Об отношениях немцев и русских чего только мы не наслышались
| Вид материала | Рассказ |
- Роман Шмелева «Солнце мертвых», 1126.16kb.
- Сценарий "Новогоднее чудо", 772.92kb.
- Сценарий Новогоднего вечера в 9-11 классах «Любовь с первого взгляда», 67.83kb.
- Баба: Дед, выключи ты эти новости, сил уже нет никаких! То Царевну лебедь насмерть, 162.32kb.
- Визит судьбы, 8939.2kb.
- По сравнению с началом 2006 г она увеличилась на 177,6 тыс чел. Общий коэффициент рождаемости, 1479.2kb.
- Исследование проводилось среди немцев городов Перми, Березников, Соликамска, Чусового,, 117.94kb.
- Ева Липняцкая, 661.74kb.
- «Польский характер ковался в горниле геополитики», 794.11kb.
- Научные конференции положение российских немцев в россии и германии на рубеже, 2780.47kb.
После ареста семья ещё полтора месяца жила в генеральской квартире. Потом было приказано её освободить, дали маленькую комнатку. А тут началась война, и кто-то из друзей Шахта посоветовал Маргарите уехать из Москвы, и назвали ей какое-то село в Горьковской области, где ей дадут приют, и она сможет укрыться от глаз НКВД. Она решила уехать. Родители же Шахта уезжать куда-либо отказались, сказали, что останутся здесь и будут хлопотать о сыне (что они могли?).
Маргарита с детьми уехала, добралась до этого села, и её там на самом деле приютили. Видимо, что-то случилось с её психикой, но однажды ночью в конце августа она оставила детей и направилась в Москву спасать мужа. Но уже в Горьком её арестовали, недолго продержали в местной тюрьме и вскоре отправили в Энгельс. На неё тоже было заведено дело: иностранка, агентка-шпионка. Но, конечно, главным, для чего она им была нужна, было психологическое воздействие на мужа.
Но она тоже ничего не показала ни на себя, ни на него, ни на кого другого. Было много допросов последний из них зафиксирован в конце декабря 1941-го года. В конце февраля 1942-го года следователь Морозов (он вёл и её дело) написал в заключении по результатам следствия: «следствием установлено, что Маргарита Бюргин-Фишер к шпионской деятельности непричастна»(!).Но её оставили в тюрьме.
В апреле ей было объявлено, что в Саратове тройка НКВД рассмотрела её дело и приняла решение: Маргариту Бюргин-Фишер – расстрелять.
Её расстреляли 15-го мая 1942-го года там же, в Энгельсе.
Генрих и Фриделина Шахт, отец и мать Эрнста Шахта, в сентябре 1941-го года, как и все немцы СССР, были депортированы в Карагандинскую область и определены на поселение в какой-то аул. Год спустя как «члены семьи врага народа» они были осуждены на 5 лет каждый и куда-то отправлены. «Последним, кто их видел, - много лет спустя рассказывала Ритта Эрнстовна Шахт, - был не раз бывавший у нас дома приятель отца Николай Вульф, механик из Борисоглебской школы лётчиков. Как и все немцы, в августе 1941-го года он был отозван с фронта и отправлен на северо-восток Свердловской области. Здесь, в этом комарином аду, неподалёку от села Ликино, он встретил их в 1956-ом году на лесной вырубке. Совершенно состарившиеся, собирали они грибы». Больше ей о них ничего узнать не удалось.
Теперь – о детях. После неожиданного исчезновения матери детей: семилетнюю Риту и трёхлетнюю Лору – отправили в Горький, в НКВД. Их определили в детский дом.
В мае 1942-го года нашлись люди, которые удочерили Лору, а через несколько дней, 15-го мая, взяли на удочерение и Риту. Её новыми родителями стали военнослужащий Владимир Филиппович Мишурин и бухгалтер Евдокия Константиновна Виноградова. Ритта стала теперь зваться Маргаритой Владимировной Мишуриной. Мистическое совпадение: в день обретения новых родителей была расстреляна её родная мать. Приёмного отца вскоре отправили на фронт, а с Е.К. у Риты сложились добрые отношения, и пришло время, когда стала она называть её мамой.
