Конкурс виктор бычков. Перекрёсток веры, надежды. Григорий большунов
| Вид материала | Конкурс |
СодержаниеВызвали на себя смертельный огонь Имя на надгробии Сохранившие историю и память Освобождение. мирная жизнь. новая тяжёлая утрата елиных Сохранившие память Вечная память потомков. |
- Протоиерей Григорий Дьяченко Борьба с грехом Благословение Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского, 777.44kb.
- Солошенко Анастасии «Дневники Надежды», 6.91kb.
- Учитель: Федорова Галина Николаевна, 10.79kb.
- Р. В. Щипина Святитель Григорий Нисский, 3701.1kb.
- Белорусская Православная Церковь Минская Епархия Свято-Елисаветинский Женский монастырь, 27.77kb.
- Григорий Фёдорович Пономаренко и Виктор Гаврилович Захарченко. Работа по теме урок, 33.45kb.
- Описание профориентационной методики перекресток (Пряжников), 360.33kb.
- Мартин Бубер. Два образа веры, 2036.01kb.
- Христианская церковь против евреев, 353.52kb.
- Xi международный фестиваль-конкурс детских, юношеских, взрослых любительских и профессиональных, 360.1kb.
– Они говорят, что отпускают вас на полчаса для осмотра раненых солдат вермахта, а потом снова поведут к тому чердаку…
Фёдор Семёнович увидел нас и позвал в свой кабинет. Это сразу и маму, и меня насторожило. Всегда оживлённый, выбритый, наглаженный, в свежей рубашке, с модным галстуком, доктор Григорьев выглядел сейчас поникшим и удручённым. Двухдневная щетина на впалых щеках сделала его лет на двадцать старше. Опустив глаза, он какое-то время молча сидел за письменным столом, а потом через силу выдавил:
– Лев Давыдович потерял много крови… Я сделал операцию, но…
Он так и не закончил фразу. Глаза его повлажнели, и мы все поняли: папы больше нет…
Мама заплакала, крепче прижала к себе Натуську, вытирая слёзы краешком одеяла. В горле у меня что-то перехватило, и я не мог произнести ни слова.
– Надо принести одежду для похорон, – произнёс Григорьев. – Та, что была на Льве Давыдовиче, вся в крови и порвана осколками…
– Где он сейчас? – рыдая спросила мама. – Я хочу его увидеть.
– Пойдёмте…
– Екатерина Георгиевна, может, не надо туда сейчас? – пыталась Хованова отговорить маму. – Придём, когда будут хоронить…
– Нет, я хочу его видеть сейчас!
В мертвецкую я не пошёл, потому что был не в силах даже смотреть в ту сторону, где примостилось деревянное строение с цветными витражами вместо окон. Я лёг ничком на траву и, до конца осознав, что произошло с отцом, заплакал.
Григорьев сказал, что папу будут хоронить в братской могиле рядом с мертвецкой в 5 часов дня. Но когда мы вернулись в больницу за час до назначенного времени, оказалось, что похороны уже состоялись. Видимо, Григорьев посчитал такой вариант менее болезненным для нас.
Мы побрели домой. Мама шла, ни на что не реагируя, ничего не видя перед собой. Она ни о чём не расспрашивала Хованову, хотя Раиса Яковлевна, очевидно, что-то знала об обстоятельствах, при которых отец был ранен. Когда мы подошли к дому, мама наконец разжала губы и спросила:
– Кто-нибудь остался в живых из тех, кто был рядом с ним?
– До меня дошли слухи, что с Львом Давыдовичем был старший диспетчер Иванов. Я постараюсь его разыскать, – ответила Хованова.
«Что же было вчера в районе вокзала?» – эта мысль не давала мне покоя. В голове не укладывалось, что папы у меня больше нет, что я никогда не услышу его голоса.
Как рассказывал Фёдор Семёнович, отец до последней минуты был в сознании. До последней минуты спрашивал – живы ли мы? И если живы, то просил передать, что не мог поступить иначе, оставив нас в первые минуты войны. Что не побежал на восток, а встретил врага с оружием в руках. Не забыл он перед смертью и про свой партийный билет: попросил Григорьева передать партбилет в партком, надеясь, что наши вот-вот вернутся.
Я вспомнил, как утром фашисты под дулами автоматов конвоировали Григорьева, и спросил Раису Яковлевну, не знает ли она, куда немцы водили его, – она же с Фёдором Семёновичем разговаривала.
И Хованова рассказала, что на чердаке терапевтического корпуса спрятались два бойца с винтовками и стали в немцев стрелять. Тогда те заставили Григорьева лезть на чердак и уговорить красноармейцев сдаться, а если не уговорит, то его самого поставят к стенке.
– Не уговорил? – с надеждой спросил я.
– Куда там! Бойцы сказали: «Мы родились при Советской власти, она нас вырастила, выучила, и мы умрём за неё!»
– Что же теперь будет с Григорьевым? – встревожилась мама.
– Думаю, что всё обойдётся, – успокоила Хованова. – Немцы хирурга не расстреляют. Видели, сколько они своих раненых привезли?
…Раиса Яковлевна, как и обещала, привела к нам парторга отделения, старшего диспетчера Иванова и его жену Лидию Николаевну Добромыслову. Они с мамой знали друг друга по работе в женсовете. Борис Григорьевич, как и отец, с первыми разрывами бомб прибежал на станцию. От Иванова – участника обороны Брестского вокзала, очевидца разыгравшейся там трагедии – мы и узнали о том, что там произошло на рассвете 22 июня 1941 года.
Отец одним из первых появился на втором этаже вокзала, где располагалось отделение движения. Он бросился к селектору, пытаясь переговорить хоть с кем-нибудь из руководителей управления дороги в Барановичах, но селекторная связь бездействовала. Тогда начальник отделения принял решение немедленно эвакуировать семьи железнодорожников и военных. Однако в сторону Жабинки удалось отправить лишь один состав, переполненный женщинами и детьми, застрявшими на вокзале в эту страшную ночь. Едва наскоро сформированный поезд отошёл от перрона, как со стороны товарного двора раздался треск немецких автоматов и пулемётов. Военные, ожидавшие утренних поездов, работники милиции, железнодорожники, разбившись на группы, заняли оборону на всех подступах к вокзалу.
Для выяснения оперативной обстановки отец вместе с заместителем начальника транспортного отдела милиции Яковлевым, дежурным диспетчером Грачёвым, старшим диспетчером (станции Брест-Центральный. – В. Е.) Ивановым и другими, вооружившись принесёнными из милицейского хранилища револьверами, выбежали через западный вестибюль на привокзальную площадь и сразу увидели идущую навстречу цепь немецких автоматчиков. Тут же было решено вернуться к тем, кто занял оборону на южной стороне вокзала.
Попасть туда теперь можно было только через восточный вестибюль. Но и здесь группа, руководимая отцом, напоролась на двух немецких автоматчиков. Одного из них Яковлев успел пристрелить, а другой дал короткую очередь и тяжело ранил отца. В этот момент в вестибюль со стороны Граевки ворвалась большая группа гитлеровцев и забросала железнодорожников гранатами. По телам людей немцы ринулись в вокзал.
