Geum.ru

П. Г. Щедровицкий Введение в синтаксис и семантику графического языка смд-подхода. Шестой семестр, лекция

Вид материалаЛекция

Содержание


Четвертая лекция
1) может ли быть искусственная история имманентной для современного социума?
И. Алексеев.
И. Алексеев
И. Алексеев
И. Алексеев
И. Алексеев
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

Четвертая лекция



Отправная мысль моего прошлого сообщения состояла в том, что начиная с какого-то момента развития человеческого общества, начинает ставиться, сначала в превратной форме, а потом в осознанном и четко сформулированном виде, задача превращения истории или хода истории в искусственный процесс. Можно сказать, достижение определенных результатов исторического процесса становится целью и задачей деятельности. Если мы рассмотрим это превращение с точки зрения понятий основного и побочного результата или продукта деятельности, то сможем выразить то же самое так: люди ставят перед собой определенные частные цели и задачи, и часто они их достигают – это можно называть основным результатом их деятельности; но при этом всегда происходят другие изменения и в совокупности все то, что получается в результате их деятельности, составляет историю. Совокупность исторических явлений может рассматриваться как побочный результат деятельности людей. Но с какого-то момента появляется тенденция и установка, направленная на то, чтобы превратить эти побочные результаты в основной продукт и вместе с тем в цель нашей деятельности. Такова была основная мысль предшествующего сообщения.

Но она была сформулирована, как вы помните, предельно абстрактно. Я утверждал также, что в основании всякой социологической работы, какую бы форму и вид она не приняла, лежит именно эта идея и установка. Можно сказать, что именно эта цель и установка лежит в основании самой социологии. Я мог бы изложить специальные аргументы в обосновании этого тезиса. Но я откладываю эту аргументацию на будущее, потому что все это становится особенно отчетливым в контексте анализа задач и механизмов управления, а понятие управления мы еще не рассматривали.

Наверное, можно было сказать, что вся социологическая установка сводится к задаче управления социальными процессами. А сама задача управления есть очень точная и жесткая формулировка задачи на превращение естественного процесса в искусственный, а значит задача на овладение историей. Итак, объяснение и обоснование сформулированного выше тезиса я откладываю на будущее, до того времени, когда будет достаточно детально разобрано понятие управления. А сейчас я хочу рассмотреть другой вопрос — очень интересный, очень сложный и лежащий, как мне кажется, в основе всех других проблем социологии, которые мы будем обсуждать.

Задачу овладения историей сформулировать, в явном или неявном виде, можно. Но проблема заключается в другом: является ли социум или человеческое общество такой системой, по отношению к которой может быть поставлена, в принципе, подобная задача. Ведь вполне может быть, что человеческое общество является такой системой, в которой все это, в принципе, невозможно — это, во-первых, и, кроме того, еще не нужно — это, во-вторых. Ведь может оказаться, что решение такой задачи может привести к уничтожению человеческой личности и даже человеческой индивидуальности. Это — первый вопрос, который я хочу дальше обсуждать.

Второй вопрос непосредственно примыкает к первому. Я связал идею превращения истории в искусственный процесс с понятием социального действия. Если вы помните, в конце прошлого сообщения я коротко ввел понятие социального действия. Мне это нужно было для того, чтобы показать в дальнейшем, что социологическое знание не может рассматриваться само по себе или просто в отношении к объекту. В рамках натуралистической традиции мы могли рассуждать так: есть известный нам объект — общество или социум, этот объект имеет естественные законы развития, это значит, что мы можем сделать его объектом изучения, зафиксировать его законы и затем, после того как наше изучение окончится, пользоваться этим знанием законов. Необходимость социологии и возможность социологического знания заданы уже этой установкой.

Я рассуждаю иначе. Для меня всякое знание задано в первую очередь не своим отношением к объекту, а своим отношением к системе человеческой деятельности, то деятельности, в которой это знание будет использоваться. Другими словами, знание выступает как определенное средство в рамках деятельности. Поэтому для меня оправдать социологическое знание или социологию, это не значит просто отослать к объекту, который де существует и должен быть описан, а это значит, каждый раз поставить вопрос: в какой системе или в какой кооперации деятельности нам нужно это социологическое знание. Какую кооперацию деятельности это знание обслуживает и уже затем, исходя из ее побочной вспомогательной роли, точнее говоря служебной роли, выяснить характер самого этого знания и тип того объекта, который оно выделяет и конструирует в аморфной природе, или в материи, если употреблять это слово в его самом первом смысле. Поэтому для меня определить природу социологии и социологического знания, которое было или которое нам нужно создать, это значит вписать его в систему социального действия. Такого социального действия, для обеспечения которого социология в какой-то момент возникает и в дальнейшем развивается.

В таком случае проблема превращения истории в искусственный процесс выступает для меня как проблема особой организации социального действия и особой организации обслуживающего его знания. В этом заключена большая проблема.

На первый взгляд может показаться, что превратить историю в искусственный процесс это значит просто научиться предусматривать результаты и последствия нашего действия, имеющего исторический смысл. С этой точки зрения мы должны продолжать действовать так же, как мы действовали раньше и нужно лишь вдобавок знать, что в результате получается и может получиться. Полагают, что если мы будем знать последствия наших социальных действий, то таким образом и тем самым мы превратим историю в искусственный процесс, а действия останутся теми же самыми, какими они были раньше, в них ничего не изменится.

Мне хочется здесь подчеркнуть, что это, по-видимому, не так и подобное представление является слишком поверхностным. Превратить историю в искусственный процесс это не только знать последствия наших действий, но, кроме того, особым образом организовать нашу деятельность.

Любое знание всегда приводит к определенной форме организации действий и деятельности. Я бы даже сказал, что знания есть основной элемент организации действий. Имеем ли мы дело с новой формой кооперации той связи индивидов, — условием ее всегда является определенное знание, и без этого знания никакая операция не может быть осуществлена, даже в простейшей деятельности детей. Чтобы можно было в кооперированной деятельности по частям создавать самый простой продукт, надо иметь проект этого продукта и план распределения деятельности по участникам кооперации. Частей должно быть ровно столько, сколько нужно для создания этого продукта. Все эти средства нужны для того, чтобы не получилось так, что одних продуктов будет больше, чем нужно, а других будет недоставать и т.д. и т.п. Можно показать, что любая форма и любой вид человеческих знаний являются продуктом и результатом определенных форм кооперации. Но, с другой стороны, наличие знания определяет каждый раз, кто и что будет делать для получения определенного продукта. Поэтому, что значит превратить некоторые исторические продукты и результаты в продукты и результаты нашей целенаправленной деятельности? Это значит, не только образовать знание о том, что может получиться в ходе нашей деятельности, что нам нужно и что, наоборот, не нужно, но это означает также — и именно это надо сейчас подчеркнуть — что нужно особым образом построить саму социальную деятельность, исходя из этого знания и на базе его.