Но был в Москве один человек, для которого эти две девочки были дороги, как родные дети. Это была Елена Матвеевна Сержантова, тётя Лена, их няня. Она всю войну пыталась найти следы детей, но только в1946-ом году она смогла напасть на след Риты. Она появилась у Мишуриных летом того года, и после этого покою в семье пришёл конец. Тётя Лена несколько дней рассказывала Рите о её родителях, о жизни в Москве в далёкие уже предвоенные годы. Потом они год переписывались, летом 1947-го года Рита поехала к Е.М. в гости. Через год она уехала туда совсем и поселилась у няни в её комнате, всё в той же коммунальной квартире у Коровьего брода. Женщина с огромным сердцем и сильная духом, Елена Матвеевна сделала для Риты всё, что было в её силах: дала ей кров и любовь, была всегда рядом в трудный момент, не давала падать духом или опускать руки.
Рита окончила 10 классов московской школы, но в институт не пошла, а выучилась на чертёжницу и устроилась на работу.
Как только началась так называемая «хрущёвская оттепель», Рита, в характере которой откровенно стали проявляться родительские черты: решительность, настойчивость, бесстрашие – начала настоящую борьбу за восстановление доброго имени отца и матери. Одновременно она начала поиски сестры и дедушки с бабушкой. Е.М. во всём ей помогала. В 1954-ом году в Ленинграде она нашла свою сестру. Лора жила в благополучной семье под именем Светланы Александровны Вязьминской. Она ничего не помнила ни из довоенного прошлого, ни из пребывания в детдоме. Как оказалось, ей было непонятно то, что сестра сделала целью жизни, и хоть отношения их после встречи и стали сестринскими, но она навсегда так и осталась Светланой Вязьминской.
В 1955-ом году были реабилитированы её родители.
В 1958-ом году она вернула себе прошлое: имя, отчество, фамилию, национальность и даже год рождения (у Мишуриных она считалась на два года моложе).
* * *
Ритте Эрнстовне Шахт повезло: на её совсем не простом жизненном пути не раз встречались ей очень хорошие люди: её приемные родители, Валентина Гризодубова и генерал Осипенко, помогавшие ей в розысках родственников, приёмные родители Лоры.
Но об одном человеке, уже давно покойном, и сама уже далеко не молодая женщина, говорила Рита Эрнстовна только в самом возвышенном тоне – о своей няне, своей третьей матери, своей наставнице по жизни, простой русской женщине Елене Матвеевне Сержантовой.
Кто знает, если бы не любовь её к детям безвинно загубленных Эрнста и Маргариты Шахтов, не возродилась бы и Рита Эрнстовна Шахт, которая, забыв бы со временем и те крохи прошлого, что сохранила её детская душа, так и прошла бы по жизни как Маргарита Владимировна Мишурина.
А имя генерала Эрнста Шахта так и осталось бы только в папках для хранения официальных бумаг, имевших полвека гриф «совершенно секретно».
.
**********
Три имени – одна судьба
Три эти имени вошли в культуру немецкого Поволжья спаянными воедино, спаянными и общим делом, и стремлением прославить свой край и сохранить для потомков его историю, и близостью к своему народу, и масштабностью их ума и их деятельности: Георг Дингес, Андреас Дульзон и Пауль Рау.
* * *
Георг (Георгий Генрихович) Дингес 30-го ноября 1891-го года в селе Блюменфельд на луговой стороне (в советское время оно входило в Гнаденфлурский кантон, ныне его нет). Отец его был зажиточным крестьянином. Когда Георг окончил начальную школу в родном селе, продолжать образование его отправили довольно далеко от дома – в Гриммскую центральную школу (так по старой памяти все называли Лесно- Карамышское центральное русское училище.). Сложно сегодня понять, почему не в ближе распложенную Екатериненштадтскую центральную школу: то ли школа в Гримме котировалась выше, то ли там были родственники, которые могли присмотреть за подростком. После её окончания Дингес ещё два года учился в Саратовской гимназии №1, которую закончил с золотой медалью.
Неординарные способности молодого человека были видны не только гимназическим учителям, но и менее искушённым в этом родителям. Было ясно: ему нужно учиться дальше. К счастью, материальное положение семьи позволяло сделать это,
в 1910-ом году Георг Дингес уезжает в Москву и поступает в университет на историко-филологический факультет, где собирается изучать германистику.
В 1913-ом году он прерывает учёбу в Москве и на целый год уезжает в Германию в гессенский город Марбург. Там он изучает немецкие (точнее – германские) диалекты у известного в то время лингвиста профессора Фердинанда Вреде.
До начала 1-ой мировой войны Дингес успел возвратиться в Россию. Университет он окончил в 1916-ом году и был оставлен при кафедре на какой-то тихой должности (не следует забывать, что шла война, и немцам следовало вести себя именно тихо). Дингес зря времени не терял: занимался самообразованием, собирал материалы для будущей диссертации; ему удалось даже опубликовать свою первую работу статью под названием
«Этнографический состав населения Новоузенского уезда Самарской губернии».
