П. Г. Щедровицкий Введение в синтаксис и семантику графического языка смд-подхода. Шестой семестр, лекция

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

Введение в синтаксис и семантику графического языка СМД подхода. Лекция 36, Щедровицкий П.Г.

П.Г.Щедровицкий

Введение в синтаксис и семантику графического языка СМД-подхода. Шестой семестр, лекция 36 в общем цикле.

(Москва, АНХ, 02 июля 2010 года)

Щедровицкий П.Г.

Так, коллеги, как и договаривались, сегодня я буду читать заключительную лекцию в программе пятого и шестого семестра нашей работы. По-моему это все-таки 36-я лекция, если исключить прошедшее под этим названием Ваше собственное обсуждение. И как мы с вами планировали, эта лекция должна сформировать некоторый мостик между тематикой обсуждения акта мыследействования или акта деятельности и тем разделом, который я предлагаю читать в седьмом семестре, и который будет посвящен обсуждению понятий рефлексии и оргтехнической системы.

Практически я сегодня не буду давать никаких дополнительных комментариев от себя, если не возникнут специальные вопросы. Я исхожу из того, что собравшиеся либо присутствовали, либо прочитали две последние лекции. Вообще, мои переезды производят странный отпечаток на слушателях, потому что часть слушала одно, часть другое, теперь они могут друг с другом разговаривать, пересказывать неуслышанное. И сегодня я предполагаю, что лекция будет достаточно длинной, потому что мне надо прочитать почти 60 страниц текста. Не знаю, что из этого выйдет. Это третья, четвертая и пятая лекции в цикле, который Георгий Петрович читал в 1969 году. Это, так называемые, лекции в Планерном, по методологии социологии. Собственно выбор именно этих трех лекций, а точнее двух с половиной, потому что я начал в прошлый раз со второй половины третьей лекции обусловлен тем, что там фактически вводится самое первое представление об управлении. И собственно вы дальше увидите из хода моего изложения, чтения, как это происходит и на каком материале Георгий Петрович проводит эту работу. На странице шесть третьей лекции ну и далее по тексту:

«Если мы начинаем рассматривать истоки социологии в широком смысле этого слова, то видим, что важнейшую роль играли работы по философии и методологии истории, точнее, по философии истории и по методологии философии истории. Иначе это направление работы можно назвать попытками осмыслить историю и отнестись к ней и к личному участию в ней человека сознательно и целенаправленно. Именно эти работы — на этом тезисе я буду настаивать — породили то, что мы называем социологией, в частности, все работы Огюста Конта его предшественников.

Именно этот пункт я хотел бы когда-нибудь в дальнейшем подробно обсудить. Но и до этого обсуждения я могу с уверенностью утверждать, что работы такого типа, какие делали Ле Пле и Томас - Знанецкий, действительно повернули развитие социологии в другую сторону, придали социологии другой смысл, и, естественно, что в период господства подобных исследований анализ и осмысление истории социологии приобрели специфическую окраску. Вместе с тем на задний план несколько отошли все работы связанные с анализом и осмыслением самой человеческой истории. Но я со всей резкостью хочу заявить, что направления конкретных социальных исследований не отменило и не могло отменить, а вместе с тем, конечно, и не сумело заменить, как показывает опыт наших сегодняшних поисков и всевозможных разговоров про управление, этой линии на анализ истории и попыток превратить ее в сознательный и управляемый процесс.

Я начинаю, таким образом, новый фрагмент моего доклада.

Вы все хорошо знаете основной принцип Марксового понимания истории. История есть естественный процесс, а жизнь людей есть, естественноисторический процесс. В нем каждый из людей преследует свои собственные частные цели, не зная или даже не задумываясь об историческом процессе и его закономерном ходе, не делая своей целью изменения хода истории. И здесь общая направленность исторического процесса, его стрела, создается столкновением частных целей, частных интересов и частных действий отдельных людей и групп людей. В результате появляются суммарные векторы исторического движения, характеризующие их тенденции, этапы движения истории и смену их. История, таким образом, в его представлении выступает как естественная история.

Характерно, что в основе такого понимания истории лежит предположение, что мы всегда сначала действуем, а потом осознаем результаты и продукты наших действий. Это не означает, что мы всегда постфактум осознаем цели и задачи наших частных действий, это означает, что мы постфактум осознаем исторические результаты и продукты наших действий, т.е. исторический аспект или историческую проекцию нашей деятельности. Действуя, мы всегда преследуем какие-то сознательно поставленные и осмысленные нами цели и задачи, а история, которая в результате, получается, лежит за рамками всего этого, она получается как определенная проекция от наших действий и деятельностей. По сути дела в этом представлении постулируется, что история лежит вне нашей деятельности и не подчинена, даже недоступна нашему предваряющему сознанию. Поэтому историческое преобразование никогда не может стать целью нашей деятельности и действий.

