Об отношениях немцев и русских чего только мы не наслышались
| Вид материала | Рассказ |
- Роман Шмелева «Солнце мертвых», 1126.16kb.
- Сценарий "Новогоднее чудо", 772.92kb.
- Сценарий Новогоднего вечера в 9-11 классах «Любовь с первого взгляда», 67.83kb.
- Баба: Дед, выключи ты эти новости, сил уже нет никаких! То Царевну лебедь насмерть, 162.32kb.
- Визит судьбы, 8939.2kb.
- По сравнению с началом 2006 г она увеличилась на 177,6 тыс чел. Общий коэффициент рождаемости, 1479.2kb.
- Исследование проводилось среди немцев городов Перми, Березников, Соликамска, Чусового,, 117.94kb.
- Ева Липняцкая, 661.74kb.
- «Польский характер ковался в горниле геополитики», 794.11kb.
- Научные конференции положение российских немцев в россии и германии на рубеже, 2780.47kb.
«Андреас Дульзон тогда ещё не был профессором. Внешне он больше походил на крестьянина, чем на учёного. Но нам было уже известно, какое обилие знаний хранит его голова, и что многие учёные даже из Германии приезжают к нему консультироваться. Как заурядный сельский учитель, поднимался он на кафедру, сворачивал свою вечную самокрутку и начинал очередную лекцию. Не будучи в принципе умелым лектором, он увлекал нас своей огромной научной эрудицией».
О внешности Дульзона того времени я смог сложить и некоторое собственное представление. В архиве моей покойной матери нашлась фотография 1933-го года одного из курсов филологического факультета Немпединститута. На ней среди преподавателей есть и Дульзон: крупный удлинённый череп, высокий лоб, грубоватые черты лица.
В 1930-ом году был арестован профессор Дингес. Так получилось, что Дульзону
пришлось стать его преемником и на кафедре в Немпединституте, и на посту руководителя Центра исследования немецких диалектов в Покровске (в 1931-ом году он стал Энгельсом). Во главе кафедры и центра он стоял до 1934-го года. Только в том же 1934-ом году он получил первую учёную степень – кандидата филологических наук. Название его диссертации звучало так: «Проблемы языкового смешения на материале диалектов немецкого Поволжья».
В том же 1934-ом году Дульзон был арестован органами НКВД. Традиционное для советской охранки обвинение в контрреволюционной деятельности ни о чём не говорит
(а ныне, когда дела НКВД переданы в региональные центры новейшей истории, кто будет доискиваться до истины? Некому: прошло семьдесят лет). Неожиданно в 1935-ом году он был из тюрьмы освобождён, но на работе восстановлен не был. Лишь летом 1936-го года был он принят преподавателем со званием доцента в Саратовский педагогический институт.
Думать о продолжении своих научных исследований, а тем более на публикацию их в печати, было бы наивно, и он это отлично понимал. С одной стороны, сам оказался под подозрением, а с другой, в стране вообще изменился взгляд на проблемы германистики.
После прихода к власти Адольфа Гитлера отношение к Германии в СССР становилось всё более и более враждебным, и не без оснований. Какая уж тут германистика? Дульзон переключился на другие проблемы: основой его деятельности стало преподавание. Он
* Рабфак – рабочий факультет – специальные курсы при институте или университете для подготовки к поступлению в них выходцев из рабочей среды.
читал лекции, писал учебники и методические пособия. И лишь вечерами и ночами в
надежде на лучшие времена шла научная работа «в стол»: обрабатывались старые материалы, рукопись ложилась на рукопись.
В 1940-ом году Дульзон получил, наконец, возможность защитить докторскую диссертацию. Тема её была найдена автором давно – «Говор села Пройс». Ещё в студенческие годы затрагивал он её в нескольких своих статьях: «К истории села Пройс» (1925-ый год), «К этнографии села Пройс» (1926-ой год), «Свадьба и рождение в селе Пройс» (1929-ый год). В том же 1940-ом году стал Дульзон и профессором.
И вот началась война - всем планам и надеждам пришёл конец. Как и все немцы, в сентябре 1941-го года Дульзон был отправлен в Сибирь. Попал он в Томскую область.
Надо отдать должное гражданскому мужеству руководителей Томского педагогического института, которые взяли опального доктора наук на доцентскую должность, а в январе 1942-го года получил Дульзон и профессорство, и заведование кафедрой немецкого языка.
