Geum.ru

«Слова о Полку Игореве»

Вид материалаКнига

Содержание


3.2. Тюркский субстрат в «Слове…» и развитие тюркологической традиции изучения этого памятника
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   37

3.2. Тюркский субстрат в «Слове…» и развитие тюркологической традиции изучения этого памятника



Ошибки, которые были допущены О. О. Сулейменовым, не дают оснований отвергать мысль о тюркских истоках «Слова…». Дело в том, что тюрки были отнюдь не статистами на политической сцене. Они играли активную роль в политике Руси, в формировании общественного мнения. Так, например, половцы прекрасно понимали, что рассказы князя Игоря и его приближённых вызовут вполне объяснимое недоверие у русских. Они также должны были осознавать, что далеко не каждый посмеет расспрашивать князя об обстоятельствах его пленения, пребывания в плену, побега. На большую доступность и доверие мог рассчитывать только половец Влур, который в ходе перекрёстных расспросов должен был ответить на интересующие русскую общественность вопросы. Чтобы максимально реабилитировать в глазах русской общественности князя, вступивших в сепаратный сговор с половцами, Влур должен был руководствоваться инструкциями, полученными от половецкой верхушки. Язык этих инструкций, лёгших в основу «былин сего времени», был отнюдь не русском.

Следует заметить, что по «былинам сего времени», призванным замолчать сепаратный сговор Игоря с половцами, писалось не только «Слово…». Нет ничего удивительного в том, что тюркский след и порождённые им тёмные места присутствуют там, где меньше всего их ожидают исследователи. При этом возникают проблемы, которые могут иметь самое непосредственное отношение к процессу осмысления «Слова…». Так, например, согласно Ипатьевскому списку летописи, русские князья, увидев, что их войска окружены превосходящими силами половцев, решили, что «оже побегнёмь, утечём сами, а чёрные люди оставимъ, то от бога ны будеть грехъ». «Черные люди» не остались без пристального внимания со стороны исследователей «Слова…». Дело в том, что вопрос о составе Игоревой рати в походе 1185 года не нашел отражения в «Слове…». Между тем, он играет огромную роль при оценке быстроты продвижения полков Игоря с целью установления места их первой битвы с половцами.

Упоминание в Ипатьевской летописи «чёрных людей» остро поставило вопрос об участии пехоты в походе 1185 года. Многие исследователи отождествили «чёрных людей» с пешей ратью. Так, например, К. В. Кудрявшов в статье «"Слово о полку Игореве" в историко-географическом освещении» отстаивает мысль о том, что «чёрные люди были пешей ратью» [Кудряшов, 1947, с. 43—94]. Свою мысль он попытался обосновать и в статье «Ещё раз к вопросу о пути Игоря в половецкую степь» [Кудряшов, 1938, с. 49—60]. Его соображения на этот счёт, хотя и содержат ссылки на расчёты историка С. М. Соловьёва, не выходят за рамки предположений. Так, например, он предполагает, что столь далёкий рейд в глубь Половецких степей мог быть осуществлён только при поддержке пехоты. Подтвердить свою догадку он пытается и ссылкой на наличие отборных стрельцов в центре боевого порядка русских войск. Между тем, согласно Ипатьевской летописи, полк отборных стрельцов, выведенных из всех русских полков, был не из пеших, а из конных воинов: «На преди же, стрельци, иже бяхуть от всех князей выведены». Упомянутые стрельцы, не задумываясь, бросились в погоню за половцами. Очевидно, что только конники могли «потьчи» (устремиться) за половецкими всадниками. В этой связи вывод К. В. Кудряшова о том, что «вопрос об участии пехоты в походе Игоря не нуждается в дальнейшем разъяснении» является явно преждевременным.