С трудом поднявшись на колени, отец обвёл взглядом лежащих и спросил: «Кто жив, товарищи?» Но ему никто не ответил. Те, кто мог отозваться, молчали, подавленные трагедией. Смолчал и Иванов.
Рассказывая нам об этом, он опустил голову и почти шёпотом произнёс, что никогда не простит себе того, что не отозвался на голос раненого начальника отделения.
– Лев Давыдович, видимо, решил, что мы все убиты, – вспоминал Иванов, – и потянулся за револьвером, чтобы застрелиться, но упал и больше не двигался. Воспользовавшись кутерьмой, я и ещё несколько человек незаметно исчезли из поля зрения немцев. А основная группа оборонявшихся успела укрыться в подвале вокзала. Мы ведь все думали, что не война это, а пограничный конфликт…
– А как же потом муж оказался в больнице? – спросила мама, но ответить на этот вопрос Иванов не смог.
Только спустя несколько дней, когда нам снова удалось увидеться с доктором Григорьевым, мы узнали, что папу, пролежавшего после ранения на полу вокзального вестибюля больше двух часов, принесли в больницу на носилках две девушки, работавшие в отделении под его началом. Одна из них не отходила от отца до самой его смерти…
Так случилось, что познакомиться и поговорить с ними, уже пожилыми женщинами, выразить им слова признательности за проявленное к отцу внимание мне довелось лишь спустя 50 лет… Спасибо вам, Ольга Дмитриевна Богданова и Людмила Фёдоровна Феоктистова, за человечность и самоотверженность.
…Мы молча, стараясь не пропустить ни одного слова, слушали Бориса Григорьевича. Чувствовалось, что каждая фраза давалась ему с трудом. Говорил он так, точно извинялся перед нами за то, что остался жив.
– Только вы не думайте, Екатерина Георгиевна, что я струсил, что мы будем стоять перед фашистами на коленях. При первых бомбах не все побежали на восток. Те, кто остался, будут бороться!
– Каким образом? – поинтересовалась мама.
– Ещё не знаю. Чтобы определиться, нужен для начала радиоприёмник. Вы свой ещё не сдали?
– Вон он стоит, – кивнула мама в угол столовой.
– Так мы его заберём?
– Берите…
Ивановы засунули приёмник в мешок и ушли.
Через несколько дней прибежала Лидия Николаевна с заплаканными глазами:
– Бориса Григорьевича какая-то сволочь выдала. Его забрали и увезли. Наверное, расстреляли.
… Лидия Николаевна не ошиблась: по навету местных антисоветчиков фашисты, располагая точными адресами коммунистов, хватали и расстреливали их. Вместе с Ивановым немцы прикончили и отца моего друга Вали Левина.
… Гибель отцов, общее мальчишечье горе ещё больше сблизило нас с Валькой. Но если с ним нас связывала ещё и школа, где мы учились в параллельных классах, то среди других детей из железнодорожных домов у меня не было близких друзей. Зато теперь, как только фронт откатился на восток, когда в Бресте хозяйничали немцы, окрестная ребятня старалась держаться стайкой. О безмятежном довоенном времени мы уж и не вспоминали. В голове крутилась лишь одна мысль: скоро ли придут наши?»
^ ВЫЗВАЛИ НА СЕБЯ СМЕРТЕЛЬНЫЙ ОГОНЬ
Имя старшего диспетчера станции Брест-Центральный Бориса Григорьевича Иванова значится на уже упоминавшейся мною мемориальной доске среди имён шести железнодорожников, принявших оборону вокзала в первые часы войны. Между тем, как ни странно, его действия в первые часы войны противоречивы.
При анализе событий, связанных с ним, вдруг выяснилось совершенно неожиданное: полностью отпадают две существующие давно версии вокруг его участия в тех событиях. По сведениям защитника вокзала, помощника военного коменданта младшего лейтенанта А. И. Цвыра (фонды ГУ МЛБЛГ, оп «Вокзал», л/д 17), Иванов Б. Г. был убит в первые часы боёв на вокзале, однако второй том уже упомянутой мною историко-документальной хроники Бреста «Памяць» свидетельствует, что, 22 июня при обороне вокзала Иванов был ранен, а позже, в июле 1941 года, во время облавы на советских работников, арестован, и о дальнейшей его судьбе ничего не известно. Сын же Елина в своей книге сообщает совершенно иное: вместе со своей женой Борис Григорьевич Иванов 23 июня пришёл к ним домой и поведал трагические подробности происходившего накануне на вокзале и гибели Льва Давыдовича. Не верить автору этой книги нет никаких оснований. Несмотря на то, что ему в ту пору было всего 14 лет, он хорошо запомнил не только имя, отчество и фамилию этого человека, но и его должность. Таким образом, эти воспоминания доказывают, что упоминаемый в разных источниках Борис Григорьевич Иванов – одна и та же личность, и это уже не подлежит никакому сомнению, а Елин-младший напрочь отвергает если не две существовавшие почти семь десятилетий версии о ранении Иванова и тем более о его гибели 22 июня, то совершенно точно одну – о гибели.
При сравнении трёх разных источников и самого правдивого из них – книги Елина – удалось установить, что Иванов в тот день если и был ранен, то не убит, а ему удалось каким-то чудом выйти из пекла. Почему и как такое случилось, увы, уже никто не расскажет. Но и этого точно установленного факта вполне достаточно…
Несколькими неделями дольше, чем Елин, прожил ещё один из шести защитников вокзала – главный бухгалтер Брестского отделения движения (дороги) Михаил Николаевич Лебедев, участвовавший в обороне вокзала до 25 июня. Он сумел вырваться из подвалов, где вместе с другими защитниками укрылся в первые минуты боёв, когда двумя автоматными очередями в грудь и живот был смертельно ранен Елин. Позже, во время облавы на советских работников, Лебедев был арестован и расстрелян в окрестностях Бреста.
О дальнейшей судьбе диспетчера станции Брест-Центральный Петра Ивановича Ширшова известно лишь, что 29 июня, в последний день героической обороны вокзала, ему удалось вырваться на свободу из подвалов. Что стало с ним дальше – неизвестно. В тот же день также вышли на свободу Шихов и начальник Брестской дистанции сигнализации и связи Михаил Петрович Мартыненко. Оба были пленёны, но им удалось бежать и дожить до Победы, приближая её в годы оккупации своим участием в подпольной организации и партизанском движении. Мартыненко скончался в 1978 году, Шихов – в 1996-м.
Воспоминания Мартыненко проливают свет на действия Льва Елина вскоре после того, как он оставил дом и семью и поспешил на вокзал: «Товарищ Елин и товарищ Удовиченко включились в работу по организации формирования поездов для эвакуации. Нам это удавалось с трудом. В 5 часов утра 22 июня немецкие автоматчики уже были на некоторых станционных путях и вели прицельный огонь по всем, кто показывался или перроне Брестского вокзала… Примерно часов в 11 прибежал какой-то лейтенант, который участвовал в защите Варшавской стороны вокзала, и крикнул: «Немцы на вокзале!»
В той же книге «Памяць» приведены послевоенные воспоминания и В. М. Яковлева, заместителя А. Я. Воробьёва – начальника линейного отделения милиции: «Прибыл на вокзал в числе других железнодорожников через 25 минут после начала артиллерийского обстрела. В отделе милиции никого не было. Тогда я пошёл в диспетчерскую службу движения, там находились два диспетчера – П. Н. Грачёв, а фамилию другого не помню. С ними был начальник отделения службы движения Л. Д. Елин. Посоветовавшись с ним о дальнейших мерах, я дал указание дежурному милиционеру выдать всем присутствующим по револьверу и 21 патрону… Затем мы всей своей группой вышли на западную сторону вокзала с целью прислушаться, что делается на границе, это было около 6 утра, и тут мы увидели сквозь туман вражескую цепь, идущую, пригнувшись, по направлению к вокзалу. Было бесполезно восьмерым вступать в бой с фашистами, вооружёнными до зубов. Мы вернулись в вокзал, и, когда прошли зал ожидания, неожиданно с восточной стороны вокзала, в дверях нас встретили два фашистских автоматчика. Мы прижались к левой стенке, я выстрелил в фашиста, стоящего с правой стороны в дверях, он тут же рухнул на пол, а второй успел дать по нам очередь из автомата, которая пришлась в живот стоящему среди нас Елину. С западной стороны на нас полетели гранаты, от взрыва которых был смертельно ранен следователь прокуратуры Сорокин». (Фонды МК БКГ, л/д «Вокзал».)
Поездной диспетчер Брестского отделения дороги Алексей Петрович Шихов в ту роковую ночь был дежурным на Ковельском участке. В первые минуты войны он сумел спрятать документацию, отступил к зданию вокзала и участвовал в его обороне в составе группы старшины Павла Баснева. Уже после войны он рассказывал писателю Сергею Смирнову: «В 3.45 спустился к дежурному по станции – всё было нормально. Вернулся к себе на второй этаж. У меня долго стоял в Заболотье поезд: чистил топку. Запросил Заболотье: «Ушёл поезд?» – «Нет, не ушёл, чистит». Пошёл в кабинет главного диспетчера, попытался вызвать управление дороги в Барановичах, но связи не было. Сказал об этом механику по связи, зашёл к себе – и вдруг слышу взрыв! Через открытое окно вижу: горят казармы Северного городка. Потом начался обстрел вокзала».
Воспоминание Шихова – свидетеля происходившего на вокзале в первые минуты войны – стало первым среди множества других собранных Сергеем Смирновым в 1955 году для рассказа о героической обороне Брестского вокзала. Но сначала он поведал о тех событиях по радио, затем к нему стали приходить письма других участников тех событий, их воспоминания и легли в основу очерка «Брестский вокзал». В очерке появляются героические подробности, о которых не рассказал Шихов и которые не могут быть признаны достоверными.
Отдавая должное Смирнову и отстаивая истину, авторы книги «Брестский железнодорожный вокзал – западные ворота страны» Игорь Муфель и Савва Шпудейко отмечают: «При всём уважении к замечательному человеку и писателю Сергею Сергеевичу Смирнову, благодаря которому мир узнал о подвиге защитников Брестской крепости и Брестского вокзала, мы не можем согласиться с некоторыми деталями его рассказа. Например, С. Смирнов описывает, как защитники вокзала из подвальных окон обстреливали гитлеровцев, рискнувших появиться на платформах. Такие действия бойцов подвального гарнизона сомнительны. Дело в том, что эти окна находятся не в стене, а встроены в поверхность перрона. Отверстия площадью в один квадратный метр были вырезаны в перроне рядом со стеной здания и закрыты стеклянной плиткой. Свет попадал в подвалы по наклонному «световоду». В связи с таким устройством окон защитнику подвала, чтобы произвести прицельный выстрел, пришлось бы почти по пояс высунуться из своего убежища. По всей видимости, картина обороны была такой: немцы без особых помех закрывали окна листами железа, бросали вниз гранаты, лили воду, а защитники отстреливались из глубины подвалов, не давая проникнуть внутрь. Именно так рассказывает о происходившем А. П. Шихов. Примерно через двадцать лет после первых рассказов участников обороны вокзала появилась документальная повесть Л. Гречневой «Брестский вокзал», написанная по воспоминаниям милиционеров. Именно в этих воспоминаниях было названо имя начальника линейного отделения милиции А. Я. Воробьёва». (Чей портрет, замечу, в книге «Памяць» помещён рядом с портретом Льва Елина. – В. Е.)
Игорь Муфель и Савва Шпудейко склонны считать воспоминания Шихова более достоверными: «А. П. Шихов рассказывает то, что помнит, а Смирнов записывает то, что слышит, ещё ничего не приукрашивая. Мы приведём этот рассказ полностью, практически без редакторских правок.
Воспоминания Шихова мы оборвали на том месте, где он рассказывает о разрыве трёх гранат, «скосивших» Елина и Соболева. Далее читаем: «Потребовали у начмила оружие – нам дали наганы. Мы заряжаем и видим: немцы идут с открытой грудью, с автоматами. Мы – назад к вокзалу… И тут со стороны города прибежало человек 25 бойцов. Тоже сказали, что немцы с другой стороны (очевидно, московской). Мы – в подвал вокзала. Там было уже много пассажиров и солдаты. Подвал большой. Это было в 8 – 8.30. Мы освоились немного. В 10 часов немцы заняли вокзал. Слышали, сапоги сверху топают. В двери сказали: «Кто находится в подвале – немедленно выходить, иначе будете уничтожены. Вышла половина людей: пассажиры, железнодорожники. Солдаты остались. Ночь переночевали спокойно. Судим, что делать? Ночью появились старший лейтенант, политрук и старшина».
При попытке вырваться из подвалов 29 июня Шихов был пленён, но сумел бежать, как и Мартыненко, который вспоминал: «Собравшись вместе, выяснили, что у нас действовали самостоятельно две группы. Объединившись в одну, мы на так называемом «военном совете» решили сражаться до последнего патрона. На совете, кроме меня, были шесть человек. В их числе поездной диспетчер Шихов Алексей, старшина Павел Баснев, лейтенант Николай, один лет сорока пяти, в военной гимнастёрке и жёлтом кожаном пальто, фамилию не помню, и ещё два младших командира…»
И. Муфель и С. Шпудейко склонны считать противоречия и нестыковки в рассказах очевидцев следствием того, что подвал вокзала был разделён на две части толстой стеной, отчего группы защитников действовали изолированно друг от друга.
Алексей Шихов: «На восьмой день старший лейтенант, политрук и старшина пошли в разведку. И была слышна перестрелка. Они уже не вернулись. Потом вода по горло. Решили сдаваться. Сначала вылезли на перрон двое гражданских и пошли через пешеходный мост. Нам видно, что их не задерживают. Потом вылезли мы, ещё трое, а за нами другие. По нам огонь. Положили – и в плен. Военных отделили и отправили на Тересполь. Девять дней сидели в подвале».