Сразу после Февральской революции Дингес оставляет Москву, возвращается в Поволжье и становится учителем в селе Моргентау, неподалёку от родного Блюменфельда При этом он активно включается в общественную деятельность, избрав политическим полем для неё организацию немцев- социалистов (она не входила ни в одну из тогдашних соцпартий России). После октябрьского переворота Дингес был включен в состав Поволжского комиссариата по немецким делам, который провозгласил себя «идейным центром социалистического движения среди немцев Поволжья».
Но это продолжалось недолго.
Уже в ноябре 1918-го года , получив приглашение от Саратовского университета, он отходит от политики и полностью отдаёт себя науке и преподавательской деятельности.
Его назначают старшим преподавателем и заведующим немецким отделением.
В 1920-ом году Дингес защищает диссертацию на тему «О русском влиянии в диалектах немецких колонистов Саратовской и Самарской губерний». Е.Ерина, автор статьи о Дингесе в энциклопедии «Немцы России», без оснований называет диссертацию кандидатской: понятие «кандидат наук» было введено в СССР в1934-ом году. Диссертация была докторской. Оппонентами Дингеса были профессора Виктор Максимович Жирмунский и Макс Фасмер. На этих именах следует хотя бы коротко остановиться.
В.М.Жирмунский, одногодок Дингеса, прибыл в Саратов с Киевским университетом, эвакуированным сюда в 1915-ом году. Несмотря на молодость, он был уже профессором романо-германской филологии. Его труды в области истории, фонетики, лексики и грамматики немецкого языка со временем выдвинули его на первое место среди советских германистов. Он был академиком Академии наук СССР и многих зарубежных академий. Умер он в 1971-ом году.
Макс Фасмер (1886-1971 годы) – немецкий языковед. Он часто и надолго приезжал в Советский Союз, вёл здесь научную и преподавательскую работу и заслуженно стал иностранным членом АН СССР. Он занимался исследованием проблем этимологии индоевропейских, угро-финских и тюркских языков. Результатом его работы в области славистики стал 4-томный «Этимологический словарь русского языка», вышедший в Берлине в 1950-58 годах.
В 1920-ом году Жирмунский был штатным профессором Саратовского университета, а Фасмер как раз в это время находился там в длительной научной командировке. Оба профессора очень высоко оценили и представленную диссертацию, и эрудицию автора.
В 1921-ом году Дингес становится профессором, и вскоре его назначают заведующим кафедрой романо-германской филологии. Он и преподаёт, и ведёт научную работу. В 1923-ем году в Саратове выходит из печати его монография «Sprachkarte der deutschen Kolonisten»*, а в Покровске - книга «Ueber unseren Mundarten»**, сразу выдвинувшие его на одно из первых мест в советской германистике, да и не только советской.
Чуть позднее там же, в Покровске, выходит в свет ещё одна работа Дингеса «Ueber meine Heimatmundart»***.Книга эта – скорее научно-популярный, чем строго научный труд. В ней Дингес исследует наречие его родного села Блюменфельд, которое было так называемой «дочерней» колонией, жители которого происходили из 4-х «материнских» колоний и имели свои особенности речи. Большая часть их была из правобережного села Крафт, в котором говорили на наречии, очень близкому к литературному немецкому языку.
В 1929-ом году в Саратове была опубликована ещё одна большая работа профессора Дингеса «Die von Wolgadeutschten aus Russischen entlehnten Woerten****». В поволжско-немецких диалектах Дингес нашёл более 800 слов, заимствованных из русского языка; в основном это были слова, обозначавшие предметы и понятия, которых в немецких наречиях 18-го века не существовало: самовар, пуд, арбуз, пристав и так далее.
Начиная со студенческих времён, каждое лето Дингес посвящал научным экспедициям в немецкие сёла, изучал там малейшие оттенки языка, элементы быта, одежду, обычаи, обряды, фольклор. Примером может служить экспедиция 1928-го года в Красноярский кантон, в ходе которой он со своими студентами записал 193 народные песни. Ещё задолго до этого он собрал около 300 песен из Блюменфельда и близлежащих сёл. Так из года в год накапливал он материал, обрабатывал его и готовил к публикации, форма которой пока не ясна была и ему самому.
В 1929-ом году в Покровске был открыт Немецкий педагогический институт, возглавила его А.Г. Пауль- Хорст. Профессор Георгий Генрихович Дингес был назначен заведующим кафедрой немецкого языка и литературы (при этом он оставался завкафедрой германистики Саратовского университета).