Таким образом, второй важнейшей проблемой оказывается проблема связи социального знания с новым типом действия или социальной кооперированной деятельности, которое оно должно обеспечить. Превращение истории в искусственный процесс предполагает, следовательно, не только обсуждение вопроса, а может ли такое быть в человеческом обществе, в социуме, но также — если на первый вопрос мы ответили утвердительно — план такой переорганизации социума и всей системы социальной деятельности, чтобы это стало возможным. Важно специально подчеркнуть, что постановка вопроса о такой переорганизации возможна и в том случае, если на первый вопрос мы отвечаем отрицательно.

Таким образом, мы получаем две компоненты. Один раз мы спрашиваем, допускает ли современное состояние социума преобразование истории в искусственный процесс. И на этот вопрос мы можем ответить либо утвердительно, либо отрицательно. Но, кроме того, мы можем спросить, допускает ли социум такое преобразование, которое бы превратило бы его в систему, допускающую превращение естественной истории в искусственный процесс. Другими словами, то, что не может быть достигнуто при сегодняшнем состоянии социума, может быть достигнуто при другом его состоянии, при подъеме его на следующую ступень. И тогда ответ на тот вопрос, который я поставил, превращается из исследовательской проблемы, в первом пункте, в проблему инженерно-конструктивную или социотехническую, т.е. в задачу доведения социума до таких форм, где задача овладения историей будет решаться.

Наконец, третий вопрос, который здесь возникает, вопрос о том, а какие же знания — знания вообще и социологические знания в частности — могут обеспечить превращение истории из естественного процесса в процесс, ассимилированный деятельностью, искусственный процесс. Таким образом, мы должны будем обсуждать из некоторого общего знания о том, какие же типы знаний необходимы для того, чтобы мы могли сделать историю искусственной или управляемой, если это возможно.

Вы понимаете, что мы можем сформулировать эту задачу, резко ограничив ее, считая ее осмысленной и целесообразной лишь в некоторых частях. Тогда мы должны будем определить и собрать соотношение между знаниями, обслуживающими деятельность по ассимиляции истории, и теми знаниями, которые фиксируют естественное течение истории. Центр тяжести проблемы перенесется тогда на вопрос о структуре того знания, которое необходимо здесь для того, чтобы можно было решить проблему. Это и будет вопрос о специфической природе социологического знания.

Чтобы пояснить свою точку зрения, я введу несколько очень простых понятий. В рамках системно-структурного подхода мы можем говорить о процессах, имманентно представленной нами структуре, и о процессах, не имманентных этой структуре, как бы накладываемых на нее извне. Последнее бывает обычно в тех случаях, когда исходная структура входит в качестве элемента в другую структуру, объемлющую ее, или же объединяется связями кооперации с другими структурами. С точки зрения этих различений два моих вопроса будут звучать теперь так:

1) может ли быть искусственная история имманентной для современного социума?

2) можно ли так преобразовать социум, включив его в другие более сложные системы, чтобы перевести его к такой структуре, которая будет иметь имманентную искусственную историю?

Наверное, самый простой и наглядный пример — деторождение: для одного человека это не является имманентным процессом, а для пары — мужчины и женщины — это уже имманентный процесс. Значит, один человек не может продолжить человеческий род.

На мой взгляд, особенность существования человеческого общества состоит в том, что в нем отдельный индивид из общества может стать самостоятельной системой, сравнимой по мощности со всем социумом. И это обстоятельство создает возможности непрерывного поглощения и ассимиляции одних систем другими.

Это не означает, что сама возможность такого рефлексивного выхода, как я уже и говорил, не равносильна принципу искусственной истории. Рассматривая социум, мы должны помнить, что он выступает не только как организм, но одновременно также как машина и как объект деятельности. Все эти три категориальных определения приложимы к социуму. Социум — такая удивительная и мистическая система, которая допускает и то, и другое, и третье, и вместе с тем соединяет их всех.

Представьте себе, что есть некоторый набор дискретных состояний, которые мы можем задать. Эти состояния — суть разные типы структур. Мы можем предполагать, что сейчас социум находится в одном из этих дискретных состояний. Положим также, что в этом состоянии он не допускает превращения истории в искусственный процесс; вместе с тем он никогда не может перейти, в силу его внутренних законов, в другое состояние, которое допускало бы искусственную историю. Но это не означает, что внутри системы социума не может сложиться и оформиться такая подсистема, которая таким образом трансформирует всю систему социума, что она перейдет в другое дискретное состояние такое, которое допускает искусственную структуру.

В основе возражений Игоря Серафимовича Алексеева лежит постулат, что если человек или человеческие организации являются элементами системы социума, то на них должны распространяться все законы существования самого социума. Более того, предполагается, что человек, как элемент этой системы, не может функционировать или действовать таким образом, чтобы это функционирование или действие не подчинялось бы законам функционирования или развития всей системы. Но такой анализ человека или отдельных человеческих организаций не правомерен, ибо человек и человеческие организации не являются просто элементами этой системы, а являются, кроме того, еще и самостоятельными системами, которые, материально находясь внутри социума, в идеальном плане объемлют и ассимилируют его. Именно этот тезис я и провожу все время и вместе с тем, предполагая возможность таких взаимоотношений между социумом и человеком, я оправдываю свой тезис и опровергаю твое возражение.

Можно сказать, что человек и человеческие группы не только элементы и подсистемы социальной системы, но они также ее хозяева и господа. Поэтому их действия могут выходить за рамки того, что допускает социальная система. Другими словами, они выступают как силы, внешние относительно имманентных процессов развития системы.


Афиногенов. Смогу ли я сделать вывод, что превращение истории в искусственный процесс стало для тебя уже положительной ценностью, и ты обсуждаешь вопрос, как этого добиться.


Это — очень интересный вопрос и его хотелось бы обсудить, возможно, более подробно.

Прежде всего, я хочу отметить, что я бы не подписался под твоей крайне резкой формулировкой. Свои предыдущие рассуждения я проводил для того, чтобы показать, что общество, осознанно или неосознанно, но уже поставило такую задачу. В частности, именно эта задача ставится во всех случаях, когда ставится задача управления социальными процессами. Для меня управлять социальными процессами — значит сделать историю искусственным процессом. Таким образом, я утверждаю, что такая задача уже поставлена, поставлена независимо от того, считаю ли я ее правильной и ценной или, наоборот, неправильной. Эта задача поставлена самыми разными людьми учеными, философами, организаторами производства, руководителями Партии и Правительства и т.д. и т.п.

Может быть, все эти люди и не осознают всех тех последствий, которые вытекают из этого тезиса, но философ и социолог обязаны продумать все последствия и описать их. Именно эту работу я сейчас и проделываю.