Михаил Мартыненко продолжил рассказ о выходе из подвалов: «Около 9–10 часов утра выбрались под навесной перрон. Первыми выползли я и Шихов. Взяв с собой куски разбитого кирпича, под видом рабочих по уборке территории мы вышли. Отошли уже на значительное расстояние, как вдруг три немца настигли нас с криком «Хальт!» Ударив нас прикладами, погнали к навесному перрону, где уже находились все гражданские, вышедшие из подвала... Взяв себя в руки, я повернул голову, посмотрел на нашу шеренгу. Только здесь я подсчитал, сколько нас оставалось. Нас было во второй группе 27 человек. Среди нас были две женщины, работницы дистанции связи: телеграфистка Тригер Мария и телефонистка Ольга Кривцова. Вид у нас был нечеловеческий. После почти четырёх суток в воде тело и руки были сморщенными, грязными, виднелись одни зубы и глаза. Все были истощёнными, обросшими, и потому казалось, что все мы похожи друг на друга...»
Однако до сих пор не известно, остался ли в подвалах кто-нибудь ещё после выхода этой группы защитников, но при разборке стены и дымовой трубы старой котельной во время реконструкции здания вокзала в начале пятидесятых годов прошлого века были найдены останки четырёх человек, ещё сохранившиеся оружие, авиационные эмблемы и воинские пуговицы. Их имена, а также имена других, увы, не установлены.
Один из этого мемориального «списка шести» – Алексей Шихов после войны вспоминал: «Мы смотали с диспетчером Ширшовым график и спрятали за шкаф. Бегали то вверх, то вниз. Пробежали через вокзал, через ресторан, потом обратно. Людей нет. Потом вышли на перрон. В 7–7.30 появились начальник отделения Елин, старший диспетчер Иванов. Послали на Жабинку паровоз с двумя стрелками проверить путь. Только уехал паровоз – по перрону пулемётная очередь. Мы – в коридор ДСП. И тут разрывы трёх гранат. Упал Елин, упал начальник отдела кадров Соболев…»
Ольга Дмитриевна Богданова, с которой Генрих Елин встречался в Бресте спустя полвека после этих событий, в книге «Памяць» свидетельствует (перевод с белорусского), что в железнодорожную больницу она вместе со своими подругами пришла в 9 часов: «Оперировали больного Красной Армии и защитников Брестского вокзала, которых привезли на машине. Для них были заведены специальные помещения. Их было около 10 человек. Главный врач железнодорожной больницы Григорьев велел нам надеть марлевые повязки, чтобы нас признали за сестёр милосердия, ибо немцы окружили больницу в связи с убийством немецкого офицера: стреляли якобы из больницы. Григорьев потребовал уничтожить все документы – комсомольские и партийные билеты как выписавшихся из больницы, так и больных. Пока немцы искали стрелявшего, всё было сделано: мы находились возле кроватей прооперированных как сиделки. Я села возле кровати начальника отделения дороги Л. Д. Елина, Фаина Гумовская – возле кровати Соболева (начальник приёма и увольнения второго отдела движения станции Брест-Литовск. – В. Е.). Документы были сожжены на кухне. Немцы осмотрели все стороны и покинули больницу только около 18 часов. В 12 часов умер Соболев, позже – Л. Д. Елин. Всех, кто умер в железнодорожной больнице, похоронили в братской могиле. Их было 7 или 8 человек. 21 марта 1972 года, когда начали строить санитарно-эпидемиологическую станцию, останки из братской могилы были перенесены на могилы кладбища «Плоска».
О происходившем на вокзале Брест-Центральный в последние мирные часы и первые мгновения войны вспоминал заместитель политрука батареи противовоздушной обороны 394-го полка К. М. Борисенко: «В агитпункте много военных. Посмотрев кинофильм, расположились кто как на ночлег. Многие из нас не спали, когда с воем самолётов, пролетавших над городом, западная сторона озарилась вспышками... Мы выскочили на привокзальную площадь, не понимая происходящего. Кто-то из военных сказал, что это начались манёвры Белорусского военного округа, но, когда снаряды стали рваться в городе, мы поняли другое».
^ ИМЯ НА НАДГРОБИИ
В той же книге «Памяць» помещена сделанная в шестидесятых годах прошлого века фотография: большая группа ветеранов возле огороженной братской могилы с венками, хорошо видно основание простого надгробия и венчающую его большую красную звезду. Как пояснила Богданова и подтвердила заведующая научно-экспозиционным отделом музея мемориального комплекса Брестской крепости-героя Алла Фаритовна Соболевская, останки Льва Давыдовича действительно были перезахоронены 21 марта 1972 года на кладбище «Плоска», на окраине Бреста. Вместе с предоставившим мне документальные материалы Саввой Тихоновичем Шпудейко, хранителем фондов Историко-политического музея вокзала станции Брест-Центральный, и согласившимся безвозмездно подбросить нас двоих на своей старенькой «семёрке» носильщиком Николаем мы поехали на кладбище, поразившее меня своей ухоженностью.
Однако долгие и тщательные поиски могилы Елина поначалу ни к чему не привели. Не знал о ней и единственный попавшийся нам на глаза служащий кладбища. Я, признаться, уже впал в отчаяние, но тут, на наше счастье, в нужный нам час и в нужном месте оказалась бывшая заместитель директора кладбища. Позже она, когда мы её сердечно благодарили за помощь в поиске могилы Льва Давыдовича, несмотря на все наши просьбы, категорически отказалась назвать себя, полагая, что то, что она сделала для нас и сделает в ближайшем будущем относительно этого захоронения, самое обычное дело. Сначала она по телефону быстро установила причину нашего неудачного поиска: оказалось, мы просто перепутали номер квартала захоронения – римскую цифру 2 с арабской 11. Полученные через несколько минут сведения давали точное направление нашего поиска: надо искать не второй, а одиннадцатый квартал.
Через две минуты мы были уже на могиле Елина. Перед нами предстали металлическая, со слегка облезшей краской ограда, увядшая низкая трава, но не бурьян – это говорило о том, что за могилой постоянно ухаживают, – и посеревшее каменное надгробие с надписью «ЕЛИН Лев Давыдович, 22.06.41, погиб при исполнении служебного долга». Других обязательных для подобных сооружений сведений не было. Я подумал: хорошо, если бы за этой могилой стали ухаживать члены Республиканского Союза Молодёжи – студенты местного колледжа железнодорожного транспорта, куда в 1944 году поступил учиться Генрих Елин, чтобы на этой могиле постоянно были цветы. Да и работники отделения дороги тоже могут принять участие в деле сохранения памяти о Елине. Уже этого тёплого участия современных железнодорожников отделения, кажется, было бы вполне достаточно.
Но сказанное сопровождавшей нас женщиной стало полной и очень приятной неожиданностью: она пообещала, что в следующем году, к 65-летию Победы, Брестский горисполком на могиле Льва Елина установит новое надгробие, как положено, со всеми регалиями. Видимо, она и городской исполнительный комитет всегда делали это ради увековечения памяти других ветеранов войны, и при подобном отношении местных властей к такому святому делу не приходится сомневаться, что менее чем через полгода на могиле Елина появится новая доска. Со всеми личными сведениями и служебными регалиями. Как положено…
Мы немного постояли возле могилы, и тут, после второго подряд хмурого дня, из-за вдруг уплывших куда-то туч выглянуло солнце. Конечно, появилось совершенно случайно, но почему бы его не признать добрым предзнаменованием?