Надо сказать, что кафедра в Немпединституте явилась не первой должностью Дингеса в АССР НП. В середине 20-х годов он возглавил открывшийся в Покровске Музей истории и этнографии немцев Поволжья, среди экспонатов которого оказалось немало предметов, разысканных самим Дингесом во время его экспедиций по республике.
*«Карта говоров немецких колонистов».
** «О наших диалектах».
*** «О диалекте моих родных мест».
**** «Слова, заимствованные немцами из русского языка».
Дингес несколько раз побывал в Германии. Во второй раз это произошло в 1924-ом году (о выезде на учёбу в 1913-ом речь уже шла); он был приглашён в Берлин на Неофилологический съезд, кандидатура его была названа М.Фасмером. Тогда же он с научными целями побывал в университетах Ростока и Марбурга, где участвовал в составлении объёмного Немецкого лингвистического атласа». В 1929-ом году состоялась следующая его поездка. Правительством АССР НП он был командирован в Германию для закупки книг в библиотеку Немпединститута; им были приобретены не только учебники, но и множество произведений немецкой классики.
В начале 30-ых годов в печати Саратовского края и Немреспублики было опубликовано сообщение о том, что органами ОГПУ «выявлена и разоблачена окопавшаяся в Немпединституте буржуазно-националистическая организация», руководителями которой были объявлены профессор Дингес, профессор Сынопалов и доцент Рау. Наряду с другими нелепыми обвинениями Дингесу инкриминировали трату государственных денег «на закупку белогвардейской литературы» во время командировки в Германию.
Георга Дингеса арестовали в ночь с 30-го на 31-ое января 1930-го года. Три месяца его продержали в тюрьме ОГПУ в Саратове, потом выпустили под подписку о невыезде. В августе он был снова арестован. Весной 1931-го года по приговору тройки ОГПУ он получил три года заключения и был отправлен в лагерь под Вишеру, где под руководством Э.Берзина, будущего основателя колымских лагерей, руками заключённых возводился огромный целлюлозо-бумажный комбинат.
Вскоре он умер в этом лагере от тифа.
Два небольших примечания. Первое – об истинных причинах ареста. Точно этого теперь никто не скажет, но с большой долей вероятности можно утверждать, что он стал одной из первых жертв начавшейся тогда в СССР кампании против бывших социалистов: социал-демократов (так называемых меньшевиков), эсеров и некоторых других течений, в том числе национальных. Участие Дингеса в работе организации немцев-социалистов (а эта организация очень не хотела подчиняться влиянию большевиков) сослужило ему плохую службу. К слову сказать, в ту же ночь, что и Дингес, был арестован Адам Эмих, один из видных деятелей поволжского социалистического движения, который был осуждён опять-таки вместе с Дингесом на такой же срок.
В Москве судебный процесс над так называемым «Союзным бюро меньшевиков» состоялся тогда же, весной 1931-го года (1-9 марта), и сроки всем 14-ти подсудимым были определены немалые. Некоторым из них позднее приговоры были изменены, и они были расстреляны. Тот же Эмих, который отбыл в лагере назначенные ему 3 года, в 1936-ом году опять был арестован, а в 1937-ом расстрелян в Уфе, где он отбывал ссылку.
И второе – о месте смерти Дингеса. Матиас Хагин в статье, опубликованной в Германии, написал, что он умер «где-то в районе Новосибирска», Е.Ерина – что «он был репрессирован и выслан в район Колпашева», где и умер в феврале 1932-го года. Сведения о его смерти на Вишере мною взяты из документальной повести Т.Эмих «Vaters Schicksal»; она получила информацию из первых рук – от своего отца, отбывавшем срок вместе с Дингесом в одном лагере. Я ей верю.
Многие лингвистические материалы, собранные Дингесом, были изъяты органами ОГПУ и скорее всего были уничтожены. Среди них огромный труд, практически готовый к печати, - «Диалектологический словарь немецкого Поволжья»; пропал для науки и весь фольклорный материал, собранный за многие годы.
Жена Дингеса, Эмма Шлоттхауэр, была его соратницей и помощницей, основателем и руководителем отделения немецкой истории и этнографии Саратовского краеведческого музея.
У них было трое детей. В 1941-ом году сын Артур пошёл на фронт и погиб, а Эмма Дингес с дочерьми Хильдегард и Ирмтраут были высланы в Казахстан, в Акмолинскую область.
* * *
Андреас (Андрей Петрович) Дульзон родился 27-го января 1900-го года в большом немецком селе Зельман, расположенном на левом берегу Волги (ныне это село Ровное, районный центр Саратовской области).