О продолжении прежних работ нечего было и думать. И картотеки не стало, и самого объекта исследований – общины поволжских немцев – тоже. Но Дульзон-учёный не опустил рук. Он начал изучать языки коренного населения Сибири: селькупов, чулымцев, кетов. Тем, видимо, и отличается творческий ум от ума рядового: он смело начинает совершенно новое дело, отдаётся ему без остатка, образно говоря, вгрызается в него и добивается успеха.
Но опять пришлось сделать перерыв. В 1943-ем году по требованию надзорных органов ссыльный немец-профессор был отправлен на одну из шахт просевщиком угля. И опять руководство института вступилось за него, сумело доказать, что на шахте профессор принесёт гораздо меньше пользы, чем преподавая в институте. И опять кто-то внял доводам разума, и он был возвращён в институт. Больше его не трогали.
А.П.Дульзон был организатором 1-ой историко-археологической в Сибири; за 2 года (1944-46 ) им было раскопано почти 20 курганов с 60-тью погребениями, что дало мощный импульс к научному изучению прошлого Сибири. Всего же под его руководством было проведено свыше 80-ти лингвистико-этнографических и археологических экспедиций.
Уже в конце 40-ых годов Дульзоном были подготовлены к печати селькупский и чулымский словари. Это были значительные труды: селькупский словарь, например, содержит 90 тысяч слов и речевых оборотов.
После этого научная работа Дульзона оказалась надолго связанной с кетским языком. Вряд ли найдётся так уж много людей, которые знали бы, кто такие кеты, но ещё меньше тех, кто имеет представление о их языке.
Кеты – это маленькая, около одной тысячи человек, народность, живущая в низовьях Енисея и на его притоках Сым, Елогей, Курейка и Подкаменная Тунгуска. Внешним своим обликом кеты резко отличны от всех своих соседей. Якуты, эвенки, селькупы – это всё типичные представители монголоидной расы. А кеты сочетают в своём облике европеоидов (у них нередки голубые глаза и светлые волосы) и американских индейцев (орлиный нос, особый разрез глаз). Язык же кетов не обнаруживает вообще ничего общего ни с языками соседних народов, ни с какими-либо другими языками народов мира. Язык этот настолько своеобразен, что многие лингвисты, пытавшиеся постигнуть его глубины, отступили в бессилии.
А вот Дульзону улыбнулась удача. Он нашёл, что по структуре кетский язык не лишён сходства с языками некоторых горских народов: пиренейских басков, гиндукушских вершиков и буришей. Занявшись ещё и топонимикой Сибири, Дульзон нашёл объяснение зачастую непонятных названий многих рек, гор и озёр именно в языке кетов.
В 1968-ом году Дульзон опубликовал свой капитальный труд «Кетские языки», за который в 1971-ом году ему была присуждена Государственная премия СССР в области науки.
Председатель многих комиссий, участник, а зачастую и организатор многочисленных симпозиумов, конференций и ассамблей, маститый учёный мирового уровня, Дульзон до конца дней своих оставался в чём-то похожим на трудолюбивого крестьянина и внешне, и по своей сути. Знакомый с ним Вальдемар Эккерт писал:
«Несмотря на то, что его исследования принесли ему мировую известность, оставался Андрей Петрович скромным, дружелюбным, гостеприимным человеком. В экспедициях он не играл роли этакого важного господина, который, засунув руки в карманы, осуществляет общее руководство, а вместе со всеми своими коллегами выносил все тяготы на равных».
Научный кругозор Дульзона -учёного был необычайно широк, работоспособность и продуктивность его деятельности – поразительны. До войны им были написаны десятки работ по языку и быту поволжских немцев; кроме этого – труды по литературному немецкому языку (фонетике, орфографии, стилистике, истории). К сожалению, большинство из них опубликованы не были. Ещё не следует забывать, что всегда был преподавателем в вузе, где учебный процесс требовал и времени, и огромной отдачи сил; но он находил их ещё и на развитие педагогической науки, писал учебники и методические пособия.
Тот же Эккерт вспоминает, что когда в начале 60-ых годов в беседе с Дульзоном он спросил, а сколько, собственно, у него научных трудов, то профессор сначала уклонялся от разговора на эту тему, но позже, и то под нажимом, прояснил ситуацию. Оказалось вот что: 135 опубликованных научных монографий и статей, 50 работ в виде машинописных рукописей, подготовленных к изданию, 17 учебников, 36 обширных рецензии на диссертации. Это было ещё до опубликования главного труда – о кетах. С1944-го года Дульзон руководил аспирантурой (немецкая и английская филология), под его руководством защищено 45 кандидатских диссертаций.
И ещё: профессор Дульзон знал 40 языков, живых и мёртвых.
Умер Андрей Петрович Дульзон в январе 1973-го года и похоронен в городе Томске.