В. Г. Фёдоров в своей книге «Кто был автором "Слова о полку Игореве"» отмечает, что ни «Слово о полку Игореве», ни «История Российская» Татищева, ни Лаврентьевская летопись, ни Никоновская летопись, ни «История Российского государства» И. Стриттера (1800) не указывают на участие пеших воинов из числа «чёрных людей». «Упоминание о "чёрных людях" единично, но игнорировать его мы никоим образом не можем. Оно заставляет нас прийти к заключению, что в войсках Игоря имелись и пешие воины» [Фёдоров, 1956, с. 32].

Б. Д. Греков полагал, что «сельчане-смерды всегда изображаются в войсках пехотинцами. На конях сражаются князья и дружинники, возможно, что и часть горожан» [Греков, 1949, с. 328]. Аналогичных взглядов придерживался и Д. С. Лихачёв. В «Очерках истории СССР» также отстаивается мысль о смешанном составе войск Игоря и излагается версия, согласно которой в критический момент битвы с половцами князья спешились и начали воевать в пешем строю, чтобы не оставить на поле боя «черных людей» [ОИ СССР, с. 161]. Наиболее серьёзные аргументы в пользу гипотезы о смешанном составе войска Игоря приведены в статье Н. М. Данилевского «Пешее войско в походе князя Игоря» [Данилевский, 1988, с. 194—200]. Он заметил, что в «Слове…» упоминаются «чръленые щиты» русских воинов, на которые брешут лисицы. Из работ русских историков военного дела следует, что именно пешие воины имели щиты, обтянутые кожей «червлёного цвета». Кроме того, только большие щиты пеших воинов позволяли перегородить поля. Следует, однако, заметить, что от автора «Слова…» трудно ожидать документальной строгости при описании щитов. Дело в том, что участники того злополучного похода наверняка не заостряли внимание на форме щитов при описании трагических событий, которые им довелось пережить.

В настоящее время объективных аргументов больше у сторонников гипотезы об исключительно конном составе Игоревой рати. Эти аргументы они черпают из летописей и непосредственно из «Слова…». Так, например, В. М. Глухов обратил внимание на летописное упоминание «лучших конников», которые могли противопоставляться худшим конникам («чёрным людям»): «Ныне же поедемы черес ночь; а кто поедеть заутра по нас, то ци вси поедуть, но лучьшии коньници переберутся, а с самеми как ны бог дасть». Эта мысль получила развитие в книге Б. А. Рыбакова. Свой анализ Ипатьевской летописи он сопроводил суждением, что даже из «этого придуманного вставного куска никак не следует, что чёрные люди были пешими воинами — ведь им противно представлялись лучшие конники, а, следовательно, чёрные люди даже в этом разделе текста рассматривались как конное войско, но худшее, уступающее лучшим в качестве и количестве коней (у чёрных людей, например, могло не быть запасных коней в поводу). Поэтому никаких оговорок или поправок на наличие пехоты в войске Игоря делать не нужно» [Рыбаков, 1971, с. 225].

М. Ф. Гетманец обращает внимание на то, что скорость передвижения войска в «Слове…» согласно Ипатьевской летописи определяется резвостью коней, которые «бяхуть… тучни велми». Он пишет: «Совершенно очевидно, что, будь в составе Игоревой рати пешие воины, летописец указал бы, что именно они были причиной медленного движения» [Гетманец, 1982, с. 22]. О конном характере боевых действий свидетельствуют и фразы из «Слова…»: «Съ заранiя в пятокъ потопташа поганыя плъки Половецкыя»; «… рассушясь стрђлами по полю, помчаша красныя дђвкы Половецкыя»; «Чръна земля под копыты, костьми была посђяна, а кровию польяна».

Существующие гипотезы отнюдь не рассеивают сомнения в правомерности видеть в «чёрных людях» простых селян-смердов, которые отправились в поход на степняков. Трогательную заботу князей о смердах даже во времена Радищева можно представить только при наличии богатого воображения. Длительные и безрезультатные попытки решить проблему «чёрных людей» с опорой на русскую лексику побуждают изменить точку опоры. Анализ тюркской лексики заставляет обратить особое внимание на слово янычары. Это слово является составным: çeri — «войска»; yeni — «новый». Эти составляющие позволяют решить проблему «чёрных людей». Чёрные ковуи, по всей видимости, способны пролить свет и на название Чернигова. Именно перед детскими дружинами, а не перед смердами князья могли испытывать чувство стыда. Очевидно, что воины, которые вернулись в Русь сразу после битвы, не испытывали желание засвидетельствовать героизм русских князей, виновных в гибели и пленении множества их товарищей. Такое стремление естественнее приписать половцам, с которыми Игорь вступил в сепаратный сговор. Именно они могли предпринять усилия, чтобы сепаратисты предстали в образе героев. Разумеется, все их фантазии на этот счёт были изначально изложены на тюркском языке, и перевести их на русский язык должен был половец Овлур.

Вторгаясь в русский язык, чуждое ему слово при наличии соответствующей звуковой оболочки может быть воспринято как исконно русское. При этом оно способно приобрести целое гнездо форм. Это может происходить по целому ряду причин: произвольное восприятие, отсутствие правописаниея и т. д. Кроме того, тюркское слово могло быть воспринято русскими в разное время от разных тюркских этносов, что также способствовало его отождествлению с разными русскими словами. Имея исконно русские оболочки, оно сохраняло глубоко чуждые этим оболочкам значение. Трудности при осмыслении псевдорусских слов способствуют образованию тёмных мест в текстах, содержащих подобного рода слова. Системный анализ тёмных мест позволяет выявлять подобного рода гнёзда и реконструировать слова, которые породили их. Так, например, галки, которые речь говорят и бегут к Дону Великому, клик, которым поганые поля перегородили, клик, которым врага побеждают, клюки, на которые опёрся князь Всеслав, всегда вызывали недоумение у читателей и исследователей «Слова…». Логично предположить, что эти загадочные «галки», «клики», «клюки» вместе с былинными «каликами» образуют гнездо форм, порождённых услышанным от тюрок словом kalyk ´народ´.

Ещё большие сложности возникают, когда в процессе адаптации к чужому языку иноязычное слово неузнаваемо меняет свою оболочку. Так, например, тюркское слово tumen «десять тысяч, мгла» трансформировалось на русской почве в тьму. Тюркские тумены были способны окружать, охватывать русских князей, а также увлечь, поволочь их в нужном направлении. Это наполнило «Слово…» такого рода туманами, тьмами, мглами, в природе которых не могут разобраться лучшие филологи и лингвисты. Следует заметить, что вражеские тьмы окружали князей не всегда против их воли. Князья-буюруки, в которых русские видели оборотней (бирюков), рыскали по Руси в окружении тюркских туменов, зачастую добивались с помощью их не только княжеских, но и великокняжеских престолов.

Вражеские тьмы, окружавшие князей, не только подрывали авторитет княжеской власти, но и порождали проблему у княжеских песнотворцев, обязанных воспевать незадачливых стратегов, а то и просто предателей. Двусмысленность слова тьма позволяла записным сказителям выходить из затруднительного положения. Враждебную Руси тьму можно трактовать как астрономическое или метеорологическое явление. Окружённых тьмою незадачливых воителей можно рассматривать как светлые начала (солнце, месяц), а князя-предателя — как мифического зверя-оборотня, рыскающего по Руси в ночной тьме. Поэтическая полисемия позволяла представлять весьма нелицеприятные для князей события в весьма благоприятном для княжеской власти свете. Игнорируя тюркизмы понять истоки подобного рода полисемии весьма и весьма проблематично. При этом природа всей образной архитектоники «Слова…» превращается в сплошную загадку. Исследователи вынуждены затрачивать огромные усилия, пытаясь отыскать истоки подобной образности в словесности народов Запада и Востока, Севера и Юга.