Его родители, Петер Дульзон и Маргарита, урождённая Циммерман, были людьми среднего достатка, и это дало возможность их сыну после окончания местной земской школы в 1914-ом году продолжить образование. Он поступил в учительскую семинарию, действовавшую в их селе, и в 1917-ом году получил диплом учителя начальной школы. Осенью того же года он начал работать учителем в двухклассной школе села Пройс (Краснополье), находящегося неподалёку от Зельмана.
Время было бурное, всё неустойчиво и очень часто непонятно. С 1918-го по 1924-ый годы молодой Дульзон сумел побывать в разных качествах: внешкольным инструктором по краеведению Ровенского отдела народного образования, школьным инструктором в селе Варенбург (Привальное), заведующим детским домом в Пройсе, учителем в школе, которую когда-то сам окончил. Но это была официальная, внешняя сторона его деятельности. Была и другая.
В 1920-ом году в Зельмане состоялся конгресс учителей Немецкой автономной области. Там Дульзон познакомился с коллегой из села Ной- Галка Паулем Рау, который был старше Андрея на 3 года. Оба люди нерядовых способностей, они угадали друг в друге родственные души и быстро сблизились. Мир школьного учителя заведомо ограничен, этим же ярким, честолюбивым личностям хотелось испытать себя на более широком творческом поприще.
Они основали «Общество по исследованию древностей родного края». В первую очередь они решили заняться раскопкой курганов, которых много было в заволжских степях (немцы называли их «Kuppeln») и которыми до них никто практически не занимался. Три лета, как одержимые, вели они раскопки. Ни о каком финансировании этих работ тогда и речи быть не могло, всё держалось на энтузиазме и молодой энергии Рау, Дульзона и ещё нескольких единомышленников.
Достигли они немалого (если учесть, что происходило это в голодные 1921-ый и 22-ой годы, то вообще приходится всему этому удивляться); они установили, что курганы эти – захоронения, характерные для скифо-сарматской культуры. Найденные ими предметы, среди которых были и домашняя утварь, и оружие, и женские украшения, стали достоянием музеев Покровска, Саратова и даже Ленинграда.
Если для Рау археология стала делом всей его жизни (к сожалению, недолгой), то Дульзон всё ещё колебался в выборе цели. Но сначала, как оба единодушно решили, следовало продолжить образование, и в 1924-ом году стали студентами Саратовского университета, однако на разных факультетах. Пауль поступил на исторический, а
Андрей – на физико-математическое отделение факультета педагогического. Вскоре Дульзон понял ошибочность этого выбора и перевёлся на отделение немецкого языка и литературы.
Учителем и наставником Дульзона в университете стал профессор Георг Дингес. С первого студенческого года Дульзон под руководством Дингеса начал научную работу по исследованию поволжско-немецких диалектов. В то время в сёлах поволжских немцев ещё сохранялись наречия, в Германии давно уже исчезнувшие, но и тут они были уже на грани исчезновения: различные диалекты, и раньше оказывавшие влияние друг на друга, постепенно или смешивались, или одни побеждали, а другие вытеснялись; процесс этот
В бурной первой трети 20-го века многократно ускорился.
Работу Дульзон начал с крайне интересного в лингвистическом отношении места, того самого села Пройс, где довелось ему учительствовать. Он установил, что жители этого села были потомками переселенцев из 25-ти населённых пунктов Германии, Австрии, Люксембурга (при этом как раз из Пруссии, как следовало бы ожидать из названия, не было ни одного выходца). Около четверти жителей имели гессенское происхождение, и их диалект к моменту исследования почти задавил все остальные; так что займись он этим делом лет на 15 позже, результаты были бы гораздо более скромными (рассуждения эти, конечно, абстрактны, через 15лет всё вообще пошло прахом).
Это было только начало. За студенческие годы Дульзон собрал лингвистический материал из трёхсот(!) других сёл левобережья и не только немецких, но и русских, украинских, татарских и эстонских. Всё это он систематизировал в своей обширной картотеке.
Сегодня это может показаться невероятным, но студент Дульзон одновременно с учёбой не только занимался научной работой, но и служил: на первом курсе – инспектором социального воспитания (?) Наркомпроса АССР НП, а со второго курса он был назначен заведующим немецким отделением рабфака* университета и оставался им 4 года, до завершения учёбы
Окончание университета совпало с открытием Немецкого пединститута в Покровске, где профессор Дингес возглавил кафедру, а вчерашний студент Дульзон в одночасье стал не только институтским преподавателем, но и доцентом.
Поступивший на первый курс института годом позже Ф.Эмих, воспоминания которого были опубликованы в альманахе «Heimatliche Weiten», писал в них: