Рене декарт сочинения в двух томах том 2

Вид материала

Документы

Содержание Ответ  50 К оглавлению Необходимо всячески остерегаться допускать в качестве истины то, что мы не имеем возможности подкрепить соответствующим доказате Вопрос третий

Подобный материал:

• Рене Декарт" Виконували: учень 8-го „Б", 102.1kb.
• Декарт Р. Сочинения, 697.88kb.
• Давид юм сочинения в двух томах: том, 11459.67kb.
• Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
• Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
• Анна Ахматова. Сочинения в двух томах, 5.38kb.
• Борис Пастернак. Сочинения в двух томах, 5.69kb.
• Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том, 12182.14kb.

из них ложный вывод! Правда, я не понимаю, в каком смысле он приписывает мне здесь сардонический смех, в то время как я обнаружил в его рассуждении лишь повод к веселью — не слишком сильному, однако верному и непременному: ведь своим бесконечным порицанием мыслей, не принадлежащих мне, но лишь мне приписанных, он ясно показал, что сдвинет с места любую скалу, чтобы обнаружить у меня что-либо заслуживающее критики, однако именно в этом ему решительно не повезло.

И в самом деле, то, что он до сих пор смеялся неискренне, ясно показывают как появляющаяся в конце этой части нешуточная брань, так и особенно последующие его ответы, в коих он проявляет себя не печальным и строгим, но попросту очень жестоким. Ибо, хотя у него нет ни малейшей причины для ненависти и ни единого повода для порицания — разве только нелепость, которую он сознательно против меня измыслил и которую я несколько выше по совести смог назвать обманом с его стороны,— однако поскольку он уже решил, что полностью убедил в этой нелепости своего читателя (не силой разумных доводов, ибо таковых у него нет, но прежде всего восхитительной самоуверенностью, которую в человеке, профессионально исповедующем христианское благочестие и милосердие, трудно предполагать столь непомерной и столь бесстыдной, особенно когда дело идет о лжи; далее он достигает своей цели назойливым и частым повторением одного и того же, благодаря чему мы приучаемся считать истинным даже то, что, как нам хорошо известно, является ложным,— оба эти приема обычно перевешивают разумные доводы в глазах толпы и всех тех, кто не умеет тщательно исследовать вещи), он высокомерно глумится над побежденным и в роли серьезного наставника бранит меня, как мальчишку, обвиняя меня (в своих последующих двенадцати ответах) в большем числе грехов, чем те, что перечислены в «Декалоге». Следует, однако, извинить почтенного отца, так как он, по-видимому, немного не в себе; но если у тех, кто выпьет лишнее, обычно лишь двоится в глазах, то он опьянен столь ревностным благочестием, что в соответствии с одним только своим вымыслом, созданным вопреки собственной чести и совести, он обнаруживает двенадцать моих прегрешений.

 

==389





Такой поворот, если бы я не стеснялся здесь говорить открыто и без словесных тонкостей, я должен был бы назвать нападками и клеветой; но поскольку я думаю, что настал теперь мой черед посмеяться, я назову его вымыслы попросту бреднями; я хотел бы предупредить читателя, что в принадлежащей его перу последующей части нет ни единого словечка, направленного против меня, которое нельзя было бы расценить как бред.

ОТВЕТ  ⁵⁰

Отв. 1. Метод погрешает с точки зрения принципов. А именно, в нем их нет, и одновременно они совершенно неопределенны. По крайней мере, прочие учения, дабы из достоверных посылок получить достоверные выводы, кладут в свою основу ясные, очевидные и естественные для них принципы, например: Целое больше своей части; из ничего ничто не возникает, и сотни других такого же рода, опираясь на которые они возносятся ввысь и устремляются к истине. Этот же метод, наоборот, дабы прийти к цели, исходит не из вещи, но из небытия: он отсекает, отвергает, отрекается от всего, вплоть до самого последнего из прежних принципов; дав воле прямо противоположное направление, он, дабы не показаться совсем уж бескрылым, лепит и прилаживает себе восковые перья, устанавливая новые принципы, прямо противоположные всем старым. Но таким образом он отбрасывает старые предрассудки, с тем чтобы усвоить новые, отказывается от несомненного, чтобы принять сомнительное; прилаживает себе крылья, увы, из воска; устремляется ввысь, но лишь чтобы упасть; в конце концов, он из ничего громоздит постройку, но не получает никакого результата.

