Неволи
| Вид материала | Документы |
- Письмо Пертуши Гринева своим родителям, 24.42kb.
^ Прыжок в неизвестность
«...Сведения о нашем земляке Владимире Романовиче Немченко весьма скупые. Образование 7 классов, рабочий, беспартийный. В Красной Армии не служил, в Германию был угнан в сентябре 1942 года.
...Как сложилась послевоенная судьба В.И. Немченко, ничего не известно. Попытка найти его родственников в деревне Песочная Буда не увенчалась успехом. Нынешние коренные жители не помнят такой семьи. Старожилов, знающих довоенную историю села, практически нет. Как сказал председатель Грабовского сельисполкома Гомельского района Владимир Шереметьев, и на территории Совета установить какие-то «ветви рода» тоже не удалось. Нет никаких упоминаний о земляке и на двух братских захоронениях в Песочной Буде.
...Краевед И.С. Бурнайкин из Мордовии, родины Девятаева, узнав, что в Добруше есть краеведческий музей, недавно прислал письмо в надежде отыскать сведения о нашем земляке. Сложно установить истину спустя столько лет.
Возможно, кто-то из читателей располагает информацией о Немченко, живших в довоенной Песочной Буде?»
Тамара Крюченко.
«Гомельская правда» 14.04.2009г. (Республика Беларусь)
А вот и результат журналистского поиска
^ ВОЛОДЯ, ВОЛОДЕНЬКА...
Журналисту газеты «Гомельская Правда» удалось найти родную сестру Владимира Немченко, участника дерзкого побега в феврале 1945 года из фашистского концлагеря на острове Узедом. Газета рассказала об этом уникальном военном эпизоде в номере за 14 апреля 2009 года.
^ Володя Немченко и сестра Нила
(фото 1932 г.)
Лагерная карточка № 8615 узника В.Р. Немченко
^ Нила Романовна Коновалова (Немченко)
Нила Романовна Коновалова (Немченко) на мой телефонный звонок отреагировала спокойно и сдержанно: «Прошло столько времени с той поры, все улеглось в сердце. Больно вспоминать... Приезжайте».
За окном - апрель, звенит людским разноголосьем двор. А моя собеседница, словно отлистывает календарь на десятилетия назад. Рассказывает, что в селе Песочная Буда старожилы могли помнить ее маму по деревенскому имени Маша Сорока. У нее украинские корни, женщина была очень ловкая, предприимчивая; быстрая в работе. В период НЭПа даже открыла в селе свой магазин.
Старший брат Георгий погиб после войны на шахте. Папа был симпатичный, черноволосый, с вьющейся шевелюрой. Володька на него похож...
Перед Великой Отечественной войной семья перевезла свой дом из Песочной Буды в Гомель, в Новобелицу, на улицу Кооперативную. Ребята много читали, но особенным книгочеем был Володя. Он на целый день мог уединиться на чердаке со стопкой книг. Рос смышленым мальчишкой, фантазером, прекрасным рассказчиком.
По воспоминаниям мамы, Володя родился в 1926-м,- уточняет Нила Романовна. – 15-летний мальчишка, воспитанный на патриотизме, он буквально перед приходом немцев в город был среди ополченцев, охранявших мост через Сож. И именно тогда был схвачен. В 70-е годы нам писали участники побега, оставшиеся в живых. Кстати, дважды приезжал и Девятаев.
^ Володя, Володенька... Сестра повторяет имя брата, словно пытаясь заглянуть на донышко своего сердца, где покоится эта память. Накатываются слезы, и матери помогает сын Владислав. Кандидат экономических наук, доцент Белорусского торгово-экономического университета потребительской кооперации, он по первому образованию - историк.
Володя получил звание младшего сержанта. Отличился в боях при форсировании Одера, - рассказывает Владислав Михайлович. Помню, кто-то из узников писал нам, что Володя был пулеметчиком, уничтожил в бою 25 фрицев. По крупицам восстанавливаем события. Мытарства по концлагерям начались для подростка Володи Немченко с Бухенвальда. Паренек хорошо знал немецкий, мог общаться на нем, а потому отношение к нему было более снисходительным. Позднее, уже на острове Узедом, наш земляк был в команде по разминированию. В общем, в ранге смертников. Чтобы взлететь, летчику необходимы здоровье и силы. Поэтому пленники подкармливали Девятаева: ему предстояло поднять машину в воздух. Володя сделал неоценимое - перевел необходимые инструкции, которые требовались для изучения «Хейнкеля». Добывали их, подбирая на аэродроме различные таблички от приборов, кабин.
Вот уже горит костерок в капонире, и рыжий вахман, поставив винтовку между коленей, греет над огнем руки. До нашего «Хейнкеля» двести шагов.
Потом Иван Кривоногов ударил железякой вахмана и тот упал. Петр Кутергин надел шинель охранника и шапочку с козырьком, чтобы сопровождать рабочих.
Когда начинаю думать о Володе, душа рвется на части. Столько пережить в концлагере, вырваться оттуда, чтобы снова пройти череду допросов - уже своих спецслужб, а затем ринуться в бой. Мальчишка-романтик!