^ СОХРАНИВШИЕ ИСТОРИЮ И ПАМЯТЬ
…Савва Тихонович Шпудейко и его Историко-политический музей находятся в двух помещениях на третьем этаже вокзала станции Брест-Центральный. Здесь много действительно важных и любопытных экспонатов – свидетельств работы железнодорожников, а также портрет немецкого революционера Эрнста Тельмана, и подарки от пограничников, и фотографии вокзала, построенного в 1886 году и перестроенного позже, до Октябрьской революции, который был «при Елине», и принявшего современный вид после Великой Отечественной войны по приказу Сталина, который ехал на послевоенную конференцию в Потсдам. Остановившись на перроне, Сталин дал указание построить новый и красивый вокзал, чтобы эти «ворота» на Запад были единственными и неповторимыми во всём Советском Союзе. В пятидесятые годы появилось новое здание с колоннами, дополненное позже «вставкой» из бетона и стекла.
По словам Шпудейко, в начале девяностых годов, после подписания в здешних местах тремя президентами акта о развале СССР, сторонники тогдашнего Президента Белоруссии Шушкевича задумали было уничтожить музей за ненадобностью, но «при Лукашенко» и при поддержке бывшего и нынешнего руководства Брестского отделения дороги это уникальное сооружение сохранили и придали ему важное значение в патриотическом воспитании молодежи. Более того, Савва Тихонович задумал расширять музей: «База для этого есть!».
В музее, как и положено, есть специальный стенд с портретами защитников вокзала в первые дни и часы Великой Отечественной. Открывает длинный ряд фото Льва Елина. На столе в большой комнате – рукопись книги скончавшегося в 2002 году в Пскове Вадима Воробьёва о своём отце, начальнике линейного отделения милиции, защищавшем вокзал вместе с Елиным. 29 июня Воробьёву-старшему удалось прорваться из подвала сквозь немецкое оцепление. Немцы заливали подвал водой и нечистотами, бросали туда зажжённую паклю, замуровывали окна, чтобы создать защитникам невыносимые условия и вынудить их сдаться, но эти меры не помогли. Воробьёв тайно вернулся к себе домой, однако через несколько дней по доносу предателя был схвачен гестаповцами и расстрелян. Позже Вадим и его мама стали партизанами. После войны он – подполковник внутренней службы.
Заботливый хозяин этого музея показывает мне эту рукопись, а я говорю, что было бы хорошо, если рядом с нею появится и распечатка всей книги Елина-младшего. Две книги двух уже ушедших из жизни сыновей о своих сражавшихся рядом и погибших практически одновременно отцах – защитниках вокзала будут находиться рядом как свидетели истории…
^ ОСВОБОЖДЕНИЕ. МИРНАЯ ЖИЗНЬ. НОВАЯ ТЯЖЁЛАЯ УТРАТА ЕЛИНЫХ
(Из книги воспоминаний Генриха Елина)
«...Оставив на моём попечении Наташу, мама с первой же оказией выехала в Брест и через несколько дней возвратилась в село с документом следующего содержания:
«Выдана настоящая справка в том, что Елин Лев Давыдович рождения 1902 года работал начальником Брестского отделения службы движения Бр. Лит. ж.д. с 1-Х-39 г. по 22-V1-1941 г. Член КП(б)Б с 1941 г. Депутат областного Совета трудящихся Брестской области. Погиб на посту смертью храбрых в первый день фашистского нападения 22-V1-1941 года.
Начальник Брестского отделения
сл. движения Гринько
Секретарь узлового парткома
КП(б)Б Брестского узла
Бр. Лит. ж. д. Судьин».
– Встретили меня в отделении очень тепло, – рассказывала мама. – Обещали, как только надумаем переезжать в Брест, помочь с жильём и работой. Был разговор и насчёт тебя: начался набор в железнодорожный техникум, и Гринько посоветовал срочно подавать туда твои документы. Жить пока будешь у Фёдора Семёновича. Мы с ним встретились в узловом парткоме. Наверное, опять будет начальником больницы. Квартиру он уже выхлопотал. Скоро своих перевезёт из Бельска.
Мама не теряла в городе времени даром: она пошла к директору (правильно: начальнику. – В. Е.) техникума, переговорила с ним и подала заявление с просьбой о приёме меня на подготовительное отделение.
– Директор сказал, – сообщила мама, – чтобы ты быстрее приезжал: учащиеся должны своими руками подготовить техникум к учёбе. Он ещё напомнил, что тебе надо обязательно получить приписное свидетельство в военкомате. Тогда их отдел кадров сможет оформить броню от призыва в армию.
В августе 1944-го мне было неполных семнадцать и призыву я ещё не подлежал. Можно было, конечно, уйти на фронт добровольцем, но мама и слышать об этом не хотела. Поэтому она первым делом и определила меня на учёбу.
В середине августа я распрощался с друзьями в Ратайчицах и уехал в Высокое, где дождался попутного на Брест товарняка. Пристроившись на крыше вагона, прикрывая узелком с едой и сменой белья рот и глаза от паровозной гари, я добрался глубокой ночью до вокзала Брест-Центральный, где три года назад погиб отец, и утром предстал перед очами директора техникума Николая Васильевича Губенко…
…Губенко сидел за письменным столом, откинувшись в потёртом деревянном кресле с подлокотниками. Он неторопливо достал из нижнего ящика левой тумбы большое антоновское яблоко, рассмотрел его со всех сторон и, тщательно вытерев носовым платком, стал кусок за куском нарезать ароматную мякоть перочинным ножичком, отправляя её в рот. Директор докушал яблоко, водрузил на нос роговые очки с толстыми стеклами и, заметив наконец меня, произнёс:
– Заявление о приёме, так-с именно, написал?
– Оно уже у вас. За меня его мать написала неделю назад...
– А, да-да. Так ты и есть Елин? – Потеплели глаза за линзами очков. – Решил, так-с именно, продолжить железнодорожную династию? Ну-ну... Иди к кадровичке и заполни анкету. Она скажет, что надо делать по линии военкомата, и даст талоны на еду...
– А когда учиться?
– Не торопись! Сначала надо настрогать досок для столов и скамеек, собрать и вынести мусор, битую штукатурку. В общем, найдёшь прораба – он распорядится, куда тебя послать...
Ближе к вечеру, отряхнув штаны от едкой известковой пыли и ополоснув лицо, я отправился к Григорьевым. Город не сильно пострадал от боёв при освобождении его от фашистов. Оседлав столбы, монтёры навешивали провода. Под присмотром конвойных пленные немцы понуро орудовали лопатами и мётлами, очищая тротуары от осколков стекла и битого кирпича….
…На другой день я зашёл на вокзал, где уже работало почтовое отделение, и отправил открытки о том, что мы уцелели, в Москву и в Саратов. Адрес маминой сестры тёти Жени я помнил, потому что до войны изредка переписывался со своим двоюродным братом Вовкой. «Представляю, – думал я, – как они все обрадуются!». И стал с нетерпением ждать весточек от родных.
Первым, кого я встретил во дворе техникума на разгрузке водопроводных труб, был Валька Левин. Как выяснилось, всю войну он прожил с матерью, сестрой и братишкой в деревне под Жабинкой. Валька возник передо мною в солдатских галифе и кирзовых сапогах, в какой-то видавшей виды куртке. На широком веснушчатом лице его сияла радостная улыбка.
– Здорово! – воскликнул Валька, как будто мы расстались только вчера. – Я тоже подал заявление. А ты приписное оформил? Я-то хотел на фронт, а мать прямо вцепилась! «Убьют, – говорит, – тебя, а мне с Галькой и Вовкой оставаться?!»
Всё это Валентин выпалил одним духом, слегка запинаясь и проглатывая слова. Оказалось, что мы с ним зачислены в одну подготовительную группу. Нам предстояло пройти программу за 7-й класс, и только по прошествии года всех «подготовишек» переведут на первый курс техникума. А пока с утра до вечера, разбившись на бригады, мы таскали доски, мешки с цементом, ржавую канализационную фасонину и прочие стройматериалы для ремонта нашей «альма-матер».
Своеобразной отдушиной для нас были часы военной подготовки, которой мы занимались ежедневно. Мы штудировали не только «Устав воинской службы», но и недавно утверждённый «Устав железнодорожного транспорта». По выражению нашего военрука гвардии младшего лейтенанта – белокурого офицерика с голубыми глазами и при этом отчаянного матерщинника, – мы должны были вызубрить один из главных параграфов этого «катехизиса» «до коечного разбуживания», да так, чтобы «от зубов отскакивало!». Параграф гласил: «Приказ начальника – закон для подчинённого. Он должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок!»
Военрук выстраивал нас на плацу в две шеренги и, прежде чем скомандовать «Шагом марш!», требовал, чтобы мы дружно, а главное, бодро отвечали на его приветствие. Молодцевато, едва уловимым пружинистым движением вскидывал он слегка вывернутую ладонь к сдвинутой набекрень пилотке и, напуская строгость, ломающимся баском выкрикивал:
– Здравствуйте, товарищи студенты!
И тут же в ответ гремело:
– Здравия желаем, товарищ гвардии младший лейтенант!
Затем по его команде под строевую песню «Гремя огнём, сверкая блеском стали» мы шагали через пути Бреста-Полесского мимо католического кладбища на пустырь, скрытый от ветра кронами скорбного парка. Здесь военрук командовал «Вольно!» и устраивал «перекур с дремотой», забавляя нас солёными анекдотами из армейской жизни.
В конце сентября начались наконец регулярные занятия. Все мы получили отсрочки от призыва, чтобы зубрить азы алгебры, геометрии, правила по русскому языку и «беларуской мове». Химичка Сара Израилевна на одном из своих уроков подробно рассказывала об «использовании» алюминия в советской промышленности. Физик Борис Павлович уверял нас в том, что лет эдак через пятьдесят можно будет смотреть кинофильмы прямо у себя дома, что такое устройство называется телевидением и основано оно на радиоволнах.
Но, как и прежде, по два часа в день под присмотром уже нового военрука гвардии капитана товарища Бандыка мы «тянули ножку» на военно-строевой подготовке и вырабатывали автоматизм при разборке и сборке затворного механизма винтовки образца 1891/30 годов. Кроме того, надо было знать назубок назначение её отдельных частей. Хитро прищурившись, Бандык спрашивал:
– Для чего служит у винтовки ремень?
Следовало без запинки рапортовать:
– Для удобства ДЕЙСТВИЯ ношения винтовки!
По утрам, прежде чем расходиться по аудиториям, все группы выстраивались на плацу. Старосты рапортовали военруку об отсутствующих. Капитан Бандык, чётко отбивая шаг и беря руку под козырёк, подходил к вытянувшемуся по стойке смирно директору Губенко и докладывал:
– Товарищ директор железнодорожного техникума НКПС! Вверенный вам личный состав учащихся построен! Нарушителей железнодорожного устава нет! Докладывает гвардии капитан Бандык!
Губенко поворачивался лицом к строю и совсем не по-военному приветствовал нас:
– Здравствуйте, так-с именно, товарищи студенты!
– Здрассс! – отвечали мы в едином порыве…
… Я попросил Лиду Броварник при первой возможности переслать открытку маме в Ратайчицы вместе с моей подробной запиской. А вскоре, получив эту почту, мама вырвалась на пару дней в город, каким-то образом узнав, что в Бресте уже неделю в вокзальном тупике стоит служебный вагон... Николая Ивановича Хованова. Мама ждала меня в вестибюле техникума, и после занятий мы пошли сначала к Григорьевым.
… К Григорьевым мы пришли как раз к обеду. Галина Григорьевна, усадив нас в кухне, расспрашивала маму про ратайчицких знакомых, накрывала на стол, не забывая время от времени переворачивать оладьи на сковородке.
– Какой молодец этот дядька Антон, что торф вам привёз. Только зачем вам торф? – удивилась она. – Вы же не собираетесь в деревне зимовать.
– Кто знает, как сложится? – пожала плечами мама. – Я написала сёстрам, чтобы они через Лёвиных друзей выяснили, можем ли мы вернуться в Саратов? В зависимости от этого и надо будет прийти к какому-то выводу...
– А мне кажется, – возразила Галина Григорьевна, – что, независимо ни от чего, вам надо перебираться в Брест. И Фёдор Семёнович тоже так считает. Первое время у нас поживёте…
…В тот же день мы с мамой пошли в больницу, на могилу отца. На деревянном кресте красным мелком были выведены слова: «Клянусь, Лев Давыдович, о твоей семье не забуду!».
– Вот ведь как в одном человеке уживается столько противоречивых качеств, но хороших всё же больше, – произнесла мама.
Мы зашли с ней на вокзальную почту, и она отправила письма-треугольнички в Москву, в Саратов и в Новосибирск.
… Однажды Валентин меня спросил:
– Жорку Перевертайло помнишь?
– Нет. А кто это?
– Завтра познакомлю. Он приехал с отцом и матерью из эвакуации.
– Постой-постой, это не его брат повесился в гестаповской тюрьме?
– Точно. Его Леонидом звали...
– А как же Жорик с матерью оказались в эвакуации, а Леонид в Бресте остался?
– Когда первые бомбы начали рваться, Александра Ивановна с Жоркой подались на восток. Она знала, что Леонид где-то у приятеля заночевал, и понадеялась, что он сам сообразит, что надо уходить из города. А Лёня кинулся домой, но своих не застал. Бежать из Бреста было уже поздно, и он остался. А почему он оказался в тюрьме у немцев и погиб там – никто не знает…
На другой день Перевертайло вошёл в аудиторию в сопровождении Валентина. Ростом Георгий был чуть выше среднего, обладал спортивной фигурой, которую подчёркивала перепоясанная армейским ремнём синяя железнодорожная гимнастёрка. На груди поблёскивал эмалью значок «Ударник сталинского призыва». Эту НКПСовскую награду он получил за стахановский труд в депо станции Ишим, где всю войну точил паровозные детали на самом лучшем в стране, по его словам, токарном станке «ДИП-250» (догнать и перегнать). На вопрос, как называется его значок, Перевертайло отвечал полным «штилем», делая в слове «призыва» ударение на первом слоге. Жоркина семья жила до 40-го года на Украине, в городе Конотопе, поэтому речь его была с лёгким «украинским уклоном».