От в. 2. Метод погрешает в отношении средств. А именно, он не располагает ими совсем: старые средства он отбрасывает, новых не привлекает. Все прочие теории обладают логической формой, силлогизмами, определенными способами аргументации, благодаря которым они, словно по нити Ариадны, выпутываются из лабиринта и легко и надежно расчленяют сложные вещи. Этот же метод, напротив, уродует старую форму, и в то же время его автор бледнеет от нового страха — перед придуманным им самим гением, а также из спасенья, не спит ли он, или от сомненья, не страдает ли он безумием. Попробуй предложи ему силлогизм — он тотчас же побледнеет при виде большей посылки, каково бы ни было ее содержание. А что, говорит

 

К оглавлению

==390





он, если меня обманывает злой гений? А как обстоит дело с меньшей посылкой? Он содрогнется, решив, что она сомнительна. Наконец, что, если он спит? Сколько раз случалось, что спящему казались ясными и достоверными вещи, которые после его пробуждения обнаруживают себя как ложные! И что же будет он делать с выводом? Кругом, куда ни кинь взгляд, силки и капканы; как бы их избежать? Но разве безумцы, дети и глупцы не считают, будто они превосходно судят, в то время как они полностью лишены ума и рассудка? Что, если со мной (говорит он) случилось сейчас то же самое? Что, если этот злой гений все прикрасил и подрумянил? Он хитер, а ведь я пока еще не знаю, что Бог существует и может сдержать обманщика. Но что ж тут поделаешь? И как быть, если автор метода станет упрямо твердить, будто следствие окажется сомнительным, если прежде не удостовериться, что это не сон, не безумье, что существует Бог, причем Бог истинный, который держит в шорах пресловутого гения? Что, если он отвергнет смысл и форму такого силлогизма: «Одно и то же — сказать, что некое свойство присуще природе, или понятию, данной вещи или что это — правда о данной вещи. Но существование и т. д.»? Или если он отринет другие подобные вещи? А если я стану настаивать, он скажет: погоди, пока я не узнаю, что существует Бог, и не увижу злого гения связанным по рукам и ногам. Но, говоришь ты, мой метод, по крайней мере, обладает таким преимуществом: не допуская никаких силлогизмов, он тем самым избегает опасности паралогизмов. Великолепно! Чтобы ребенок не был сопливым, ему надо отрезать нос! Но разве не правильнее поступают те матери, которые просто дают своим детям высморкаться? А посему могу сказать лишь одно: если упразднить всякую форму, останется только нечто бесформенное.

Отв. 3. Метод погрешает в отношении цели, поскольку не приводит ни к чему достоверному. Да он и не может к этому привести, поскольку сам себе закрывает все пути к истине. Ведь ты в этом убедился на опыте твоей собственной одиссеи: своими блужданиями ты утомил и меня, твоего верного спутника. Ты утверждал, что ты — ум, или обладаешь умом, однако ты не сумел завершить свое доказательство, но увязал в трясинах и застревал в терниях, причем не однажды — мне даже трудно припомнить, как часто. Правда, игра стоит свеч: надо припомнить, дабы придать вес этому ответу. Итак, вот все те пункты, по которым этот метод сам себе перерезал жилы и преградил путь всякой надежде достичь света истины: 1. Ты не знаешь, спишь ли

 

