Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 47

садила. Слава Богу, все весело здесь, только когда на за-

городный двор придешь, а тебя нет, очень скушно",-

писал он из Ревеля, из ее любимого сада Катериненталя.

В письме были засохший голубенький цветок, мята и

выписка из английских курантов: "В прошлом году,

октября 11 дня, прибыли в Англию из провинции Моу-

мут два человека, которые по женитьбе своей жили 110 лет.

а от рождения мужского полу -126 лет, женского

125 лет". Это значило: Дай Боже и нам с тобою прожить

так же долго в счастливом супружестве.

И вот теперь, на склоне лет, в это унылое осеннее утро,

вспоминая прожитую вместе жизнь и думая о том, что

Катенька может ему изменить, променять своего "старика"

на первого смазливого мальчишку, немца подлой породы,

он испытывал не ревность, не злобу, не возмущение, а

беззащитность ребенка, покинутого "маткою".

Отдал вожжи денщику, согнулся, сгорбился, опустил

голову, и от толчков одноколки по неровным камням голова

его качалась, как будто от старческой слабости. И весь он

казался очень старым, слабым.

Куранты за Невою пробили одиннадцать. Но свет утра

похож был на взгляд умирающего. Казалось, дня совсем не

будет.. Шел снег с дождем. Лошадиные копыта шлепали

по лужам. Колеса брызгали грязью. Сырые тучи, мед-

ленно ползущие, пухлые, как паучьи брюха, такие низ-

кие, что застилали шпиц Петропавловской крепости, серые

воды, серые дома, деревья, люди - все, расплываясь

в тумане, подобно было призракам.

Когда въехали на деревянный подъемный мостик Ле-

бяжьей канавы, из Летнего сада запахло земляною, точно

могильною, сыростью и гнилыми листьями - садовники

в аллеях сметали их метлами в кучи. На голых липах кар-

кали вороны. Слышался стук молотков; то мраморные

статуи на зиму, чтоб сохранить от снега и стужи, зако-

лачивали в узкие длинные ящики. Казалось, воскресших

богов опять хоронили, заколачивали в гробы.

Меж лилово-черных мокрых стволов мелькнули светло-

желтые стены голландского домика с железною крышею

шашечками, жестяным флюгером в виде Георгия Победо-

носца, белыми лепными барельефами, изображавшими

басни о чудах морских, тритонах и нереидах, с частыми

окнами и стеклянными дверями прямо в сад. Это был

Летний дворец.

Во дворце пахло кислыми щами. Щи готовились к

обеду. Петр любил их так же, как другие простые солдат-

ские кушанья.

В столовую через окно прямо из кухни, очень опрят-

ной, выложенной изразцами, с блестящей медной посудой

по стенам, как в старинных голландских домах, подава-

лись блюда быстро, одно за другим - царь не охотник

был долго сидеть за столом - кроме щей и каши, флен-

Сбургские устрицы, студень, салакуша, жареная говядина

с огурцами и солеными лимонами, утиные ножки в кислом

соусе. Он вообще любил кислое и соленое; сладкого не

терпел. После обеда - орехи, яблоки, лимбургский сыр.

Для питья квас и красное французское вино - Эрмитаж.

Прислуживал один только денщик.

К обеду, как всегда, приглашены были гости: Яков

Брюс, лейб-медик Блюментрост, какой-то английский

шкипер, камер-юнкер Монс и фрейлина Гамильтон. Монса

пригласил Петр неожиданно для Катеньки. Но, когда она

узнала об этом, то пригласила в свою очередь фрейлину

Гамильтон, может быть, для того, чтобы дать понять

мужу, что и ей кое-что известно об его "метресишках".

Это была та самая Гамильтон "девка Гаментова", шот-

ландка, по виду, гордая, чистая и холодная, как мрамор-

ная Диана, о которой шептались, когда нашли в водопро-

воде фонтана в Летнем саду труп младенца, завернутый

в дворцовую салфетку.

За столом сидела она, бледная, ни кровинки в лице,

и все время молчала.

Разговор не клеился, несмотря на усилия Катеньки.