Но затем в действие вступает другой механизм. После того как ученый проанализировал и продумал ситуацию и все ее последствия, он должен еще оценить социальный смысл и социальное значение их, а для этого — соотнести выявленные им последствия с теми или иными из существующих идеалов социального развития. При этом могут быть оба варианта, и то, что я стану сторонником и последователем принципа превращения истории в искусственный процесс, и то, что я стану его заклятым врагом, и буду бороться против всяких попыток сотворить такое с человечеством.

Пока что для меня этот вопрос не решен.

Сначала я хочу посмотреть, что ожидает человечество в том или ином случае, т.е. хочу выполнить первую, собственно научную часть всей работы. Здесь меня в первую очередь будет интересовать, что следует из всей этой перспективы для человека. Это будет вместе с тем обсуждение вопроса о том, что такое человек, каким он может и должен быть.

Таким образом, я назвал три главных вопроса, которые, на мой взгляд, нуждаются в детальном и подробном обсуждении. Все остальное мое время хочу посвятить их обсуждению.

Так как до сих пор мои тезисы вызывают неправильное толкование, я коротко резюмирую то, что я выше говорил и утверждал.

Понимают или не понимают люди, говорящие это, но реально уже поставлена задача превращение истории в искусственный процесс. Но нужно еще выяснить, оправдана ли эта задача по отношению к социуму. Ведь вполне возможно, что эту задачу будут ставить, а она совершенно не разрешима, ибо социум — такая система, которая этого не допускает. Это вопрос нужно обсудить. Это — первый пункт.

Предположим далее, что сейчас социум не допускает такого превращения. Причина этого не в природе социума вообще, а в характере и особенностях современного состояния социума. Тогда мы можем рассмотреть вопрос, какие же именно социальные системы, и какая организация их допускает искусственную историю. Если нам удастся выяснить, какие именно социальные системы, и при какой организации допускают искусственную историю, — а это равносильно вопросу, какая именно социальная организация соответствует искусственной истории, — тогда мы, естественно, придем к вопросу, а нельзя ли нынешний социум преобразовать или перевести в такую систему, которая будет допускать искусственную историю.

Заметьте, что этот вопрос принципиально отличается от вопроса, надо ли конструировать искусственную историю. Это будет второй пункт.

Ответив на него, мы переходим к третьему вопросу. Мы спрашиваем, какое же именно знание нужно для того, чтобы либо превратить историю в искусственный процесс, либо перевести социум в такое состояние, которое допускало бы такое превращение.

Для меня тайна управления или тайна превращения истории в искусственный процесс состоит совсем не в характере воздействий, осуществляемых в ходе управления, а в первую очередь — в структуре знания. Чтобы управлять, нужно иметь особое знание. Чтобы превратить историю в искусственный процесс, надо, опять-таки, иметь особое знание. Каким должно быть это знание — вот основной для меня вопрос. А теперь я могу ответить на вопрос, что я считаю социологическим знанием. На мой взгляд, социологическими называются именно те знания, которые нужны для решения этих социотехнических задач. Именно так, на мой взгляд, начала складываться социология как наука, и именно так она продолжает складываться.

Другими словами, на мой взгляд, социология, в той мере, в какой она развивалась, решала именно эту задачу и самоопределялась в контексте проблем управления.

Кроме того, я хочу отметить, что в дальнейшем мне придется поставить еще вопрос о характере метазнаний, необходимых для решения перечисленных выше задач.


Рывкина. Но таким образом мы пришли к вопросу: может ли социум допустить то, что он не допускает по своей природе. Почему он допускает то, что он по своей природе допускать не должен.


Но исторический процесс как раз таков и Гегель достаточно хорошо описывал это. Понять мысли Гегеля трудно, пока сам не дойдешь до этого, не понимаешь того, что он говорит. А когда сам поймешь, то думаешь, куда ж ты раньше глядел, ведь у Гегеля все написано.

Обсуждение первого из названных выше вопросов требует, по сути дела, ответа на вопрос, что такое социум, т.е. ответа, который мы предполагаем дать очень нескоро в результате длительной и упорной совместной работы и, конечно, я не подряжаюсь ответить на вопрос, что такое социум, но кое-что я в этом плане скажу.

1. Социум не есть совокупность людей, трактуемых как атомы социальной материи. Вместе с тем, социум не есть социальные структуры того или иного типа, рассматриваемые без людей. Это есть, по-видимому, полисистема, включающая в себя массу структур, зависимых друг от друга, связанных друг с другом, причем эти связи и зависимости носят совершенно особый, специфический характер.

Одним из типов этих связей и зависимостей является связь структуры и материала. Это значит, что наполнения отдельных мест в структуре сами являются структурами, живущими как бы в совершенно другом пространстве. Это обстоятельство создает массу трудностей в изучении социальной системы. На мой взгляд, все предпринятые до сих пор попытки понять природу социума были до предела неудачными, прежде всего потому, что в этих исследованиях применялся неадекватный аппарат категориального анализа. В частности, совершенно не учитывалось это отношение структуры и материала или, как мы его иначе называем, отношение паразитирования одной системы на других системах.

Чтобы пояснить специфику этого отношения, я воспользуюсь несколькими очень простыми примерами. За их простоту я прошу извинения, но они, как мне кажется, помогают просто подойти к делу.

А. Мы почему-то все время исходим из идеи равенства людей. Социум мы рассматриваем как собрание равных между собой, по сути дела, одинаковых людей. При этом мы совсем не обращаем внимания на то, что разница между людьми сегодня часто является куда более значительной, чем разница между людьми и другими видами животных. Этот момент является, на мой взгляд, наиболее важным. Это различие между людьми является результатом возникновения социума и дальнейшей историей его развития. Но оно, вместе с тем, поддерживает сам социум, делает необходимым его существование. Не биология создала различия между людьми, а культура, сама являющаяся определенной организованностью социума. Различия между людьми являются настолько существенными, что усреднять их по каким-либо параметрам — по полу возрасту и т.п. не имеет никакого смысла.

Вы понимаете, что этот тезис приводит меня в известное противоречие с общепринятым тезисом демократизма и с общепринятой гуманистической установкой. Я выделяю все это в особый круг проблем, требующих специального обсуждения. Но это — дело дальнейшего.

Сам человек является таким образованием, который все время создает за счет своих имманентных способностей структуры разного типа. Сегодня, когда мы берем социального человека — продукт всего исторического развития социума, то это человек так, что он никогда не живет как отдельный человек; он всегда живет, создавая вокруг себя структуры самого разного типа. По сути дела, число разных структур, создаваемых человеком, неисчерпаемо. Число этих структур достигло такого разнообразия и такой сложности, что их вообще нельзя охватить путем перечисления. Мы можем понять все это, только задав предварительно те принципы, согласно которым он мог прийти к формированию всего этого. Это должна быть некоторая совокупность принципов, касающаяся деятельности человека и его исторического развития. Человек постоянно создает сложные неоднородные системы, подключая к своей деятельности машины, разные элементы неживой природы, создает знаки и машины из знаков. Он превращает в объекты вещи и машины, других людей, создает из людей сложнейшие машины, которые он себе присваивает. Человек может подключаться в разные машины, становясь их элементом и существуя некоторое время как их элемент; он делает это не только по принуждению других, но и по собственной охоте, увеличивая таким путем свою собственную мощь. При этом человек сам по себе всегда остается микрокосмом. Он несет в себе весь космос и является системой, в принципе независимой от всех других систем им создаваемых. Все это, как правило, происходит за счет отношения рефлексии.