==391





ты или бодрствуешь, а потому и не должен в своих мыслях и рассуждениях (если только они не плод твоих грез) допускать более того, что допускает в своих мыслях сновидец. Отсюда — все сомнения и колебания, и особенно ненадежные выводы. Я не стану приводить примеры; сам окинь взглядом и перебери пласты своей памяти, и я поздравлю тебя от души, если ты отыщешь там хоть что-то не пораженное этой проказой. 2. До тех пор, пока я не узнаю, что существует Бог, сковывающий по рукам и ногам злого гения, я должен сомневаться во всем без исключения и предполагать неистинность всех вообще положений: разумеется, необходимо (согласно старому и испытанному философскому методу) прежде всего определить, существуют ли все вообще вещи и каковы они, а то, что окажется существующим, предложить в конце концов новичкам в качестве непреложных и твердых истин. Отсюда, как и из предыдущего, вытекает сомнительность всех вещей, что не приносит никакой пользы исследованию истины. 3. Если есть что-то хоть сколько-нибудь сомнительное, надо, дав своей воле прямо противоположное направление, считать это ложным и верить в противное, пользуясь этим приемом в качестве принципа. Тут уже оказываются закрытыми все подступы к истине. В самом деле, чего можно ждать от таких откровений: «У меня нет головы; не существует никакого тела, ни ума» — и от сотни подобных? И не говори, что отречение твое произнесено не навечно, но, наподобие судебных каникул, лишь на короткий срок — на месяц или на две недели, дабы каждый приложил здесь побольше стараний. Что ж, пусть будет на время; но в это время, затрачиваемое тобой на поиски истины, ты всячески пускаешь в ход, не без злоупотребления, свое отрицание — так, как если бы от него зависела сама истина, как если бы она опиралась на него как на некий цоколь. Однако, возражаешь ты, я пользуюсь отрицанием, дабы воздвигнуть постамент и колонны, как это делают зодчие. Разве они не пользуются временными сооружениями для воздвижения столпа и не устанавливают их в нужном месте, с тем чтобы потом, когда эти сооружения исправно выполнят свою роль, разрушить их и убрать? Почему мне не поступить так же точно? Что ж, подражай им, если угодно, но смотри, чтобы твои фундаменты и колонны не навалились всей тяжестью на временную постройку, так что с ее удалением они тоже рухнут. Я считаю это достойным порицания в твоем методе. Фундамент устанавливается ложный, а опора на него тяжела, так что, если убрать основу, придется удалить и сам метод.

 

==392





Отв. 4. Метод грешит избыточностью. Это значит, что прилагаются большие усилия, чем того требуют законы благоразумия и вообще может потребовать кто-либо из смертных. Правда, кое-кто требует, чтобы ему было доказано бытие Бога и бессмертие человеческой души; но безусловно, до сих пор не нашлось никого, кто бы не считал себя удовлетворенным, если бы столь же твердо знал о существовании Бога и о сотворении им мира, а также о духовности человеческих душ, как он знает, что два плюс три составляют пять или что у него есть голова и тело; таким образом, всякая забота о более высокой достоверности, несомненно, избыточна. Помимо того, как в делах границы достоверности на практике строго очерчены и этого вполне достаточно для благоразумного и осмотрительного поведения, так и в умозрительных, теоретических вопросах тоже существуют определенные границы, приближаясь к которым любой может быть уверен в себе, причем настолько, что с полным основанием сможет, достигнув этих границ, по здравом размышлении успокоиться, либо отчаявшись, либо отказавшись от достижения большего: ничего сверх меры, ничего слишком. Но, возражаешь ты, ведь это немалая честь — сбить все финишные столбы и проникнуть в глубины, оставшиеся недоступными для минувших веков. Да, разумеется, слава подобная велика, но лишь в том случае, когда глубин достигают без крушения. А посему: Отв. 5. Метод твой слабосилен: а именно, поскольку напряжение превышает его возможности, метод этот ни к чему не приводит. Зову в свидетели и судьи тебя одного: чего ты достиг таким пышным приготовлением? Каков результат этого твоего торжественного отречения, столь всеобщего и величественного, что ты не пощадил и себя самого? Всего лишь это избитое Я мыслю, существую, я — мыслящая вещь', но слова эти, говорю я, настолько знакомы даже самым ничтожным людишкам, что от сотворения мира не найдется человека, который хоть немного сомневался бы или хоть сколько-нибудь серьезно просил бы доказать ему, что он есть, существует, мыслит и является мыслящей вещью. Право, никто не будет тебя за это деяние благодарить — разве только кто-то, как я, движимый особой дружбой и расположением к тебе, выразит одобрение твоему щедрому благоволению к человеческому роду и восславит твое начинание.