Можно все это выразить и иначе. Действуя, мы всегда получаем, кроме прочего, не учтенные, не осознанные нами результаты, потом ретроспективно осознаем, что у нас получилось, видим недостатки того, что получилось, выявляем какие-то конфликты, затруднения в нашей жизни, снова действуем, чтобы их исправить или достичь каких-то других целей. Но мы все равно каждый раз получаем опять не то, что хотели и ожидали. Вот эти ретроспективно выявляемые и предварительно никак не учитываемые результаты и продукты нашей деятельности и входят в то, что может быть названо и называется историей. Конечно, еще при дополнительных условиях: действия отдельных людей суммируются и, кроме того, создается еще особая специфическая проекция результатов и продуктов деятельности, которая, именно в своей особой специфике, и называется историей.

Взгляд на историю как на естественный процесс обрекает людей на то, чтобы всегда и непрерывно хвататься за голову, нажимать на кнопки, чтобы спустить пар, грозящий взорвать всю социальную систему, и снова хвататься за голову, когда после этого выясняется, что социальная система умирает из-за того, что она потеряла слишком много пара. Мы получаем очень странное представление о судьбе человека, судьбе, на которую он обречен богами, то ли из-за греха Адама и Евы, то ли еще за какие другие прегрешения. Человеку всегда суждено таким образом стремиться к свободе, равенству и братству, во имя этого устраивать революции и уничтожать себе подобных, перевертывать, когда он может, социальные системы, а в результате получать господство торгаша или чиновника, т.е. не свободу, не равенство и уже никак не братство.

Так мы должны реконструировать и представить взгляды Маркса, если ограничимся только этим одним тезисом, сформулированным им в его работах, только этой стороной его концепции. Но Маркс был великим мыслителем и, хотя, в каждом своем отдельном тезисе он был предельно односторонен, в целом его система отличалась многосторонностью и исключительным богатством разных определений. Поэтому мы без труда находим в его работах другие положения, прямо и непосредственно отрицающие смысл и букву естественного взгляда на историю. Если человеку и суждено все время ошибаться в своих исторических действиях, то только до того момента — говорил Маркс – пока не будет научно осознана история, не будут открыты ее естественные законы, до того момента, пока человеческие действия не станут научно обоснованными.

Но что несет с собой научное осмысление истории и научное обоснование человеческих социальных действий — этот вопрос и требует детального обсуждения. Но, чтобы ни выяснилось в этом обсуждении, я уже сейчас могу утверждать, что этим своим тезисом Маркс по сути дела переворачивает исходное естественнонаучное представление истории; он утверждает, что до какого-то момента она естественная, а после этого момента становится другой, искусственной. В этом я вижу одно из интереснейших противоречий марксистской исторической концепции. История была естественной до того как в нее вмешивается Маркс и марксисты, а после того как они вмешиваются, она становится в их представлении искусственной. И эту смену представлений легко объяснить: ведь на прошлую историю Маркс смотрел как ученый, а на современное состояние и на будущее развитие общества он смотрит как политический деятель, как политический борец, ему нужно действовать и поэтому изображение социальной системы и протекающих в ней исторических процессов сразу же кардинальным образом изменяется. И иначе не могло быть.

Бессмысленно что-либо делать и планировать какие-нибудь действия, если заранее знаешь, что у тебя все равно ничего не выйдет, что история все равно будет идти своим естественным путем, и ты получишь прямо противоположное тому, что хотел и стремился получить. Чтобы быть социальным идеологом и реформатором, нужно верить в возможность своего вмешательства в историю, в возможность деятельностной ассимиляции истории целенаправленным действием. Именно поэтому Маркс так кардинально меняет свои исторические представления, противопоставляет естественному подходу деятельностный, искусственный. Как социальный идеолог и социальный деятель он не мог рассуждать иначе. Но нам еще предстоит выяснить и определить, чем была эта смена? То ли утопическим актом, который мы должны подвергнуть критике с точки зрения единственно возможного и единственно научного естественного взгляда на историю, или же действительным и научно обоснованным прорывом в мир новых реальных возможностей человека, созданием новых возможностей для человека, поднимающегося еще на одну ступеньку в своем неудержимом прогрессивном развитии.

Я мог бы повторить все это несколько иными словами — и, наверное, это нужно сделать, чтобы дополнительно очертить нашу проблему еще с других сторон. Когда Маркс писал о том, что люди ставят свои частные цели и, действуя, чтобы достигнуть их, сталкиваются друг с другом, подобно молекулам вещества в броуновском движении, он почему-то забыл о самом себе. Вместе с тем он забыл огромное количество зафиксированных историей исторически действующих лиц, которые жили и работали подобно ему, а это значит совсем не так, как жили и работали те «маленькие» люди, которых Маркс упоминал, когда говорил о естественном ходе истории.

Когда мы начинаем анализировать деятельность Маркса, то без труда и даже без особого удивления замечаем, что сам он ставил перед собой отнюдь не частные цели и задачи. Характерно, что свои цели он объявлял «всеобщими» или «общечеловеческими». Чтобы показать, что возникшие или поставленные им самим перед собой цели являются всеобщими, он нашел даже специального носителя этих целей — пролетариат. И мало того. Маркс не только приписал свои собственные цели пролетариату и объявил их его классовыми целями, но он, кроме того, объявил — и обосновывал это в массе работ, — что пролетариат, решая свои классовые задачи, решает вместе с тем общечеловеческие задачи. Он писал также, что пролетариат, освобождая себя, освобождает вместе с тем все человечество.