Я хотел бы пояснить этот тезис еще одним примером. Сейчас в инженерной психологии много обсуждают вопрос о системах «человек—машина». При этом, следуя кибернетической традиции, задают в качестве исходного пункта анализа машинное функционирование, а потом смотрят, каким образом человек может быть подключен в эту систему, и как он может участвовать в машинном функционировании. Тогда человек выступает как один из элементиков, существующих наравне с машинами, как кусочек материала, по которому идет общее для них машины и человека — функционирование. Все это фиксируется в кибернетических схемах, которые в последнее время получили название поточных систем. Вся эта стратегия работы и соответствующая ей идеология — глубочайшее заблуждение.

Дело в том, что человек никогда не может рассматриваться как элемент, живущий наравне с машиной в машинно-функционирующей системе. Человек всегда действует. Человек несет с собой деятельность, он ею как бы обладает. Это значит, что он не становится в отношения равенства с машиной в ходе функционирования машинной системы, а он начинает, образно говоря, жить поверх машины, включая ее в качестве средства своей деятельности. Он использует ее для достижения своих собственных человеческих, социальных целей.

Мне важно обратить ваше внимание на то, что здесь реализуется совсем особое отношение паразитирования. Процессы, протекающие в машине, выступают для человека в качестве того, на чем он живет и за счет чего он действует. Законы человеческой деятельности никогда, в принципе, не зависят от законов функционирования машины. Наоборот, человек машину создает таким образом, чтобы ее функционирование обеспечивало его деятельность, и подчинялась законам последней. Но мне сейчас важно подчеркнуть, что в роли машин могут выступать, по сути дела, другие люди.

Я уже ссылался здесь на работы Льюиса Мамфорда, известного теоретика архитектуры, социолога и философа, который выпустил ряд книг «Культура и цивилизация», «Угольный город», «Миф о машине». Он показал, что первыми машинами были организации людей. Он называл их мегамашинами. Именно они дали возможность египтянам строить огромные пирамиды, осуществлять ирригацию и т.п. без всякой техники; все это делалось в масштабах, не уступающих нашим современным масштабам. Лишь затем, в связи с особыми условиями существования государств в средней полосе, после гибели Рима, появились собственно технические машины в современном смысле этого слова. В частности это было связано с нехваткой рабов, т.е. людей, которые могли бы быть использованы в качестве машин. Лишь после этого сложилась современная техническая, машинная цивилизация. При этом человеческий материал был заменен неживым, природным материалом.

Теперь, прежде чем начать отвечать на вопросы, я хочу рассмотреть еще одну, небольшую тему. Вот мы подходим к анализу социума, учитывая, что человек создает вокруг себя разнообразные системы и структуры. Вот мы учитываем, что человек ставит перед этими системами задачи и они начинают функционировать в соответствии с его целью и для достижения ее. Если мы признаем все это правдоподобным, то, естественно, мы встанем перед вопросом: можно ли в этих условиях говорить о равенстве людей, можем ли мы рассматривать социум как собрание независимых и равных друг другу людей, вступающих в свободное взаимодействие друг с другом?

На мой взгляд, для всего социума и всей истории социума такая постановка вопроса была бы заведомо неправильной. И, наоборот, есть наша современная эпоха, где господствует представление о независимых друг от друга и взаимодействующих друг с другом индивидах, — я не очень представляю себе, когда именно эта эпоха началась, — где реальность пусть в малой степени, но уже как-то начинает соответствовать этом представлению. Здесь человек приобретает такую мощь, что начинает рассматривать отдельную человеческую личность в качестве изолированного и самодавлеющего целого, эта эпоха представляется мне какой-то кратковременной аномалией. И даже если подобные структуры восторжествуют в будущей истории человечества, то по отношению к прошлой истории это все равно аномалия. Другими словами, такое состояние некоторый вырожденный случай от общего состояния социума: этот случай нужно специально изучать и нужно специально писать его историю.

Когда я говорю, что это — вырожденный случай, я не даю никакой оценки, я не хочу сказать, что это плохо. Наоборот, я полагаю, что это — результат огромной положительной важности в развитии человечества, но я не утверждаю, что все это еще не закрепилось, что это — переход в какое-то новое состояние, разрушающее предшествующие законы и механизмы социального развития. Наверное можно показать , что в становлении идеологии свободного человека огромную роль сыграло христианство. Вполне возможно, что христианство было идеологическим оправданием такого перехода от социума к отдельному социальному человеку.

Наверное точно так же можно показать , что элементы этого мировоззрения и этой идеологии формировались в сократовско-платоновской Греции. Все это — тема , достойная детального анализа.

Но какое бы значение мы ни придавали этим структурам, они все же представляют собой лишь некоторый частный результат в общей линии развития человеческого общества. Вполне возможно, что именно этот частный результат надо всячески оберегать, сохранять и стремиться развить. Но надо все время помнить, что все это образует лишь одну из возможных линий развития социума. Может быть, придется специально обсуждать вопрос о том, как это частное состояние сохранить, ибо в принципе все частные состояния иссякают, переходя в другие соответствующие общие линии развития объекта. Эти положения, как мне кажется, существенны для нашей мировоззренческой идеологической позиции.


И. Алексеев. В том положении, где было сказано, что социум не есть совокупность людей, не нужно ли было выразиться более точно, сказав, что это не есть совокупность только людей. Может быть можно считать, что люди входят в состав социума.


Нет, я бы не согласился с такой формулировкой и я воспользуюсь этим вопросом, чтобы пояснить свою точку зрения и сформулировать ее более резко. На мой взгляд, мы не можем рассматривать людей в качестве элементов социума, ибо они не элементы, а лишь материал. Другое дело, что уточнение требует само понятие человека и вполне возможно, что мы, при определенных условиях, сможем так ввести само понятие человека, что получим возможность рассматривать его как элемент системы социума. Но когда сейчас, исходя из обычных представлений о человеке, говорят, что люди суть элементы социума, тогда я категорически возражаю. На мой взгляд, социум как систему надо строить либо из систем деятельности, либо же из специально введенных для этого социальных систем; а вопрос о том, как эти системы деятельности или социальные системы относятся к отдельным людям и их группам, этот вопрос требует еще специального обсуждения.