Нила Романовна бережно достает два письма, присланных из Москвы в 1961-м. Тогда некий Георгий Евстигнеев готовил брошюру «Полет на свободу», вел переписку с родными участников побега. «На мой запрос из Минобороны СССР сегодня пришел ответ, - сообщает он в письме, датированном 9 июня 1961 года. - В нем говорится, что младший сержант Немченко Владимир Романович приказом 397 СД № 56-н от 11 мая 1945г. награжден орденом Красной Звезды». (Прояснить, за какой подвиг наш земляк удостоен высокой награды, пока не удалось. Но надеюсь, что в этом поможет архив в Подольске, куда направляю запрос - авт.)
А вот каким был Володя Немченко, можно узнать из писем его товарищей по неволе, которые есть в семейном архиве. Этот мальчишка не позволял пленникам опускать рук, своими яркими рассказами отвлекал от мрачных мыслей, заряжал энергетикой сопротивления. Вот они, эти письма (авторские стиль и орфография сохранены):
«Выходит книга, а фотографий от него нет. Желательно, чтобы он был в этой книге, ведь он очень много сделал, чтобы мы остались живы. О нем нужно много рассказать теплых слов... Я его встретил в тюрьме на острове Узедом, уже он был без глаза. Он носил черную повязку. Крепко-накрепко ненавидел фашистов и быстрее стремился вернуться домой на Родину. Отлично знал немецкий язык, это ему позволило быть «капой» (бригадиром рабочей команды, с членами которой мы вернулись домой). Желаю быть у вас в Гомеле и о нем узнать обо всем подробно. Если это возможно, то пошлите Володино фото. Искренне Михаил Девятаев».
«С Володей я встретился и познакомился в одном из концлагерей Германии на острове Узедом... Я прибыл в 1943 году осенью - Володя там уже был с осени 1942-го (точно дату не знаю). Вместе с ним я был 1 год 8 месяцев. Жил в одной «штубе» (комнате барака), спал я на верхней наре, он - на нижней, подо мной. Я был лейтенант Красной Армии, попавший в плен в бою на границе раненым... Ночами мы нередко вели беседы. Самым лучшим рассказчиком у нас был Володя Немченко. (Его кличка - «одноглазый лейтенант»). Он был страшный фантазер, на ходу переделывал любую сказку про «атамана черная стрела» на какого-нибудь другого рыцаря, и он сразу начинал свой рассказ. И мы с удовольствием - хотя и голодные, измученные – слушали его ночами, пока нам не запретит «капо» или «блоковый»... И всегда просили: «Вова, расскажи что-нибудь...»
Лейтенантом его прозвали потому, что он однажды рассказывал... Когда фашисты пришли в Белоруссию, он надел форму советского лейтенанта и дрался с фашистами. Когда он попал в Германию (как он мне рассказывал), попал сначала к бауэру – сбежал. Послали его на завод – он хотел и тут бежать. Но во время бомбежки ему угодил осколок в глаз... Он ходил с повязкой из сукна на веревочке. Иногда за то, что он уже покалеченный, немцы его били меньше, чем нас... В одно время я организовал из этих ребят группу бежать из лагеря. Володя был большим инициатором, план был рискованный, даже очень, однако мы решили и уже приготовились. Оставалось выждать удобного момента (плохой погоды или бомбежки). Но вот в лагерь прибыл новый этап – «транспорт». Вскоре мы познакомились с одним человеком, который был советским летчиком... Решили бежать на немецком самолете... Володя был одним из наших помощников в организации этого смелого побега...». Иван Кривоногов (текст приводится с сокращениями)
Мы долго говорили с Нилой Романовной о брате. В свои 78 лет она не засиживается в городе.
- ^ Дача у меня в Рудне Прибытковской, в пяти километрах от Песочной Буды. Вкус полноценной жизни – в работе на земле. Все выращиваю сама – от картошки до клубники и петрушки, живу на своем натуральном хозяйстве.
Она сильная женщина, Нила Романовна, человек со своей позицией. Окончила Ленинградский финансово-экономический институт, была главным экономистом на «Коралле», работала на Гомельской ТЭЦ-2. Она словно эпицентр семьи, к которому тянутся взрослые и дети, чтобы подпитаться мудростью, вместе вспомнить «веточку» своего рода – Володю, безжалостно уничтоженного вихрем войны...
Тамара Крюченко
«Гомельская Правда»
^ ОЛЕЙНИК ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
1920 г.р. Краснодарский край,
станица Анастасиевская
Иван Олейник: из легендарной десятки
(газета г. Славянск-на-Кубани)
БЕДА НА ВСЕХ ОДНА
Каждая российская семья считает, что июнь 1941 года ударил больнее всех именно ее. Счастливые будни, планы и надежды рухнули в одночасье, а потом «похоронки», словно снежинки, посеребрили головы матерей и жен.
Иван Васильевич Олейник в свои двадцать достиг многого. Вся станица Анастасиевская знала его как грамотного, добросовестного заместителя заведующего мельницей. Спешил молодой специалист на работу, потом словно на крыльях летел домой, где ждали его юная жена и трехмесячная дочурка Милания.
Война! Иван Олейник встретил ее на Украине, в полковой школе. Практика для сержанта – яростные бои с наседающими оккупантами. Окруженный, взвод не смог пробиться к своим, и сержант Олейник организовал партизанский отряд. Опыт пришел быстро: рельсовая война, засады на дорогах, налеты на гарнизоны врага. В одной из стычек с эсэсовцами И.В.Олейник был ранен, попал к фашистам в плен. Оглядев крепко сложенного сельского парня, немецкий офицер раздумал добивать его: Германии нужна рабочая сила. Мать Ивана парализовало, когда пришло извещение о том, что ее сын пропал без вести.
***
Олейник Иван Васильевич
^ ПОДВИГ НЕ ЗАБЫТ
От И.В. Олейника в станицу Анастасиевскую полетело письмо: «Люди! Я жив! Родные, соседи! Пришлите весточку и фото моей дочурки!».
- Мама тут же взяла меня на руки и побежала к фотографу, - вспоминает Милания Ивановна. - ^ Фотографию послали на фронт, но достигла ли она адресата, не знаю.
А потом пришла «похоронка»: И.В. Олейник погиб и похоронен в деревне Торно. Родня долго искала на карте эту деревушку на границе Польши и Германии.
- ^ Олейник погиб? Неправда! Мы с ним японцев на Курилах били! - сообщил семье один из солдат.
***
Я, Демченко (Олейник) Милания Ивановна, родилась в 1941 г. и рассказать о своем отце Олейник Иване Васильевиче могу только со слов матери Олейник Нины Даниловны, знакомых, родственников, друзей отца.
^ Со слов матери:
В 1939 г. вечером танцы, в зал заходят три молодых человека, один из них в костюме, галстуке, черный волнистый чуб, мама сразу подумала, что с таким бы она встречалась. Мама работала в соседней станице в детском доме и приезжала иногда домой в выходные дни.
Она также попала в его поле зрения, и они действительно начали встречаться. В конце года они поженились, папа сразу предупредил маму, что они никогда от родителей не уйдут, будут жить всегда вместе. Так и жили с родителями: дедушкой моим Олейником Василием Тимофеевичем, бабушкой Агафьей Григорьевной, прабабушкой Марией (матерью дедушки). Когда мама зашла в этот дом, удивилась в то время не было у людей воды, возили тележками с речки, очень трудно было с керосином, а в этом дворе был бассейн для воды. Отец пристроил какой-то аккумулятор, было электричество и много другого, что поразило маму.
Папа работал на мельнице зам. заведующего, дедушка на маслобойне при мельнице. Папа был комсомольцем, очень был активный, порядочный (это уже из слов сотрудников). «За рабочих стоял стеной, если уж за что возьмется, добьется обязательно». До работы (от Анастасиевской до Славянска - 15 км) всегда ходил пешком. Рано утром выйдет и к обеду пешком обратно, и в руках подписанные уже документы для рабочих, мыло, спецовки и т.д.
Прожили год с мамой, а 14.01.41 г. родилась я. Мама говорила: «Это такая радость в доме появилась». Помогали две бабушки, которые и имя мне дали, мама даже не чувствовала трудностей с маленьким ребенком. Но счастье было недолгим, исполнилось мне 3 месяца, и папу призвали в ряды Советской Армии, направили в г. Чернигов в учебку. Письма шли очень часто, (и тут война) – получили 4 письма, мама говорила, короткие были, без адреса, а потом тишина, а в 1942 г. пришло извещение: «Пропал без вести».
Бабушку сразу парализовало, и вот здесь счастье закончилось полностью.
Пришли немцы, им понравился наш дом, и заселился в него начальник, а нас - в подвал.
Шло время, немцев выгнали из станицы. Остались развалины да кучи пепла, что фашисты могли взять – взяли. Стали возвращаться с войны солдаты: кто без ноги, кто без руки. Мама плакала и просила Бога, чтобы вернулся хоть калекой. Ей говорят: «Раз без вести, значит плен, а плен - значит живой». Мама вспоминала, когда они с папой смотрели фильм в кинотеатре, там показывали пленных, и папа удивлялся, что кто-то не мог убежать. Говорил: «Не верю ни за что, что нельзя убежать». Люди говорили об отце: «Может, за границу убежал», - но мама не верила, она знала его другим: любящим свою землю, свой народ и свою семью.
И вот в феврале 1945 г письмо: «Здравствуйте, мои дорогие, кто получил это письмо! Это я, Иван Олейник, обращаюсь к Вам с большой просьбой: сообщите срочно, живы ли мои родители, жена, дочь. Мы бежали из плена на самолете, по нам били зенитки. Я получил небольшое ранение, и малость контузило. Бежал 3 раза и всё-таки на четвертый получилось. Да с какими ребятами! А главное со мною еще два земляка. Теперь, мама, я не один у Вас много детей, а у меня - братьев. Особенно один кубанец наш - Трофим, такой смелый, отчаянный парень. Доживем, увидите сами и убедитесь. Где только я не был, что только не видел! Ну это потом: или в следующем письме, или при встрече. Очень прошу, срочно напишите, для меня это важно. Через две недели уходим на передовую бить этих гадов – фашистов. Я сейчас нахожусь в госпитале. Еще раз прошу: не поленитесь, кто-нибудь ответьте».
Я еще плохо понимала, что случилось, но это я уже помню. Полный дом людей, плач. Мама бабушке письмо читает, говорит: «Мама, Ваня живой!». Бабушка не говорила (речь пропала), а по щекам слезы текли, значит, слышала и понимала.
Мама меня за руку и к фотографу. Через два дня отправили письмо и фотографию. Так и не знаю, получил или нет. Ответа не было. А в апреле 1945 г. получили извещение: «Олейник И.В. погиб 18 апреля 1945 г. в д. Торно». В 1947 г. похоронили, бабушку так и не сказали ей о похоронке. Тринадцать лет мама ждала, прислушивалась к каждому стуку, ну а потом устроила свою жизнь, правда очень плохо. В 1957 г. пришло письмо из Славянского РКП, в котором просили меня явиться туда. Я приехала, простояла под дверью часа два, потом меня пригласили. Зашла в большой и красивый кабинет, встретил меня большой холеный дядя. Я сказала, кто я такая, и что меня вызвали. Он спросил, кем мне приходится Иван Олейник, – ответила и расплакалась. Посоветовал не плакать, т.к. погибли многие. «Твой отец погиб, как герой, гордись им!». Ни слова больше. Я попрощалась и ушла, но до сих пор не пойму, зачем вызывали? У меня был дядя, брат мамы, Игнашенко Александр Андреевич, работал зам. председателя колхоза в ст. Анастасиевской, до войны они очень дружили с моим отцом, и об этом все знали и, когда принесли газеты в правление, секретарь зашла к нему и показала в газете фамилию Ивана Олейника: «Это не Ваш?» И тут началось. Дядя показал мне газету, и я стала писать во все концы: Мин. Обороны, Ленинград, Чернигов и т.д. В газете были фамилии Кривоногова, Девятаева... я тут же написала в адресное бюро городов, в которых жили эти товарищи. Пришли ответы (адреса) Кривоногова, Девятаева, Сердюкова (не проживает), Соколова (не проживает), и мы почему-то решили ехать к Девятаеву. Собралась и поехала впервые в даль такую, в Москве пересадка – ну наконец-то добралась. Поехала, конечно, без предупреждения – глупо, мне было 16 лет. Нашла дом, и тут же разочарование. Представилась, кто и зачем приехала, но оказалось, М.П. Девятаева дома нет, он был на работе, мне сказали, что будет дома где-то через 2-3 дня. И я ушла, просидела на вокзале сутки и уехала домой. Это было в начале 1958 г. или в конце 1957 г. зимой. Писала после Михаилу Петровичу, но он занятой человек, своих дел полно. Я перешла на телеграммы и поздравительные открытки к 9 мая и так продолжала поздравлять почти до его смерти (правда без ответов.) Мой дядя, упомянутый ранее, написал Кривоногову, получил ответ, созвонился по телефону и даже встретились они. Кривоногов подарил д. Саше книжечку (1-е издание «Полет на свободу») и кое-что рассказал. Пишут, что при перелете были случайные люди, но Кривоногов сказал: «На аэродроме такая была проверка, такая охрана, там была постоянная бригада, и случайных никак быть не могло». Кривоногов об отце говорил очень хорошие слова: энергичный, доброжелательный. Кривоногов рассказал моему дяде, что там сильно никто не откровенничал, но они очень дружили, три земляка, один из них то ли Трофим, то ли Тимоха, а другой Федун, так он его назвал. Тимоха ухитрялся из кухни доставать продукты, картошку, брюкву. Все разделит, никогда «крысой» не был. У него на правом плече была выжжена звезда. Кривоногов не знал, где это произошло, просто видел.
После войны мы получили толстый конверт, в нем была записная книжка моего отца, написанная химическим карандашом. Много расплылось, но разобрать можно:
«^ Взорвать склад Дрозд + железку – кум, Хижину + незваного гостя – Ураган».
И тут Кривоногов сказал: «Да! Да! Они, по–моему, в лесах партизанили. Записей было где-то листов 6 и все. В конверт была вложена записка: "Я с Иваном Васильевичем воевал, гордитесь им! /Лукьяненко/"».
Время шло, в 1962 г. мы с мужем уехали в Баку, там учились, а потом работали до 1996 г. В связи с вынужденным переселением вернулись на Кубань с двумя сыновьями: Петром 1959 г.р. и Олегом 1968 г.р. Во время переезда вскрыли в пути наш контейнер и взяли несколько коробок с вещами, там была записная книжка и две книжки «Полет на свободу» 2-е издание, мне прислал Евстигнеев с автографом, все это пропало, для меня это была целая трагедия. Живя в Баку, куда я только не писала, хотела узнать, где могила отца, чтобы поехать с детьми. Такие приходили отписки, что кроме как боли и обиды, ничего не приносили. Два года назад написала в передачу «Жди меня», спустя год еще раз, но пока тишина.
Вот на сегодня и знаю об отце:
1. Погиб в д. Торно.
2. Погиб в Германии г. Бранденбург.
3. Письмо: «Кто сказал погиб? Я с ним (Олейником И.) воевал с японцами!
Где могила дорогого родного человека?
4. Из интервью Девятаева, Иван Олейник воевал с Японцами – какое интервью?*
* Иван Олейник, сын Кубани, который в первый год войны оказался в окружении и попал в партизанский отряд в Белоруссии, после Берлина побывал на Дальнем Востоке. И там он отличился храбростью в боях против японских захватчиков. Самурайская пуля оборвала его жизнь
[9, с. 270].
^ СЕРДЮКОВ ТРОФИМ ГЕРАСИМОВИЧ
1924 г.р., Краснодарский край,
Гулькевический район, село Новоукраинское
Вспоминает М.П. Девятаев [9]
...Нас усадили за длинный стол и высыпали целую гору коротких тоненьких разноцветных проволочек. Они были перемешаны. Нам следовало разобрать и разложить красные к красным, оранжевые к оранжевым и так далее. Цветов было много, различать их было делом нелегким, и когда кто-нибудь клал проволочку не в свою кучку, его били за невнимательность. Кто заканчивал работу, проволочки снова ссыпали в одну кучку, перемешивали их, и он должен был начинать работу сначала.
Я сортировал эти разноцветные проволочки, у меня рябило в глазах, и, слушая грубый окрик, думал: «Для чего это делается? Наверно, с целью приучить безропотному повиновению. Приказано делать — делай, не задумывайся над тем, что и для чего. Твоим хозяевам так нужно».
День кончился, остальная часть времени до отбоя принадлежала заключенным, и они разбрелись по всему двору, разделились на небольшие группы и заговорили, зашумели каждый о своем.. В этих беседах возрождались обыкновенные человеческие отношения, завязывалось товарищество между незнакомыми.
***
Я стою один, отдельно от всех и гляжу, как разговаривают другие, сойдясь в группы, как многие смакуют одну сигарету. Искал, с кем бы познакомиться, присматривался к людям. Вдруг ко мне подошел мальчик, худой до невероятности, остроносый. Его шапка сместилась на затылок, открыв большой крутой лоб.
Он смотрел на меня, наивно улыбаясь, вдруг спросил на чисто русском языке:
- Не узнаете?
- Нет,— ответил я.
- Сосед по нарам. Я тоже на третьем этаже.
- Еще не успели познакомиться,— сказал я.
- Я вас видел еще раньше.
- Что-то не припоминаю такой встречи.
- Берите, закуривайте,— юноша протянул мне сигарету. Вижу парень владеет собой, серьезный, рассудительный, как взрослый. Я закурил.
- Где достаешь сигареты?
- О, здесь все можно купить, лишь бы деньги были.
- Откуда у тебя деньги?
— Марки. За них покупают шапки, ботинки, сигареты,— сказал он, сразу не ответив на вопрос.— Я вычищал туалетную яму, мне дали три марки. Вон там, за аппельплацем, каждую неделю собирается базар. Французы продают свое, югославы — свое. С собой в могилу или на виселицу не хотят нести.— Парень почему-то засмеялся.— Видели высоких, похожих на спортсменов? То югославы, все с одного села. Прятали оружие, а фрицы нашли. Мишени на сердце им пришили. Завтра или послезавтра уже их не будет. Они все променяли на еду, на табак, хоть перед смертью накурятся.
Ты, я вижу, многое знаешь,— похвалил я, чтобы вызвать на откровенность парня. Он продолжал говорить тиxo, осторожно.
– Вы штрафник? И я тоже. Я уже здесь давно – целый месяц, еще месяц пробуду, а может, и два. Штрафников держат, сколько им вздумается, а нужно два месяца. Не врежешь дуба или не прибьют за это время, отвезут куда-то на работы.
– А как ты сюда попал? — спросил я
– В лагерь?
– Нет, в Германию.
– А-а, привезли к бауэру. Хозяин попался скупой, злой, вот мы с ребятами и убежали от него. Шли домой, в Россию. Меня послали раздобыть еду. Я по трубе залез на балкон особняка, пробрался в комнату, а там генерал храпит. Услышал меня, как заорет: «Караул!» Если бы он, дурной дал мне хлеба, я ушел бы и все. А тот, черт его знает, из-за чего шум поднял. Так ничего и не принес ребятам. Мы голодные удирали лесами три дня. За нами гнались, по нас стреляли. Схватили меня первого... А как вас зовут? - вдруг сразу сменил он тему разговора.
– Михаил, – буркнул я, забыв о чужом имени и фамилии.
– Дядя Миша,— сказал он по-своему.— У меня там, дома, тоже есть дядька Миша. [9, с. 95-97].
– А тебя как? – спросил я.
– Дима. Дима Сердюков.
– Дмитрий, значит. Хорошее имя. А я учитель Никитенко, – назвал я не свою фамилию.
– Вы – летчик! Я знаю,– паренек посмотрел мне пристально в глаза, как это умеют делать только дети. Меня пронзил страх перед этим смелым и всезнающим взглядом,– я видел вас в летной гимнастерке, на ней остались следы от двух орденов. Я вашу гимнастерку в руках держал, потому что я все убирал после вас, когда вы разделись. Я никому о вас не расскажу. Когда у меня будут сигареты, я вам буду давать. Я могу табаку принести из бани. Я карманы вытряхиваю и все отдаю вахманам. Не буду им давать, они меня убьют и поставят на мое место другого. Я уже второй раз в этом лагере, мне все известно. Я был и в партизанском отряде нашего генерала! Вы не слышали о таком? У-у, сила! По фамилии его никто не знал, только так, товарищ генерал и все. Мы тогда пробирались на восток, и меня первый раз поймали гитлеровцы.
Я понял, что для парня генерал – это что-то самое высокое. Слушая его, я с тревогой думал о том, что он может вот также необдуманно подойти к кому-то другому и рассказать ему все, что знает обо мне. Что делать? А если он раскроет мою тайну? Я стоял как вкопанный. Дима запустил руки в карманы и заходил около меня, чтобы согреться.
Прозвучал «отбой», все направились в барак. Мой сосед юркнул в толпу и исчез.
Взобравшись на третий этаж нар, я посмотрел вправо и влево, но Диму не увидел. Неужели этот юнец-провокатор? Возможно ведь и такое. Я уже глубоко осуждал себя за некоторую откровенность в разговоре с Димой. Но я мог ответить ему на его вопрос решительным возражением. Мог сказать, что он меня с кем-то перепутал, что я никогда не был летчиком. Как мне дальше вести себя?
Слышу, кто-то быстро взбирается ко мне. «Дима?» Парень не отозвался, потому что, наверное, в это время не разрешалось разговаривать, Я видел, как он взобрался в свой ящик, повозился в постели, закутался в одеяльце и притих. Уснул. «А я-то плохо подумал о парне» [9, c. 98-99].
...Много зла натворили гитлеровцы в мире! Одно, самое большое, самое постыдное — это глумление над несовершеннолетними детьми. Худое, сплющенное между досками нар тельце советского паренька Димы рядом со мной ... За что такая мука ребенку? За все это гитлеровцам неизбежно придется ответить по самому большому счету человечества. Так думал я в ту бессонную ночь.
Утром в невероятной сутолоке тысяч людей я увидел знакомое лицо Пацулы.
- Иван! — крикнул я, но его тут же оттолкнули от меня, и он лишь успел поднять руку над собой, давая понять,
^ Трофим Герасимович Сердюков
Отец Трофима -
Герасим Афанасьевич Сердюков
(1890-1968)
Сердюковы. (1941 г.)
Мама - Варвара, Трофим, сестра Анна, Максим
^ М.П. Девятаев у памятного камня на о. Узедом
(1975 г.)
что услышал мой голос. Через несколько минут Пацула снова приблизился ко мне. Я схватил его за руку. Мы обнялись, прижались друг к другу и остались вдвоем. Иван был слабее меня, его отталкивали на край, и он не имел сил сопротивляться. Но я притянул его к себе, в середину толпы, здесь было теплее.
- Где ты? — спросил я.
- В этом бараке,— указал он на мое пристанище.
- Так и я же здесь, а тебя не видел.
- Вчера вечером перебрался сюда. [9, c. 100]
- Как тебе удалось? — недоуменно спросил я, понимая, что из «тюрьмы в тюрьме» не переводят в этот барак.
- За пиджак. Мне достался в бане хороший, подбитый ватой пиджачок. Вахтман увидел и стал стаскивать его с меня. Я не отдавал. Тут подвернулся кто-то из старших над вахманом, и он присмирел. Когда все разошлись, он снова подошел ко мне: «Что хочешь за этот пиджачок?» Говорю, ничего не нужно, только переведи меня в тот барак, где моих земляков много. Вахман погрозил пальцем, хитро сощурил глаза и говорит: «Давай пиджак! Попытаюсь перегнать, только не очень кричи, если буду бить». Сделка состоялась. Сопровождаемый пинками, я выкатился из барака смертников, а вахман говорит: «Драпай! Беги вон в те двери». Я быстро, перебежал. Знакомый вахмана указал, где лечь спать.
- Ты, брат, умеешь устраиваться,— пошутил я.— Надо бы Аркадия перетащить сюда.
***
Через несколько дней с помощью Димы Сердюкова Пацула перешел в наш сектор и стал моим соседом по нарам. Аркадия мы пока не встречали.
Теперь нас стало трое: взрослых двое и Дима.
Как-то ночью мне понадобилось выйти в туалет. Я спустился с третьего этажа и стал пробираться между нарами так, чтобы никого не задеть, не стукнуть. Дело это непростое. Еще накануне Дима мне объяснил, что, если надо будет пойти в туалет — прыгайте вниз и тихо идите, только не босиком, иначе, если заметят охранники, обязательно за это будут бить. Без обуви в туалет ходить не разрешается.
- А деревяшки стучать будут, как же быть? — спросил я у Димы,
- На крыльях надо,— прошептал Дима. Я понял, что он имел в виду. Иду в туалет босиком. Открываю дверь, ведущую в коридор, и на меня наваливаются несколько человек. Кто-то впивается ногтями в шею и душит меня. Пробую вырваться. Тщетно. Напряг все силы и высвобождаю свою руку, хватаю за руку, перехватившую мне горло. Вот она разжалась. Вдыхаю воздух и кричу: «Сволочи! Пустите! За что?»
К моему удивлению, напавшие на меня куда-то исчезают. Я поднимаюсь с пола, постепенно прихожу в себя, оглядываюсь — никого нет. Возвращаюсь в барак. Взобравшись наверх, шепотом рассказываю Диме Сердюкову о приключении.
— Это ребята делали засаду на какого-то гада,— пояснил Дима.— Если бы не отозвались по-русски, сюда бы вы не возвратились. Не одному паразиту таким способом голову скрутили и труп в туалетную яму выбросили. Поджидали кого-то, а вы случайно подвернулись им. Вдвоем нужно ходить, дядя Миша.
На другой день, когда мы сидели за столами и перебирали разноцветные проволочки, ко мне подошел кто-то из наших, высокий, плечистый и, нагнувшись к моему уху, сказал:
- Бушманов передал, чтобы ты меньше трепался.
- Я? Я, кажется, мало говорю. И я же по-русски.
— Есть такие, которые переведут. В два счета на виселице окажешься.— Он ушел прочь, а я растерялся, чувствуя какую-то вину за собой. Кто же это следит за мной? Может быть, и в самом деле я очень уж громко проявляю иногда свои эмоции?..
Во время вечернего перерыва меня остановил еще один человек, которого я не знал, и плечом оттолкнул в сторону. Его большие черные глаза смотрели строго, он крепко стиснул мою руку выше локтя.
- Ты за что в лагерь попал? — резко спросил он.
- Я учитель...
- Знаю, какой ты учитель. В парикмахерской тебя сделали учителем.
Внутри похолодело, я потерял дар речи.
— Держись ближе к нам, меня и того, что сегодня подходил. Здесь, лейтенант, не детская площадка, а несколько лагерей в одном лагере. Одни сдались на милость врагам, другие никогда не сдадутся им. Ты с кем?
— С вами,— твердо ответил я.
Высокий отошел прочь так же неожиданно, как и подошел. Я понял, что здесь действует организация. Это, видимо, она «изменяет» военнопленным приговоры, перечеркивает их, как верховный суд. Я припомнил, как мне кто-то рассказывал, что лагерь Заксенхаузен — самый старый в довоенной Германии, что здесь сидели еще те коммунисты, которых бросили сюда в первые годы после прихода Гитлера к власти. Значит, подпольная коммунистическая организация имеет здесь глубокие корни и надежные ответвления. «Знает ли об этом Дима?» — невольно спросил я сам себя. Наверное, нет. Подобным юношам такую тайну не доверят. Надо искать более серьезных связей.
В вечерние часы я замечал, как к тем, кого я уже знал после этих бесед, время от времени, будто случайно подходили люди и, сказав почти на ходу несколько слов, немедленно удалялись. Я тоже постарался подойти к ним, но они не обращали на меня никакого внимания. Однажды, в эти первые дни, ко мне подошел незнакомец и сказал:
— Я Рыбальченко, от Бушманова. Принес теплую куртку и ботинки. Наши все ходят не в деревяшках, а в ботинках со шнурками. Завтра же чтобы надели новую обувь.
Присмотрелся — у Димы тоже были такие же ботинки, но лишь на деревянной подошве,
«Вот как здесь поставлено дело!» — подумал я. Меня это обрадовало.
***
Наверху, под самой крышей, на кроватях третьего яруса можно поиграть в самодельные карты, в шашки и шахматы, полистать иллюстрированный журнал, засаленный сотнями рук, а самое главное — поговорить, узнать новости, своими мыслями поделиться. На верхние нары к нам довольно часто поднимаются товарищи снизу. Вполголоса обсуждаем, разумеется, самое важное, самое необходимое.
— Когда слушаем Диму, он воодушевляется, рассказывает много новостей, о которых мы узнаем впервые. В одну из таких бесед с ним я направил разговор на тему трагического провала побега «какого-то нашего летчика на немецком самолете». Дима тут же включился в разговор.
— Так ведь это же «Иванушка-дурачок» похитил «юнкерс». Тот, что косноязычным прикидывался. Мне ребята рассказывали, что он долго возил воду, всегда ходил оборванцем, не брился и так умел смешить немцев, что они подыхали со смеху. Комендант, бывало, вызовет его к себе, а он только порог переступит и — бах на пол! Покатится немного — и прыг-скок, как обезьяна. За это и прозвали его «Иванушка-дурачок». Нет ума — считай, калека, чудак, придурок. Как только не называли его. А он возил на лошаденке водицу и ко всему приглядывался. Присмотрел, где стоят самолеты, и как их и кто охраняет.
— Так он, что же, летчиком был?— спросил кто-то.
Дима бросил на меня быстрый взгляд, немного замялся, потом ответил:
- Наверное, летчик! Понимал же, на какую кнопку нажимать.
- Так понимал, что угробил столько людей?— Этот вопрос усилил желание Димы рассказать все известные ему подробности.
- Летчик тоже ошибается? И моторы отказывают. Правда же?— обратился ко мне Дима.
- А мне откуда знать, что там бывает в небе? — ответил я, крепко сжав его руку.
Он даже рот раскрыл от удивления, хотел что-то возразить, но тут же умолк. Я не отважился посмотреть в глаза товарищам — еще догадаются, что между нами существует какая-то тайна. А она, эта самая тайна, висела надо мной, как Дамоклов меч. Один неосторожный поступок, одно слово Сердюкова, и моя голова покатится с плеч. Дело не в том, что я летчик, а, скорее, в том, что теперь у меня другая фамилия. В лагере каждый держал личное прошлое за десятью замками своей души.
***
В нашем блоке поселили Диму Сердюкова, Мишу Лупова — молчаливого человека, инженера из Москвы, Фатыха, которого все называли Федей, и еще несколько заключенных. Мне было приятно, что именно такие товарищи стали моими соседями, и в то же время неспокойно на душе. В каждом Димином взгляде на меня я читал: «Помню, знаю, кто ты такой. Летчик!»...
^ Имя героя будет жить
Статья из газеты
«В 24 часа» № 86 (11275) от 8 августа 2009 г.
(г. Гулькевичи, Краснодарского края)
Г. Коломийцева
Первый муж Варвары Ануфриевны погиб еще в гражданскую войну. Вдова с двумя детьми Анной и Максимом пошла в услужение в семью Сердюковых, у которых рано вдовцом стал сын Герасим. Так и сошлись два одиноких человека, а вскоре в их семье родились два мальчика Трофим и Леонид. Жила эта казачья семья (предки Сердюковых все были казаками) в Ростовской области. В 1933 году голод заставил их переехать на более хлебную и зажиточную Кубань. Поселились в х. Родниковском, который вскоре стал составной частью села Новоукраинского.
Когда началась Великая Отечественная война, на фронт забрали старшего сына Сердюковых Максима. Родные получали от него письма, фотографии. Переживали, когда он после ранения попал в госпиталь. Но настоящее горе пришло в семью в конце 1944 года вместе с извещением о том, что «Максим Иванович Андропов погиб в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество».
Смерть старшего сына Варвара Ануфриевна пережила очень тяжело. Но она не знала еще, что ее ждет испытание не менее жестокое – непонятная до конца судьба еще одного сына – Трофима Герасимовича Сердюкова.
На фронт в начале войны Трофима не взяли, не подошел по возрасту. Рослый, крепкий, здоровый 17-летний парень пошел работать в колхоз трактористом. Когда Гулькевичский район оккупировали немцы, то сразу же стали собирать молодежь и угонять в Германию. Попал под такую «мобилизацию» и Трофим. Не по своей воле парни и девушки ехали за «немецким счастьем»
^ Записано со слов Замлелого Константина, он был угнан в Германию 5 ноября 1942 года с Трофимом Сердюковым, Петром Миленьким и другими ребятами и девчатами.
«Рано утром 5 ноября нас посадили на подводы и повезли в Гулькевичи. Там посадили в вагоны, на полу только солома. По дороге в Германию ребята пытались бежать, но по снегу далеко не убежишь, немцы расстреливали беглецов у вагонов. Привезли в Германию, прошли санобработку и нас разобрали бауэры - немецкие помещики. Я был недалеко от Трофима и Петра... Когда я рыл для немцев окопы в 1943-1944 году, меня освободила Советская армия, участник Великой Отечественной войны».
^ Записано со слов Волобуева Александра Ефимовича, 1918г.р., участника В.О.В., муж Анны - сестры Трофима.
«Трофим был здоровым, рослым, сильным парнем. Хороший организатор, заводила, всегда находился в центре внимания своих родственников. Хуторская молодежь часто собиралась по вечерам дома у Трофима. Он очень рано стал взрослым и самостоятельным. Еще до войны он мог решать свои любые проблемы. Рано пошел работать в колхоз. Работал трактористом, тогда не всякому доверяли такую технику. У Трофима была хорошая черта: страшно не любил пьющих и тех, кто ругался матом. Дружил он всегда с порядочными ребятами. Когда на Кубань пришли немцы, он не испугался, не прятался. По ночам с ребятами ходили на «охоту», старались чем-то навредить немцам. Полицаи их избивали и не раз. Трофим свой трактор выводил из строя, трактор простаивал, и немцы ничего не могли сделать. За эти проделки его сильно избили полицаи. Когда дома его стали журить, что не следует лезть на рожон, он только посмеялся и сказал: «Почему я их должен бояться, я у себя дома, а вот они сами к нам пришли, пусть они нас боятся». Потом Трофима внесли в список на вывоз в Германию. Так и закончилась их домашняя жизнь, на рассвете они ушли навстречу неизвестности. В Германию угнан с Петром Миленьким, Константином Замелелым, Рябоконевой и другими.
В чем еще проявился характер Трофима? Однажды он поссорился со своим отцом, отец разозлился на него и схватил вилы, стал грозиться, дескать, заколю. Трофим разорвал на себе рубаху и крикнул — коли только быстрее. Дед не выдержал, бросил вилы и отступил. Во время оккупации Трофим с ребятами воровали в колхозе зерно и относили семьям, которые остались без кормильца».
^ Записано со слов Трофимова Николая Романовича,
участника Великой Отечественной войны, соседа Трофима Сердюкова. Село Ново-Украинское, бывший хутор Родники.
«Я работал вместе с отцом Трофима Сердюкова в колхозе, стоговали сено. К нам подошел человек, и произошла такая история. Герасим Афанасьевич спрыгнул со стога, схватил вилы и бросился за незнакомым человеком. Потом он рассказал нам, что был июнь 1933 года, пшеница наливалась колосом, они с Дона пришли на Кубань в х.Родники, Гулькевического р-на. Анна, опухшая от голода, стала рвать колосья пшеницы и есть их. Обходчик бросился на них и стал отгонять от поля. Анне 15, Максиму 10, Трофиму 9, Леше 5 лет. Вот за кем погнался Сердюков, чтобы отомстить обидчику. Председатель колхоза оказался порядочным человеком, приютил семью, накормил, дал кров. Варвара работала стряпухой на полевом стане, Герасим работал сторожем, был человеком гордым, независимым, свободолюбивым.
^ Трофим был дружелюбным, ростом чуть ниже отца, но телосложение отцовское, высокий, крепкий.
После войны Герасим приносил мне письма от Трофима, они приходили с Дальнего Востока. Вместе с Трофимом в Германию угнали Петра Миленького и Костю Замлелого. Костя вернулся с войны и женился на моей родной сестре. Он рассказывал мне, что в Германии их распределили к бауэрам. Как-то раз ночью к нему пришли Трофим Сердюков и Петр Миленький, у них был пистолет, предложили ему уходить от немцев. Куда они хотели уходить?! Вокруг везде враги, но они шагнули в темноту».
***