Отв. 6. Автор метода порицает в других общераспространенную ошибку, коей он грешит сам. Он дивится тому,

==393





что все вообще смертные говорят и уверенно утверждают: «У меня есть голова, глаза и т. д.». Однако он не не дивится, когда сам с такой же отвагой вещает: «У меня нет головы и т. д.».

Отв. 7. Автор грешит ошибкой, свойственной только ему. Ибо то, что все прочие люди считают в определенной степени достоверным и достаточным: «У меня есть голова, существуют тело и ум», автор метода, в соответствии со своим особым замыслом, полностью извращает и считает другое положение — «У меня нет головы, не существует тела и мысли»— достоверным, причем настолько, что полагает возможным воздвигнуть на этом фундаменте точную метафизику и столь основательно на него опереться, что, если убрать подпорку, автор неминуемо грянется лицом оземь.

Отв. 8. Автор метода грешит неразумием. А именно, он не замечает торчащего отовсюду обоюдоострого меча: уклоняясь от одного лезвия, он натыкается на другое. Для него сомнительно, «существует ли какое-то тело»; а поскольку он сомневается, он это устраняет и допускает противное: «нет никакого тела»; но так как он неразумно опирается на этот обоюдоострый клинок, словно тот очень надежен, он ранит себе руки.

О т в. 9. Автор погрешает сознательно: он по своему собственному усмотрению добровольно закрывает глаза на все предостережения и произвольным отречением от всего необходимого для исследования истины позволяет своему анализу себя обмануть; таким образом он доказывает не только то, к чему он совсем не стремится, но и то, чего более всего опасается.

Отв. 10. Метод грешит бессвязностью: торжественно запрещая какие-то вещи, он возвращается к старому и, вопреки законам своего отречения, повторяет отвергнутое. Ты достаточно хорошо это помнишь.

Отв. 11. Автор метода грешит у лущеньями; предписывая пользоваться основоположением: Необходимо всячески остерегаться допускать в качестве истины то, что мы не имеем возможности подкрепить соответствующим доказательством, он не раз нарушает этот закон, безнаказанно и бездоказательно принимая за особенно достоверные и истинные такие максимы: Чувства нас иногда обманывают; все мы грезим; некоторые безумны и прочее в том же роде.

Отв. 12. Метод не содержит либо ничего верного, либо ничего нового, но в нем очень много лишнего.

 

==394





Ведь если автор скажет, что под этим своим отрицанием сомнительного он понимает метафизическую (как это именуют) абстракцию, посредством которой сомнительные вещи рассматриваются только в качестве сомнительных, так что ум абстрагируется от них в тот момент, когда ищет нечто достоверное, придавая тогда этим вещам не большее значение, нежели вещам ложным,— слова его будут верны, но совсем не новы, ибо такая абстракция не являет ничего нового: она стара как мир и свойственна всем философам до единого.

Если он с помощью такого отрицания сомнительного хочет изгнать это последнее, так, чтобы оно считалось и именовалось ложным, а противоположное ему — истинным, он говорит нечто новое, но вовсе не верное, и такое отрицание будет хотя и чем-то новым, однако незаконным.

Если он скажет, что на основе сильных и веских доводов делает такой достоверный и очевидный вывод: «Я — мыслящая вещь, и поскольку я мыслю и притом не являюсь ни умом, ни душой, ни телом, но вещью настолько отчужденной от всего этого, что я могу быть постигнут до постижения этих вещей, подобно тому как постигается животное, или вещь чувствующая, до постижения вещи, которая ржет, рычит и т. д.», он выскажет нечто верное, но не новое, ибо это звучит со всех кафедр, с коих красноречиво доказывается всеми, кому не лень, что некоторые живые существа мыслят; и если мышление охватывает собой и чувство (так что мыслит тот, кто чувствует, видит и слышит), то это твердят все, кто приписывает животным чувство, иначе говоря, все люди без исключения.

Если он скажет: «Я доказал с помощью сильных, продуманных доводов, что я действительно существую как мыслящая вещь и субстанция и, пока эта вещь существует, поистине нет ни ума, ни тела, ни души», он выскажет тем самым нечто новое, но неверное, все равно как если бы он сказал, что существует животное, но нет ни льва, ни волка и т. д.