Но из этого с необходимостью и с неизбежностью следует, что сам Маркс ставит перед собой отнюдь не личные и не частные цели, когда он выступает в качестве идеолога и теоретика пролетариата, а наоборот, общие или даже всеобщие человеческие цели и задачи. Но тогда перед нами встает совершенно естественный вопрос: как мы должны оценивать деятельность самого Маркса? Должны ли мы считать его деятельность человеческой и искать других людей, которые в истории действовали точно таким же образом? Или же Маркс не человек, а бог, однажды посланный на землю, чтобы ее реформировать и изменить, и ничего подобного не было в прошлом, не происходит сейчас и никогда не будет в будущем. Точно так же мы должны спросить: подпадает ли деятельность Маркса под ту формулу маленьких частных действий, образующих в своей совокупности благодаря законам статистического усреднения, течение истории? Мы должны подумать, вместе с тем, о том, не должен ли Маркс отрефлектировать самого себя и учесть специфику своего отношения к истории и своей деятельности как некоторый постоянный и общечеловеческий фактор.

Если обобщать частную, индивидуальную историю жизни и деятельности Маркса, то, наверное, нужно сказать, что среди людей существуют люди — и может быть их число не столь уж мало — которые ставят перед собой не частные цели. Они ставят цели общечеловеческие или всеобщие и поэтому их деятельность находится в совсем особом отношении к естественному течению истории.

Такая постановка вопроса для нас тем более интересна, что сам Маркс, как вы хорошо знаете, отнюдь не был первым, поставившим вопрос таким образом, и отнюдь не единственным, кто ставил перед собой общечеловеческие цели и задачи. История говорит нам об огромном множестве таких людей. По сути дела, любой философ, любой идеолог, любой крупный политический деятель, скажем, такого типа какими были Кромвель и Робеспьер, ставили перед собой и очень часто достигали общечеловеческие цели и задачи. Я уже не говорю о таких людях как Иисус, пророк Павел, Магомет, Лютер, Кальвин, Конфуций, Будда и другие люди такого же калибра. Любой крупный писатель всегда ставит перед собой общечеловеческие задачи — точнее говоря, только такие писатели и являются подлинными и крупными.

Таким образом, анализируя деятельность самого Маркса и рассматривая историю сквозь призму значения его деятельности, того значения, которое для нас сегодня очевидно, вынуждены ставить вопрос таким образом: естественная история не является результатом сознательной и целенаправленной деятельности людей. Деятельность людей составляет механизм исторического процесса, но не в плане постановки и достижения исторических целей. Наряду с естественной историей существует также и искусственная история, та история, которая выступает как продукт и результат деятельности таких людей, которые с самого начала ставили перед собой не частные цели и задачи, а общие исторические цели и задачи. Они считали своей целью достижение определенных исторических результатов или, что то же самое, осуществление истории. И было бы бессмысленно отрицать подобные факты. Но если мы признаем такие факты, то мы должны обратить на них пристальное внимание и проанализировать их значение и смысл в плане объяснения реальных механизмов и закономерностей исторического процесса.

Анализируя эти случаи, мы должны выяснять, в частности, в какой мере сознательно сформулированные цели и задачи этих людей действительно соответствуют историческим процессам и изменениям. Сам Маркс неоднократно отмечал, что результаты исторических действий подобных людей, как правило, не совпадали с тем, что они выдвигали и определяли в качестве своих желаемых целей. Робеспьер и якобинцы стремились к всеобщей свободе, равенству и братству, но их деятельность связывают, прежде всего, с гильотиной, а результатами их деятельности была, в лучшем случае, буржуазная свобода, буржуазное равенство, те самые, которые столь увеличили неравенство людей и принесли с собой несвободу для подавляющего большинства. Так оценивал результаты их работы сам Маркс. Но не это сравнение целей и результатов деятельности является темой и задачей моих рассуждений. Мне важно выделить и обсудить другой вопрос: существуют ли подлинно исторические цели и задачи, которые могут ставить перед собой и ставят отдельные люди, существует ли деятельность, которая с самого начала определяется и детерминируется историческими целями и задачами. Другими словами, существует ли деятельность, которая объявляет осуществление и изменение исторического процесса своею целью — вот вопрос, на который я хочу здесь получить ответ.

Рассматривая философию истории, предшествовавшую Марксу, рассматривая саму историю и идеологию теоретиков и политических деятелей, мы, прежде всего, должны отметить, что положительный ответ на этот вопрос существовал и был широко распространен. Именно он, как мне представляется, создал основания для появления социологии. Я бы сказал даже резче: только такое представление, допускающее историческую деятельность людей в качестве сознательной и целенаправленной деятельности, могло породить социологию. Я утверждаю, что именно такое представление о возможности исторической деятельности людей, признание возможности такого исторического знания, которое опережает деятельность людей, признание того, что могут ставиться исторические цели, которые затем могут достигаться и достигаются в деятельности людей, породило и только и могло породить социологию. Именно этим представлением мотивировалась и определялась работа Огюста Конта и по сути дела всех последующих социологов. В этом плане — я подчеркиваю, что именно в этом плане — вся политэкономическая работа Маркса лежит вне социологии и социологической традиции, и можно даже сказать — противостоит ей. В других аспектах представление и воззрение Маркса, наоборот, будут органически входить в социологическую традицию и современную социологию. Но все это — достаточно тонкий вопрос, требующий еще специального обсуждения.