Когда я выше формулировал свою точку зрения, то я специально подчеркивал, что элементами систем деятельности и социальных систем являются, если хотите, не люди, а места, а люди выступают как материал этих мест. Иначе я могу сказать, что социальные структуры как бы паразитируют на человеческом материале.

Все то, что я говорил, не исключает того, что в особых случаях люди могут быть элементами социальных систем, но это происходит тогда, когда отдельный человек идентифицируется с определенным органом социальной системы. В этом случае он выступает как сложная подсистема или подструктура, а не как отдельный человек. И это есть принципиальное методологическое требование, ибо из отдельных элементов нельзя собрать сложного структурного целого. Такое целое можно собрать лишь из особым образом разворачиваемых подсистем. Отдельные люди должны быть идентифицированы нами со структурами целостной системы и это можно сделать, так как они обладают сознанием, а сознание запечатлевает в себе или отображает определенную социальную структуру.

Можно сказать, что сознание выступает как особая материя, на которой начинают существовать (благодаря механизмам отражения) определенные социальные структуры. В этом случае отдельный человек несет в себе и на себе отпечаток социальной системы. И это означает, что даже в тех случаях, когда он отрывается от социальной системы, он сохраняет и несет в себе ее структуру, он остается социальным человеком.

Таким образом, представленный человек может рассматриваться как элемент социума, но, повторяю, только благодаря этому особому представлению его. Если же мы берем человека, абстрагируясь от этих особенностей его сознания, то он может выступать только как материал социальной системы наряду с предметами природы, машинами, знаками и т.п.; в этом заключена самая страшная, жестокая правда нашей социальной жизни.


И. Алексеев. Но тогда мы должны говорить, что в некоторых случаях социум состоит их людей.


Это опять неточно, поскольку не учитывается специфический способ, в каком в этом случае выступают сами люди. Люди являются элементами социума, но как вторичное отражение тех собственных социальных структур, в частности, структур деятельности, из которых социум органически состоит. С таким же правом мы можем сказать, что в некоторых случаях социум будет состоять из одних лишь машин, и это будет справедливо и правильно, если мы отпечатаем на машинах соответствующие социальные структуры.


И. Алексеев. Было сказано, что человек в социуме может выступать в разных ипостасях. В частности, он может быть материалом социальной системы, может быть суверенным деятелем, может добровольно превратить себя в элемент организации и т.д. и т.п. А затем при обсуждении результатов современной инженерной психологии, ее идеологии и методов было сформулировано утверждение, что человек в принципе не может быть элементом машинообразной системы, что он всегда действует и поэтому расположен как бы выше всех других, не деятельных элементов. Если теперь признается, что масса людей выступает лишь в качестве материала, на котором паразитирует и функционирует деятельность, то ведь вполне возможно, что инженерная психология именно о таких людях говорит. Ведь вполне возможно также, что человек добровольно примет на себя функцию машинного элемента в системе. Сможем ли мы тогда также уверенно утверждать, что человек в принципе не может быть таким элементом.


Мне кажется, что в качестве принципа этот тезис все равно остается. Другое дело, как совместить эти разные положения при анализе конкретного материала. Ведь существует большая разница в утверждениях, что человек является элементом социальной системы или системы деятельности и что он в принципе не является таким элементом и лишь в некоторых особых условиях может им стать. Мне представляется, что эти два утверждения противостоят друг другу, являются альтернативными; и то обстоятельство, что во втором тезисе имеется оговорка, не меняет сути дела.

Нужно еще учитывать, что я в своих утверждениях задаю особые принципы и способы видения; я не обсуждаю вопрос о том, как все устроено реально и на самом деле, я говорю лишь о том, что и как можно видеть. В этом плане я формулирую и утверждаю лишь один тезис: человек является странным образованием, в нем заложена потенция к созданию самых разнообразных структур, как деятельностных, так и просто социальных.

Человек всегда создает подобные структуры и в них он живет и существует. Эта особенность человека связана с деятельностью и в этом плане человек никогда не является машинным элементом, как человек он всегда только действует. И все сказанное относится к человеку вообще, к человеку как принципу. Но из этого исходного тезиса я затем вывожу следствия, которые по своему эмпирическому смыслу и значению противоречат исходному тезису. Я показываю, что именно потому, что человек действует, любой и всякий человек, именно в силу этого он нередко лишает других людей возможности действовать, превращает их в свои машины и свои объекты. Но это обстоятельство не оказывает никакого влияния на принципы.

Когда мы анализируем и воспроизводим структуру социума, мы должны исходить не из человека, будь он деятелем как таковым или объектом — машиной в деятельности, мы должны исходить из элементарных структур самой деятельности, или из элементарных социальных структур. Именно этот факт и это обстоятельство фиксируется в тезисе, что человек не является элементом социальной системы и элементом деятельности. Этот факт оборачивается мною также в план метода и способов анализа. Когда мы членим социум, то мы выделяем в нем не человека, в качестве его элементов, а, соответственно, системы и структуры деятельности. Но мы должны при этом иметь в виду, что эти структуры, во-первых, крайне многообразны, а во-вторых, они особым образом организованы в иерархические структуры. Типы связи внутри этих структур и между ними крайне сложны. И чтобы понять действительную жизнь человека внутри систем деятельности и социальных систем, мы должны определить все эти структуры и формы их организации.


И. Алексеев. Мой вопрос и подспудно заключающиеся в нем возражения состоят в том, что, несмотря на то, что человек имеет потенцию осуществлять деятельность и строить разнообразные структуры, он не всегда эти потенции реализует. Нередко это происходит потому, что другие люди еще до того, как он приступил к деятельности, успели сделать его элементом своей машины, в том числе и элементом системы человек — машина. И тогда человек поверх этой системы не живет, а функционирует внутри системы. Все это касается того человека, которого успели сделать элементом системы.


Но тем самым, как мне кажется, твое возражение снимается, во всяком случае, сначала, а потом ты его вновь как-то искусственно привносишь. Если бы я реконструировал твое утверждение, то представил бы все так: 1) каждый человек обладает потенцией строить любые системы деятельности, 2) но не все потенции реализуются, в первую очередь из-за того, что они мешают друг другу: реализация одной потенции лишает другие возможности реализоваться. Но разве уничтожение реализации потенции уничтожает саму потенцию? И разве уничтожение реализации потенции делает неправильным сам тезис о наличии этих потенций?


Алексеев. Но я говорю о конкретном воплощении человека.

О каком бы конкретном воплощении ты ни говорил, описывать его можно только абстрактно, с помощью абстрактных принципов и в определенном порядке. Таким первым принципом, на мой взгляд, является принцип чистых потенций и то, что он не реализуется в конкретных воплощениях, не уничтожает истинности самого принципа.


Алексеев. Я приведу более резкий пример. Маугли, проживший 20 лет среди волков, не может быть человеком.


