о том, как сразу же после перелета на контролируемую советскими войсками территорию Восточной Германии не только поведал, где находились пусковые установки и цеха по сборке ракет, но и подробно нарисовал все это на карте. В своем интервью Девятаев прямо говорит: «Рад тому, что по моей наводке был разрушен гитлеровский ракетный центр». А разрушен он был действительно спустя неделю после побега Девятаева.
Девятаеву это тем легче было сделать, что он был в команде, которая маскировала эти ракеты. Именно в этом, в том числе и по мнению самого Девятаева, смысл его подвига. Но на мой вопрос – почему он раньше об этом не говорил, он намекнул, что нельзя об этом было говорить. И не то чтобы не разрешали, но я понял, что он давал подписку о неразглашении.
- Получается так, что Девятаев – именно тот человек, от которого зависел исход Второй мировой войны?
- Я бы сказал, что он был как капсюль в патроне, с искры которого все и началось. Я могу процитировать Гитлера. В декабре 1944 года он сказал: «Я с оптимизмом смотрю в будущее, потому что мы располагаем таким оружием возмездия, которое повернет ход Второй мировой войны». То есть, он был убежден в том, что с «Фау-2» он еще повоюет!
Стоит отметить, что бомбежки Пенемюнде были с 1943 года и, как мы знаем, при этом было сброшено около 10 тысяч тонн бомб англичанами и американцами. Погибло около тысячи самолетов и 3 тысячи летчиков, и эффективность была практически нулевой, так как сбить ракету «Фау-2» никто не мог. Не долетали они только по своим причинам, то есть были попросту неточными, но их никто не сбивал. А тем временем до Лондона долетали три тысячи ракет, погибли пять тысяч гражданского населения – в основном женщин и детей. Черчилль вообще ставил вопрос о выходе Англии из войны в 1945 году, о нейтралитете. До этого было несколько телеграмм Черчилля Сталину о «Фау-2». Он просил всяческие разведданные, потому что для Черчилля вопрос стоял о выходе из союзников. Поэтому Сталин вполне мог в обмен на Договор по Восточной Европе передать эту информацию лично Черчиллю.
- ^ Насколько мне известно, побег Девятаева состоялся именно в тот день, когда закончились экспериментальные полеты «ФАУ-2», и поставить их производство на поток…
- Да, это свидетельство одного из сотрудников Пенемюнде, немца Курта Шанпа, опубликованное в журнале «Фрайе Вельт». Он говорит о том, что испытания «Фау-2» были закончены, и разговор шел уже о серийном производстве. Причем производство это происходило там же, на Пенемюнде, в подземных цехах. То есть немцам ничего не стоило начать бомбить не только Лондон. Они уже бомбили Антверпен и Париж. Им ничего не стоило развернуться по этому радиусу и начать бомбить Минск, Киев, а там и Ленинград недалеко… Нужно было лишь чуть-чуть добавить мощности ракеты на 100 километров, и будет Москва… Для меня совершенно ясно, что если бы не Девятаев, который по сути дела направил английскую и советскую авиацию, война могла если не закончиться победой Германии, то уж, во всяком случае, надолго затянуться!
- Но, как ни странно, только на этом новые аспекты подвига Девятаева не заканчиваются. Насколько мне известно, и самолет, который посчастливилось угнать беглецам, тоже оказался непростым…
- Да, это поразительно, как Девятаеву повезло вовремя оказаться «в нужном месте в нужное время»... главное заключается в том, что такой самолет был на Пенемюнде единственным!
Но и это еще не все. Оказывается, Девятаев, пусть и косвенно, оказался непосредственно причастным к строительству первой советской реактивной ракеты «Р1»!
- ^ Но ведь в своей книге «Побег из ада» он пишет о встрече с Королевым…
- Да, упоминание о его встрече с Королевым публиковалось в интервью с ним и раньше, но как бы вскользь. А когда он пригласил меня 8 февраля 2002 года поговорить, он тогда впервые конкретно объяснил мне, какая связь между ним, Королевым и «Фау-2». Дело в том, что, как он рассказал, Королев только в 1945 году получил задание работать над ракетой. Хотя часть сотрудников немецких ракетных центров уже была в плену и в его распоряжении. Но одних только чертежей, наверное, все-таки не хватало.
В своем интервью Девятаев и говорит, что он ходил с Королевым, представившимся ему Сергеевым, и показывал ему объекты на территории Пенемюнде. Во-первых, где находились стартовые площадки этих ракет, а во-вторых, где были затопленные цеха. А именно там, я считаю, Королев и искал узлы и детали ракет «Фау-2». Чертежи «Фау-2», а также более мощных, были захвачены еще до этого. И именно поэтому в начале 1948 года у нас появилась ракета «Р-1», практически копия «Фау-2», и ее-то мы, наконец, и запустили с полигона Капустин Яр. По сути дела, мы за три года догнали не только Германию, но и Америку.
- ^ То есть получается, что если бы не немцы с их «Фау-2Л, мы бы ракету не создали?
- Нет, ракета, конечно же, была бы создана, но в какие сроки! И в связи с этим надо упомянуть еще вот о чем. На исходе войны американцы ведь не только бомбили Японию. Они разрабатывали стратегический план по бомбардировке Советского Союза в 1947 году. То есть еще до того, как у нас ракета была испытана. Вполне возможно, что все наши центральные города, в том числе и Казань, могли быть уничтожены атомными бомбами уже в 1947 году. И вот само неприменение этого плана американцами во многом обусловлено тем, что у нас в начале 1948 года тоже появились не только стратегические бомбардировщики, но и ракеты. Когда мы говорим о побеге Девятаева, как раз этот фактор времени очень во многом и сказался. Счет тут буквально шел на месяцы.
Беседовал Александр Гавриленко [16]
***
Книга рекордов Гиннеса констатирует: «Странным образом отмечен подвиг советского летчика-истребителя лейтенанта Михаила Девятаева, сбитого над Львовом 13 июля 1944. Он – единственный в мире летчик, который за один подвиг сначала был посажен в тюрьму, а затем удостоен высшей государственной награды. Девятаев совершил побег, захватил бомбардировщик Хенкель-111 и вместе с другими военнопленными перелетел на территорию, занятую советскими войсками. Вырвавшийся на свободу из плена летчик осужден военным трибуналом как предатель, добровольно сдавшийся в плен, и отправлен в лагерь. Девятаев попал под амнистию, а в 1957 году был удостоен звания Героя Советского Союза».
О том, что Михаил Петрович получил Звезду Героя вовсе не за дерзкий побег, а за вклад в советское ракетостроение, «РГ» уже писала (см. № 231 от 14 ноября 2003 года – ред.). Однако не стоит ставить в вину составителям Книги, это, ставшее расхожим, заблуждение. Истинное положение вещей открылось не так давно – около двух лет назад, когда истек срок подписки о неразглашении, взятой с Девятаева компетентными органами. Тем более что за бывшим летчиком вполне можно сохранить место в Книге рекордов: Герой Советского Союза так и умер нереабилитированным!
Правда, история эта тоже никак не связана с легендарными ракетами Фау-2, которые одни называли «оружием возмездия», а другие – «ангелом смерти». Мало кому известно, что еще до войны Девятаев был арестован по обвинению в передаче иностранной разведке сведений о переписи населения. Михаил Петрович такого греха за собой не признал и его, в конце концов, освободили. Вот только…
А вот если покопаться в архивах Третьего рейха, то можно узнать и более ошеломляющие вещи касательно перипетий судьбы Героя Советского Союза. Например, что летчик Девятаев казнён в лагере Заксенхаузен! Михаил Петрович показывал копию списка казненных, в котором значится и его фамилия. Журналисты нашли архивы концлагеря. В одной из книг списков сожженных, аккуратным немецким почерком, латинскими буквами было записано: "Michael Devyataev" – и рядом в следующей графе запись «сожжен в печке крематория».
– Яшу из Магадана и меня приговорили к смерти, – рассказывал он. – Приговоренных посадили на баржи и утопили…
Выйти сухим из воды будущему укротителю «ангела смерти» помог лагерный парикмахер, подпольщик. Накануне расправы он заменил ярлык смертника, выданного Девятаеву, на жетон, принадлежавший до того некоему почившему в бозе учителю. А вскоре его перевели в Пенемюнде, на остров Узедом, где располагались секретные лаборатории по разработке Фау-2 и заводы по их производству. «Учителя» зачислили в команду маскировки, которая обслуживала в том числе и ракетные установки.
Фашисты свой последний шанс на победу опекали более чем тщательно. Узедом неоднократно бомбили и англичане, и американцы, но – увы! – до цели так и не добрались: «воевали» с ложным аэродромом и бутафорскими «самолетиками». Поэтому когда вырвавшийся из плена Девятаев назвал генерал-лейтенанту Белову, командующему 61 армией, точные координаты установок, тот аж за голову схватился. Никто не подозревал, что объект расположится в двухстах метрах от кромки моря, замаскированный под мирный лесок! «Лес» крепился на специальных платформах, которые сводились при угрозе вражеского налета, укрывая собой ракетные установки. По наводке Михаила Петровича Узедом бомбили пять дней – и наши, и союзники. А самого Девятаева и девятерых бежавших с ним военнопленных в это время «интервьюировал» СМЕРШ.
– Моих ребят в итоге отправили в штрафную роту, – рассказывал герой. – А меня оставили в центральном советском концлагере в Польше. Даже слушать ничего не стали: всплыло довоенное «дело о сотрудничестве с иностранной разведкой», и меня как рецидивиста с ходу определили на нары.
***
^ Из воспоминаний А.И. Покрышкина [20, с. 293]
Возвращался с разбора и думал: «Борис Глинка подлечится, придет в полк. А вот Девятаев... Он выпрыгнул с парашютом на вражескую территорию, что стало с ним?»