Она рассказала свой сегодняшний сон: сердитый зверь,

с белою шерстью, с короной на голове и тремя зажженны-

ми свечами в короне, часто кричал: салдореф! салдореф!

Петр любил сны и сам нередко ночью записывал их

грифелем на аспидной доске. Он тоже рассказал свой

сон: все - вода, морские экзерциции, корабли, галиоты;

заметил во сне, что "паруса да мачты не по пропорции".

- Ах, батюшка!- умилилась Катенька.- И во сне-

то тебе нет покою: о делах корабельных печешься!

И когда он опять угрюмо замолчал, завела речь о

новых кораблях.

- "Нептун" зело изрядный корабль и так ходок, что,

почитай, лучший во флоте. "Гангут" также хорошо ходит

и послушен рулю, только для своей высоты не гораздо

штейф - от легкого ветру более других нагибается; что-

то будет на нарочитой погоде? А большой шлюпс-бот,

что делал бас Фон-Рен, я до вашего прибытия не спуща-

ла и на берегу, чтобы не рассохся, велела покрыть досками.

Она говорила о кораблях, как о родных детях:

- "Гангут", да "Лесной" - два родные братца, им

друг без друга тошно; ныне же, как вместе стоят, воисти-

ну радостно на них смотреть. А покупные против наших

подлинно достойны звания - приемыши, ибо столь отстоят

от наших, как отцу приемыш от родного сына!..

Петр отвечал неохотно, как будто думал о другом.

Поглядывал украдкою то на нее, то на Монса. С твердым

и гладким, точно из розового камня выточенным, лицом,

с голубыми, точно бирюзовыми, глазами, изящный камер-

юнкер напоминал фарфоровую куклу.

Катенька чувствовала, что "старик" наблюдает за ними.

Но владело собой в совершенстве. Если и знала о доносе,

то не обнаружила ничем своей тревоги. Только разве в

глазах, когда глядела на мужа, была более вкрадчивая

ласковость, чем всегда; да говорила, может быть, черес-

чур много,- быстро переходя от одного к другому, как

будто искала, чем бы занять мужа,- "заговаривает зубы",

мог бы он подумать.

Не успела кончить о кораблях, как начала о детях,

Лизаньке и Аннушке, которые летом "едва оспою личик

своих не повредили", о, Шишечке, который "в здоровьи

своем к последним зубкам слабенек стал".

- Однако же, ныне, при помощи Божьей, в свое со-

стояние приходит. Уж пятый зубок благополучно выре-

зался - дай Боже, чтоб и все так! Только вот глазок пра-

вый болит.

Петр опять на минуту оживился, начал расспраши-

вать лейб-медика о здоровьи, Шишечки.

- Глазку его высочества есть легче,- сообщил Блю-

ментрост.-Также и зубок на другой стороне внизу ока-

зался. Изволит ныне далее пальчиками щупать - знат-

но, что и коренные хотят выходить.

- Храбрый будет генерал!-вмешалась Катенька.-

Все бы ему играть в солдатики, непрестанно веселиться

муштрованьем рекрут да пушечною стрельбою. Речи же

его: папа, мама, солдат! Да прошу, батюшка мой, обороны,

понеже немалую имеет со мною ссору за вас, когда уез-

жаете. Как помяну, что папа уехал, то не любит той речи,

но более любит и радуется, как молвишь, что здесь папа,-

протянула она певучим голоском и заглянула в глаза мужу

с приторною улыбкой.

Петр ничего не ответил, но вдруг посмотрел на нее и

на Монса так, что всем стало жутко. Катенька потупи-

лась и чуть-чуть побледнела. Гамильтон подняла глаза и

усмехнулась тихою усмешкою. Наступило молчание. Всем

стало страшно.

Но Петр, как ни в чем не бывало, обратился к Якову

Брюсу и заговорил об астрономии, о системе Ньютона, о

пятнах на солнце, которые видны в зрительную трубу,

ежели покоптить ближайшее к глазу стекло, и о предстоя-

щем солнечном затмении. Так увлекся разговором, что не

обращал ни на что внимания до конца обеда. Тут же, за

столом, вынув из кармана памятную книжку, записал:

"Объявлять в народе о затмениях солнечных, дабы

чудо не ставили, понеже, когда люди про то ведают преж-

де, то не есть уже чудо. Чтоб никто ложных чудес вымыш-

лять и к народному соблазну оглашать не дерзал".

Все облегченно вздохнули, когда встал Петр из-за

стола и вышел в соседнюю комнату.

Он сел в кресло у топившегося камина, надел круг-

лые железные очки, закурил трубку и начал просматри-

вать новые голландские куранты, отмечая карандашом

на полях, что надо переводить на русские ведомости.

Опять вынул книжку и записал:

"О счастьи и иесчастьи все печатать, что делается и

не утаивать ничего".

Бледный луч солнца блеснул из-за туч, робкий, сла-

бый, как улыбка смертельно больного. Светлый четырех-

угольник от оконной рамы протянулся на полу до камина,

и красное пламя сделалось жиже, прозрачнее. За окном

на расплавлеино-ссребряном небе вырезались тонкие сучья,

как жилки. Апельсинное деревцо в кадке, которое садов-

ники переносили из одной оранжереи в другую, нежное,

зябкое, обрадовалось солнцу, и плоды зардели в темной

подстриженной зелени, как золотые шарики. Меж черных

стволов забелели мраморные боги и богини, последние,

еще не заколоченные в гробы - тоже зябкие, голые -

как будто торопясь погреться на солнце.

В комнату вбежали две девочки. Старшая, девятилет-

няя Аннушка - с черными глазами, с очень белым ли-

цом и ярким румянцем, тихая, важная, полная, немного

тяжелая на подъем - "дочка-бочка", как звал ее Петр.

Младшая, семилетняя Лизанька - золотокудрая, голубо-

глазая, легкая, как птичка, резвая шалунья, ленивая к

ученью, любивддая только игры, танцы, да песенки, очень

хорошенькая и уже кокетка.

- А, разбойницы!- воскликнул Петр и, отложив ку-

ранты, протянул к ним руки с нежною улыбкою. Обнял их,

поцеловал и усадил одну на одно, другую на другое колено.

Лизанька стащила с него очки. Они ей не нравились,

потому что старили его - он казался в них дедушкой.

Потом зашептала ему на ухо, поверяя свою давнюю мечту:

- Сказывал голландский шкипер Исай Кониг, есть

в Амстердаме мартышечка зеленого цвета, махонькая-

махонькая, что входит в индийский орех. Вот бы мне эту

мартышечку, папа, папочка миленький!

Петр усумнился, чтобы мартышки могли быть зеленого

цвета, но обещал торжественно - трижды должен был

повторить: ей Богу!- со следующей почтой написать в

Амстердам. И Лизанька в восторге занялась игрой: ста-

ралась просунуть ручку, как в ожерелья, в голубые коль-

ца табачного дыма, которые вылетали из трубки Петра.

Аннушка рассказывала чудеса об уме и кротости лю-

бимца своего Мишки, ручного тюленя в среднем фонтане

Летнего сада.

- Отчего бы, папочка, не сделать Мишке седло и не

ездить на нем по воде, как на лошади?

- А ну, как нырнет, ведь утонешь?- возражал Петр.

Он болтал и смеялся с детьми, как дитя.

Вдруг увидел в простеночном зеркале Монса и Ка-

теньку. Они стояли рядом в соседней комнате перед ба-

ловнем царицы, зеленым гвинейским попугаем и кормили

его сахаром.

"Ваше Величество... дурак!" пронзительно хрипел по-

пугай. Его научили кричать "здравия желаю, ваше величе-

ство!" и "попка дурак!" но он соединил то и другое вместе.

Монс наклонился к царице и говорил ей почти на ухо.

Катенька опустила глаза, чуть-чуть зарумянилась и слушала

с жеманною сладенькой улыбочкой пастушки из "Езды

на остров любви".

Лицо Петра внезапно омрачилось. Но он все-таки

поцеловал детей и отпустил их ласково:

- Ну, ступайте, ступайте с Богом, разбойницы! Миш-

ке от меня поклонись, Аннушка.

Луч солнца померк. В комнате стало мрачно, сыро и

холодно. Над самым окном закаркала ворона. Застучал

молоток. То заколачивали в гробы, хоронили воскресших

богов.