* * *
Приступая к третьей части этого очерка, к третьему имени, следует сказать следующее. Если сведения о Дингесе и Дульзоне, которые встретились мне в различных источниках, в какой-то мере дополняли друг друга, позволяли создать более или менее развёрнутый образ, то о Рау встретилась мне единственная стоящая публикация – перепечатка статьи Маттиаса Хагина из альманаха «Heimatbuch 1977-81», издаваемом землячеством российских немцев в Германии. Всё остальное, что попадалось, лишь повторяло, но не дополняло М.Хагина. Я посчитал возможным ограничиться дословным переводом статьи на русский язык и сделать к нему лишь небольшое дополнение.
«Пауль Рау был родом из степной деревни Альт-Веймар, расположенной на реке Торгун на юге немецкого Поволжья. Рау родился в 1897-ом году. Отец его Давид Рау был учителем. Вскоре выяснилось, что сын многосторонне одарён. В пять лет он уже хорошо читал, а в двенадцать – поступил в Центральную школу в Гримме. Там он начал рисовать. Ему оказалось под силу написать масляными красками группу римских воинов в полном снаряжении. Наряду с этим он писал стихотворения и рассказы, которые позднее опубликовал. С блеском окончив школу, он получил место учителя в своей родной деревне. Во время 1-ой мировой войны он не служил в действующей армии, а был отправлен в строительный отряд на турецком фронте*. После революции он вернулся домой и стал учителем в соседнем селе Ной-Галка.
На конгрессе учителей в сентябре 1920-го года П.Рау встретился с Андреасом
* Хагин ошибается: строительными, или рабочими, отрядами в царской армии называли сапёрные части. Говорить при этом, что Рау не служил в действующей армии, находясь на воюющем турецком фронте, несправедливо.
Дульзоном. Они решили основать общество по исследованию «древностей родного края»…
В 27 лет Пауль возобновил учёбу, поступив в Саратовский университет. Там в то время преподавали двое учёных, которые проявили величайший интерес к раскопкам Рау.
Это были профессора Георг Дингес и Павел Рыков, один – лингвист, другой – археолог. Рыков, как и Рау, придерживался мнения, что на средней Волге можно найти следы сарматской культуры. Это, правда, не совпало с мнением других археологов, но рау установил, что захоронения характерны именно для сарматов.
В 1925-ом году вышел отредактированный Дингесом сборник статей по краеведению. В нём Рау опубликовал свою первую работу «Древние находки в окрестностях Зельмана». В конце концов он оставил учёбу в университете. Нужно было кормить семью. Но ему повезло – в это время в Покровске открылся Музей немцев Поволжья, директором которого стал профессор Дингес, который возложил на Рау руководство археологическим отделом.
На молодого учёного обратили внимание. Летом 1925-го года по поручению московского Главного научного управления он обследовал ещё большую территорию и раскопал более двух дюжин древних захоронений, 14 из которых, по его мнению, относились к периоду Римской империи.
Летом 1926-го года он возобновил раскопки в родном селе, однако вскоре прервал их, так как при строительстве моста на луговой стороне были сделаны находки, представляющие безусловный интерес для науки. Пауль Рау опубликовал выводы, сделанные в результате раскопок, в двух книгах: «Доисторические захоронения луговой стороны немецкого Поволжья» и «Могильники поволжской степи».
В книге «Захоронения раннего железного века в Нижнем Поволжье», которая вышла в 1929-ом году, П.Рау обобщил результаты своих экспедиций. Это была важнейшая его печатная работа. Добавим, что проиллюстрировал он свои книги сам.
В 1927-ом году он был одним из трёх известных советских археологов, получивших приглашение на международный археологический конгресс, состоявшийся в Дрездене. Но П.Рау не смог (читай – не разрешили) поехать туда. За его книги на немецком языке Берлинский университет удостоил его звания доктора археологии без защиты диссертации. Но и на чествовании Паулю Рау побывать не разрешили, опять не позволили поехать за границу, хоть и стал он известным учёным, директором Центрального музея немцев Поволжья в Покровске и доцентом Немецкого пединститута.
Пауль Рау отлично рисовал, к тому же писал стихи, его поэтический псевдоним – Рейнгольд Пауль.
Матиас Хагин».
* * *
После «разоблачения буржуазно-националистической группы» в Немецком пединституте Пауля Рау, объявленного одним из её руководителей, неоднократно вызывали на допросы в Саратовское управление ОГПУ, и он каждый раз отправлялся туда с узелком, готовый к посадке (ведь Дингеса и Сынопалова арестовали), но его отпускали до следующего раза. Когда на очередной вызов на допрос он не явился, чекисты поехали за ним домой, но дома его не было; они поехали в Покровск, в музей, и там нашли его повесившимся среди экспонатов.