Здесь мне хотелось бы сделать прыжок вперед и кратко охарактеризовать некоторые итоги моего движения; потом я вновь вернусь к этому месту и продолжу обсуждение этой основной проблемы.

Я хочу специально отметить, что со времени Маркса и до этого существовал, как известно, целый ряд исторических сочинений, описывающих деятельность великих людей. Классическим примером может служить работа Маркса о деятельности Магомета. Но в те времена великими деятелями, ареной для которых служила вся история и весь мир, считали, либо проповедников, либо политических деятелей. Буржуа в то время не были и не могли быть великими людьми. И не только буржуа, но также промышленники, заводчики и инженеры. В те времена история была историей политической, а не технической и не научной.

Французские историки начала ХIХ столетия сделали субъектами исторического процесса сословия или классы. При этом, конечно, появилась принципиально новая трактовка роли личности в истории, но этой личностью все равно оставался идеолог или политический деятель. Можно сказать, что анализ шел в традиции гегелевского «гражданского общества». Маркс перевел все в область экономических процессов, и еще глубже — в область процессов производства. Эта смена вех оказала известное влияние на исторические и социологические исследования. Если мы обратимся к истории, начиная с середины ХIХ столетия и дальше, в особенности к современной истории, то заметим, что в качестве исторических фигур могут выступать крупные инженеры и изобретатели, типа Эдисона и Форда. Но такими же крупными историческими фигурами выступают промышленники, финансисты и бизнесмены, например, создатель первого нефтяного треста «Стандарт Ойл» старший Рокфеллер. Сейчас мы имеем массу исторических работ, в которых в качестве исторических задач и целей человеческой деятельности объявляются частные цели и задачи крупных промышленников, менеджеров и изобретателей.

Схемы истории строятся аналогично тому, как она строилась раньше. Когда Эдисон изобрел электрическую лампочку, Бел — телефон, Попов радио, Рокфеллер — первый трест, а Форд — современный автомобильный завод, то каждый из них преследовал свои частные цели и решал свои частные задачи. Но с точки зрения воззрения современных историков эти частные цели и задачи были вместе с тем историческими целями и задачами, ибо они определили ход развития человеческой истории.

Конечно, этот вывод делается задним числом. Ретроспективный исторический анализ показывает, что история поворачивалась или, во всяком случае, колебалась в ту или иную сторону в зависимости от этих изобретений. Я рассказываю совершенно банальные вещи и, наверняка, рассказываю их не очень точно. Я думаю, что на роль технических изобретений и научных знаний в историческом процессе указывали уже давно, во всяком случае, начиная с Дж. Вико, в частности французские мыслители, Тюрбо, Кондорсэ др.

Но мне здесь не нужна и не важна историческая достоверность. Мне важно отметить лишь то обстоятельство, что во второй половине ХIХ и в ХХ столетии эта точка зрения является общепризнанной. И вот тогда, когда она стала общепризнанной и было описано десять-двадцать случаев того, что частные цели инженеров, изобретателей, промышленников были или оказывались в то же время всеобщими или историческими целями человечества, когда становится ясной историческая роль технических изобретений и историческая роль менеджеров, тогда Рокфеллеры третьего и четвертого поколения начинают рассматривать свои частные цели в качестве исторических целей человечества. И, наоборот, они начинают исторические цели сводить к своим частным целям и, соответственно этому, начинают ориентировать свою деятельность на историю и исторические результаты.

По сути дела все перевертывается. И это хорошо осознанно не только в науке и в истории, но также и в литературе, в частности, этот вопрос обсуждает Уорен в своем романе «Вся королевская рать». С какого-то момента личная деятельность и личное поведение многих людей начинает строиться с отчетливым пониманием исторической роли и исторического смысла их деятельности. Это понимание возникает не только у королей, полководцев и проповедников, оно распространяется, по сути дела, на многие, если не на все, человеческие специальности. В этом плане очень интересным является пример семьи Кеннеди. О представлениях и воззрениях Джозефа Кеннеди писал еще автор книги «Рузвельт и Гобкинс». Дети Джозефа Кеннеди с самого начала были воспитаны с твердым ощущением исторического смысла и исторической роли их жизни и деятельности. Этим, в частности, объясняется их столь странная на первый взгляд политическая активность и настойчивость.

Таким образом, мне хочется подчеркнуть, что существует действительность исторических целей и задач и существует много людей, которые действуют во имя исторических целей. Если это так, если мы признаем все эти факты, то тогда основным и решающим для нас должен стать вопрос: а возможен ли в действительности такой охват истории знанием, который позволит нам ассимилировать историю сознательной и целенаправленной деятельностью. Охват, который сделает ее искусственной историей, позволит построить не только ретроспективное описание ее как последовательности случавшегося, но также и создание проекта истории, того проекта, который будет реализоваться людьми в их деятельности. В других словах я спрашиваю: может ли наше знание опережать нашу деятельность? Можем ли мы образовать такое историческое или социологическое знание, которое будет опережать нашу историческую деятельность, будет исторической проекцией любой нашей деятельности — будь то деятельность менеджера, ученого, политического деятеля, инженера или колхозника. Сможем ли мы таким путем создавать проекты исторического действия, учитывая как можно больше его последствий, стремясь к созданию наиболее точного предваряющего знания? Меня не интересует сейчас, будет ли оно абсолютно полным или не будет таким, я понимаю, что оно должно стать таким же «рабочим знанием», каким является знание физическое, химическое или любое инженерное знание. Я спрашиваю, таким образом, возможно ли подобное проектное знание истории и можно ли будет сделать историю на основе проектов искусственным процессом, искусственным — значит сознательно управляемым.

Выше я уже сказал, что, по моему мнению, именно эта проблема породила социологию как науку, и отделило ее как от истории, так и от философии истории и методологии философии истории. При этом и мне кажется это нетрудно проследить — всегда работало противопоставление истории, с одной стороны, и естественнонаучного знания, с другой. Чтобы сделать историю искусственно и проектируемой, надо иметь знания естественноисторического типа. Только естественноисторический тип знания, фиксирующий в себе абстрактный или идеальный закон, в противоположность так называемому идеографическому знанию (в терминологии Риккерта и Виндельбанда) и так называемому описательному или дескриптивному знанию может обеспечить решение такой задачи. Поэтому социология, на мой взгляд, всегда формировалась в своей противопоставленности истории и философии как естественнонаучная дисциплина.

Отсюда параллели социологии с физикой и химией, которые в свое время проводил Огюст Конт. Именно Огюст Конт был первым, кто поставил задачу сделать социологию позитивной, т.е. естественной наукой. Эта установка передается по традиции от одного поколения социологов к другому поколению. Макс Вебер, конечно, был более осторожен в своих формулировках, а Антосенков может позволить себе крайнюю резкость формулировок. Но, во всяком случае, какого бы социолога мы ни взяли, он всегда по сути дела исходит из того, что историческое знание по сути своей ретроспективно, описательно, а чтобы овладеть историей и научиться, во-первых, проектировать ее развитие, а во-вторых, предсказывать будущие события, в частности, последствия каких-то мероприятий, нужно иметь не историческое, ретроспективное, а естественное знание о том же историческом процессе, т.е. другими словами, нужно иметь социологию в качестве естественной науки.

Этот вопрос очень сложным образом пересекается с другим — с вопросом о постановке исторических целей и роли идеологии, с одной стороны, и частных целей людей, с другой, в формировании и становлении этих целей. Когда обсуждают этот вопрос, то обычно выдвигают в качестве примера идеологическую работу К.Маркса, сумевшего четко сформулировать и определить цели пролетариата, соответствующие ходу истории, и таким образом дать основание для организации массового социального действия.

Но этот вопрос достаточно сложен и требует более тонкого и детального обсуждения. Тщательное изучение истории формирования марксистского мировоззрения показывает тесную связь и зависимость его от мировоззрения христианства, в особенности его протестантской ветки. Марксовы воззрения не могли бы сформироваться без влияния протестантской этики и тех «гуманистических» представлений, которые формировались в связи с протестантством.

Не менее сложным в теоретическом плане является вопрос о целях пролетариата. Конечно, всякий пролетарий, прежде всего, хочет перестать им быть. Раньше существовал один путь: пролетарий мог стать буржуа сначала мелким, а потом может быть даже средним. Но этот путь был открыт только для отдельных пролетариев, наиболее удачливых. Для пролетариата в целом это не подходило.

Осознание невозможности подобного массового превращения привело к попыткам установить для себя какой-то приемлемый статус в рамках пролетарского существования. Идея, что класс пролетариев должен осуществить экспроприацию и взять власть над обществом в свои руки, была тоже весьма естественной, во всяком случае, в том плане, что пролетариат по своему положению в обществе и по своей идеологии был как нельзя более удобен для осуществления революции. Определенные слои пролетариата и до Маркса не раз бунтовали или выходили на баррикады, протестуя против тяжелых условий жизни. Эти выступления имели причину, но не имели цели.

Именно этот момент специально анализировался самим Марксом и в более поздних марксистских работах. Когда Маркс сформулировал свою концепцию всемирно-исторической роли пролетариата, то он прекрасно понимал и не раз это подчеркивал, что, захватывая власть и производя экспроприацию, пролетариат вместе с тем уничтожает и самого себя как класс. Другими словами, Маркс постоянно подчеркивал, что после революции не будет уже пролетариата.

В последнее время в нашей литературе об этом почему-то мало говорят и даже, наоборот, когда говорят, то почему-то в таком плане, что де осуществив революционный переворот и экспроприацию собственности, пролетариат остается пролетариатом. Это противоречит всей марксистской традиции. Это обстоятельство заставляет нас быть более точными в наших формулировках. Вряд ли можно говорить, что у пролетариата как такового есть какие-то цели, лежащие за пределами захвата власти в обществе и разрушения буржуазной системы. По сути дела у пролетариата есть только одна цель: сделать невозможным само существование пролетариата, и именно для этого он разрушает буржуазное общество. Но тогда ясно, что он сам перестает существовать на второй день после революции, если она привела к цели.

Кстати, если вы вспомните работы Маркса, то должны будете обратить внимание на то, что он много писал и говорил о совпадении интересов пролетариата с интересами всего общества, целями всего человечества. Но, какие цели есть у человечества — это вопрос очень сложный и достаточно сформулировать сам вопрос, чтобы это стало понятно.

Как только мы вышли за пределы разграничений и противопоставлений, детерминированных социальной структурой буржуазного общества, как только мы переходим к обсуждению вопроса о целях человечества, то мы сталкиваемся с целым рядом очень сложных парадоксов и проблем, которые интенсивно обсуждаются в разных неомарксистских направлениях. В общетеоретическом плане до сих пор неясно, можем ли мы говорить о целях человечества или осмысленным и оправданным является лишь разговор о целях тех или иных социальных страт, в частности, целях разных классов общества. Вполне возможно, что мы должны будем выделять и рассматривать цели развития общества, формулируемые разными теоретическими и идеологическими направлениями. Но таким образом мы вплотную подходим к вопросу: были ли это цели пролетариата, угаданные К.Марксом как идеологом, или это были цели Маркса, предложенные им пролетариату. Это, как вы понимаете, достаточно сложные вопросы. Обсуждая этот вопрос, мы должны очень четко различать: научное знание и науку, с одной стороны, и проектирование, с другой. Как бы ни обосновывались в научном плане проекты, они все равно остаются проектами и не могут быть отождествлены самими знаниями. В этом плане мы должны подходить и к работам самого Маркса: мы должны определить, в какой мере они были знанием и в какой мере проектом.

Здесь, кроме всего прочего, действует и важный теоретический принцип: для науки важно определенное целое с естественными законами своей жизни. Если же целью нашей деятельности является определенное воздействие на историю, если с этой целью мы строим определенный проект, опирающийся на знания законов прошлого развития, то тем самым, как в самом проектировании, так и в воздействии на историю, мы выходим далеко за рамки ее естественнонаучного представления. Вместе с тем, мы выходим далеко за рамки естественного течения самой истории. Любой проект включает в себя не только научное знание, но и определенную систему идеалов, а идеалы выходят далеко за пределы знания и предполагают среди прочего деятельность целеполагания.

Таким образом, ситуацию мы скорее должны охарактеризовать так: у Маркса как у идеолога и представителя определенных культурных традиций были как свои особые идеалы, так и свои особые проекты. Маркс предложил как свои идеалы, так и проекты другим людям. Его проект был научно обоснован в том смысле, в каком вообще могут быть научно обоснованными те или иные проекты. Но научная обоснованность того или иного проекта не превращает этот проект в научное знание.

Нужно специально отметить, что мы можем получать естественнонаучные знания об естественных процессах реализации проектов. Мы можем точно также получать знания о реализуемости или, наоборот, не реализуемости выдвинутых проектов, но это будет уже дополнительное или, как говорят, метазнание по отношению к нашим проектам или проекту; и оно будет совершенно объективным или, во всяком случае, должно быть таким.

Но я еще раз специально повторяю, что затронутый вопрос очень сложен и требует специального обсуждения.

Нужно иметь в виду, что я в предыдущих частях лекции все время говорил об общей естественнонаучной установке социологов и социологии. Я обсуждал вопрос, чем, т.е. какими целями обусловлена эта естественнонаучная установка в противоположность историческому идеографизму. Я говорил, что эта установка детерминирована необходимостью ассимиляции истории. Следовательно, я говорил не о тех основаниях, которые выдвигались или принимались в качестве мотивов теми или иными учеными-исследователями; я говорил об основаниях самой социологии; при этом саму социологию я рассматривал как единый способ деятельности или как особый организм. Поэтому меня нельзя упрекнуть в модернизации, ибо я просто ввожу новую точку зрения на социологов, социологию в целом, а не излагаю взгляды тех или иных социологов. Другими словами, я объясняю факторы и причины возникновения социологии в своих представлениях, понятиях и терминах.

Есть особый вопрос, в какой мере каждый из социологов мог осознавать цели и объективные основы самой социологии и принимать их в качестве своих частных целей и мотивов деятельности.

Таким образом, если вы заметили, я все время рассматриваю социологическое знание в некотором контексте практических или псевдо-практических задач и деятельностей, направленных на решение этих задач. Фактически я уже привел себя и всех собравшихся к тезису, что имеется такая группа задач, которые коротко могут быть резюмированы как задачи ассимиляции исторического процесса. Очень просто эти задачи могут быть сформулированы как желание учесть по возможности все социально-значимые последствия наших социальных действий.

Совершая какое-либо социальное действие, мы не должны попадать в положение человека, наступающего на грабли. Но если мы только формулируем такую задачу, то это между прочим уже означает, что мы набрались страшного окаянства и выступаем против установленного богом порядка, того самого порядка, о котором я говорил вначале, мы выступаем против естественного течения истории. Это означает, мы не хотим мириться с тем положением, что люди сначала действуют, а потом получают нечто такое, что не соответствует их целям. Их цели, следовательно, всегда не соответствуют тому, что они могут реально получить, и люди навсегда обречены на то, чтобы исправлять неудачные или неожиданные результаты своей деятельности. Мы выступаем против этого, и отсюда возникает задача попробовать каким-то образом ассимилировать историю. Именно из этого возникает социология. Поэтому любое социологическое знание, на мой взгляд, в конечном счете, ведет именно к этой цели.