Петр сел играть в шахматы с Брюсом. Играл всегда

хорошо, но сегодня был рассеян. С четвертого хода

потерял ферзя.

- Шах королеве!-сказал Брюс.

"Ваше Величество дурак!"-кричал попугай.

Петр, нечаянно подняв глаза, опять увидел в том же

зеркале Монса с Катенькой. Они так увлеклись беседою,

что не заметили, как маленькая, похожая на бесенка, мар-

тышка подкралась к ним сзади и, протянув лапку, скор-

чив плутовскую рожицу, приподняла подол платья у

Катеньки.

Петр вскочил и опрокинул ногою шахматною доску, все

фигуры полетели на пол. Лицо его передернула судорога.

Трубка выпала изо рта, разбилась, и горящий пепел рас-

сыпался. Брюс тоже вскочил в ужасе. Царица и Монс

обернулись на шум.

В то же время в комнату вошла Гамильтон. Она дви-

галась, как сонная, словно ничего не видя и не слыша.

Но, проходя мимо царя, чуть-чуть склонила голову и по-

смотрела на него пристально. От прекрасного, бледного,

точно мертвого, лица ее веяло таким холодом, что, каза-

лось, то была одна из мраморных богинь, которых зако-

лачивали в гробы.

Царь проводил ее глазами до двери. Потом оглянулся

на Брюса, на опрокинутую шахматную доску, с винова-

тою улыбкой:

- Прости, Яков Вилимович... нечаянно!

Вышел из дворца, сел в шлюпку и поехал отдыхать

на яхту.

Сон Петра был болезненно чуток. Ночью запрещено

было ездить и даже ходить мимо дворца. Днем, так как

нельзя в жилом доме избегнуть шума, он спал на яхте.

Когда лег, почувствовал сильную усталость: должно

быть, слишком рано встал и замучился в Адмиралтей-

стве. Сладко зевнул, потягиваясь, закрыл глаза И уже

начал засыпать, но вдруг весь вздрогнул, как от внезап-

ной боли. Эта боль была мысль о сыне, царевиче Алексее.

Она всегда в нем тупо ныла. Но порою, в тишине, в уеди-

нении, начинала болеть с новою силою, как разбережен-

ная рана.

Старался заснуть, но сна уже не было. Мысли сами

собой лезли в голову.

На днях получил он письмо, которым Толстой изве-

щал, что Алексей ни за что не вернется. Неужели при-

дется самому ехать в Италию, начинать войну с цесарем

и Англией, может быть, со всей Европою, теперь, когда

надо бы думать только об окончании войны с шведами и

о мире? За что наказал его Бог таким сыном?

- Сердце Авессаломле, сердце Авессаломле,

Авессалом, сын царя Давида, поднял мятеж против отца.

все дела отеческие возненавидевшее и самому отцу смерти же-

лающее!..- глухо простонал он, сжимая голову руками.

Вспомнил, как сын перед цесарем, перед всем светом

называл его злодеем, тираном, безбожником; как друзья

Алексея, "длинные бороды", старцы да монахи, ругали

его, Петра, "антихристом".

"Глупцы!"- подумал со спокойным презрением. Да

разве мог бы он сделать то, что сделал, без помощи Божьей?

И как ему не верить в Бога, когда Бог - вот Он - всегда

с ним, от младенческих лет до сего часа.

И пытая совесть свою, как бы сам себя исповедуя,

припоминал всю свою жизнь.

Не Бог ли вложил ему в сердце желанье учиться?

Шестнадцати лет едва умел писать, знал с грехом попо-

лам сложение и вычитание. Но тогда уже смутно чуял то,

что потом ясно понял: "Спасение России - в науке; все

прочие народы политику имеют, чтоб Россию в неведении

содержать и до света разума, во всех делах, а наипаче

в воинском, не допускать, чтобы не познала силы своей".

