Александр Покровский. 72 метра

Вид материала

Документы

Содержание Вареный зам

Подобный материал:

• Во исполнение Федеральных законов от 12. 02. 1998 №28-фз о гражданской обороне\, 203.53kb.
• Тигр 2011 10-11 класс, 209.45kb.
• Александр Юльевич Чепуренко декан факультета социологии ниу вшэ оргкомитет: И. Ф. Девятко,, 361.29kb.
• Согласовано комитет дрэг-рейсинга раф, 335.61kb.
• Покровский Александр Александрович, 35.1kb.
• Решение по жалобе "динамо" объявят позднее, Александр Бобров 6 Экспертно-судейская, 155.59kb.
• Беркон Наталья Александровна референт комитета, Игнатцева Юлия Викторовна советник, 38.02kb.
• Покровский Геннадий Евгеньевич Долгосрочная финансовая политика: Учеб методический, 1034.89kb.
• Айсанов Заурбек Рамазанович, Чучалин Александр Григорьевич, 11. 30-13. 30, Корпус, 22.66kb.
• Матрешки На стуле лежат два сарафана и две косынки. Кто быстрее наденет сарафан и повяжет, 365.49kb.

^

ВАРЕНЫЙ ЗАМ

Зама мы называли "Мардановым через "а" Как только он появился у нас

на экипаже, мы - командиры боевых частей - утвердили им планы

политико-воспитательной работы. Все написали: "Утверждаю, Морданов".

Через "о",

- Я - Марданов через "а", - объявил он нам, и мы тогда впервые

услышали его голос. То был голос вконец изнасилованной и обессилевшей

весенней телки.

Когда он сидел в аэропорту города Симферополя, где человек пятьсот

мечтало вслух улететь и составляло по этому поводу какие-то списки, он

двое суток ходил вокруг этой безумной толпы, периодически подпрыгивал,

чтоб заглянуть, и кричал при этом криком коростеля

- Посмотрите! Там Марданов через "а" есть?..

Инженер неискушенных душ. Он познал нужду на Черном флоте, был

основательно истоптан жизнью и людьми, имел троих детей и любил слово

"нищета".

- Нищета там, - говорил он про Черноморский флот, и нам тут же

вспоминались подворотни Манхеттена.

У него был большой узкий рот, крупные уши, зачеркнутая морщинами шея

и тусклый взгляд уснувшего карася.

Мы его еще ласково называли Мардан Марданычем и "Подарком из Африки".

Он у нас тяготел к наглядной агитации, соцсоревнованию и ко всему

сельскому: сбор колосовых приводил его в судорожное возбуждение.

- Наш зернобобовый! - изрекали в его сторону корабельные негодяи, а

матросы называли его Мухомором, потому что рядом с ним не хотелось жить.

Он любил повторять: "Нас никто не поймет" - и обладал вредной

привычкой общаться с личным составом.

- Ну, как наши дела? - произносил он перед общением замогильным

голосом восставшей совести, от которого живот начинал чесаться, по спине

шла крупная гусиная кожа, а руки сами начинали бегать и хватать сзади

что попало.

Хотелось тут же переделать все дела

Однажды мы его сварили.

Вам, конечно же, будет интересно узнать, как мы его сварили. А вот

как.

- Ну, как наши дела? - втиснулся он как-то к нам на боевой пост.

Входил он всегда так медленно и так бурлачно, как будто за ним сзади

тянулся бронированный хвост.

В этот момент наши дела шли следующим образом: киловаттным

кипятильником у нас кипятилось три литра воды в стеклянной банке. Банка

кипела, как на вулкане. Чай мы заваривали.

- Ну, как...

Дальше мы не слышали, мы наблюдали, он запутался рукавом в

нагревателе и поволок его вместе с банкой за собой.

Мы: я и мой мичман - мастер военного дела - проследили зачарованно их

- его и банки - последний путь.

- ...наши дела... - закончил он и сел; банка опрокинулась, и три

литра кипятка вылилось ему за шиворот.

Его будто подняли. Первый раз в жизни я видел вареного зама: он

взлетел вверх, стукнулся об потолок и заорал как необразованный, как

будто нигде до этого не учился, - и я понял, как орали дикие печенеги,

когда Владимир-Солнышко поливал их кипящей смолой.

Слаба у нас индивидуальная подготовка! Слаба.

Не готовы замы к кипятку. Не готовы. И к чему их только готовят?

Наконец, мы очнулись и бросились на помощь Я зачем-то схватил зама за

руки, а мой мичман - мастер военного дела - кричал: "Ой! Ой!" - и хлопал

его зачем-то руками по спине. Тушил, наверное.

- Беги за подсолнечным маслом! - заорал я мичману. Тот бросил зама и

с воплями: "Сварили! Сварили!" - умчался на камбуз.

Там у нас служили наши штатные мерзавцы

- Насмерть?! - спросили они быстро. Им хотелось насмерть.

Мой мичман выпил у них от волнения воду из того лагуна, где мыли

картошку, и сказал: "Не знаю".

За то, что он "не знает", ему налили полный стакан.

Мы раздели зама и начали лечить его бедное тело. Он дрожал всей кожей

и исторгал героические крики.

Однако и проняло его же его! Мда-а. А проняло его от самой шеи до

самых ягодиц и двумя ручьями затекло ниже пояса вперед и там спереди -

ха-ха - все тоже обработало!

Спасло его только то, что при +28С^o в отсеке он вместо нижнего белья

носил шерстяной костюм.

Своя шерсть у него вылезла чуть позже - через неделю. Кожа, та тоже

слезла, а там, где двумя ручьями затекло, там - ха-ха - снималось, как

обертка с сосиски, то есть частично вместо с сосиской.

- Ну, как наши дела? - вполз он к нам на боевой пост осторожненько

через две недели, живой. - Воду не кипятите?..

КУВАЛДОМЕТР

- Смирно!

- Вольно!

В центральный пост атомного ракетоносца, ставший тесным от собранных

командиров боевых частей, решительно врывается комдив, на его пути все

расступаются.

Подводная лодка сдает задачу номер два. Море, подводное положение,

командиры и начальники собраны на разбор задачи, сейчас будет раздача

слонов и пряников.

Комдив - сын героя. Про него говорят: "Сын героя - сам герой!"

Поджарый, нервный, быстрый, злющий, "хамло трамвайное". Когда он

вызывает к себе подчиненных, у тех начинается приступ трусости.

"Разрешите?" - открывают они дверь каюты комдива; открывают, но не

переступают, потому что навстречу может полететь бронзовая пепельница и

в это время самое главное - быстро закрыть дверь; пепельница врезается в

нее, как ядро, теперь можно открывать - теперь ничего не прилетит.

Комдив кидается, потому что "сын героя".

- Та - ак! Все собраны? - Комдив не в духе, он резко поворачивается

на каблуках и охватывает всех быстрым, злым взглядом.

- Товарищ комдив! - к нему протискивается штурман с каким-то

журналом. - Вот!

Комдив смотрит в журнал, багровеет и орет:

- Вы что? Опупели?! Чем вы думаете? Головой? Жопой? Турецким седлом?!

После этого он бросает журнал штурману в рожу. Рожа у штурмана

большая, и сам он большой, не промахнешься; журнал не закрывает ее даже

наполовину: стукается и отлетает. Штурман, отшатнувшись, столбенеет,

"опупел", но ровно на одну секунду, потом происходит непредвиденное,

потом происходит свист, и комдив, "сын героя", получив в лобешник (в

лоб, значить) штурманским кувалдометром (кулачком, значить), взлетает в

воздух и падает в командирское кресло, и кресло при этом разваливается,

отваливается спинка и подлокотник.

Оценепело. Комдив лежит... с ангельским выражением... с

остановившимися открытыми глазами... смотрит в потолок... рот полуоткрыт

. "Буль-буль-буль", - за бортом булькает дырявая цистерна главного

балласта... Ти-хо, как перед отпеванием; все стоят, молчат, смотрят, до

того потерялись, что даже глаза комдиву закрыть некому; тяжко... Но вот

лицо у комдива вдруг шевельнулось, дрогнуло, покосилось, где-то у уха

пробежала судорога, глаза затеплели, получился первый вдох, который

сразу срезонировал в окружающих: они тоже вдыхают; покашливает зам:

горло перехватило. Комдив медленно приподнимается, осторожно садится,

бережно берет лицо в ладони, подержал, трет лицо, говорит "Мда-а-а...",

думает, после чего находит глазами командира и говорит: "Доклад

переносится на 21 час... помогите мне...", - и ему, некогда такому

поджарому и быстрому, помогают, под руки, остальные провожают взглядами.

На трапе он чуть-чуть шумно не поскользнулся: все вздрагивают, дергают

головами, наконец он исчезает; командование корабля, не подав ни одной

команды, тоже; офицеры, постояв для приличия секунду-другую, расходятся

по одному; наступает мирная, сельская тишина...

Нет-нет-нет, штурману ничего не было, и задача была сдана с оценкой

"хорошо".