Если он скажет, что мыслит, т. е. постигает, желает, воображает и чувствует, причем мыслит так, что посредством акта рефлексии вдумывается в это свое мышление и его созерцает, или, иначе говоря, знает и рассматривает себя в процессе мышления (что поистине означает осознавать себя и обладать сознанием какого-то акта) — а это является свойством сверхматериальной способности или вещи, т. е. вещи абсолютно духовной,— и, таким образом, он оказывается умом или духом, в этом случае он скажет то, чего

 

==395





пока еще не сказал, но что должен был бы сказать и чего я от него ожидал; часто — да, очень часто — замечая эти его бесплодные родовые муки, я порывался вставить: безусловно, он говорит нечто верное, но не новое, ибо мы когда-то слышали это от наших наставников, те — от своих, и так, полагаю я, до самого Адама.

Далее, если он это и скажет, сколько останется еще нерешенных вопросов! Сколько излишнего многословия! Сколько пустой болтовни! Сколько замысловатых ухищрений ради бахвальства и надувательства! К чему все эти обманы чувств, иллюзии грезящих, нелепые выходки безумцев? И где предел этому отрицанию, настолько суровому, что в остатке у нас оказывается лишь самая малость? К чему столь длительные, столь затянувшиеся блуждания по чужим берегам и уделам, вдали от чувственных восприятий, посреди призраков и теней? Что все это дает для установления бытия Бога — словно оно не может быть твердо установлено, если до того не перевернуть вверх дном весь мир? Для чего столь великая мешанина мнений, когда старые отвергаются, вводятся новые, а затем отбрасываются и эти и вновь принимаются старые? Быть может, как в былые времена каждому божеству, например Благой богине и ее спутнику, а также всем остальным, посвящались особые обряды, так и здесь, в этом новом культе, учреждаются новые таинства? Но почему бы этому методу, отбросив прочь все уловки, не выставить на всеобщее обозрение истину в таких ясных, прозрачных и кратких словах: «Я мыслю, обладаю сознанием своего мышления, а значит, я — ум»?

Наконец, если он скажет, что постигать, желать, воображать и чувствовать, т. е. мыслить, настолько свойственно уму, что вообще ни одно животное, кроме человека, не мыслит, не воображает, не чувствует, не видит и не слышит (и т. д.), то он выразит нечто новое, но не верное', притом это будет впустую и не вызовет у нас признательности — разве только он приберегает что-то глубоко от нас скрытое (ведь это — единственное его прибежище), что в свое время он явит. как из волшебного фонаря, нашему изумленному взору. Но доколе мы можем этого ожидать, чтобы не впасть в полное отчаянье?

Ответ последний. Я полагаю, ты здесь дрожишь за свой метод, который ты любишь и лелеешь (я тебе это прощаю), который нежно целуешь как свое ненаглядное детище. Ты опасаешься, как бы после обвинения его в стольких грехах (сам видишь — он повсюду дал трещины

 

==396





и течь) я не предал его древнему остракизму. Не бойся, я тебе друг. Я превзойду твои ожидания либо поистине их обману: я буду молчать и выжидать. Я тебя знаю, знаю остроту и проницательность твоего ума. Как только у тебя появится время для размышления, и особенно когда ты в тайном уединении вновь обратишься к своему преданному тебе анализу, ты отрясешь с него прах, смоешь грязные пятна и явишь нашему взору чистый и отточенный метод. Сейчас же удовольствуйся этим и продолжай дарить мне внимание, пока я продолжаю отвечать на твои вопросы; исходя из них, я, стремясь к полноте и краткости, лишь слегка коснулся здесь ума, ясного и отчетливого понятия, истины и лжи и т. д.; однако ты сам умеешь отобрать то, что разумным людям кажется лишним, и...

ВОПРОС ТРЕТИЙ Можно ли воскресить этот метод

Ты спрашиваешь, в-третьих... Более ничего преподобным отцом не было прислано. Когда у него стали просить остальную часть, он ответил, что не располагает больше досугом для сочинительства. Однако наша обязанность — не упускать из его писаний ни единого слога.