Решил ехать сам в чужие края за наукою. Когда узнали

о том на Москве,- патриарх и бояре, и царицы и царевны

пришли к нему, положили к ногам его сына Алешеньку

и плакали, били челом, чтоб не ездил к немцам - от на-

чала Руси того не бывало. И народ плача провожал его,

как на смерть. Но он все-таки уехал - и неслыханное

дело свершилось: царь, вместо скипетра взял в руки топор,

сделался простым работником. "Аз семь в чину учимых

и учащих мя требую. Того никакою ценою не купишь,

что сделал сам". И Бог благословил труды его: из потеш-

ных, которых Софья с презрением называла "озорниками-

конюхами", вышло грозное войско; из маленьких игру-

шечных стружков, в которых плавал он по водовзводным

прудам Красного сада,- победоносный флот.

Первый бой со шведом, поражение при Нарве. "Все

то дело яко младенческое играние было, а искусства ниже

вида. И ныне, как о том подумаю, за милость Божию

почитаю, ибо, когда сие несчастие получили, тогда неволя

леность отогнала и к трудолюбию и к искусству день и

ночь принудила". Поражение казалось отчаянным. "Рус-

скую каналью,- хвастал Карл,- мы могли бы не шпагой,

а плетью из всего света,- не то что из собственной земли

их выгнать!" Если бы Господь не помог Петру тогда, он

бы погиб.

Не было меди для пушек; велел переливать колокола

на пушки. Старцы грозили - Бог-де накажет. А он знал,

что Бог с ним. Не было коней; люди, впрягаясь, тащили

на себе орудия новой артиллерии, "слезами омоченной".

Все дела "идут, как молодая брага". Извне - война,

внутри - мятеж. Астраханский, булавинский бунт. Карл

перешел Вислу, Неман, вступил в Гродно, два часа спустя

после того, как Петр оттуда выехал. Он ждал со дня на

день, что шведы двинутся на Петербург, или Москву,

укреплял оба города, готовил к осаде. И в это же время

был болен, так что "весьма отчаялся жизни". Но опять -

чудо Божие. Карл, наперекор всем ожиданиям и вероя-

тиям, остановился, повернул и пошел на юго-восток, в

Малороссию. Бунт сам собою потух "Господь чудным

образом огнь огнем затушить изволил, дабы могли мы

видеть, что вся не в человеческой, но в Его суть воле".

Первые победы над шведами. В битве при Лесном,

поставив позади фронта казаков и калмыков с пиками,

дал повеление колоть беглецов нещадно, не исключая и его

самого, царя. Весь день стояли в огне, шеренг не поме-

шали, пядени места не уступили; четыре раза от стрельбы

ружья разгорались, четыре раза сумы и карманы патрона-

ми наполняли. "Я, как стал служить, такой игрушки не ви-

дал; однако, сей танец в очах горячего Карлуса изрядно

станцевали!" Отныне "шведская шея мягче гнуться стала".

Полтава. Никогда во всю свою жизнь не чувствовал

он так помогающей руки Господней, как в этот день.

Опять - чуду подобное счастие. Карл накануне ночью

ранен шальною казацкою пулей. В самом начале боя уда-

рило ядро в носилки короля; шведы подумали, что он

убит - ряды их смешались. Петр глядел на бегущих шве-

дов, и ему казалось, что его несут невидимые крылья;

знал, что день Полтавы - "день русского воскресения", и

лучезарное солнце этого дня - солнце всей новой России.

"Ныне уже совершенно камень во основание Санкт-

Питербурха положен. Отселе в Питербурхе спать будет

покойно". Этот город, созданный, наперекор стихиям,

среди болот и лесов - "яко дитя в красоте растущее, свя-

тая земля. Парадиз, рай Божий" - не есть ли тоже великое

чудо Божие, знаменье милости Божией к нему - уже

непрестанное, явное, пред лицом грядущих веков?

И вот теперь, когда почти все сделано,- рушится

все. Бог отступил, покинул его, Дав победы над врагами

внешними, поразил внутри сердца, в собственной крови

и плоти его - в сыне.

Самые страшные союзники сына - не полки чуже-

земные, а кишащие внутри государства полчища, плутов,

тунеядцев, взяточников и всяких иных непотребных лю-

дишек. По тому, как шли дела в последний отъезд его из

России, Петр видел, как они пойдут, когда его не станет:

за эти несколько месяцев все заскрипело, зашаталось,

как в старой гнилой барке, севшей на мель, под штормом.

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга