Geum.ru

Уильям Вордсворт. Избранная лирика

Вид материалаДокументы

Содержание


Нас семеро
Подобный материал:
1   ...   54   55   56   57   58   59   60   61   ...   67

ГАРРИ-ГИЛЛЬ




Что за причина! что за чудо!

Наш Гарри-Гилль угрюм как тень;

Лицо его так желто, худо,

И весь он зябнет целый день.

Уж мало ль у него одежи,

Плащей, камзолов и всего:

У всей у нашей молодежи

Нет столько их, как у него.


А все дрожит он; даже летом

Ему, как в зиму, холодно.

Соседи все твердят об этом,

Что Гарри-Гилль дрожит давно -

Дрожит во всякую погоду,

Поутру, в поддень и в ночи,

Идет ли солнышко по своду,

Блестят ли месяца лучи.


А был он фермер сильный, тучный,

Румяный, словно маков цвет;

Имел он голос громозвучный,

Силач, каких в деревне нет. -

Бедна была старушка Гуди,

Жила поденным лишь трудом;

Бывало, все дивились люди,

Как у сердечной беден дом.


Весь день прядет она, бывало,

И долго за полночь прядет,

А выпрядет порой так мало,

Что чуть на свечи достает.

Жила она у нас лет сорок,

В Дорсетском графстве, под горой,

Где уголь каменный так дорог

И к нам привозится водой.


У нас все бедные старушки

Ведут хозяйство сообща;

Но Гуди-Блэк одна в лачужке

Жила, на Бога не ропща.

Еще ей летом было сносно,

Когда день долог, ночь тепла,

Весь день прядет она под сосной,

Как коноплянка, весела.


Зато как жить сердечной трудно,

Когда замерзнут волны рек!

Тогда-то, Боже правосудный,

Какая жизнь для Гуди-Блэк!

Ей худо днем, а ночью хуже.

Какая грустная пора!

Как страшно лечь в постель от стужи,

Не спать от стужи до утра!


Зато, о верх благополучья!

Когда метель, качая бор,

В ночь поломает сосен сучья

И занесет их к ней на двор.

Но никогда, вам скажет каждый,

Ей не случалось их набрать

Так много, чтоб хотя однажды

Согреться и не горевать.


Когда трещит мороз и станет

Уж не по силам холод ей, -

Как сильно взор старушки манит

К себе соседних вид плетней!

И, молвить истину, нередко,

В избе продрогнув целый день,

Ходила по ночам соседка

Ломать у Гарри-Гилль плетень.


Давно старушку в похищеньи

Наш Гарри-Гилль подозревал,

И в сердце каменном о мщеньи

Немилосердно замышлял,

И часто ночью, встав с постели,

Ходил дозором по полям,

И на снегу, в мороз, в метели,

Он поджидал соседку там.


И вот он раз, за скирдом хлеба,

Старушку Гуди сторожил.

Луна светила ярко с неба,

И жниво иней серебрил.

И вдруг он слышит чей-то шорох;

Тогда он тихо сполз с холма

И с дикой радостью во взорах

Глядит - то Гуди-Блэк сама!


В расположении веселом,

Он за кустом к земле приник

И видит: Гуди, кол за колом,

Кладет в дырявый передник;

Потом, на плечи взяв вязанку,

Спешит околицей домой.

Тогда несчастную беглянку

Он ухватил и крикнул: стой!


И злобно руку ей пожал он

Рукой тяжелой, как свинец,

И злобно руку потрясал он,

Крича: "Попалась наконец!"

Тут Гуди, с ужасом во взоре,

Бросает наземь ношу дров

И, преклоня колена, в горе

Так молится творцу миров:


"О Боже, бедных покровитель,

Не дай ему согреться век!"

Холодный месяц был лишь зритель,

Как на коленях Гуди-Блэк,

Иссохшие поднявши руки,

Молилась жаркою мольбой.

Наш Гарри, слов тех слыша звуки,

Вдруг охладев, пошел домой.


Наутро все узнали вскоре

Ужасную в деревне быль.

В лице болезнь, на сердце горе,

Весь день не мог согреться Гилль;

Весь день ходил он в рединготе,

Во вторник он купил другой,

Купил две шубы он к субботе,

Но не согрелся ни в одной.


Не греет мех, не греют шубы,

Ему все так же холодно;

Стучат, стучат о зубы зубы,

Как в бурю ветхое окно.

С тех пор он вянет в юном цвете:

На нем проклятия печать,

И сколько б ни жил он на свете,

Он не согреется опять.


Он говорить ни с кем не хочет,

Он всех дичится, весь ослаб,

И вечно сам с собой бормочет:

"Бедняжка Гарри-Гилль озяб".

И, головой поникнув к груди,

Стучит зубами целый век. -

Порою вспомните, о люди!

О Гарри-Гилль и Гуди-Блэк.


Перевод Д. Мина


НАС СЕМЕРО




Ребенку так легко дышать на свете!

Он жизни полон, - и зачем ему

О смерти знать? Нет, мысли эти

Несродны детскому уму.


Иду, - мне девочка навстречу.

Семь лет ей, по ее словам.

Дивлюсь густым ее кудрям,

Волнами вьющимся на плечи!

Простые сельские черты,

И странность дикая наряда,

И глазки, чудо красоты, -

Все в этой девочке отрада.


"Вас сколько братцев и сестер?"

- Нас семь, - она мне отвечает

И робко любопытный взор

На незнакомца подымает.

"Благословенная семья...

И вместе все, душа моя?"

- На кораблях ушли куда-то,

Да двое нас в земле лежат;

А подле них, вон там в избушке,

Мы с маменькой...

Я слушать рад!

"Так двое за морем, вострушка,

Да двое в городе живут,

И стало вас не семь, а меней?"

- Нет, семь, ведь брат с сестрицей тут,

В земле, под купою ясеней.

"Ты, друг мой, споришь мне на смех!

Двоих уж вы похоронили;

Вас было семь, когда те жили,

Теперь не пятеро ли всех?"

- Их видно, барин, где они зарыты:

Могилки свежей зеленью покрыты.

За хижиной шагов пяток назад, -

Там! - оба рядышком лежат.


И я хожу туда вязать чулочек,

Для куклы шить или рубить платочек.

На травке сидя, как в раю,

Для них я песенки пою;

А закатится солнце красно

И на дворе тепло и ясно,

Я часто ужин свой беру, -

Хоть маменьке не по нутру, -

Иду опять к могилкам в гости

И ужинаю на погосте...


Сестрица прежде умерла:

В постельке охала, стонала;

Бог сжалился, - и перестала,

И молча в гробик свой сошла.

На кладбище ее зарыли.

Все лето с братцем мы ходили

К ней над могилкою играть;

Вот стал и снег уж выпадать,

Уж началися и катанья, -

Брат захворал - и, без страданья,

Он рядышком с сестрицей лег...


Я будто бы понять не мог.

"Так сколько ж вас теперь на свете?

Двоих Господь на небо взял?"

Она при том же все ответе:

- Нас семеро! - Я спорить стал;

Но речи тратил с ней напрасно,

Она стояла на своем,

И ей казалось очень ясно,

Что жить нельзя не всемером!


Перевод Е. Корша