ПРИМЕЧАНИЯ

Я считал бы одно лишь обнародование этого выдающегося суждения относительно моего метода исследования истины (каковы бы ни были его качества) достаточным, чтобы обнаружить лживую нелепость упомянутой критики, если бы последняя принадлежала малоизвестному лицу. Но поскольку ее автор занимает столь заметное положение, что людям трудно поверить, будто он либо не владеет своим рассудком, либо настолько лжив, злоречив и бесстыден, я, дабы его чрезмерно раздутый авторитет не повредил очевидной истине, прошу читателей припомнить, что выше, до этих последних его ответов, он не сумел выдвинуть против меня ни одного доказательного соображения, но пускал в ход лишь нелепейшие шутки с целью выставить в смешном свете мои суждения и показать, что они не заслуживают критики. Теперь же в своих ответах он даже не пытается что-либо доказать, но лживо подразумевает, будто все, что он мне приписал, он уже раньше подверг доказательному разбору; и дабы справедливость его суждения была очевид-

 

==397





нее, он уверяет, что прежде в своих нападках только шутил, теперь же, при окончательном суждении, он в высшей степени серьезен и строг. В первых одиннадцати ответах он не колеблясь решительно меня осуждает и только в двенадцатом ответе пытается рассуждать и проводить различения в таком духе: Если он скажет так, он не скажет ничего нового, а если эдак — ничего верного и т. д. Однако он всюду рассуждает об одном и том же предмете, рассматриваемом в различных плоскостях: а именно, он ведет речь лишь о том своем вымысле, нелепую безвкусицу которого я покажу здесь с помощью уподобления.

В различных местах моих сочинений я говорил, что подражаю зодчим в том отношении, что, когда они стремятся построить прочное здание на почве, в которой камень, глина или какие-то другие твердые породы засыпаны сверху песком, они сначала роют траншеи и выбрасывают из них весь песок и другие лежащие поверх него или перемешанные с ним породы, дабы затем воздвигнуть опоры на твердой почве. Точно так же и я сначала отбросил, подобно песку, все сомнительное, а затем, поняв, что немыслимо сомневаться, по крайней мере, в том, что существует сомневающаяся, или мыслящая, субстанция, я использовал это как скалу, на которой укрепил опоры моей философии. Автор же наш напоминает ремесленника-каменотеса, желающего прослыть великим мастером в своем городе и потому сильно завидующего архитектору, воздвигающему городскую часовню: он усердно ищет поводов для порицания его труда. Однако, поскольку он так невежествен, что не может ничего понять в его деле, он решается затронуть лишь начатки архитектурного труда, доступные его разумению. Он замечает, что архитектор начинает с рытья траншеи и откидывает прочь не только песок и рыхлую землю, но также щепки, осколки камней и другие содержащиеся в песке примеси, дабы достичь твердой почвы и заложить фундамент часовни. Кроме того, он слышит, что на вопрос, для чего тот копает траншею, зодчий иногда отвечает, что земля, по которой мы ступаем, не всегда бывает достаточно твердой для того, чтобы выдержать высокое здание; особенно же зыбок песок, поскольку он не только подается под давлением тяжкого груза, но и часто смывается проточной водой, следствием чего бывают неожиданные обвалы сооружений, коим он служит опорой; наконец, поскольку обвалы случаются иногда и в шахтах, шахтеры обычно считают их делом рук лемуров ⁵¹, или злых гениев, обитающих под землей. Это дает нашему каменотесу повод к вымыслу, будто

 

==398





ров, используемый архитектором как подсобный, применяется им в качестве основы постройки и будто архитектор считает этот ров, либо камень, найденный на его дне, либо, наконец, нечто воздвигнутое над этим рвом таким образом, что ров остается пуст, самой искомой часовней; по его уверениям, архитектор так глуп, что страшится, как бы земля, по которой он ступает, не рухнула под его ногами и как бы ее не взрыхлили лемуры. Быть может, он сумеет убедить в этом нескольких мальчишек или людей, столь не сведущих в архитектуре, что им покажется новым и неслыханным делом рытье рвов для закладки фундамента здания, а потому они и легко поверят россказням знакомого мастера, коего они сочтут достаточно искушенным в своем мастерстве, относительно неизвестного