Задача данного введения прояснить значение терминов, вошедших в название книги и образующих ее смысловой стержень. Начну с первого из них "православная цивилизация".
| Вид материала | Задача |
СодержаниеБог-отец и Бог-сын в истории |
- Сознание Нью Эйдж, «планирование» семьи и «духовное» акушерство, 262.29kb.
- Название: «пищевые добавки и что о них надо знать», 23.84kb.
- Л. М. Мироновой Первого заместителя генерального директора ОАО «Регистратор, 89.84kb.
- Л. Л. Шевченко 3 год обучения «Православная культура» (4 класс) Жаркова Н. Н. преподаватель, 157.03kb.
- Книги, 56.26kb.
- Варварство и цивилизация”, 33.65kb.
- Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового запада перевод 1992 г, 251.35kb.
- Доклада традиция высшего гуманитарного образования в России. Внастоящее время эта традиция, 106.29kb.
- Средневековая европейская цивилизация и место в ней Католической Церкви, 292.52kb.
- Средневековая европейская цивилизация и место в ней католической церкви, 296.68kb.
Бог-отец и Бог-сын в историиЧто же это означает по большому духовному счету? Не то ли, что христианский платонический дух дезориентирует правителя, внушая ему опаснейшую доверчивость и мечтатель ность? И не надежнее ли в этом смысле полагаться на более жестких, трезвых, прагматичных людей, тех, кто именно от мира, а не "не от мира сего"? Аналогичные вопросы можно задать и в адрес самого народа. Русский народ, как уже говорилось, часто бунтует против своей суровой государственности, этого повелительного отца, у которого требовательности куда больше, чем родительской любви и снисходительности. "отцеборческий" бунт народа может быть интерпрети рован в психоаналитических терминах "эдипова комплекса", терминах культурологии, разводящей в сторону органику культуры и искусственность цивилизации, наконец, в терминах теории мировых религий, подчеркивающей несходство и конфликт между малой народной (устной) и великой письменной традициями. Максималист В. В. Розанов пошел дальше этого. Он решил за ответом на эти больные вопросы обратиться к самой структуре христианства, к морфологии христианского сознания, взывающему и к Отцу, и к Сыну, но, как показывает богословская герменевти ка, с разных позиций, с разной системой ожиданий. В лице Бога-Отца христианскому сознанию предстает инстанция, сначала создавшая мир, а затем уже и человека, следовательно, охватывающая бытие в целом. В лице Бога-Сына этому сознанию является в первую очередь богочеловеческая ипостась, больше проникнутая болью за человека, чем тотальной онтологической обеспокоенно стью. Христос, как полагает В. В. Розанов, более трансцендентален, чем трансцендентен, в нем меньше онтологии, чем антропоцентричной сотериологии. В 1917 - 1918 годы, наблюдая крушение российской государственности, погубленной, как он полагает, евангелически вдохновенными плакальщика ми и мечтателями, Розанов склоняется к отчаянному выводу об а-космичности, бытийственной неосновательно сти, онтологической легковесности христианства. Христос учит неотмирности; в нем энергетика сострадания к падшим, нищим духом, отверженным явно превышает энергетику реального домостроительства, для которого нужна сила, нужны уверенность в себе, самоупоение и даже - гордыня. Розанов прямо говорит о парализующем влиянии христианства, о том, что оно - религия смерти, ухода, но не жизни с ее прочной укорененностью в космической плоти мира. ""Без грешного человек не проживет, а без святого - слишком проживет". Это-то и составляет самую, самую главную часть а-космичности христианства... Так что Иисус Христос уж никак не научил нас мирозданию, но и сверх этого и главным образом: "дела плоти" он объявил грешными, а "дела духа" - праведными. Я же думаю, что "дела плоти" суть главное, а "дела духа" - так, одни разговоры. "Дела плоти" и суть космогония, а "дела духа" приблизительно выдумка" 8. Означает ли это переход на сторону язычества? Здесь Розанов колеблется и путается. Он видит, что в войне и в революции побеждает сила; что и германский "новый человек", и большевист ский "новый человек" третируют бессильное морализаторство, противопо ставляя ему реальную силу организации, силу не знающего сомнений и угрызений напора, силу оружия. Отсюда вывод: "...увы, история вообще есть языческое явление... И кто хочет очень "поклониться Христу", не должен приниматься за "дела истории""... 9 Но, с другой стороны, языческая "парадигма тела" слишком прямолинейна; сила, идущая целиком от тела, должна бы быть по-своему простодуш ной и бесхитростной. Это - избыток жизни, хлещущей через край и вытесняющей собой все субтильное, худосочное, амбивалентное. Между тем разве решение немецкого генерально го штаба, отчаявшегося взять Россию лобовым ударом, использовать пятую колонну"революционного дезертирства" для разложения противника изнутри - это прямодушие силы? И разве большевики, которые, отчаявшись привлечь Россию на свою сторону своей собственной программой тотальной социализации земли и собственности, воровским путем стали использовать чуждые им эсеровские лозунги для завоевания простодушного крестьянского большинства, - демонстрируют органичность естественной силы? Нет, по всей вероятности, и в мировой войне, и в войне гражданской этике христианской неотмирности, смирения и упования на волю Божью противостояла не языческая телесность, а особый, более древний, более изощренный в онтологических и антропологи ческих тайнах дух. Россия, полагает Розанов, проиграла потому, что ее наставником был не суровый создатель мира - Бог-Отец, знающий все тайны, всю реальную тяжесть бытия, а Бог-Сын, мечтательный человеколюбец. В конечном счете это от него идут все импульсы "нового мышления", с его неуместным прекраснодушием, с упованием на автоматическое превосходство Добра, с лирической взволнованностью книжных людей - интровертов, боящихся внешнего мира со всеми его реальными дисгармониями. На основании таких рассуждений Розанов в конце концов склоняется к тому, чтобы противопо ставить "вербализму" христианства не языческую "весомость тела", а весомость ветхозаветного, иудейского духа, причастного Богу-Отцу и не желающего знать Сына. Розанов не гнушается утверждений об узурпаторстве Христа, сказавшего: "Я и Отец - одно". Отец, прежде чем сотворить человека, усердно трудился над сотворением мира; он не противопоставлял космическую плоть и антропоморфный дух. "...Говори о "делах духа" в противополож ность "делам плоти" - Христос через это именно и показал, что "Аз и Отец - не одно...""10 . По мысли Розанова, христианский платонизм, ведущий к роковой неустроенности на земле, к неумению и нежеланию надежного домостроитель ства, возможно, и объясняет нам умопомрачительные земные неудачи России. Россия более всех других поверила заветам христианства и, буквально истолковав их, разучилась жить нормальной земной жизнью. Протестанты, в сущности, сблизились с иудаизмом после того, как отвергли посредниче ство церкви и всего церковного предания и решили вернуться к библейскому первоисточнику. Русские же, не пережившие реформации, по-прежнему испытывают неполноту земного бытия, ибо чувство этой неполноты им внушено христианством. Русские, по сути, не знают библии - свидетель ства о Боге-Отце они сразу начали с Евангелия. Это и стало архетипическим приемом русской культуры: начинать с конца, брать новое, не зная ветхого, заниматься критикой тех или иных бытийственных форм, еще не испытав их самостоятельно на практике. Отсюда - дух, опережающий реальное бытие и опасно оторванный от него. Но сам этот отрыв заложен, как полагает Розанов, в явлении Христа. Явление Сына есть посягательство на полноту Отца. "Чтобы сын родился - нужно допустить какой-то недостаток в отце. Отец - это так полно. Отец - это все... Везде лучи Его до концов Вселенной. Отец, и - кончено. Что же значит, что Сын родился? Только если Отец в чем-то недотворил? Или, может быть, он не научил или недоучил?.. Нельзя понять иначе, как заподозрив отца в недостатке и полноте... "Отец - это еще не все и не конец". Ну, - тогда понадобился и Сын"11. И далее Розанов превращает экзегетику в своеобразную психоаналити ку, объясняя, почему русским как людям православной выучки так и не удается преодолеть инфантильный "эдипов комплекс". Русский анархизм - это инфантильная неспособность самостоятельно, без нажима сверху примиряться со всем тем, что попахивает ответственностью и дисциплиной. Русским кажется, что Христос пришел освободить людей от гнета сурового Отца, наказующего без лицеприятия и поощряющего только за дело. Им хочется незаслуженной любви, источающейся по благодати, а не в соответствии с законом. Вот почему православный евангелизм - самый антииудаистский, поэтому же антитеза ветхозаветного закона и новозаветной благодати пронизывает русское православ ное мироощущение со времен знаменитой книги Илариона Киевского 12. Отношение к Богу-Отцу представляет собой настоящее испытание русской православной души. Но Розанов не уточняет характер этого испытания. Для него православный христоцентризм раскрывается в комплексе отцеубийства. "Ты один прекрасен, Господи Иисусе! И похулил мир красотою Своею. А ведь мир-то - Божий. Зачем же Ты сказал: "Я и Отец - одно"? Вы не только "одно", а ты - идешь на Него. И сделал, что Сатурн с Ураном. Ты оскопил его. И только чтобы оскопить - и пришел. Вот! Вот! Вот! - наконец-то разгадка слов о скопчестве" 13. Разумеется, такой интерпретацией православного христоцентризма упраздняется православная аскетика как таковая, а православный человек начинает напоминать "юношу Эдипа" левых неофрейдистов, поощряющих этого юношу за то, что, устранив Отца, не дал репрессировать наши природные инстинкты, высвободил их. |