Какого бы социолога мы ни взяли, его работы всегда призваны выполнять определенную служебную роль в нашей деятельности. Эта служебная роль состоит в том, чтобы предусматривать и учитывать социально-исторические аспекты нашей сознательной, целенаправленной деятельности. А если это так, то мы, чтобы совершить тот прорыв, о котором я все время говорил, должны учесть этот момент и рассмотреть социологические знания в их основной служебной функции, т.е. в контексте тех практических социально-исторических задач, для решения которых они формируются. Вот к чему мы приходим в ходе этих рассуждений и вот то, в чем я должен был вас убедить, если, конечно, мне повезло.

Но, поставив такую задачу, или приняв такую задачу в качестве основной социологической задачи, мы теперь должны обсудить сами возможности ее решения. Здесь начинается ряд трудных моментов, которые бы я тоже хотел обсудить с конструктивной точки зрения.

До сих пор я все время говорил об ассимиляции истории как об особой задаче. Я связывал процесс ассимиляции с деятельностью, ибо история может быть ассимилирована только в деятельности и деятельностью. Иными словами, мы должны установить определенное отношение между историческим процессом и нашей деятельностью.

Но когда я пока говорю о нашей деятельности, то имею в виду, в общем-то, неизвестно что. Завтра я собираюсь очень подробно обсуждать вопрос, что такое «наша деятельность» и «наши действия». Действия ли это индивидов, небольших групп или же действия человечества. Но пока я не обсудил всех этих очень интересных и тонких различий, речь идет об ассимиляции истории некоторой абстрактной деятельностью, речь идет об установлении соответствий между историей и абстрактной деятельностью. Это означает, что то, что мы ретроспективно считаем некоторым историческим изменением или историческим преобразованием, должно быть, во-первых, осознано, во-вторых, переформулирована как задача деятельности. Но ведь прошлая история уже осуществилась и то изменение, которое было в истории и зафиксировано нами в ретроспективном знании, не может стать целью нашей будущей деятельности. Целью нашей деятельности может стать лишь некоторое будущее изменение, т.е. некоторое историческое преобразование, которое будет продуктом или результатом будущей деятельности. Следовательно, мы должны это будущее изменение каким-то образом зафиксировать в нашем знании, на основе этого знания сформулировать задачу, а затем осуществить определенное действие, которое получит в качестве своего продукта или результата то, что мы хотели получить и характеризовали в задаче….

Это полное описание схемы акта деятельности. Дальше фраза:

… Все это и будет ассимиляция истории деятельностью.

Но такая постановка задачи, как вы чувствуете, предполагает выход носителя деятельности, о которой я говорю, как бы за пределы исторического процесса. Этот носитель выходит за пределы исторического процесса, и исторический процесс становится объектом его деятельности. Это означает, и пусть вас не пугает гротескная форма моего выражения, что история становится подобной столу или стулу, которыми я манипулирую. После этого мы оказываемся приведенными к ряду очень сложных и интересных вопросов.

До сих пор мы рассматривали деятельность как принадлежащую отдельным индивидам; мы полагали, что она осуществляется в определенных ситуациях, и в совокупности своей масса этих отдельных действий образует исторический процесс. Можно было бы, конечно, говорить и иначе, что исторический процесс как бы паразитировал на массе индивидуальных действий людей, на множестве актов деятельности. Но потом мы все должны перевернуть. Мы берем все тот же исторический процесс, паразитирующий на массе актов человеческой деятельности, и вводим, кроме того, некоторую инфрадеятельность или супердеятельность, деятельность некоего организма, который делает все прошлые акты человеческой деятельности и проходящую через них историю, объектом своей деятельности. Таким образом, из материала, на котором развертывается исторический процесс, деятельность как акт деятельности индивида, вышедшего за границы истории, становится тем, что охватывает исторический процесс, превращает историю в свой объект; ассимилирует его. Из материала деятельность превращается в инфрасистему, а история из инфрасистемы превращается в материал.

Выше я говорил, что цель и задача социологии состоят как раз в том, чтобы обеспечить такое превращение или, точнее, такую смену отношения между историей и деятельностью. Значит, вся эта инфрадеятельность, о которой я сейчас говорю, должна быть каким-то образом связана с социологией и социологической деятельностью. Это и будет, если хотите, деятельность социологической службы, понимаемой в самом широком смысле. Конечно, такое утверждение предполагает, что мы включаем в социологическую службу не только познавательную деятельность, но также и «эффекторную часть», т.е. практику, осуществление самого действия, производящего изменения истории.

Здесь, конечно, очень сложен и требует специального обсуждения вопрос о том, как знание связано с совокупным человеческим действием или, точнее, массой отдельных частных человеческих действий….

Помните про Австрийцев?

… Наверное, можно показать, что изменения самого знания в таких условиях автоматически приводит к изменению многих частных действий. И таким образом мы можем ставить своей целью одно лишь изменение знаний, полагая, что все остальное при современной организации социума, приложится автоматически.

Возвращаясь к вопросу о социальном действии, я могу проиллюстрировать это простым примером: должна существовать комиссия по трудоустройству школьников. Трудоустройство школьников должно быть результатом не только их собственной беготни по разным предприятиям, но также и результатом целенаправленных действий по трудоустройству. Комиссия должна учитывать все возможности трудоустройства, а затем должна сознательно распределять человеческие ресурсы по возможным и допустимым местам. А если ресурсы превышают количество наличных мест, то эта же комиссия должна проектировать и планировать соответствующую систему мест.

С подобными ситуациями мы сталкиваемся, по сути дела, в любой сфере социальной жизни. Но чтобы обсудить возможности подобных ситуаций на теоретическом уровне, я должен здесь обратиться к некоторому представлению исторического процесса и к анализу возможностей социологического действия. Я должен построить некоторую специальную онтологию. Это будет онтология искусственной истории, причем, я должен буду построить эту онтологию раньше, чем я проработаю всю проблему в деталях. По сути дела, я должен ввести онтологию искусственной истории как некоторую гипотезу или модель, на основе которых я смогу развертывать все остальное. Затем, посредством циклических или челночных движений, я буду соотносить свою гипотезу с возможностями ее конструктивизации и реального эмпирического подтверждения. Я буду менять гипотезу, если у меня не будут получаться конструктивизация и реальное эмпирическое подтверждение, а изменив гипотезу, я потом все снова буду проверять и подтверждать.

Первое, что мы должны ввести на этом пути — это понятие о социуме как организме. Я буду считать, что можно моделировать социум в виде некоторой целостной системы. Это значит, я смогу представить социальную систему как набор определенных элементов и связей между ними. Кроме того, предполагается, что на этой системе я смогу задать ряд процессов, протекающих как бы через нее. Процессы я буду соотносить со структурой системы и считать, что каждый процесс каким-то образом меняет либо элементы системы, либо связи между ними, т.е. в последнем случае — меняя структуру. Я, таким образом, смогу фиксировать предполагаемые мной процессы по определенным изменениям структуры системы.

Я предполагаю также, что мы сможем разделить процессы, происходящие в этой системе на процессы функционирования и процессы развития. Процессами функционирования я буду называть такие изменения в системе, которые через какое-то, в принципе любое, количество шагов приводят систему к тому же самому состоянию, с которого все началось. Таким образом, я буду говорить о функционировании в том случае, если я смогу найти какие-то циклы изменения системы, или, другими словами, какие-то циклические процессы, начинающиеся с какого-то состояния системы и приводящие к какому-то другому, но аналогичному состоянию.

Точно также я буду говорить о процессах развития, если зафиксирую какие-то нециклические изменения системы и при этом сумею выделить механизм этих изменений, имманентный выбранной мной системе. Процесс развития я буду выделять из всех возможных изменений по признакам усложнения структуры, связанным с приобретением новых элементов, связей и функций.

В принципе понятие функционирования и развития требуют еще дальнейшего уточнения. Но чтобы начать движение, мне пока достаточно этих весьма неполных абстрактных определений, дополняемых нашими интуитивными представлениями.

Наверное, нужно еще только отметить, что понятие функционирования и развития в их полном и отчеканенном виде, также как понятие управления, проектирования и т.п. не могут быть введены и вообще невозможны вне теоретико-деятельностной онтологии. Известно, что характер и тип процесса, когда мы имеем дело с анализом систем, определяется точкой зрения исследователя. Но это значит, что у исследователя всегда должен быть набор определенных средств, с помощью которого он строит изображение системы. Любое изменение, по сути дела, соотносится с этим изменением средств. Поэтому все дело строится таким образом, что если изменение какой-то функции — ее расщепление, увеличение ее веса и т.п. — требует для своего описания введения новых средств со стороны исследователя, то тогда исходное изменение объекта всегда будет приводить к развертыванию средств исследователя и, соответственно этому, к изменению структурного изображения систем. В рефлексивном осознании в таком случае исследователь обязательно будет говорить об этом как о развитии.

Введя все эти представления, пока на очень грубом и интуитивном уровне, я затем должен буду ввести понятие социального действия. Я буду называть социальным действием такие структуры социальной деятельности, которые приводят к изменению процессов, протекающих в социальной системе или, иначе, в социальном организме. Значит, если мы имеем деятельность, которая реализует уже некоторые существующие нормы деятельности и, кроме того, включена в систему функционирования данной социальной системы, т.е. в циклические процессы, заложенные в программе жизни этой системы, то такую деятельность я не буду называть социальным действием. Это утверждение предполагает, что с рассматриваемой мной деятельности не может быть снята ни одна проекция, которая удовлетворяла бы противоположным критериям социального действия. Если же, наоборот, какие-то структуры деятельности таковы, что они приводят к изменению процессов и структуры социальной системы, то их я буду называть социальным действием.

Blog

П. Г. Щедровицкий Введение в синтаксис и семантику графического языка смд-подхода. Шестой семестр, лекция

Содержание