Мы подружились с Георгием с первого дня его появления в группе. И дружба эта, несмотря на то, что впоследствии нас разделило пространство и время, сохранилась на долгие годы. Жорка чрезвычайно гордился своим отцом – паровозным машинистом. И потому из всех железнодорожных служб признавал основополагающей лишь службу тяги. В кругу обступавших его ребят он частенько садился на своего конька и с восхищением рассказывал о том, как это здорово – быть машинистом и сидеть за правым крылом паровоза «ИэС» (Иосиф Сталин)!
– Это самый мощный в мире пассажирский локомотив с колёсной базой 1-4-2 и весом 135 тонн – и это без тендера! – хвастался Жорка, как будто сам этот паровоз изобрёл. – Если эту громадину пустить по нашим брестским путям – шпалы из-под рельсов полезут!
Не обращая внимания на недоумённые взгляды притихших слушателей, столкнувшихся с мудрёной терминологией, Жорка с неменьшим энтузиазмом живописал труд машиниста:
– Сами понимаете: «ИэСку» доверят не каждому! Бывало, выведет батя с поворотного круга свою махину, встанет под состав – на перроне все залюбуются! Под синим кителем у машиниста рубашечка с галстуком! Не поверите: на руках – белые перчатки! Ей богу, не вру! В кабине – всё блестит! Рукоятки там всякие, кресло, подлокотники – вылизаны. Помощник-то тоже не хурды-бурды! А батя выглянет из кабины, оглядит состав, сыпанёт из пескопровода песочку на рельсы, чтобы не было пробуксовки, и как только загорится на светофоре зелёный, плавненько так, без рывка трогается с места... Красота, да и только!..
…Близились ноябрьские праздники. Я размечтался съездить на эти дни в деревню, но Губенко всем подавшим заявления об отлучке по личным делам на утренней поверке объявил: поедете, но после демонстрации.
Ратайчицы почти оправились от войны. На месте сгоревших хат уже стояли срубы новых домов. В кабинете комиссара восседал председатель сельсовета – высоченный мужик в военной форме и кубанке. Мы с мамой и Наташей, не отпускавшей мою руку, зашли к нему подписать справку о том, что наша семья действительно проживала в период немецкой оккупации в Ратайчицах. Документ этот был необходим для прописки в Бресте или в Саратове, если разрешение на въезд туда будет получено.
...Связь с мамой мы по-прежнему держали через Лиду Броварник. На Гревскую, 57, где она снимала комнату и где был просторный двор, заезжали теперь многие ратайчицкие мужики, потому как здесь было где «у знаемой людыны» оставить лошадь и фурманку. Они-то и привозили для меня из деревни мамины ЦУ.
Тем же способом я отправил в Ратайчицы в начале декабря записку о том, что для мамы нашли работу бухгалтера в железнодорожной столовой. Эта записка заставила её поторопиться с выездом из деревни.
18-го декабря поздно вечером в дверь Григорьевых кто-то забарабанил. Я хотел было ринуться вниз и откинуть щеколду, но Фёдор Семёнович отстранил меня:
– Я сам открою...
В прихожую вошел весь в снегу капитан, с синей повязкой военного автоинспектора, и прямо с порога:
– Квартира Григорьевых? Около Чернавчиц случилась авария и насмерть придавило ребёнка. Ваша знакомая, – капитан поднёс к глазам планшетку, – Елина Екатерина Георгиевна не пострадала, а вот дочка погибла... Степанов, вноси девочку!
У меня потемнело в глазах и перехватило горло. Солдат, гремя сапогами, внёс в прихожую безжизненное тельце сестрёнки. Следом, еле держась на ногах, переступила порог мама. С запрокинутой головой, в сбившемся платке, она сползла на подставленную кем-то табуретку и зарыдала.
– Куда девочку-то? – спросил солдат.
– Господи! Несите её в комнату на диванчик. На диванчик кладите, – заламывая руки, охала Галина Григорьевна.
– Я извиняюсь, – уже участливым тоном заговорил капитан, – но надо акт о доставке пострадавшей подписать. Формальность требует...
– Как это произошло? – стараясь говорить тише, спросил Григорьев.
– Мы установили, что машина была загружена в Ратайчицах картошкой для воинской части. Шофёр, в нарушение всех правил, посадил в той деревне группу женщин в кузов поверх груза. Девочка ваша ехала в кабине на руках у одной из пассажирок – Лидии Вирко. В Чернавчицах водитель решил перекусить, хлебнул лишнего, сел за руль, развил скорость и, не справившись с управлением, врезался в придорожную ветлу. От удара дверка кабины открылась, девочка выпала и угодила под колесо... Жалко, – вздохнул капитан, – такая красивая девочка... Вы уж мамашу как-нибудь успокойте...
Только спустя несколько дней, когда Наташу уже похоронили, Фёдор Семёнович пересказал мне то, о чём поведал ему капитан ВАИ. Сам я не в состоянии был в тот вечер уяснить весь ужас случившегося. Сознание не воспринимало того, что Наточки больше нет, что она уже не произнесёт ни словечка! Только одна мысль сверлила мозг: какой-то злой рок висит над нашей семьёй.
…То, что победа не за горами, что событие это произойдёт совсем скоро, не было ни для кого секретом. Это чувствовалось по ежедневным сводкам Совинформбюро. Сообщения дикторов Московского радио, особенно Юрия Левитана, звучали в эти дни приподнято, как никогда. В сводках мелькали названия взятых с боями немецких городов, перечислялись номера разгромленных вражеских дивизий и соединений. Через Брест на запад один за другим шли эшелоны с тяжёлыми танками, артиллерией и войсками. На солдатских теплушках пламенели лозунги: «Добьём фашистского зверя в его собственной берлоге!».
…Первомайские праздники 1945-го были торжественнее обычного: войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, охватив Берлин с севера и юга, заставили гитлеровскую столицу капитулировать. Произошло это событие 2 мая. А 1 мая через площадь перед зданием Брестского обкома партии прошли колонны демонстрантов с красными знамёнами, транспарантами, лозунгами, многочисленными портретами организатора всех побед советского народа в Великой Отечественной войне генералиссимуса товарища Сталина.
Колонна нашего техникума, возглавляемая директором Губенко, тоже не ударила лицом в грязь. Ребята несли огромный стенд, на котором был изображён обгоревший Берлинский рейхстаг с красным знаменем на его куполе. Лозунг внизу стенда гласил: «Слава советским воинам, добивающим фашистского зверя в его логове!»
Демонстранты пели, радовались, что тяжким испытаниям вот-вот придёт конец. Ведь дело оставалось «за малым»: заставить врага подписать акт о безоговорочной капитуляции. События этого ждали со дня на день. Так оно и вышло: в ночь на 9 мая небо озарилось огненными пунктирами трассирующих пуль, разноцветными взрывами сигнальных ракет. Народ прильнул к репродукторам. Мы вслушивались в каждое слово ликующего у микрофона Юрия Левитана.
В раскрытые окна доносились многоголосое «ура!», треск автоматных очередей, пистолетных выстрелов. Людям, опьянённым вестью о победоносном завершении войны, было не до сна. Едва рассвело, я побежал к Вальке, потом мы кинулись к Жорке и втроём махнули в техникум. Губенко и военрук Бандык были уже там, на плацу, в окружении возбужденно тормошивших их студентов и преподавателей.
– Товарищ Сталин обещал, что будет и на нашей улице праздник, и сдержал своё слово! – вперив в Бандыка свои восемь диоптрий, комментировал волнующее событие Губенко.
…На плацу уже гремел голос Бандыка:
– Даю на подготовку... – посмотрел он на часы, – сорок минут. Через сорок минут – построение. Выходим колонной на городской митинг! Всем ясно?
И тут в моей голове засветилась идея: забежать домой, переодеться в белую рубашку, в папины брюки из белой рогожки, переобуться в недавно купленные по какому-то невероятному блату белые парусиновые полуботинки и в таком виде предстать – я это уже предвкушал – перед изумлённым студенческим строем.
Когда я появился на плацу техникума «весь в белом», весёлый студенческий гул стих. Валька с Жоркой одобрительно переглянулись, а Бандык, с кем-то беседовавший, глянул на меня в упор и скомандовал:
– Елин, пойдёшь впереди колонны! – Потом, правда, добавил: – После директора и преподавателей...
Наша колонна влилась в поток празднично одетых людей, которые так же, как и мы, не усидели дома. Повсюду звучали песни военных лет».
^ СОХРАНИВШИЕ ПАМЯТЬ
…Только оказавшись под надёжным прикрытием огромной бетонной звезды, я впервые за весь путь от железнодорожного вокзала к Брестской крепости смахнул со своего изрядно намоченного лица капли нудного декабрьского дождя. В этом месте-укрытии его назойливый шум прекратился, но через несколько секунд раздался мерный шум метронома, его сменил вой разрывавшихся снарядов, как было во все дни обороны крепости, а потом зазвучало то, что не слышали её защитники: хорошо знакомые позывные Московского радио, а потом и усиленный мощными динамиками голос Юрия Левитана, как тогда, в первый день Великой Отечественной: «Сегодня, 22 июня 1941 года…» – о начале страшной, кровопролитной и унесшей миллионы человеческих жизней войне. Но тогда никто не предполагал, что на алтарь победы будет принесено неслыханное в истории цивилизации количество жертв, и бойцы этой крепости на рассвете ещё не знали, что это – война, что в боях с заметно превосходящим противником ценою нечеловеческих усилий и жизней им выпало стать её защитниками: удержать крепость нечеловеческими усилиями, проявить мужество и героизм.
Постояв немного под этой звездой, открывающей главный путь на территорию Брестской крепости – ныне мемориального комплекса, я пошёл в сторону музея, где, как сообщила мне Елена Генриховна,
18 лет назад она видела стенд о своём дедушке.
Напротив музея с помощью техники несколько человек снимали с основательно разрушенного немцами здания казарм высокий щит с декорацией соседних Холмских ворот. Совсем недавно возле этого здания снова разыгралось настоящее сражение: съёмочная группа из России под руководством известного продюсера Игоря Угольникова для художественного фильма снимала батальные сцены, которые по сценарию разыгрывались возле… Холмских ворот, но на фоне декораций. Как все баталии получились в кино на самом деле, мы узнаем в дни празднования 65-летия Великой Победы, в мае 2010 года. После завершения съёмок в крепости по-прежнему тихо и величаво.
Узнавшие о цели моего визита директор Государственного учреждения «Мемориальный комплекс «Брестская крепость-герой» генерал-майор Валерий Владимирович Губаренко и его заместитель по научной работе Лариса Григорьевна Бибик мгновенно рассеяли все мои тревожные сомнения насчёт возможного изъятия увиденного в 1991 году Генрихом Львовичем и Еленой Генриховной стенда о Льве Давыдовиче: «Часть документов о Елине по-прежнему находится на выставочном стенде, часть – в наших фондах». И через несколько минут благодаря стараниям заведующей научно-экспозиционным отделом Аллы Фаритовны Соболевской и молодого научного сотрудника Наталии Валерьевны Пузан, я убедился, что память о защитниках крепости и вокзала, в том числе и о Елине, с наступлением новых времён здесь не стёрта и всё, что было ранее в музее, сохранено.
Сначала я увидел личную папку о Льве Давыдовиче с находившимися в ней «личным досье» и написанным в семидесятые годы письмом его сына из Саратова. «Сообщаю некоторые подробности о моём отце, Льве Давыдовиче Елине, – писал Генрих Львович, – и обстоятельствах его гибели. Высылаю Вам максимально подробно заполненную «справочную карточку». Кроме того, высылаю Вам биографию отца, краткие сведения о нашей семье». Генрих Львович рассказывал не только о себе, о смерти мамы, о жене, дочери и внучке Марине, которой исполнилось шесть лет, но и о том, что получил ранее, в 1974 году, сообщение о присвоении имени его отца одному из магистральных тепловозов депо Бреста: «В 1974 году я получил письмо-извещение, подписанное начальником локомотивного депо Брест. Письмо за подписью начальника депо О. Д. Терехова я храню. По его просьбе в том же 1974 году я выслал портрет отца, его биографическую справку об обстоятельствах его гибели. Высылаю Вам, уважаемая Татьяна Михайловна, копию этой справки. Не уверен, пригодится ли всё это, но если Вас заинтересует что-нибудь ещё, я обязательно и с благодарностью отвечу. Всего Вам доброго. С уважением, Генрих Елин».
В музейной картотеке значатся имена всех защитников обороны крепости, среди которых и имя саратовца Ивана Афанасьевича Бугакова, 1918 года рождения, а в картотеке «Вокзал» в нескольких экземплярах собраны тематические карточки обо всех участниках обороны вокзала. Несколько копий – о Льве Елине. На фоне большой чёрно-белой фотографии вокзала того времени, который теперь как бы символически прикрывает установленная перед ним зенитка тех времён, помещены портреты его защитников – железнодорожников, милиционеров и военнослужащих, кто не побежал, как некоторые сделали в эти часы, на восток, а остался верен присяге и служебному долгу. Портрет Елина рядом с фотографиями милиционера Андрея Головко, сержанта, оперуполномоченного линейного отдела станции Ивана Назина, Фёдора Зазирного – в последующем участника битвы под Москвой (тяжело раненный, он лишился обеих ног, умер в 1978 году); Алексея Шихова, связиста Михаила Мартыненко – с 1943 года политрука партизанского отряда имени Сергея Лазо. По-разному сложились их судьбы, но всех их, мужественных, в тот день объединила одна общая беда – война и долг, она сделала их бойцами неофициального, но ими одними оперативно созданного без определенной численности подразделения под названием «Защитники вокзала Брест-Центральный».
Такими они и останутся в памяти не только родных, но и тех, кто приходил ранее, приходит сейчас и придёт в будущем в залы под своды старинного здания музея, чтобы познакомиться с героями той далёкой войны, для которых самой главной и святой наградой стала и останется ^ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ПОТОМКОВ.
Публикацию подготовил
Владимир ЕФИМОВ.
Саратов – Брест – Саратов
ПОЭТИЧЕСКАЯ МОЗАИКА
весной закончилась война...
Владимир
БОЙКО