Афиногенов. Но тогда мы не можем говорить о потенции — ведь Маугли вообще не смог сформироваться в человека.


Алексеев. Я говорю о чистой потенции, которой наделен всякий человек.


Афиногенов. Такой чистой человеческой потенции не существует. Она еще должна сформироваться в потенцию и на это часто уходят многие годы жизни.


Я бы присоединился здесь к тому, что говорит Афиногенов. В примере с Маугли и во всех примерах с развитием ребенка фигурируют моменты реализации, а мы должны их отсечь, обсуждая сами принципы.

Кроме того, я не принял бы такой абстракции как «чистой потенции», которую предлагает И. Алексеев. Сам по себе человеческий материал не обладает такой потенцией, а когда такая потенция появляется — это всегда бывает после длительного обучения, — то она никак не может рассматриваться в качестве чистой.

Вы должны точно так же помнить, что суть мысли, которую я все время провожу, состоит все же в другом. Человек, образующий из других людей машину, тем не менее, и, несмотря на то, что он создает именно машину, всегда рассчитывает на то, что люди будут не просто машинно функционировать, а на то, что они будут действовать. Без этого предположения его проекты были бы не состоятельны, а его машины не работали бы. Те мегамашины, о которых я все время говорю, функционируют именно потому, что люди, входящие в них, действуют, осуществляют деятельность.

Когда я разделяю и противопоставляю друг другу машинное функционирование, с одной стороны, и деятельность, действия, с другой стороны, то я задаю не две разные действительности и системы объекта, а две разные проекции или два аспекта одного и того же; это как орел и решка в одной монетке. С одной стороны, люди суть материал машины, созданной и присвоенной другим человеком. А с другой стороны, в отношении к нижним слоям иерархии наших представлений, это суть люди, наделенные деятельностью, точнее потенцией к деятельности, и осуществляющие эту деятельность. Эти люди в свою очередь могут создавать и присваивать себе другие машины из людей.


И. Алексеев. Я со всем этим согласен, но я не могу понять, почему инженерная психология, рассматривая свой конструктивный и теоретический предмет, не может ограничиться тем предположением, что человек выступает только как машинообразный элемент смешанных систем.


Мне кажется потому, что человек никогда не выступает в роли машинообразного элемента; он не выступает в этой роли даже тогда, когда очень хочет в ней выступить. Трудно представить себе такие системы человек — машина, в которых бы человек выступил в роли чистого машинообразного элемента.


И. Алексеев. Это происходит в другой системе.


Нет, все это происходит именно в той системе, которую проектирует и исследует инженер — психолог. В рамках социальных систем человек действительно может оказаться такой машиной или машинообразным элементом. Но тогда мы должны были бы очень расширить предмет инженерной психологии и видеть ее задачу в социотехнической организации общества. Возможно, на эту позицию и нужно встать. Но если говорить о традиционном предмете инженерной психологии — о системах «человек — машина», то, как мне кажется, там мы должны исходить как из основного принципа, что человек не функционирует машинообразно, а действует. Мне кажется, что это во многом подтверждается и практическим опытом конструирования полуавтоматических систем. Человек всегда либо отказывается функционировать как машина, либо просто не может так функционировать.


И. Алексеев. Тогда ошибка моих возражений состояла в том, что я вместо того, чтобы рассматривать социотехнические системы и отнести свое замечание именно к ним, стал говорить, что это относится к инженерно — психологическим системам.


С этим я готов согласиться, но хочу добавить, что проектировщики все время требуют от человека, чтобы он функционировал машинообразно — значит, установка на это есть, в том числе и в инженерно-психологическом проектировании, но реально это не получается.


Афиногенов. Но тогда мы должны говорить об ограничениях на деятельность. С одной стороны, инженер — проектировщик должен предполагать, что человек будет действовать и должен будет исходить из этого, а с другой стороны, он должен обиться того, чтобы человек действовал именно так, как ему , проектировщику, это хочется.


Вот именно. И естественно, что все эти проблемы перерастают в проблемы организации деятельности и управления деятельностью. Как инженерно—психологическое, так и социотехническое проектирование выступает в этих случаях лишь как элемент более сложной деятельности — организации и управления смешанными социотехническими системами….


Подчеркиваю, ребята! Это 69-й год.


Афиногенов. Это крайне интересно. Мы должны, следовательно, предполагать, что существуют такие структуры и системы, которые включают в себя элементы или компоненты особого типа — действующих людей. И это обстоятельство накладывает ряд специфических требований, как на проектировочную, так и на исследовательскую работу в этой области.


Это — одна из интереснейших и важнейших проблем в современной науке. Особенность систем деятельности и социальных систем состоит в том, что внутри них мы имеем «действующих» людей. При этом важно иметь в виду, что в контексте теории деятельности и при рассмотрении действительности деятельности этот действующий элемент будет относиться к системе одним образом. Возможно, что он не будет там элементом, а будет лишь материалом, обладающим некоторыми специфическими свойствами, — а в контексте теории спектральных систем этот «действующий» элемент будет относиться к социальным системам другим образом, и там, возможно, мы сможем говорить о нем именно как о «действующем» элементе».

В силу того, что деятельность предполагает рефлексию и основывается на ней, мы можем говорить, что это будут особые элементы с рефлексией. И именно рефлексия как недеятельное или полу-деятельное начало будет влиять как на способ существования самого этого элемента, так и на определенные характеристические моменты самой деятельности. Но особенность современной научной и инженерной идеологии в этой области состоит в том, что все эти элементы пытаются организовать и спроектировать по традиционным техническим принципам, исходя из идеи машин и машинообразного функционирования.


Зайцев. Здесь, наверное, нужно все время иметь в виду моменты взаимной рефлексии проектировщика и человека, деятельность которого он проектировал.


Это очень важный и интересный момент, но я хочу сделать несколько замечаний, касающихся способа фиксации и подачи материала.

Представьте себе создателя системы, который остается в ней в качестве «хозяина»; предположим, что он непрерывно рефлектирует по поводу окружающей его среды, способов работы самой системы, формулирует цели и задачи и «спускает» их в систему, управляя ее жизнью. Представим себе далее, что элементами этой системы выступают люди. Спрашивается, могу ли я сказать, что система или структура как таковая рефлектирует в отношении своего создателя или «хозяина»? Я бы не рискнул так сказать, имея в виду саму систему. Но я бы сказал, фиксируя все, что в ней реально происходит, что материал, который был использован при создании этой системы, рефлексирует по поводу всего того, что происходит в системе и по поводу «хозяина» системы в том числе. В ходе этого процесса сам материал может стать системой, более мощной, чем «хозяин» или создатель системы. Тогда нам придется изображать этот «кусочек материала», с одной стороны, по-прежнему как материал системы, а с другой стороны, как систему более обширную, нежели исходная система и рефлексивно охватившую ее. В этой ситуации этот «кусочек материала» может оказаться системой или элементом, управляющим исходной системой, а также, может быть, и системой, куда более обширной, чем исходная. Хороший пример этого — Корейко и все подпольные советские миллионеры. Я не помню сейчас названия пьесы, в которой разыгрывалась та же тема: великий драматург и философ, проданный в рабство, управляет деятельностью хозяина и всей его семьи.

Теперь вернемся к замечанию, сделанному Е. Зайцевым в самом конце нашего обсуждения. Для меня оно является важнейшим. Суть этого замечания состоит в том, что отдельные «кусочки материала» или элементы могут рефлектировать по поводу системы, в которую они входят, ее отдельных фрагментов или ее окружения. На основе этого они могут образовать систему куда более сложную, нежели они сами или даже вся система, в которую они были включены в качестве материала.

Будет ли создана такая система или нет, и какая именно позиция будет создана зависит каждый раз от внутренней позиции того или иного человека, т.е. от плана его сознания и от его отношения к окружающему миру. Главным элементом здесь оказывается сознание.

Если все это произошло, то деятельность такого человека может быть построена таким образом, что по внешней форме она будет функционированием внутри исходной системы, а на деле она будет преследовать совершенно иные цели, будет иметь другой смысл и другие задачи.

Интересно рассмотреть, как будет жить и работать система с таким двойным планом; в частности и для тех случаев, когда такими системами будут машинообразные системы или смешанные системы человек — машина.


Афиногенов. В этом случае у машины будут многочисленные «резервы», не раскрытые ее создателями. Используя эти нераскрытые возможности, человек, заключенный в систему, как бы зайдет в хвост создателю самой системы и превратит ее в другую.


Если мы это поняли и поняли также, что этот момент является важнейшим в социальном взаимодействии — именно он образует основу того, что обычно называют политикой, — то теперь мой вопрос о том, возможно ли превращение истории из естественной истории в искусственную может быть поставлен уже по отношению к подобным системам.

Предположим, что социальные системы действительно таковы, и поэтому каждый человек оказывается всегда, с одной стороны, материалом сложных систем и структур, построенных другими людьми и используемых ими, а с другой стороны, суверенной личностью, создающей свои собственные системы и использующей их. Тогда саму естественную историю и возможность искусственной истории мы должны будем рассматривать как реальный и возможный результат такого механизма. Если мы все это примем, то тогда должны будем обсуждать вопрос: возможна ли так иерархированная система деятельности (и соответственно иерархированная так социальная система), которые превратят историю из естественного процесса в искусственный.

Но это значит, что самих людей я должен буду рассматривать как морфологические наполнения, помещенные в ячейки или места социальных структур. При этом все разнообразные структуры будут паразитировать на одном и том же материале и всегда будет неясно, где же материальные границы тех организованностей и тех динамических структур, которые при этом будут непрерывно создаваться, расти и перестраиваться, все время, охватывая, и пожирая друг друга.

Но сколь бы сложной ни была подобная ситуация, сколько бы сложных проблем она ни ставила перед исследователями, можно, по-видимому, построить изображение деятельности, иерархированное по уровню самой деятельности и, соответственно, по уровням созданных таким образом систем. Все люди, по нашему предположению, будут действовать подобным образом, и строить подобные системы. Но между всеми этими полями, создаваемыми ими, между всеми системами их деятельности будут возникать сложнейшие взаимодействия и взаимопереплетения.

Здесь, наверное, нужно заметить, что когда Лейбниц создавал свою концепцию монад, то он фактически почти дошел до такого понимания всей социальной ситуации. Понятие монады и было, как мне кажется, выражением и изображением такой структурированности. Во всяком случае, нам приходится думать, что Лейбниц все это достаточно хорошо понимал и видел, но может быть найдется еще десяток или два десятка людей за все эти 300 лет, которые это отчетливо понимали, анализировали и обсуждали. Поэтому на эту тему можно беседовать с Лейбницем, но почти бесполезно беседовать с людьми нашего времени, ибо они этого не видят и не понимают.

Это замечание к характеристике темпов развития идей в человеческой культуре. Я не обсуждаю сейчас вопрос о том, что выше и что ниже, я не хочу давать какие — либо оценки; я фиксирую это лишь для того, чтобы охарактеризовать темпы развития некоторых идей; к сожалению, до сих пор они измеряются все еще столетиями.

Если мы учтем сделанные выше замечания о строении систем человеческой деятельности и социальных систем, если, вдобавок к этому, мы сможем построить те иерархированные системы деятельности, на которые я выше указал, то это будет означать, что мы как бы разбросаем всех людей по иерархии этих структур. А если теперь мы центрируем анализ на человеке, то сможем говорить об ареале его жизнедеятельности.

Выбрав такую позицию, мы неизбежно придем к пониманию того, что у каждого человека есть строго определенный и специфическим образом характеризующий его ареал жизнедеятельности. Набор этих ареалов во многом зависит от развития социума. Можно говорить, что история развития социума это и есть история возникновения и развития уровней или слоев и ареалов деятельности. Вот возьмем Русь XV столетия – сравнительно разобщенные деревни, где господствует деятельность в непосредственном воспроизводстве самой деревенской жизни, где связи с общегосударственностью и государством не действуют вплоть до каких-то критических моментов, к примеру, польского нашествия начала XVII столетия, или нашествия татар в конце XIII столетия. Мы получим один из примеров, характеризующих подобный ареал. Очень интересный и характерный пример — узбеки, призванные в армию, и в какой-то день просто уходящие из своей части назад, домой и совершенно не понимающие того, что они получат за это 10 лет, и может быть, уже никогда не увидят ни своего дома, ни семьи. Это — пример того сознания и тех представлений о законах жизни, которые были созданы предшествующей действительностью их жизни, их ареалом жизнедеятельности. Эти люди хорошо знают свой кишлак, знают все, что там происходит, но им абсолютно чужда идея мирового процесса и их участия в этом мировом процессе, в том числе в виде военнослужащих.


Алексеев. Это — ареал жизни или ареал рефлексии?


Для меня не очень приемлема сама эта оппозиция, ибо ареал жизни, на мой взгляд, и определяется ареалом рефлексии. Для меня подлинные границы мира человека определяются и задаются его сознанием. В соответствии с этим сознанием человек ставит перед собой задачи и осуществляет практические действия. Бывает, что человека выбивают из этого ареала и он начинает жить и существовать в чем-то другом, но тогда это по сути дела уже не человеческое существование. Например, узбек, призванный в армию и вынужденный там служить, является уже не человеком, а только материалом чужой деятельности. Его сознание относится к другой сфере и живет в этой другой сфере. Конечно то, что я говорю, не исключает того, что он может быть в армии воспитан, перестроен, может быть превращен в другого человека и при этом у него возникает и сложится другой ареал жизни.

Если мы изложим в самом общем виде это представление о системе социума. Так же скажем о входящих в него разнообразных структурах. Отметим, что они могут быть иерархированы. Здесь надо заметить, что такая иерархизация является очень сложной процедурой, ибо в социуме существует масса противоположных и взаимно исключающих друг друга направлений иерархизации, — учитывая, что формы и способы иерархирования могут быть разными, например, по захвату и ассимиляции структур. Таким образом, мы можем задать систему социальных мест для людей, носителей сознания. Но это и будет означать, что мы зададим конструкции деятельности.

В эти системы будет входить то, что мы привыкли называть верстаком, и то, что мы обычно называем планом табло или планом — сознанием; на основе этого мы будем устанавливать определенные отношения между верстаком и табло. Мы должны понимать при этом, что именно табло, т.е. план сознания, задает границы верстака, а вместе с тем и границы того, что мы называем актом деятельности. Это значит, что в принципе, мы принимаем в качестве исходного отношение соответствия между верстаком и тем, что представлено на табло. Но очень часто между верстаком и табло, наоборот, существует расхождение. Это не исключает того, что табло по-прежнему определяет границы верстака и границы деятельности. Но, определяет при несоответствии изображения на табло тому, что есть на верстаке. Поэтому приходится приводить в соответствие либо верстак образу на табло, либо же образ на табло тому, что есть на верстаке. Такие структуры, заданные в числе прочего отношением между верстаком и образом на табло, образуют монады деятельности, вступающие в отношение и взаимодействие друг с другом.

Эти монады, как я уже сказал выше, образуют характеристику самого человека, они могут рассматриваться либо как схемы отдельных актов деятельности, либо как схемы ареала человеческой деятельности. Если мы выберем их в этом последнем смысле, то таким образом мы определяем человека. Он выступает как носитель определенного табло и как созидатель или актуализатор определенных отношений между табло и верстаком.

Кроме того, человек выступает как потенция к подобным актам деятельности. Эта потенция заложена не только в его сознании, но также в его весе, социальном статусе, в его влиянии на других, авторитете и т.п. Наверное, нам еще придется специально обсуждать, в каком виде существуют подобные системы деятельности, в чем они оформляются и фиксируются.

Вместе с тем мы предположили — и я показывал это в предыдущем изложении, — что этот же человек может выступать в качестве «кусочка материала», включенного в другие системы деятельности, захваченного ими и используемого с той или иной целью и в том или ином применении. Можно было бы сказать, что представленный таким образом человек используется на верстаке другой деятельности в качестве объекта, которым манипулируют. Таким путем мы все время получаем двойственность существования человека, с одной стороны, он представитель определенных систем деятельности и социальных структур, а с другой стороны, он всегда кусочек материала, сгусток материала, используемый в каких- то других структурах деятельности.

Таким образом, мы получили возможность характеризовать всякого индивида в двух планах и по двум параметрам: какие системы деятельности он сам образует и в каких системах деятельности он используется как материал.

Но, кроме того, мы можем осуществить еще один круг и, исходя из процессов рефлексии, образовать единую шкалу ценностей по параметрам рефлексии. Но для этого нам нужно некоторое общее основание, по которому мы могли бы оценивать все образованные таким образом системы и структуры. Но для этого, опять — таки, нам нужна единая картина объекта, т.е. социума как единого объекта.

Если мы такую картину социума будем иметь, то все остальные структуры, образованные планом сознания, представим как выхваченные из объекта части и затем сможем установить отношения между ними и их иерархию относительно общей структуры объекта. Попросту говоря, мы сможем говорить, что такой-то человек охватил в своем сознании весь мир и думает о процессах, происходящих во всем мире; в плане рефлексии все люди, вся их деятельность, весь мир стали объектами его сознания. Но это значит, что они стали материальными элементами охваченной им системы. Другой человек охватывает только часть социума; предположим, он является гражданином и деятелем определенного государства. Третий человек будет деятелем городского масштаба и т.д.

Обратите внимание, я говорю обо всех этих вещах, ориентируясь на уровень рефлексии и сознания, а не на уровень практических действий. Можно быть сапожником и тачать сапоги, но делать их для масштабов вселенной. Поэтому не случайно я исхожу сейчас из ориентации сознания и из того смысла, который эти ориентации придают практическим действиям. Потом я мог бы рассмотреть их всех с точки зрения реальной мощи действия — и в принципе это, конечно, нужно делать. Здесь я должен был бы выяснить, на какие именно сферы социума оказывают влияние его действия, какие социальные структуры в результате этого изменяются. И тогда у меня будет еще одна иерархированная система, относительно которой я смогу расположить всех людей.

При этом я точно также должен буду учитывать структуры из людей, присваиваемые другими людьми и используемые в качестве машин в их деятельности. К примеру, руководитель какой—либо партии осуществляют свои действия через всю партию, он может использовать последнюю в качестве своего эффекторного приспособления. И этим будет определять его реальная мощь. А сознание его при этом может не выходить за рамки коммунальной квартиры. Мыслить он будет на этом уровне, и производить с помощью огромного и мощного партийного аппарата действия на уровне коммунальных дрязг.

Мне важно задать эти два разных основания для иерархирования человеческих позиций. Но все это лишь вспомогательное упрощающее представление той сложнейшей системы взаимных ассимиляций и переплетения социальных структур, о которых я говорил выше.

Теперь по отношению ко всем этим системам и структурам мы должны поставить вопрос: какие процессы в них будут конституировать «естественную историю», и при каких условиях возможно преобразование ее в искусственную историю». В дополнение к этому я, конечно, могу и должен поставить вопрос: при каких условиях во всех этих системах и структурах возможна «искусственная история». Это будет, вместе с тем вопрос о том, возможна ли она вообще в системах и структурах такого типа. Здесь мне неизбежно придется говорить о тех процессах интеграции структур, которые происходят в истории, мне придется говорить о формировании единого всемирного человеческого общества, человечества как единого организма.

Вы понимаете, что ответы на все эти вопросы будут разными в зависимости от того, буду ли я рассматривать изолированную русскую деревню XVI столетия или сегодняшнюю деревню, или город Москву, или огромные городские агломерации типа рейнской.

Вы, наверное, уже почувствовали, что я перешел фактически к обсуждению вопроса, обозначенного мною выше под пунктом 2, а именно к определенному аспекту этого вопроса: в какой мере социум представляет собой единый организм, может ли он быть единым организмом. Именно с этой точки зрения я должен буду рассмотреть все поставленные выше проблемы, в том числе проблему социального действия».


Да, не выйдет, скорее всего. Давайте здесь остановимся, потому что пятая лекция это еще 24 страницы убористого шрифта. Скорее всего, нужно будет просто ее приделать к расшифрованной версии, а сейчас давайте попробуем, если есть вопросы, куда-то их вписать.

Copyright © 2023. All rights Reserved.