От роду ему было 33 года.
* * *
Странные происходят иногда вещи. В 1932-ом году двумя изданиями – в Берлине и Мюнхене – был выпущен сборник под названием «Wolgadeutsche Volkslieder, mit Bilder und Weisen». Это были слова и музыка 50 песен, собранных Дингесом и проиллюстрированные Паулем Рау.
Оба они уже были в это время в СССР вне закона, оба – мертвы.
А.П.Дульзону по сравнению с ними, можно сказать, повезло.
Два поэта
Общественная Академия наук российских немцев (!) взялась за издание капитального труда – трёхтомной энциклопедии «Немцы России». Два тома вышли, третий грядёт. По обилию статей о генералах она здорово смахивает на издание германского генштаба. О людях попроще она сообщает значительно скромнее. Не нашёл я, например, даже маленькой статейки о поэте Александре Вюртце, хотя, с моей точки зрения, он её заслуживает.
Александр Вюртц родился в 1884-ом году в колонии Бальцер в семье торговца, выходца из соседнего Денгофа.
С детства проявлявший недурные способности, он отлично учился в школе, потом с отличием окончил Центральное училище в Гримме, Саратовскую гимназию №1 и поступил в Московский университет на историко-филологический факультет. Окончив его, он работал журналистом, редактором газеты. После октябрьского переворота 1917-го года он немало лет проработал учителем в школе, потом преподавателем в институте.
Последняя его должность – декан факультета иностранных языков в Свердловском педагогическом институте. Здесь в 1941-ом году, незадолго до начала войны, Вюртц был арестован, осуждён по 58-ой статье и отправлен в Мариинский лагерь, где в 1943-ем году он умер (точнее сказать – погиб).
Александр Вюртц был немецкоязычным поэтом, печатался под псевдонимом Alexander Wolgaer (Александр Волгарь). Его стихи печатались в различных изданиях Республики немцев Поволжья, в московской «Deutsche Zentralzeitung».
Он довольно часто навещал родные края, и после каждой такой поездки рождались стихи: «Meide Schulden» («Избегай долгов») – в 1924-ом году, «Der Regen» («Дождь») – в 1928-ом, «Die Sonne siegt doch» («Солнце победит») – в 1929-ом, «Liebe Kinderheit» («Милое детство») – в1934-ом. Приезжал он и в страшном 1933-ем году, когда в Бальцерском кантоне вымерла чуть ли не половина населения. Потрясённый Вюртц написал стихотворение «Der Hunger» («Голод») и точно обозначил время и место: 17-го июня 1933-го года, село Денгоф.
Дважды в Поволжье его за что-то арестовывали: в апреле 1929-го года – в Бальцере, в 1932-ом году – в Саратове; оба эти случая породили стихи «Aus dem Gefaengnis» («Из тюрьмы») и «Verhaftung» («Арест»).
Когда я прочитал о его аресте в Бальцере, мне стало как-то не по себе: ведь начальником кантонной милиции тогда был мой отец. За что могли арестовать, теперь, конечно, не узнаешь; пытаясь сделать это, я вчитывался в текст стихотворения «Aus dem Gefaengnis», но ничего, кроме факта помещения в тюрьму и эмоционального состояния автора, почерпнуть из него не мог. А, может быть, это и вообще не милиция сделала, а Тиде, тогдашний кантонный уполномоченный ОГПУ? Может быть, это он заподозрил в хорошо одетом, явно не здешнего вида Вюртце какого-нибудь агитатора против начавшейся уже коллективизации крестьян? Не исключено.
В тот приезд Вюртца на родину 1-го апреля разразилась сильная метель, Вюртц был в это время у родственников в Денгофе, всё видел воочию и написал по этому поводу небольшое стихотворение. Думаю, что больше для родни, чем для печати, то самое «Die Sonne siegt doch»
Zum 1. April 1929
Es ruttelt an Laden und Fenster
Der grimmige tasende Sturm,
Als seien es Hollengespenster
Im naechtlich veroedeten Turm.
Es wirbelt den Schne’ wie besessen,
Baut auf ihn zu schanzen gar hoch,
Als habe das Wort er vergessen:
Die Sonne wird siegen bald doch!
Es waget sich niemand ins Freie:
Man sieht vor sich kaum zwei-drei Schritt;
Wagt einer es dennoch - schon Reue
Empfindet er beim ersten Schritt:
«Herjammer, ich bin ja verloren
Wie komme zurueck ich danoch?
Noch nie wass so, seit ich geboren»!
Und wenn auch – die Sonne siegt doch!
Я попытался перевести стихотворение на русский язык, хотя после пушкинского
«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» и так далее, слова приходили на язык с трудом; но всё-таки, как мог, я довёл дело до конца. Вот что из этого получилось:
Под ставнями стёкла забило,
Чердак привиденьями полн,
На улицах нагромоздило
Сугробов, трамплинов и волн.
А вьюга всё яростней воет
И вётлам ломает хребет.
Но верю: она не закроет
Навеки от нас солнца свет!
Никто добровольно не сможет
Решиться на гибельный путь.
Рискнёт – так заноет: «О Боже!
Зачем ты позволил рискнуть!?
Такого не видел я сроду:
Всё воет, ревёт и гудит!»
Но нет – не навек непогода
И солнце опять победит!
О смерти Александра Вюртца поведал отбывавший с ним срок в Мариинском лагере Гюнтер Тюрк, тоже учитель и поэт, человек нелёгкой судьбы. Не знаю, удостоится ли он статьи в 3-ем томе энциклопедии «Немцы России».
Гюнтер Густавович Тюрк родился 1-го января 1911-года в семье московского врача, впоследствии репрессированного и погибшего в Соловецких лагерях. Окончил среднюю трудовую школу-девятилетку (с электротехническим уклоном). Его старший брат, выпускник Московского университета, ударился в толстовство и увлёк за собой Гюнтера.
Он тоже стал членом толстовского Вегетарианского общества.
Советская власть к толстовцам относилась с подозрением и даже с неприязнью, старалась их где можно ущемить, и только имя покойного классика какое-то время спасало их от разгона. Но недолго. В 1931-ом году подмосковной толстовской коммуне «Жизнь и труд», членами которой были братья Тюрки, было предложено или прекратить деятельность, или переехать в Сибирь, под Новокузнецк. Там им обещали выделить участок земли. Они предпочли последнее.
Здесь Гюнтер Тюрк сначала занимался чисто крестьянским трудом, потом стал учителем в школе. В 1936-ом году против членов коммуны начались репрессии, многих арестовали, в том числе и его. С 1937-го по 1940-ой год он просидел в Кузнецкой тюрьме, а затем был отправлен в Мариинский лагерь, где провёл 8 лет. После освобождения из лагеря Г. Тюрка как немца по национальности отправили отбывать ссылку в город Бийск Алтайского края. Здоровье его было подорвано, и в марте 1950-го года, не дожив и до сорока лет, он скончался.
Стихи он сочинял и до ареста, и в тюрьме, и в лагере, и в ссылке, но опубликованы были лишь два из них – в сборнике «Воспоминания крестьян-толстовцев». Только в Кузнецкой тюрьме он сочинил около ста стихотворений; они сохранились лишь благодаря его друзьям-сокамерникам Д. Моргачёву и Д. Пащенко, которые заучили их наизусть и впоследствии записали.
Жизнь разбита. Раны застарели,
Затянулись тусклой синевой.
Только вздрогну от весенней трели
И опять лежу, как неживой.
Только всё ещё надеюсь (где я
Наслыхался всякой ерунды?)
Повстречать такого чародея,
Что мне даст попить живой воды.
Вспыхнут щёки молодо и гневно,
Позабудет сердце про тюрьму.
И очнётся спящая царевна,
Запоёт в высоком терему.
Запоёт так нежно и так внятно,
Как в давно забытые года.
Заиграют солнечные пятна,
Зажурчит подснежная вода.
Вырастут невидимые крылья,
И тогда взлечу я наяву,
И открою всем, что прежде скрыл я,
И себя Поэтом назову.
Как вы растравляете, моменты
Грёз, от пробужденья до гудка.
Но за дело. Ждут нас инструменты
Творчества – лопата и кирка.
* * *
За решёткой окна, за высоким забором,
Над невзрачными пятнами сереньких крыш –
Бесконечный простор перед жаждущим взором
И в тоске необъятной вечерняя тишь.
Отвернусь, отойду и, в страдании сгорбив
Плечи, не зарыдаю, и вновь отойду.
И паду на лицо в помрачительной скорби.
Так Учитель скорбел в Гефсиманском саду.
Мир! Прощай навсегда. Ухожу без возврата.
Надышаться б взахлёб этой жизни земной!
Насмотреться б на это сиянье заката!
Что ж так рано, Отец, посылаешь за мной?
Что же Ты отдаёшь меня на поруганье,
На глумленье привратникам небытия?
Пронеси эту чашу! Я без содроганья
Не могу её видеть!