Неволи
| Вид материала | Документы |
- Письмо Пертуши Гринева своим родителям, 24.42kb.
^ Борьба узников за жизнь и свободу
Прошли десятилетия с тех пор, как многие фашистские концлагеря стали музеями, чтобы колокола памяти о жертвах концлагеря не умолкли для многих поколений.
Горькие уроки истории тысячи раз доказали, что даже самые чудовищные условия содержания в концлагерях, изощрённые пытки, массовые убийства не смогли выполнить главную задачу палачей: разделить людей на «сверхчеловеков» и людей низшей расы. Миллионы заключённых, независимо от национальности, вероисповедания, партийности, стремились делать всё, чтобы остаться людьми, а не превратиться в «унтерменша-недочеловека».
Одним из самых ярких примеров именно такого стремления к борьбе за свои человеческие права вошли в мировую историю узники концлагеря «Бухенвальд».
...В конце 1941 года шесть жилых бараков были отгорожены от остальных колючей проволокой. Эти бараки предназначались для советских военнопленных.
Лагерные эсэсовцы строго приказали всем заключённым находиться в своих бараках во время прибытия советских военнопленных. Но лагерная баня находилась на общей территории лагеря. Когда советских военнопленных повели из бани, все лагерники вышли из своих бараков. Они отдавали истощённым до крайности новичкам, живым скелетам, прошедшим пешком сотни километров по Германии, последние скудные запасы еды и сигарет, всё, что у них было. Эсэсовцы, не ожидавшие такого единства узников, были взбешены.
Карательные меры последовали незамедлительно. За нарушение приказа весь лагерь остался на один день без еды, а три немецких коммуниста, старшие по блокам, сначала были жестоко избиты, а потом отправлены в команду смертников.
Подпольный интернациональный лагерный комитет отметил, что эти наказания только сплотили заключённых всех национальностей. Уже через полгода эсэсовцы вынуждены были убрать колючую изгородь, отгораживавшую шесть бараков, а советских военнопленных распределить по рабочим командам.
Узники лагеря всегда стремились использовать малейшую возможность, чтобы добыть оружие. Они работали на близлежащих заводах. Так, заключёнными в первые годы войны собиралось в заводских цехах до 55 тысяч карабинов в месяц. К апрелю 1944 года, в основном, в результате активного саботажа, выпуск карабинов уменьшился в 10 раз, а к июлю выпускалось только 600 карабинов в месяц. Зато росли запасы оружия лагерного подполья, готовившего вооружённое восстание. К апрелю 1945 года у подпольщиков был 91 карабин, 200 самодельных бутылок с горючей смесью, радиостанция и даже ручной пулемёт. Все эти цифры называл Председатель интернационального лагерного комитета, немецкий коммунист Вальтер Бартель. Эсэсовское руководство концлагеря понимало, что в лагере существует подпольная организация. Они время от времени выхватывали, на их взгляд, наиболее активных заключённых и уничтожали их. Но уничтожить подпольный интернациональный комитет им не удалось. Тогда, в конце марта 1945 года, эсесовцы решились на беспрецедентный шаг: на аппельплац собрали только узников-немцев. Комендант лагеря предложил им от имени рейхсфюрера СС вступить в войска СС и защищать немецкое отечество с оружием в руках. Писарь приготовился записывать добровольцев. Выбор был в руках узников: взять оружие и предать остальных заключённых или... в 100 метрах зловеще возвышалась труба крематория! И выбор был сделан: ни один узник-немец не взял оружия.
В начале апреля 1945 года вооружённая эсэсовская охрана усилилась как никогда. 6 апреля к лагерным воротам были вызваны 46 заключённых. Было понятно, что предстоит показательная казнь. Вызванные не явились, а по приказу подпольного комитета были спрятаны по разным баракам. Эсэсовцы были потрясены организованностью узников концлагеря. Лагерь притих... И охрана, и заключённые понимали: события принимают непредсказуемый характер. В следующие дни три тысячи эсесовцев принялись искать скрывшихся заключённых. Поиски не дали результата...
Дальше ждать было опасно: эсэсовцы готовились к уничтожению лагеря. Подпольный интернациональный комитет принял решение...
11 апреля 1945 года из Бухенвальда в эфир ушёл сигнал самодельного передатчика: «SOS! Бухенвальд в опасности! Нас хотят уничтожить! Просим помощи!». В концлагере началось вооружённое восстание узников. Через два часа вооружённая эсэсовская охрана была уничтожена или арестована. Узники концлагеря Бухенвальд сами себе добыли свободу в бою. Интернациональный лагерный комитет организовал оборону лагеря. Только через двое суток подошли американские войска.
В последний раз на ненавистном аппельплаце Бухенвальда собралась оставшаяся в живых 21 тысяча узников, чтобы принять перед всем миром клятву: прекратить борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом Правды.
Клятва бухенвальдцев была услышана миром.
***
В годы войны побеги из плена на фашистских самолетах совершили, по крайней мере, десять человек: Н. Лошаков, Абашидзе, Мартимян, М.Девятаев, А.Карапетян, А.Козявин, П.Марченко, В.Москалец, Н.Петров, П.Чкаусели.
Первым, кто отважился на такой дерзкий шаг, был 19-летний Николай Кузьмич Лошаков, младший лейтенант 14-го гвардейского истребительного полка, воевавшего в горячем 1943-м году под Ленинградом.
По некоторым сведениям, в 1961 году готовились материалы о присвоении Николаю Лошакову звания Героя Советского Союза. В марте 1961 года главнокомандующий военно-воздушными силами СССР, главный маршал авиации К. Вершинин, который вручал Звезду Героя Михаилу Девятаеву, пригласил Н.Лошакова в Москву и подарил... охотничье ружье.
Прожив в республике Коми почти 40 лет, в 1984 году он уехал на родину, в Краснодарский край, где вскоре (на 60-м году жизни) умер от инсульта [21].
***
^ Владимир Васильевич Власов
Родился в 1920 г. в семье доктора медицинских наук Василия Прокофьевича Власова. Окончил в 1937 г. среднюю школу им. А.В. Луначарского в г. Кропоткине, одновременно фельдшерскую школу по программе вечернего отделения.
В 1938 году поступил в институт физкультуры им. Лесгафта в Ленинграде. Во время боев в Финляндии (1939-1940) участвовал в боевых действиях в составе Особого добровольческого лыжного отряда лесгафтовцев, был ранен, обморожен и по состоянию здоровья снят с воинского учета.
В начале Отечественной войны был заброшен по заданию штаба партизанского движения в тыл к немцам. В апреле 1942 года попал в плен, был вывезен в Германию, в штрафной лагерь, бежал из него, был схвачен на Чешской границе и с 18 июля 1942 года был заключен в концлагерь Бухенвальд, где связался с интернациональным центром подпольной организации лагеря. В 1943-44 гг. занимался организацией саботажа на авиационных заводах, где работали и узники Бухенвальда.
«Участвовал в восстании 11 апреля 1945 года. Мне было поручено из окна инфекционного барака уничтожить выстрелами из винтовки часовых на вышке, находившейся напротив этого барака. Участвовал в прорыве проволочного заграждения.
^ После войны окончил институт, заочную аспирантуру, работал преподавателем в вузах и школах. Преподавал немецкий язык в СШ № 1 станицы Кавказской».
***
Вальтер Бартель
С 1943 года председатель подпольного Международного лагерного комитета в Бухенвальде. После войны работал историком в университетах ГДР, профессор, доктор наук, сопредседатель Международного комитета лагеря Бухенвальд.
***
^ Муса Джалиль
Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов) родился в татарской деревне Мустафино Оренбургской губернии 2(15)февраля 1906 года в крестьянской семье.
Осенью 1922 года в Казань переезжает и шестнадцатилетний Джалиль. «Меня вела... окрыляла вера в свою поэтическую силу», - писал он позднее («Мой жизненный путь»). В Казани Джалиль работает переписчиком в газете «Кызыл Татарстан» («Красный Татарстан»), а затем учится на рабфаке при Восточном педагогическом институте.
В 1927 году Муса Джалиль переезжает в Москву, где он работает редактором детских журналов и поступает на литературный факультет Московского государственного университета.
В годы учебы и работы в Москве Муса знакомится со многими видными советскими поэтами: А.Жаровым,
^ Приземлившийся «Хейнкель-111»
под советской охраной (фото 1945 г.)
Бойцы 2-го батальона 1067 полка
311 стрелковой дивизии встретили
узников Пенемюнде (фото 1945 г.)
Владимир Васильевич Вальтер
Власов Бартель
Из поздравительного письма Вальтера Бартеля
В.В. Власову в станицу Кавказскую
^ Нет, без следа ничто не исчезает,
Не вечен мрак за стенами тюрьмы.
И юные – когда-нибудь – узнают,
Как жили мы,
Как умирали мы!
Памятник
Мусе Джалилю в Казани
Скульптор В.Е. Цигаль
^ В аду фашистских концлагерей
А.Безыменским, М.Светловым. Слушает в Политехническом музее выступления В.Маяковского. Знакомится с Э.Багрицким, который переводит одно из стихотворений Джалиля. Вступает в МАПП (Московскую ассоциацию пролетарских писателей), становится третьим секретарем ассоциации и руководителем татарской секции МАПП. Герой поэзии Джалиля - чаще всего крестьянский паренек, рвущийся к свету новой жизни. Чаще всего поэт рассказывает о себе, своей любви, дружбе, учебе, окружающем его быте. Лирический герой его стихов бескомпромиссен, одержим идеалами светлого будущего, презирает мещанское благополучие. В 1931 году Джалиль заканчивает литературное отделение Московского университета по специальности «литературная критика».
В 1935 году Мусу Джалиль назначили заведующим литературной частью татарской студии при Московской государственной консерватории им. П.И.Чайковского. Студия должна была готовить национальные кадры для создания в Казани первого оперного театра. Джалиль написал либретто к операм "Алтынчэч" ("Златоволосая"), "Девушка-рыбачка". В декабре 1938 года оперный театр был открыт. Муса стал первым руководителем литературного отдела Татарского оперного театра. Ныне Татарский государственный театр оперы и балета носит имя Мусы Джалиля.
23 июня 1941 года, на второй день войны Джалиль отнес в военкомат заявление с просьбой направить его на фронт, а 13 июля надел военную форму. Окончив краткосрочные курсы политработников, он прибыл на Волховский фронт корреспондентом армейской газеты «Отвага».
Февраль 1942 года. Старший политрук Муса Джалиль - фронтовой корреспондент армейской газеты "Отвага" на Волховском фронте. На фронте он написал более тридцати стихотворений.
В июне 1942 года в составе Волховского фронта попал в окружение. Тяжелораненый, оказался в плену (под Мясным Бором)...
Гитлеровцы сформировали националистический легион "Идель-Урал" из военнопленных татар, башкир и лиц другой национальностей Поволжья. Он был предназначен для "священной войны" за марионеточное государство "Идель-Урал". В 1942 году в Берлине появилась организация "Татарское посредничество" (Татарише миттельштелле"). Позднее стала именоваться "Комитетом Идель-Урал", а с 1944 года - "Союз борьбы с большевизмом".
Узнав, что Муса Гумеров (так назвал себя в плену Муса Джалиль) - известный поэт, немцы включили его в состав комитета. Однако Джалиль, согласившись, стал сколачивать подпольную группу, задачей которой стала противостояние планам гитлеровцев.
Первый же легион, отправленный на фронт, восстал и перешел на сторону партизан. Аналогичное произошло и с другими легионами. Фашисты вынуждены были отказаться от идеи использования легионов на Восточном фронте.
Фашисты бросили Мусу Джалиля в Моабитскую тюрьму.
Муса Джалиль вместе с десятью соратниками был казнен в Моабитской тюрьме 26 августа 1944 года.
Именно в этой фашистской тюрьме в 1942-1944 годах им был создан всемирно известный цикл стихов – «Моабитские тетради». Сборник Моабитских стихов впервые был издан на татарском языке в Казани в 1953 году. Издательством "Молодая гвардия" под названием «Героическая песня» сборник стихов Мусы Джалиля был выпущен в 1955 году.
Джалиль – единственный представитель нашей многонациональной литературы, удостоенный одновременно двух высших правительственных наград: звания Героя Советского Союза – за личное мужество и исключительную стойкость, проявленные во время Великой Отечественной войны, и звания лауреата Ленинской премии – за цикл стихотворений «Моабитская тетрадь». Обе награды присуждены посмертно в 1957 году. [17]
^ Песня меня научила свободе,
Песня борцом умереть мне велит.
Жизнь моя песней звенела в народе.
Смерть моя песней борьбы прозвучит.
Муса Джалиль
26 ноября 1943 г.
Моабитская тюрьма
***
«Марш смерти»
Справка. При приближении Восточного фронта к Ораниенбургу фашисты решили уничтожить концлагерь путем утопления заключённых в Балтийском море. С этой целью в ночь на 21 апреля 1945 года из Заксенхаузена и его филиалов в спешном порядке было выгнано из лагеря около 60 000 человек направлением на Шверин разными дорогами. Путь их следования был усеян трупами более 8 000 узников, убитых охранниками или умерших от истощения.
Первая колона узников из филиала Гермендорф в количестве около 3 000 человек достигли Балтийского моря, была загнана в трюмы барж и утоплена. Координаты затопления ... до сих пор неизвестны. Остальных спасла от гибели Советская Армия. Последних узников у г. Кривитц спасла 18-я танковая бригада. Этот кровавый марш получил официальное название – «Марш смерти». На местах массовых расстрелов узников немецкие школьники круглый год возлагают живые цветы. Эту дорогу смерти посещают многочисленные экскурсии взрослых, молодых и детей.
^ Из письма от Воеводченко В.К. к Зимовец Э.М.
«Дорогой Эдуард! Дорогой побратим по борьбе и страданиям в концлагере Заксенхаузен!
Твои воспоминания о «Марше Смерти» - правдивы. Благодаря твоему рассказу мне пришли на память ужасы, творимые озверелыми фашистами, обочины дороги, заваленные трупами узников, потерявших способность двигаться. Я тоже был участником этого зловещего марша и, похоже, что мы с тобой шли в одной колонне потому, что описанные тобой события мне известны, и я подтверждаю их правдивость.
Я потерял на этом марше двух своих товарищей по блоку несовершеннолетних - Ваню Дорошенко из Донбасса и Колю Кавун из Киевской области. В ходе движения вдоль фермерского поля мы увидели кагаты, заготовленных кормов для скота, как после оказалось - из брюквы.
Из колонны узники бросились к кагатам, побежали и мы. Я схватил одну брюкву и побежал назад, а Ваня и Коля замешкались в толкотне возле кагатов, охрана открыла огонь, и многие были убиты и ранены. Не вернулись в колонну и мои товарищи, навсегда оставшись на фермерском поле, отдав юные жизни при попытке утолить голод хоть скотским кормом.
Я шел с поляками из блока 45 и был свидетелем подготовки к нападению на охрану с целью прорыва на свободу. Фронт был рядом и была надежда, что удастся добраться до своих. Начало выступления мне не было известно, и я спохватился, когда поляки, численностью не менее тысячи уже бежали в направлении на восток. Я побежал вслед за ними, пытаясь догнать основную массу, но охрана уже пришла в себя и открыла огонь из всех видов оружия, полетели и гранаты. Я был ранен, и на этом моё стремление к быстрой свободе закончилось. Я лежал около двух суток, потеряв всякую надежду на спасение, пока меня подобрали советские танкисты и определили в полевой госпиталь».
Вице-президент Международного комитета
«Заксенхаузен» Владимир Константинович Воеводченко.
***
К читателям
Предлагая читателю для прочтения настоящий текст, я не претендую на совершенство его с точки зрения стилистики, законов построения слога, законов литературы вообще. Я ставил своей целью изложить кратко основные события, которые имели место в течение 8-9 дней «Марша Смерти» на протяжении всего его пути от концлагеря Заксенхаузен (г. Ораниенбург, 30 км от Берлина) до г. Шверина, по событиям, которые все годы не дают покоя мне и моим побратимам по лагерю смерти.
Я не описываю подробностей, ибо для этого надо много времени, а у меня его, очевидно, уже нет. Да и получилась бы толстая книга. Я не писатель и не поэт. Потому искренне, с благодарностью приму все замечания и пожелания.
Очень хочется, чтобы молодые четко понимали, что такое фашизм, особенно поверженный, озверелый, и воспитали в себе мужество и силы, чтобы не допустить его возрождения, чтобы память о тех, кто выстоял в Великой Отечественной войне и отдал на алтарь Победы над фашизмом миллионы жизней и тонны крови, передавалась из поколения к поколению. Пройдет совсем немного времени и нас уже не будет. Не станет живых свидетелей фашизма, не будет и живого слова о нем. Будут книги, песни, стихи, рассказы. А память должна жить! Иначе не будет будущего ни у сегодняшнего поколения, ни у его потомков.
^ С
искренним уважением и человеколюбием ко всем читателям Эдуард Зимовец
Эдуарду 14 лет
(довоенная фотография)
Спасибо, Родина, за силу,
Что ты мне юному дала,
Что крепкий дух во мне взрастила,
И голову высоко подняла.
Спасибо, Родина, спасибо!
Посвящается Всем,
Кто в колонне смерти шёл,
Остался живым,
До конца не дошёл.
Дорогой смерти
В сорок пятом, в начале апреля,
Было еще темно, далеко до аппеля.
Мы даже еще не успели согреться,
Как грозное: «Лос, быстро одеться!
Скрутить одеяла свои в скрутку;
И быстро, бегом на плац»! -
Прокричал фашист нам побудку.
Это было совсем не в шутку.
Мы быстро в колонну, на место,
А руки, спина и плечи болят,
И ноги гудут, и пальцы щемят,
Так в деревянных колодках им тесно.
Подростков построили рядами по пять,
И вышли коробки по сотке,
Чтоб было легко их считать
При выходе, там, в подворотне.
Аппельплац шуршал и гудел,
Как рой перед вылетом в поле.
Кто-то плакал, кто-то молчал,
А кто-то стонал от нестерпимой боли.
Но все мы были в одном «Раю» -
В концлагере, а не на бранном поле.
И попали сюда, защищая Страну,
А не по собственной воле.
С вышки прожектор светил нам в глаза,
В лоб смотрел пулемет своим оком.
И кто-то рядом тихонько сказал:
«Всех нас потопят, совсем ненароком».
Мороз по телу, как ток пробежал,
Тощую кожу огнем обжигая.
В эти минуты никто не молчал,
Лагерь гудел, свой гнев выражая.
Вот голос в ушах, как гром прозвучал:
«Руэ, штилькиштанд, мютцен ап!»
То комендант в рупор кричал.
Раздался хлопок, и плац замолчал.
Еще только, только светало,
Зябко было и тело стонало.
Мы ежились, жались друг к другу.
А сердце все ныло, ныло и ныло.
Вот колыхнулись коробки одна, другая
И двинулись в путь, цели не зная.
Браму проходим, ряды соблюдая,
(Заведено так) палачам угождая.
За брамой коробки в клещи берут,
По пять автоматчиков с каждого бока,
А за последним, рядом собаку ведут
Два эсэсмана с ручным пулеметом.
Между коробками шагов на пятнадцать -
^ Мертвая зона, чтоб расправляться
Было удобно с теми из нас,
В ком к жизни, борьбе огонь не угас,
С теми, что на смертном пути
Сильно устали, идти не могли,
С теми, кто нагнулся друга поднять,
Чтобы помочь ему путь продолжать.
Дождь прекратился, подул ветерок.
Все просыхали, кто сильно промок.
Колодки вразброд ударяли о брук,
Рождая печально-тревожный звук.
Всё дальше и дальше мы уходили
От страшных ворот, от вчерашней могилы,
А через каждые километров пять
Нам разрешали чуть-чуть постоять.
Здесь стоя, присев у самой дороги,
Мы оправляли, что велели нам Боги.
А кто присесть чуть дальше пытался,
Тот навсегда там и остался.
Время прошло: «^ Швайне! Гунде!
Антретен! Лос! Форвертс! Марш!» -
Неистово громко кричит конвой,
Гонимые быстрее стремятся стать в строй.
Шевельнулись коробки, мы двинулись в путь.
Не зная, где снова дадут отдохнуть.
Опять колодки стучат по дороге,
До крови стирая опухшие ноги.
От долгой дороги все тело болит,
Слезятся глаза, в голове шумит.
Хочется кушать, сохнет во рту.
Одни только мысли - про воду, еду.
Все дальше и дальше нас гонит нечиста -
Двуногие звери - нацисты, фашисты.
Собаками травят, прикладами бьют,
Упавшего друга поднять не дают.
Выстрел в затылок - вырвало лоб...
Лужица крови ... упавший умолк.
Небрежно прикрыв труп одеялом
Все повторяется четко с начала.
А нас обгоняют машины, кибитки
- То немцы увозят из дома пожитки.
Все дальше на Запад, от места боев:
Спасают детей своих и стариков.
Тут Солнце сквозь тучи нам улыбнулось.
И гордость людская ко многим вернулась.
А солнышко бросило луч на Восток
И медленно скрылось за хвойный лесок.
Нас быстро согнали с дороги направо.
Мы дальше идти уже не могли.
И вот перед нами большая поляна -
Похожа на очень глубокую яму.
Песочное дно белым мхом поросло.
Сюда нас загнали - нам повезло.
Зашарили руки голодных по дну
И моха щепотку подносят ко рту.
Голод не тетка, а мох не балык,
Желудок голодный и к моху привык.
Сутки не евши, верст сорок пройдя,
Нам как подарок и эта еда.
Апрельская ночь обдала нас прохладой,
На небе безмолвном звезды зажгла.
Узникам тощим много не надо:
Сил бы набраться, отдохнуть до утра.
Так завершился день первый пути.
А завтра, ведь, снова придется идти,
Наш гурт уложили на влажный песок,
А кто не ложился - пуля в висок.
Снявши колодки и выпрямив ноги:
«Какое блаженство не видеть дороги!»
Но голод и жажду не в силах забыть,
Может, удастся во сне утолить?!
Фрицы с собаками ходят кругами,
Чавкая, млямля что-то губами.
И не дай Бог кому-то подняться...
Страшно подумать сегодня мне, братцы,
В таборе нашем возня прекратилась,
Сердце людское ровнее забилось,
Губы несчастных шептать перестали,
И мало-помалу мы засыпали.
Ночь пролетела, мы снов не видали,
Так сильно устали, так крепко мы спали...
Нас утром подняли автоматной стрельбой,
Лаем собак, нецензурной ругней.
Быстро построили, в спины толкая
Прикладом, как дерево, меры не зная.
В коробки-пятисотки, в большую колонну,
Как стадо погнали в смертельную зону.
А там, где мы ночь на песке провели,
Более сотни встать не смогли,
Даже пытаться подняться не стали,
Там их всех и расстреляли.
Мы слышали выстрелы эти в пути,
И сердце сжималось от боли в груди.
Злость нарастала, вскипала к врагу:
«Тебе отомщу я! Я это смогу!»
Белый туман на траву оседал,
Утренний холод за спину кусал.
Колодки, стуча об асфальт, посылали
Проклятья тому, кто войну начинал.
Все дальше на Север нас уводили
От места, где с мертвыми только что были.
Солнце, как будто, за всем наблюдая,
Тянулось к зениту, асфальт нагревая.
Светило прогнало рассветный озноб.
Вдруг выстрел ... вырвало лоб.
Кто-то пытался голенду поднять.
Его расстреляли, оставив лежать.
Колонна взорвалась в неистовом гневе.
Казалось, что Солнце погаснет на небе.
Рой пуль прожужжал над головами,
Заставив построиться снова рядами.
Овчарки скулили, ворчали, рычали,
С оскалом за ноги, за ляжки и руки кусали,
Кидались на спины, за плечи хватали.
А конвоиры нас дальше прикладами гнали.
Сегодня мы медленно, медленно шли,
Еле, чуть шевелили больными ногами.
Две небольшие деревни прошли,
Минули лесок небольшой и пристали.
Километров двенадцать мы все же прошли,
Друзей по дороге своих оставляя.
Израненным сердцем угадать не могли,
Кого еще участь настигнет такая.
Чувство голода нечем сдержать,
И жажда все нарастала.
Слиплись губы, язык к нёбу прилип,
Раскрыть рот совсем трудно стало.
Кругом ни росинки, ни капли воды.
Как сильно дрожит изнуренное тело.
Можно, конечно, и здесь умереть.
Но просто «за так» умирать не хотелось.
Чуть больше сегодня нам времени дали
На отдых в пути и оправленья.
Это значит - устали враги,
В этом не было сомненья.
На восток колонна машин прошла,
Большегрузных, брезентом накрытых.
А за ней - небольшой «эскорт» не спеша,
Из пяти легковушек побитых.
Время за полдень давно перешло,
Солнце к закату склонилось,
А на смертельном нашем пути
Так ничего и не изменилось.
Но вот навстречу идет колонна.
В зеленых шинелях, солдатских погонах.
Ранец тяжелый у них на спине
И карабин на ремне.
Идут, бодрятся и песни поют:
«^ Вир зинд камераден трои унд мут».
А мы, издеваясь, им вслед подпеваем:
«Если пожить вам немного дадут».
Жалости к ним у нас никакой.
Моложе их мы войну начинали.
Но преимущество у нас за спиной -
За что мы воюем? - мы знали.
Но все же что-то в душе проросло:
«Неужто врагу не понятно?!
Конечно, к фронту подростки дойдут,
Но вряд ли вернутся обратно».
Уготована участь нам и зеленым одна:
Их гонят на фронт, а нас - топить в море.
Зеленых под пули подставят зря,
Родным принеся лишь горе.
А выстрелы все еще раздавались
То сзади нас, а то впереди.
И ясно было, что кто-то из наших
С нами дальше не будет идти.
Колонну свернули с пыльной дороги,
Усеянной трупами на всем пути.
В землю вязли избитые ноги,
На рыхлое поле нас завели.
Все разместились дозволенным кругом.
Кто-то сел, прилег, шептался друг с другом.
Тут сосед картошку извлек из земли
И съел ее быстро, обтерев о штаны.
Об опасности в круге забыто.
Худющие руки трудились открыто.
Трудно сказать сколько картошек добыто,
Но за ночь поле все перерыто.
Утром крики, ругань, рычание собак.
Удары прикладов и крики от боли.
Шарканье ног по пыльной дороге.
Мы двинулись дальше, вперед на Виттшток.
Как только живые стали в колонну
И от привала чуть-чуть отошли,
Кто не поднялся — того застрелили
И в место одно тела их снесли.
Скрылось от взора вчерашнее поле.
Гадюкой колонна в кустарник вползла.
Увидев в кустах убитую лошадь,
Вся пятисотка рванула туда.
Из глаз гнедой еще слезы катились,
Живот вспоротый - свежиною парил.
Сотня людей на неё навалилась.
И каждый хоть что-то с неё отхватил,
Дубинки гуляли по согнутым спинам.
Псы бедра несчастных рвали в куски.
Несколько выстрелов все прекратили.
Ноги свои не все унесли.
Трое несчастных лежать там остались:
Голод заставил их на смерть идти.
А те, кто с кусочком еды не расстались,
Делились с товарищем счастьем в пути.
Трудно, идя, жевать мясо сырое,
Можно подчас и язык прикусить.
На северо-запад мы шли по неволе.
Живот перестал, как бы кушать просить.
К зоре вечерней день склонялся,
Виттшток проселком мы обошли.
И под угрозой складных автоматов,
В посадку густую колонной вошли,
Здесь пять машин нас ожидали,
С флагами белыми и красными крестами.
Швейцарцы видимо узнали,
Что с голода гефтлинги отощали,
Нас быстро строили по пять:
Пакет с едой на пятерых давали.
А представители Креста носились,
И конвой по-всякому ругали,
А нас просили, как могли:
«Не ешьте сразу всё, уйдите от беды»,
Мы всё съели, кроме картона,
Железной банки и упаковки от еды.
А что потом тут началось?!...
Кого скрутило калачом,
А кто и ног согнуть не мог,
Так навзничь на траву и лечь.
Еду раздав, ушли машины.
Остались только ахи, стоны.
И продолжались так всю ночь,
Да некому было помочь.
А ночью в лагере - переполох:
На фоне ахов, стонов - крики,
Стрельба густая, лай собак
- Сбежали с лагеря поляки.
К утру в рассвете нам казалось,
Что очень мало нас осталось.
Но вот нас стали собирать,
Построили коробок пять.
Опять зашарпали по пыли
Босые ноги и худые.
Мы только лишь в пути узнали,
Что там три сотни расстреляли.
Теперь лежат там валуны
И круглый год на них цветы.
Под ними спят загубленные души
Фашистами в крови по уши.
Беловервальд зовут то место,
Где дышат смертью валуны,
И поклоняются несчастным,
Солдат потомки той войны.
Но, а пока, нас гонят к морю.
Прямой дорогой на Шверин.
А там... всех в баржи, в море,
На глубину - в другой уж мир.
Все ближе, ближе подходили
К могиле узники своей,
Дорогу кровью поливали,
Последний бой, готовя ей.
А море ... Море приближалось.
Прошли Массов, прошли Пархим.
С друзьями слезно расставались,
В душе прочтя последний гимн.
За день все небо затянуло,
К закату дождь заморосил.
В пути настолько все устали,
Что двигаться не было сил,
А за Пархимом в лес загнали.
Под хвоями селили нас,
Еловых лапок наломали
И сделали из них матрац,
Шатер из скруток сотворили,
За ствол столовый привязав,
В нем четверо друзей укрылись,
Босые ноги к себе поджав.
А в ту минуту гром раздался,
И молния порвала облака.
К стволу спиною прислонились.
А дождь уж лил, как из ведра,
Мы сразу будто бы согрелись,
Хлебнули чистенькой воды,
И шевельнутся не хотелось,
Чтобы шатер не повредить.
Взорвался ветер над верхами
Деревьев хвойных молодых.
Трепал, ломал он ветви сучья
И лишь к утру почти утих.
А дождь всю ночь не прекращался:
Шатер, одежду промочил,
До тела тощего добрался,
К нему пути все проложив,
К рассвету нас уже трясло,
Как в лихорадке, от озноба.
А конвоирам повезло
- Глядеть не надо было в оба...
В плащах добротных вокруг нас
Ходили вяло они с псами.
И видно было, что угас
Пыл к издевательствам над нами,
Дождь шел и день, и вечер,
А ночью только моросил.
«Илья» по небу не катался,
Седой туман к утру остался.
Так двое суток напролет
Мы в дождь под елями сидели,
Не евши, вымокли настолько,
Что руки, ноги не носили,
А утром еще в ранний час
Теплом обдало Солнце нас.
И мы, кто живы, рады были:
« Таких две ночи пережили!»
С обвислых веток одеяла сняли,
Шатер свой вымокший убрали.
Просохнуть даже нам не дали,
Построили и на Шверин погнали.
Не унимался лютый враг,
Пока стоим мы на ногах.
И если б не «топить» приказ,
Он всех перестрелял бы нас.
А там, откуда мы ушли,
Приют последний свой нашли
До сорока несчастных, под ветвями,
С простреленными головами.
Под солнцем дневным высыхала одежда,
И снова у нас появилась надежда
На отдых, на пищу, свободную жизнь.
Хватило бы сил этот день пережить.
Нас гнали, гнали по скользкой дороге.
Мы чуть волочили опухшие ноги,
Держались за руки на этом пути,
Хотели живыми к развязке дойти.
С Востока все громче гул нарастал,
Для нас он заветною музыкою стал.
И поняли мы, что это для нас
Играет советский артджаз.
Мы очень, очень рады были,
Когда к Кривитцу подходили.
Со страхом глядя на Восток,
Загнали «звери» нас в лесок.
Здесь Красный Крест опять настиг,
Конвой лютующий притих.
Нам снова дали что поесть
И разрешили всем присесть.
Создав свои посты-пятерки,
Мы наблюдали за конвоем.
Чтоб в случае чего опять
Весь лагерь на ноги поднять.
Поевши, лагерь задремал,
А гул и грохот нарастал.
Посты за ночь всех обошли...
К утру конвоя не нашли.
Сбежал от страха змей гремучий,
Что всю дорогу нас так мучил.
Но далеко уйти от нас
Ему не дал наш зоркий глаз.
Все вышли из лесу
И на Восток смотрели,
Прислушиваясь к гулу
И автоматной трели,
В тот утренний тревожный час
Танкисты окружили нас.
Солдаты бросились навстречу,
Несчастным подставляя плечи.
Со всех сторон «Ура!» звучало,
Мы целовались, плакали, смеялись,
Солдат качали, обнимались.
И этому, казалось, нет конца.
Но вот две кухни появились.
Мы даже сильно удивились
Оперативности такой,
Но быстро-быстро стали в строй.
Нас кашей досыта кормили,
Горячим чаем напоили.
И после радости такой
Хотелось всем скорей домой.
Но ... Четверка наша собралась,
Служить к танкистам подалась.
Здесь СМЕРШ нас глубоко шерстил,
Но, взяв подписки, отпустил.
Мы вскоре приняли присягу,
Бойцами в батальон вошли,
И получив по автомату,
С танкистами в поход ушли.
На этом смерти марш
Счастливо кончился для нас,
А тысячи, что смертью пали,
Нам жить спокойно не дают.
Их, вспоминая каждый раз,
Стекают слезы с наших глаз.
И мы их помним, не забыли.
Кладем цветы на их могилы.
А в память павших в тех застенках
Напоминает надпись на доске,
Что установлена от Президента
На страшной лагерной стене.
Ну, а потом, что было?!
Так то, уже, другой рассказ,
Сейчас он, кажется, не к месту.
И вовсе, будто, не для нас.
Мои побратимы, родные люди!
Ваши потомки и потомки мои!
Все, что написано, я не придумал.
Все, что написано - я пережил.
^ Солдатам 18-ой танковой бригады,
Бойцам, командирам и военным другим,
И тем коммунистам, что в лагере были,
По воле которых остались мы живы,
«Большое спасибо!» - мы говорим.
Э.М. Зимовец
Май, 2008 г. Брест.
^ Взгляд из настоящего в «прошлое» После «Марша смерти»
Э.М. Зимовец Эдуард становится танкистом
(1945 г. крайний слева)