Ждали день, другой, звонили в штабы — никто ничего не сказал о нашем Девятаеве. Его поглотила страшная неизвестность. Что ж, не он первый и, видимо, не он последний. Одним, как Лавриненкову, удавалось сравнительно быстро вырваться из фашистских лап, другие проходили мучительный путь через концлагеря, третьи не возвращались совсем.
Вскоре в дивизию поступил приказ: перебазироваться в район Равы-Русской. Решив, что это будет, видимо, наша последняя база на собственной территории, я снова вспомнил о Михаиле Девятаеве. Где же он приземлился? Даже если его не схватят немцы, ему не пробраться к линии фронта. Ведь в лесах Западной Украины хозяйничают шайки бандеровцев.
О судьбе Девятаева мы узнали много лет спустя. Это не просто героическая, а поистине легендарная история.
Фашисты схватили его сразу, как только он приземлился с парашютом. Начались допросы, пытки. Девятаев мужественно перенес все муки, но не выдал военной тайны. Об этом свидетельствует и найденный потом протокол его допроса. Он оказался среди документов гестапо, захваченных нашим войсками.
Девятаева бросили в концлагерь Клейнкенигсберг. Оттуда он решил бежать. Поделился своим замыслом с другими, и к нему присоединились товарищи. Они сделали подкоп из барака. Тяжелая работа забирала последние силы, изнуряла. Но когда ход был уже готов, какой-то предатель выдал их. Тяжелый моральный удар дополнили новые пытки. Затем Девятаева и его товарищей перевели в лагерь смертников.
***
Удивителен был экипаж «Хейнкеля-111», приземлившегося 8 февраля 1945 года на советской земле. Десять человек в полосатой одежде, обросшие, с бирками на груди, вышли из самолета, плюхнувшегося брюхом на мерзлую пахоту. Возглавлял этих людей летчик Девятаев.
Существовавший в то время "порядок" расследования подобных случаев надолго похоронил в бумагах самоотверженный подвиг советских людей, и, прежде всего, их вдохновителя и вожака. Лишь когда была восстановлена правда и история этого подвига, Девятаев, моторист судна, плававшего по Волге, прибыл в Москву, чтобы встретиться здесь со своими боевыми друзьями и сподвижниками, вспомнить вместе с ними подробности их необычайного перелета.
Тогда и я после многих лет разлуки и неведения увидел бывшего своего летчика, о котором много думал на фронте, не раз мысленно шел с ним по мрачным лабиринтам вражеского плена. Мы с Девятаевым разыскали на карте тот населенный пункт Львовской области, из которого он вылетел на боевое задание, припомнили его последний воздушный бой. Летчик рассказал и о том, как ему буквально за несколько минут удалось разобраться в приборах "Хейнкеля" и как тяжело было взлететь с небольшой площадки... Своим подвигом Герой Советского Союза Девятаев вписал славные страницы в историю нашей дивизии, в боевую летопись Великой Отечественной войны.
***
Герой Советского Союза, легендарный лётчик Девятаев Михаил Петрович. Автор книг «Полёт к солнцу» и «Побег из ада». Почётный гражданин Республики Мордовия, городов Казани, Вольгаста и Циновичи (Германия). Заслуженный работник культуры ТАССР.
***
^ Встречи М.П. Девятаева с друзьями-соратниками
С войны домой возвратился из всей семерки только Федор Адамов. Вернулись в родные края Иван Кривоногов, Михаил Емец и я.
Иван Павлович Кривоногов жил в Горьком. Он тоже до пенсии работал в речном порту на Волге. Приезжая из Казани в Горький, бывал у него в гостях. Он был такой же энергичный и смелый, как в дни нашего знакомства в концлагере. Правда, пережитые пытки, лишения и издевательства врага подорвали его здоровье. И в 1988 году его не стало.
В апреле 1957 года, когда о нашем перелете было напечатано в центральных газетах, откликнулся Михаил Алексеевич Емец, работавший тогда бригадиром в д.Бирки Гадичского района Полтавской области. Вскоре у нас состоялась встреча в Москве.
Долго и настойчиво искал я остальных товарищей. С войны домой возвратился из всей семерки только Федор Адамов. В селе Белая Калитва Ростовской области его встретили дети, жена, вся колхозная семья. Горячо взялся Адамов за милый ему шоферский труд. Позже его удалось найти в с.Ильинка Калитвинского района Ростовской области.
Очень я хотел из концлагеря увезти на Родину Михаила Лупова, который много раз выручал меня из беды и даже спасал мне жизнь. Но в нашу команду его перетянуть не удавалось.
Я был очень обрадован, когда после моего награждения и присвоения мне звания Героя Советского Союза по-
^ Встреча М.П. Девятаева с Президентом
Республики Татарстан М.Ш. Шаймиевым
