Конкурс виктор бычков. Перекрёсток веры, надежды. Григорий большунов

Вид материала

Конкурс

Содержание Я знаю, верю, что средь стольких бед Пункт назначения: героическое прошлое Лебедев Михаил Николаевич Детство и юность, опалённые войной

Подобный материал:

• Протоиерей Григорий Дьяченко Борьба с грехом Благословение Свято-Троице-Серафимо-Дивеевского, 777.44kb.
• Солошенко Анастасии «Дневники Надежды», 6.91kb.
• Учитель: Федорова Галина Николаевна, 10.79kb.
• Р. В. Щипина Святитель Григорий Нисский, 3701.1kb.
• Белорусская Православная Церковь Минская Епархия Свято-Елисаветинский Женский монастырь, 27.77kb.
• Григорий Фёдорович Пономаренко и Виктор Гаврилович Захарченко. Работа по теме урок, 33.45kb.
• Описание профориентационной методики перекресток (Пряжников), 360.33kb.
• Мартин Бубер. Два образа веры, 2036.01kb.
• Христианская церковь против евреев, 353.52kb.
• Xi международный фестиваль-конкурс детских, юношеских, взрослых любительских и профессиональных, 360.1kb.

^ Я знаю, верю, что средь стольких бед

и мы сумеем выстоять упрямо,

как выстояли Ваш отец, Ваш дед.

Как Родина моя. Как моя мама.

Публикацию подготовила Ольга ОРЛОВА

Главная станция – память

^ ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: ГЕРОИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ

Хмурым, но удивительно тёплым декабрьским утром 2009 года Брест встретил меня редким для этого времени тёплым дождём. Но и в непогоду этот древний город с богатой историей, отметивший минувшим летом свой 990-летний юбилей, был так же прекрасен, как и в солнечный день.

Неделей ранее Брестская область торжественно отмечала ещё одно знаменательное событие: семидесятилетие присоединения в 1939 году Брестской области к Белоруссии.


Исторические события семидесятилетней давности круто изменили заинтересовавшую меня минувшим летом судьбу одного саратовца, уроженца города Камышина нынешней Волгоградской области, которому в год переезда сюда, к «западным воротам Советского Союза», было 37 лет. О нём я никогда прежде не слышал, хотя знал его сына, коллегу-журналиста. Символическая встреча с его отцом ждала меня в Бресте уже через несколько минут после моего выхода из вагона поезда: едва я дошёл по переходному мосту до вокзала Брест-Центральный, как увидел мемориальную доску. Имя этого человека было первым среди шести имён, навечно и в знак справедливости запечатлённых в металле:

«Героически исполняли свой служебный долг в первые часы и дни Великой Отечественной войны железнодорожники Брестского отделения:


Елин Лев Давыдович

^ Лебедев Михаил Николаевич

Мартыненко Михаил Петрович

Шихов Алексей Петрович

Иванов Борис Григорьевич

Ширшов Пётр Иванович».

Впервые эту доску, отлитую в Минске и установленную по инициативе начальника вокзала Алексея Кокотова и руководства Брестского отделения Белорусской железной дороги, я увидел семью месяцами ранее, в середине мая 2009 года, когда впервые оказался в Бресте. Фамилия и имя первого героя заставили меня задуматься: не отец ли это хорошо знакомого мне, но увы, скончавшегося лет пять назад коллеги, саратовского журналиста Генриха Львовича Елина? Но мало ли бывает совпадений, успокаивал я себя, да и как его отец мог оказаться в далёкой от Саратова Белоруссии, на западном форпосте Советского Союза?..

В июле в Саратове бывший редактор областной газеты «Коммунист» Николай Фёдорович Зорин подтвердил моё предположение:

– А вы знаете, что отец Генриха Елина перед войной был начальником Брестского отделения железной дороги и погиб в первый день войны? О нём Генрих Львович рассказал в двух книгах воспоминаний.


– Мой дедушка был начальником отделения железной дороги с осени 1939 года по 22 июня 1941 года, – подтвердила в разговоре со мною Елена Генриховна Елина, дочь Генриха Львовича и внучка Льва Давыдовича, ныне проректор по учебно-методической работе Саратовского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского. – С самого начала нападения немецкой Германии он оборонял вокзал и погиб в первый же день войны, умер в железнодорожной больнице и через несколько часов был похоронен на её дворе, в братской могиле, а в 1972 году его останки перезахоронены на городском кладбище. В последний день 41-го года бабушке с двумя детьми, Генрихом и его маленькой сестрой Наташей, удалось уйти из Бреста в оккупированную деревню Ратайчицы. Уже после освобождения Бреста девочка трагически погибла под колёсами грузовика на глазах своей мамы. До середины 1946 года бабушка и папа оставались в Бресте (папа учился в железнодорожном техникуме, а бабушка работала на вокзале, том самом, где погиб её муж), потом оба вернулись в Саратов. Я с папой раньше бывала в Брестской крепости. В 1991 году мы побывали в Ратайчицах, папа встретил там людей, бывших с ним в оккупации. Среди экспонатов Музея обороны Брестской крепости видели большой стенд, посвящённый Льву Давыдовичу и другим защитникам вокзала. Сейчас стенда, наверное, уже нет.

– Елена Генриховна, ваши опасения скорее относятся к России, чем к Белоруссии, где, я уверен, по-прежнему хранят память о Вашем деде.


Я оказался абсолютно прав. «Старые», упомянутые Еленой Генриховной материалы оказались на своём прежнем и законном месте: в специальном, художественно оформленном разделе «Вокзал» мемориального комплекса крепости-героя, в фондах которого хранятся тематическая карточка Льва Давыдовича и письмо в музей от Генриха Львовича, написанное в семидесятых годах. Есть они и в музее вокзала, а несколько лет назад их пополнили документальный двухтомник «Памяць» («Память»), куда вошли воспоминания оставшихся в живых очевидцев трагических событий того страшного дня и последних минут жизни Льва Давыдовича, изданный в 2005 году, к 120-летию вокзала, в Минске; сборник «Брестский железнодорожный вокзал – западные ворота страны». И главное – четыре с половиной года назад на здании вокзала появилась та самая мемориальная доска, ставшая отправной точкой моего исследования… А ещё очень длинная, на весь перрон вокзала, красная ковровая дорожка, по которой в дни торжеств убелённые сединами ветераны проходят с почестями под звуки военного оркестра на глазах у сотен свидетелей их чествования. Разве это не доказательство того, что ветеранов не забыли и почитают в стране, первой принявшей на себя мощнейший удар немецкой военной машины? И не в четыре утра, как давно официально принято считать, а двумя часами ранее, потому как документально подтверждается, что ещё в 2 ночи 22 июня в районе станции Берёза-Картузская с неизвестного самолёта варварски был обстрелян состав скорого пассажирского поезда, следовавшего из Москвы в Брест.

Бывший начальник линейного отдела милиции Брест-Литовской железной дороги А. Д. Красильников вспоминал об этом так: «Среди пассажиров имеются жертвы. Чтобы не задерживать людей, мною были даны указания об эвакуации убитых, раненых и их багажа на станцию Берёза-Картузская. Только я положил телефонную трубку, как снова вызов со станции Жабинка. Докладывал мой заместитель по оперативной работе. Из его речи явствовало, что с Брестом никакой связи нет – телефон и телеграф не работают».

Обрыв связи был делом рук перешедших границу немецких диверсантов – они предварительно, ещё до нападения регулярных войск и авиации, отключили не только связь (вот почему никто, в том числе и Лев Елин, не смогли дозвониться до станции), но и электричество. И погибшие в том поезде мирные люди стали первыми жертвами жесточайшей войны.

Через несколько часов, исполняя служебный долг, погиб и Лев Елин. Он покинул свой дом и свою семью и ринулся в пекло сражения, чтобы помочь выбраться из города захваченным войной пассажирам. Что это, как не героизм профессионала и ответственного человека, понимание гражданского долга и выполнение его даже ценою собственной жизни? Очень жаль, конечно, что подвиг Елина не отмечен посмертно правительственными наградами, но разве добрая память о нём – сохранится не только родными, но и в далёком Бресте – не самое главное, что может быть сделано для человека?

– В 2001 году, – продолжила Елена Генриховна Елина, – папа издал в Саратове два тома воспоминаний «О времени и о семье». Семья – папа, его отец и мать – и время стали главными героями книги, которую он писал четыре года. Один том у меня только в единственном экземпляре, я его не то что никому не даю – из дома даже не выношу. Но могу предложить электронный вариант.

И вскоре мне открылись поразительные факты предвоенного времени. Благодаря автору, который будто специально аккуратно описывал рядовые и значимые события, фиксировал имена и диалоги в блокнотах или больших тетрадях, словно желал в далёком будущем, опираясь на эти записи, создать яркую книгу воспоминаний.

…Конечно же, никаких дневников он не вёл. Восстановить те события помогла фантастическая и долгосрочная память автора. Как на картине, на страницах воспоминаний воочию предстают не только Саратов и Брест тридцатых годов, но и неприукрашенные быт простых людей и среда, окружавшая маленького Генриха, его родителей – матери и отца-железнодорожника, сначала поездного ревизора, позже – сотрудника управления Рязано-Уральской (ныне – Приволжской) железной дороги, заместителя начальника финансовой службы. Должность начальника пассажирского отделения была его последней на этой дороге: летом 1939 года ему предстояло поступить в железнодорожную академию в Москве. Затем он получил срочное направление в Брест, как и тысячи таких же железнодорожников-«восточников», ехавших в Белоруссию из других республик СССР восстанавливать железнодорожное хозяйство, разрушенное поляками при отступлении. Благодаря организаторским способностям Елина, за очень короткое время удалось наладить нормальную работу отделения («движения» – как тогда было принято говорить) и сделать его одним из ведущих на магистрали.

В книге настолько чётко и тонко прописаны события и их участники, словесно переданы портреты людей, с которыми свела судьба Генриха и его родителей, что, если увидишь сейчас, после прочтения, их фото – не надо никакой подписи, они становятся узнаваемы сразу же.

Поэтому когда я увидел на стенде в Брестском железнодорожном колледже снимок военного в очках, мне не составило никакого труда сразу же узнать: «Губенко!» Да, это был тот самый начальник техникума, к которому в 1944 году, вскоре после освобождения города от гитлеровцев, пришёл Елин-младший. Но если для истории сохранилась фотография этого человека, то, кажется, не сохранились портреты множества других людей, в разное время – мирное и военное – встречавшихся на пути семьи Елиных. Однако автор книги воспоминаний своими точными описаниями с лихвой восполняет этот пробел и создаёт их словесные портреты. Узнаваемы сейчас и описанные автором здания и улицы, где он бывал.

Память Генриха Елина прекрасно сохранила мгновения детства, прошедшего в многосемейном доме на саратовском проспекте имени Ленина (первая глава книги так и называется «Ленинская, 18»), неподалёку от здания управления дороги; ещё памятный многим, но недавно уничтоженный кинотеатр «Искра». Там маленький Генрих наслаждался фильмом «Чапаев», а позже, проехав в поезде с отцом по чапаевским местам Урала, снова прикоснулся к биографии начдива. Подробно описаны эпизоды из жизни в Западной Белоруссии (глава «Брест–Литовск»), и война, и оккупация в деревне Ратайчицы, и поступление на учебу в железнодорожный техникум в только что освобождённом от немцев Бресте. Сейчас это уже не техникум, а колледж железнодорожного транспорта Белорусской железной дороги, располагающийся в том же самом здании на Пушкинской улице. Это здание, построенное ещё до войны, до сих пор прекрасно сохранилось.

– Немцы в годы оккупации устроили здесь областное управление – гебитскомиссариат, а позже нечто вроде курсов или школы по подготовке из местных жителей работников городского коммунального хозяйства, твёрдо намереваясь остаться здесь навсегда, – рассказывает мне заместитель директора по учебной работе Владимир Николаевич Мелихов и подводит к большому стенду, рассказывающему об истории колледжа, где в настоящее время на очном и заочном отделениях учатся 1600 человек. – Вот это два первых директора техникума: второй справа – угаданный вами Губенко, он стал директором после освобождения города. (Он и принимал заявление от Генриха, но тогда его должность, если официально, значилась как начальник техникума. – В. Е.) В то тяжёлое время под заявления о приёме шла любая бумага, писали даже на обратной стороне немецких листовок.

На мой вопрос, можно ли найти заявление Генриха Елина, Владимир Николаевич тяжёло вздохнул: все архивы техникума, в том числе и личные дела учащихся, давно вывезены в Минск, но остались фотографии и Губенко, и здания техникума в 1944 году, с выбитыми стёклами в окнах, и панорамный снимок большой группы учащихся на описанном в этой книге митинге в честь Победы над фашистской Германией 9 мая
1945 года (на этом митинге был и Генрих), и первомайской демонстрации 1946 года, и групповой снимок педагогов, и снимок занятия в классе.

После колледжа я уже больше нигде побывать не успел. А ведь хотелось увидеть все улицы, по которым ходили Елины – старший и младший, или дома, описанные сыном в книге. Но и без этих не охваченных мною эпизодов получается большой материал о Генрихе и его отце, людях с Большой буквы, где на особом месте – отец, который в пятом часу утра
22 июня 1941 года, проснувшись от грохота снарядов, быстро понял, что они означают начало войны, попрощался с семьёй, где были сын-подросток и совсем крохотная дочурка, и отправился выполнять служебный долг, потому как не мог поступить иначе, и принял бой – первый и последний…

^ ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ, ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ
(Из книги воспоминаний Генриха Елина)

«…Страху на маму нагоняло и помещённое во всех газетах опровержение ТАСС по поводу распространённых зарубежными информационными агентствами сведений, будто бы СССР концентрирует на своих западных границах крупные военные силы, перебрасываемые с Дальнего Востока, что в распоряжение Киевского военного округа якобы передана целая воздушная армия из 1800 бомбардировщиков и 900 истребителей и т. п. В опровержении эти сведения названы плодом большой фантазии.

– Дыма без огня не бывает, – со слезами на глазах говорила мама. – Ты, конечно, поезжай, в кои веки дали такую путёвку. Может, до твоего возвращения ничего не случится…

13 мая папа уехал на юг. Слухи о войне усиливались с каждым днём. В школе об этом судачили ребята из местных и посматривали на нас, «восточников»: как мы на эти слухи реагируем? Особенно торжествовали поляки, предвкушавшие увидеть, чем закончится дружба между Гитлером и Сталиным, которых они ненавидели в равной мере.

Обстановка стала прямо-таки зловещей, когда 13 июня по радио передали, а газеты напечатали сообщение ТАСС о том, что в английской печати «муссируются слухи о близости войны между СССР и Германией, что обе стороны сосредоточивают свои войска у границ. ТАСС уполномочен заявить, что Германия, как и Советский Союз, соблюдает условия Советско-Германского пакта о ненападении, что слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, являются лживыми и провокационными».

Все с надеждой ждали, что Германия откликнется на сообщение ТАСС, развеет тревогу. Но немцы как в рот воды набрали…

Папа вернулся из отпуска 15 июня. А на рассвете 22 июня,
в 4 часа 15 минут фашисты обрушили на Брест шквал артиллерийского огня и начали бомбить город...

На рассвете 22 июня меня разбудил неутихающий гром. От его раскатов дрожали стены. Висевший на руле велосипеда «Кодак» вздрагивал при каждом новом ударе. Окно моей комнаты выходило на запад, и она то и дело озарялась яркими всполохами. Первое, что пришло в голову, – разбудить папу, чтобы он отключил антенну от приёмника. Однажды во время сильнейшей грозы – в Бресте они случались довольно часто – антенна «притянула» молнию. Пробив черепичную крышу, молния замкнула электропроводку, и «внутренности» нашего «СИ-235» изрядно подгорели. Я приоткрыл дверь в спальню родителей. Они тоже проснулись от грома. Мама, привстав на кровати, тревожно спрашивала:

– Неужели опять гроза?!

Папа, наскоро натянув брюки, прильнул к окну, но с восточной стороны дома вспышек молнии почему-то не было видно. Испуганно заплакала Наташа. Мама взяла её на руки. В этот момент с потолка сорвался увесистый кусок штукатурки и рухнул в детскую кроватку. Папа подбежал к моему окошку: дождя не было, зато с неба сквозь громовые раскаты доносился надрывный гул. И вдруг душераздирающий свист, мгновенная вспышка и мощнейший удар, от которого стены дома покачнулись. Мелькнула мысль: наверное, так бывает при землетрясении.

– Лёва, что это?! – закричала из соседней комнаты мама.

– Кажется, это не гроза…

Папа бросился к телефону, в волнении стучал по рычажку, но трубка глухо молчала. В рассветных сумерках мы увидели, как через двор к подвалу вслед за женой, сынишкой и старухой-матерью бежал наш сосед Турчинский – другой папин зам. Отец распахнул окно:

– Эдуард, что происходит?

– Война, Лев Давыдович! Немцы бомбят город. Слышите, какой грохот?! Граевка уже горит…

– Ясно! Давай срочно в отделение! Я через минуту туда же! – И, обернувшись к нам, коротко бросил: – Одевайтесь – и в подвал!

Мы быстро оделись, закутали Натку. Папа довёл нас до подвала и бросил в тёмный проём дверей несколько свечных огарков.

– Никуда отсюда не выходите! – крикнул отец, уже убегая в сторону вокзала. – Как только выясню обстановку – сразу же кого-нибудь пришлю.

– Эдуард Михайлович, а вы с нами остаётесь? – переводя дыхание, спросила мама.

Её, когда она волновалась, всегда мучила одышка: сказывались последствия пневмоторакса. Турчинский что-то промямлил в ответ и посмотрел на жену. Та отвела взгляд и как-то уклончиво ответила вместо мужа:

– Он переоденется в штатское, а уже тогда побежит на работу…

Мать Турчинского – деревенская бабка из-под Полтавы – судорожно прижимала к себе внучонка и всё время причитала:

– Ой, боже-ж ты мий, господи! Шо-ж це воно такое?! Сынку, шо-ж нам усим робыты?

– Успокойтесь, мамо!

Он поднялся наверх, приоткрыл дверь. Мимо бежали, пригнувшись, несколько красноармейцев с винтовками в руках.

– Ребята, что там делается? – кивнул Турчинский в сторону вокзала.

– Что-что! Немцы товарный двор штурмуют!

Буквально скатившись по ступенькам, Турчинский выдохнул:

– Буду тикать к нашим!

Я подумал, что он побежит к отцу в отделение, но его жена проговорила:

– Эдик, тикай! Тикай на Барановичи! Ты там нужнее!

Бомбёжка прекратилась. Со стороны вокзала слышались лишь отрывистые автоматные очереди и одиночные винтовочные выстрелы. Стало относительно тихо. Мама, отрешённо глядя в сырую липкую стену, на которой от неверного света огарка дрожали тени, кормила Натку. Та в полудрёме, но деловито посапывая, сосала молочко. Я поднялся к выходу и приоткрыл дверь. Было уже совсем светло, солнце проглядывало сквозь клубы серого дыма. Перешагивая через пути в направлении нашего дома, с автоматами наперевес, шли солдаты в серо-зелёной форме и в стальных касках.

– Там фашисты идут! Прямо к нам во двор! – сообщил я.

Мама передала мне Натуську и быстро на все пуговицы застегнула плащ. Она словно пришла в себя из полушокового состояния, вызванного трагедией происходящего. Слухи о войне в последнее время хотя и нарастали, но до конца не верилось, что это может случиться. И вот теперь гитлеровцы, деловито шагая и гогоча, прямиком шли к нашему дому.

Мама привстала с ящика, придерживая меня за плечо. Её дрожащие пальцы буквально впились в меня. Она была напряжена до предела, потому что не знала, что может произойти со всеми нами в следующую минуту. Дверь подвала со скрипом распахнулась, и в проёме замаячила фигура долговязого немца. Увидев женщин и детей, солдат рявкнул:

– Фрау, киндер, – век нах хаузе!

Как только мы выбрались на свет, солдат изобразил улыбку и сделал Наташе «козу». Потом он окинул взглядом меня, нахмурил белёсые брови и деланно строго спросил:

– Большевик?!

– Найн, найн, – испугалась мама, – дас зинд майне киндер…

– О, фрау шприхт дойч?

– Этвас (немного).

Солдат удовлетворённо кивнул и кинулся догонять свою команду.

Мы вошли в квартиру. Стенные часы, висевшие в столовой, казалось, громче обычного пробили восемь раз.

– Уже восемь часов, а от папы так никто и не пришёл, – вздохнула мама. – Что там с ним? Неужели он не успел уйти с нашими на восток?

– Как он мог уйти? Папа никогда бы без нас не ушёл, – произнёс я и тут же сообразил, что моя реакция вызовет у мамы ещё большую тревогу.

Ведь если отец не ушёл на восток и если до сих пор не подаёт о себе никаких вестей, значит, с ним действительно что-то случилось.

– Я не хочу даже думать об этом! – заплакала мама, угадав ход моих мыслей.

Она тяжёло вздохнула, опять поглядела на часы и торопливо достала из буфета то, что осталось от ужина:

– Надо хоть немного поесть…

Вдруг кто-то постучал в дверь. На пороге стоял наш сосед – паровозный машинист Петро. Его семья гостила у родных под Бобруйском, а сам он явился домой только под утро. Петро неплохо разбирался в технике, и если в доме ломался звонок или подтекал кран, он всегда изъявлял желание помочь, не требуя ни копейки за свои услуги. «Я с начальства не беру», – всякий раз говаривал он, когда мама протягивала ему трёшку.

– Я чего пришёл, – мялся Петро. – Немцы в городе. Считай, власть переменилась. А супруг ваш, как и я, партейный. Я вот свою красную книжку спалил, давайте и его партбилет изничтожим. А то как бы вас за этот документик к стенке не поставили...

Видно было, как мама внутренне ощетинилась. Сдерживая себя, она фактически выставила соседа за дверь:

– А ты не боишься, что власть опять переменится и с тебя спросят за партбилет? А вообще, иди-ка лучше отсюда! Мне сейчас не до этого!

Сосед, как от удара, откинулся к дверному косяку, но опомнился и не без издёвки произнёс:

– Зря вы так со мной. Я ведь за вашу семью беспокоюсь. Мне-то что. Мы ведь чистокровные православные, – многозначительно добавил он напоследок.

…Стрельбы в городе уже не было, но с запада, из района Брестской крепости, доносилась приглушённая канонада. Выходит, крепость не сдаётся!

…На рассвете в дверь кто-то настойчиво постучал. Из кухонного окна мы увидели на крыльце простоволосую, в измятом плаще, Раису Яковлевну Хованову. Мама распахнула дверь, они бросились друг к дружке и зарыдали.

– Екатерина Георгиевна, вы только не волнуйтесь, – причитала Хованова. – Лев Давыдович ранен, лежит в больнице у Григорьева, просит, чтобы вы с ребятами пришли к нему…

– Господи, ранен?! Тяжело? – вскрикнула мама.

– Кажется, тяжело, – отвела взгляд Раиса Яковлевна. – Я тут с соседом пришла. Он из местных. Чтобы было не так страшно идти, – торопливо объясняла Хованова. – Лев Давыдович очень просил, чтобы…

– Идёмте скорее! – нетерпеливо прервала её мама.

Она взяла на руки Наташу, я запер дверь, и мы отправились в железнодорожную больницу.

– А где Николай Иванович? Что с ним? – спросила мама.

– Ничего толком не знаю. Ещё в субботу ушёл играть в преферанс к Григорьеву, а как началась война, куда-то исчез… Может, с войсками отступил? – неуверенно произнесла Раиса Яковлевна.

…Мы шли мимо сгоревших вагонов, огибая воронки от бомб и снарядов. Сопровождавший нас пан Залесский нагнулся, отвинтил от валявшейся трехлинейки стальной шомпол, пнул ногой ствол и с индифферентным видом следовал за нами, рассеянно похлопывая себя шомполом по хорошо отглаженным брюкам.

Ворота больницы были широко распахнуты. Друг за другом на её территорию въезжали автофургоны и санитарные машины с ранеными. Немцы, в запылённых мундирах с закатанными рукавами, выносили из машин своих вояк и наших бойцов и командиров в окровавленных бинтах. Мимо нас тащили на носилках тяжело раненного лейтенанта. Он стонал, мотал от боли головой и кого-то на чём свет стоит костерил.

– Подождите здесь, а я пойду узнаю, на месте ли Фёдор Семёнович. – И Раиса Яковлевна оставила нас у главного корпуса.

… Мимо нас проходил немец при полных солдатских доспехах. Увидев ребёнка у мамы на руках, солдат остановился, погладил заскорузлыми пальцами Наташину щёчку, достал из противогазного рифленого короба завёрнутого в «золото» шоколадного гномика и со словами «майн кляйнес кинд» сунул шоколадку за краешек байкового одеяла.

Немец был в отличном расположении духа. Его 45-я дивизия, переброшенная к советской границе из завоёванной Франции, с ходу заняла Брест-Литовск, а через пять-шесть недель великий фюрер будет в большевистской Москве!

Обо всём этом солдат с восторгом говорил нам, не давая себе труда даже подумать, что его могут не понять, нисколько не сомневаясь в том, что кто-то может не разделять обуревавшую его радость первой на Восточном фронте победы.

В этот момент показался Григорьев (Фёдор Семенович Григорьев – главный врач железнодорожной больницы. –