Geum.ru

Эхо и ego эскизы о жизни и литературе

Вид материалаКнига

Содержание


Глава третья. Круг чтения: русские пути. Эхо лет
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

У Мережковского, «Атлантиду» которого я вчера дочёл, я выудил мысль, что смысл любви — не в размножении как таковом, не в продолжении пресловутого рода и т.п., а в самом акте совокупления как символе и реализации стремления к объединению и слиянию двух в одно совершенное существо. Может показаться на первый взгляд, что Мережковский прав. Стоит вспомнить так наз. «первую любовь», любовь сладчайшую, то прекрасное, полное внутренней поэзии томление тела и души, слаще которого во всей последующей взрослой жизни уже не переживает человек. Что, разве подростки, предающиеся первым в жизни любовным ласкам (я не говорю о половом акте), думают о продолжении рода, о размножении? Ни одной секунды. И редко подросток будет ласкать первую попавшуюся, как это зачастую делает взрослый мужик — нет, желторотый мечтает о той, Единственной, кто ему нравится, кого он любит. Также и девчонка — парнишке, который ей не нравится, она никогда не позволит ласкать себя в интимных местах. А если нравится, то пожалуйста. Разве о размножении они думают? Нет, их тянет друг к другу, и всё. Сколько случаев, в том числе и описанных в художественной литературе, когда молоденький паренёк с ужасом убегает от взрослой тётки, одержимой примитивной похотью!.. Всё так, — но как подумаешь, что мыслью Мережковского оправдывается и даже обеляется, и даже облагораживается и делается естественной гомосексуальная связь!..



Читал Писемского, «В водовороте», перешёл к «Людям 40-х годов», но переключился на бескупюрные Дневники М.Волошина. Поразительное различие эпох, разделённых несколькими десятилетиями.

В атмосфере тех лет («Серебряный век») хаотически громоздилось что-то чудовищное. Православие, вера — да, но с обязательным надрывным уклоном в бездноподобную мистику, с повальным, болезненным тяготением к «глубинам». Вяч.Иванов был словно бесом одержим и заражал этим беснованием других, что было, кажется, не очень сложным делом, ибо другие тянулись им заразиться. То, о чём Иванов глухо упоминает в своём Дневнике — я имею в виду его историю с М.Сабашниковой, женой Волошина, — то М.Волошин пишет почти в открытую. Зиновьева-Аннибал заставляла Иванова, действительно сильно любившего её, расширять благословенное пространство их любви и втягивать в эту любовь других. Она почти заставила Иванова вступить в гомосексуальную связь с С.Городецким, который этого, как нормальный человек, не очень-то и хотел, но отказать решительно мэтру Иванову не мог, боясь прослыть ретроградом, не соответствовать духу времени. М.Волошин безропотно отдал свою жену М.Сабашникову Иванову в постель — чтобы Иванов был счастлив, и в наделении Иванова счастьем сама Сабашникова своё бы счастье нашла. Аннибал в теории это поощряла, потому что сие соответствовало её концепции расширения любви и приобщении к ней возможно большего числа людей — но, разумеется, из-за естественной женской ревности ненавидела Сабашникову... Тут же обретался гомосексуалист М.Кузмин со своими глазами-безднами, его любовники (Нувель, Дягилев и др.). Розанов отметился гейством со своим другом Рцы, правда, плевался потом на гадостность происшедшего и каялся в мерзости совершённого в письме к Флоренскому. Андрей Белый домогался Менделеевой, добродетельной жены Блока, а когда она уступила и заявила ему, что она готова стать его, он отказался, ссылаясь на «глубины неизреченные», да и её же саму обвинил Бог знает в чём... Настоящее сумасшествие! И это — при громадной культурной созидательной работе, вершившейся всеми этими людьми в те годы!

И ещё одно наблюдение касательно Дневников М.Волошина: пока он пишет в них о годах 1901 — 1917, читать их необыкновенно интересно. С приходом большевиков к власти краски его прозы тускнеют, словно линяют, мысли становятся кургузыми и однообразными, уже не до философии, не до культуры, не до искусства — выжить бы, не сдохнуть с голода, не попасть под расстрел шалых комиссаров — всё равно, красных ли, белых... Прав Чириков: выпустили большевички Зверя из бездны, осатанел человек, омертвил самоё жизнь в России, сам стал бесом — безразлично, красным или белым.


Только сейчас мне становится ясным, какое преступление совершили передо мной мои школьные учителя, действовавшие по коммунистическим воспитательным параграфам. Они напрочь отлучили меня (нас всех, конечно, своих учеников) от подлинной истории Крыма, моей Родины. Нас даже на экскурсию в Еникале не свозили, крепость, которую Петр Первый осаждал и брал; нам ничего не говорили о Помпее Великом, галеры которого бороздили воды моего родного Керченского пролива, а воины которого дрались на склонах горы Митридат; нам ничего не говорили о поэте М.Волошине... Да Господи, нам ни о чём не рассказывали! Даже о войне, о боях, об Эльтигенском десанте! Вот издержки единой универсальной школьной программы, когда вся страна в один и тот же день проходила один и тот же «предмет»! Не было экскурсий ни в Эльтиген, ни в Аджимушкай.

Целый гигантский пласт истории и культуры, вследствие этой советской школьной программы, остался для меня неизвестен в младости.


Юность, т.е. последние школьные годы, я провёл в истовых занятиях математикой и физикой и в чтении. Причём работал именно так, как сейчас только мечтается: с утра — отдача дани необходимости, т.е. школе, потом — обед и — с нетерпением! — за письменный стол, где неотступно 3—4—5 часов напряжённая умственная работа. Потом — прогулки на свежем воздухе и — сон. Назавтра всё повторялось. И так — все последние школьные годы!

Работая таким образом, С.М.Соловьёв за 29 лет написал 29 томов русской истории. Не было бы у него железного режима дня — не было бы у России соловьёвской истории.

Подлинных результатов можно достичь только при организованном быте.


...читал Власа Дорошевича, газетного аспида, либерала. Проклятая голова, мозг, кишащий ненавистью к порядку российскому. И вот что поразительно: судя по его бойкому тону, он ни секунды не сомневался, во-первых, в том, что он прав и не может быть не прав, а во-вторых, что он вправе. Человек, который не сомневается в своей правоте, может натворить самых страшных дел; эти несомневающиеся — отвратительный сорт людей!


...читал книжку В.Бондаренко «Зоил» с дарственной надписью Серёже Небольсину. Бондаренко — человек умный, хоть и заносит его иногда; видно, редактор слабее его или вовсе отсутствует: стиль у него какой-то заряженный на ругательство. Стиль не окультуренный, чисто наш, славянско-русский. А мысли симпатичные. Вообще, книжка интересная и полезная. Одна его идея — о том, что если дать власти уничтожить твоего врага, науськивая её на этого врага, то власть под твоим науськиванием и врага твоего раздавит, и назавтра тебя самого сожрёт — идея добротно, хорошо аргументированная, мне показалась глубокой и верной.


Порнограф Владимир Сорокин — больной человек, психически больной; у него капромания или как там называется болезнь, когда человека тянет к говну и метафорически (нюхать подмышки, ссанную вонь и т.п.), и буквально: жрать говно. Капрофагу лечиться надо; а бесстыжие издатели эксплуатируют его вялотекущую шизофрению.


Вчера, собирая ягоды на даче, вспомнил свою давнишнюю мысль: человек, когда ест варенье, редко задумывается над тем, что каждая смородинка, каждая слива, каждое яблочко, прежде чем попасть в варенье, прошли через тёплые человеческие руки. Каждая испытала прикосновение человеческих пальцев. Труд!

Труд писателя похож на труд сборщика ягод. Писатель собственноручно выписывает каждую буковку, при компьютерном наборе оттикивает каждую клавишу и каждый интервал между словами. Написал роман в 10 листов — значит, выбил 400000 буковок — это если начисто. Но на роман в 10 листов уходит как минимум 2—4 листа черновиков. Итого 14х40000=560000 букв он лично, своей белой пухлой писательской безмозольной рукой выписывает! Пожиратели варений и читатели романов об этом, естественно, не думают...


Где-то я читал, будто в простом русском народе бытовало мнение: кто прочтёт Библию от корки до корки, тот умом тронется.

Я сейчас прочёл «Книгу Исайи» и был поражён правотою этого тёмного мнения народа русского. Ибо столько в этом ветхозаветном тексте несуразностей, дичи, мрачного и почти злобного пафоса, прямых нелепостей каких-то папуасских, туземных, что если человеку с воображением да ещё и с верой некритично проникнуться этим! — то точно ничего не остаётся, как одичать и съехать с глузды. В некоторых местах, особенно где-то после 40-й — 50-й главы, есть куски подлинно поэтические, образцы высочайшей поэтической силы — где автор говорит о человеческой жизни, о человеческих житейских обстоятельствах и т.д.; но лишь начинаются угрозы Божьи — всё, туши фонарь: море крови, зловонных трупов горы и горы, одежды, красные от крови, ибо «кровь брызгала во все стороны, когда я топтал нечестивых в точиле, (?!) и забрызгала мне одежды...» — это говорит сам Господь!

Нич-ч-чего себе священная Книга, Книга книг...

И нечестивая богохульная мысль моя сама течёт дальше, подчиняясь человеческой логике. Разве мог такой Господь послать с милосердной миссией своего сына спасать людей от грехов их и нечестия? После того, как он стольких грешников и отступников — их тьмы, и тьмы, и тьмы: десятки, сотни тысяч — попросту умертвил во гневе, «потоптал в точиле»? Получается так, что Бог-отец столько смертей и зла принёс людям, которые не сделали ему ничего плохого. Ну, там, не поклонялись ему, что естественно, ибо Он почему-то прячется от людей, а своему избраннику Моисею является где-то на горе, вдали от глаз людских, и почему-то скрытый в пламени и дыме; несовершенные, людишки несчастные, ищущие спасения от бед, Богом же насланных (ибо всё в мире — по воле Божьей), поклонялись идолам... Ну, и что? Ему-то что от этого, хуже? Явись им попросту, по-человечески, разок хотя бы, яви чудо, избавь от болезней, «выключи» землетрясение и восстанови жилища помаванием брови, успокой паводок... Но убивать-то зачем? Топтать в точиле зверски зачем? Чтоб «кровь брызгала»?

Я, конечно, не оригинален, понимаю; это лежит на поверхности; тысячи тысяч писали об этом и думали так.

Конечно, свихнёшься, если будешь всею душой думать над тем, что вычитываешь в Библии.

Читал книгу о Цветаевой её дочки Ариадны. Литературно книга ничего практически не даёт; много о жестоком быте Цветаевой и вообще о её жизни; Ариадна вернулась, глупая, в Россию в 1937-ом из Парижа и, как ей напророчил Бунин, загремела в лагеря, на долгие 16 лет; освободилась «за отсутствием»... и т.д. только в 55-ом. А на парижских фото середины 30-х такая она радостная, смеющаяся, красивая женщина. И несмотря на эти 16 лет ужаса, так и не поняла она, что все беды — от этой гнусной революции 17-го... Нет, опять риторика — что-де до 17-го Марина не знала народа, народной речи и т.п., а революция позволила ей сблизиться с народом, услышать его подлинный язык и проч. Сколько лжи в душах, в головах, в судьбах, в жизнях! А ради чего? Да, вот вопрос: ради чего всё это? Как же въелась в мозги эта вся ложь, пропаганда, зараза — от этих народовольцев, чёрнопередельцев, интеллигентов «чеховских», либералов гучковских! Во всех их, грамотеях тогдашних, сидели душонки Власа Дорошевича, Амфитеатрова и прочих «страдальцев за страдальцев».

Живых деталей о Цветаевой нет в книге ни одной — вроде того стакана, пущенного истеричкой Мариной в артистку, назвавшую Сару Бернар «старой кривлякой» (Источник — М.Волошин). Комментарии пусты.


Вот — песня, которую я услышал в 54—55-м примерно году:


Дружил я с ней четыре года,

На пятый я ей измени-и-ил.

Однажды в сырую погоду

Я зуб коренной простудил.


От этой мучительной боли

Всю ночь напролёт я не спа-а-ал.

К утру, потеряв силу воли,

К зубному врачу побежал.


А врач схватил меня за горло

И руки вывернул наза-а-ад.

Четыре здоровые зуба

Он выдернул сразу подряд.


В тазу лежат четыре зуба,

А я, как младенец, рыда-а-ал.

А девушка-врач хохотала.

Я голос Маруськи узнал.


«Уйди с моего кабинета,

Бери свои зубы в карма-а-ан,

Носи их в кармане жилета

И помни про подлый обман!»


Цилиндром на солнце сверкая,

Хожу я теперь без зубо-о-ов.

И как отомстить, я не знаю,

Маруське за эту любовь.


Почему эта холуйская гадость так накрепко запечатлелась у меня в голове, я не знаю. Спустя 50 лет она вспоминается безо всякой натуги.

Это — совершеннейший, кристалльнейший образчик культурного творчества того самого Хама, который воцарился в России после 17-го года. Сметённой оказалась культура Пушкина, превратившаяся в нечто музейное. Бедные, тихоновы, асеевы и проч. стали творить новую словесную культуру. Дотворились. Или революционное «Вихри враждебные веют над нами». Бесчувственность к слову, безграмотность этих всех пролетарских гимнов, вроде «Смело, товарищи, в ногу»! — отложились в сознании миллионов русских советских детей. Не есть ли нынешняя попса наследник этой гадости?

Узнал по радио, что основана новая литературная премия — называется «Ясная Поляна». Не помню точно формулировки, но смысл тот, что будут премироваться произведения, в которых, наряду с высоким художественным уровнем, будет выражена «любовь к человеку». Дожили... Специальную премию придумали за то, что должно безо всяких премий являться сутью художественного произведения, без чего нет и не может быть самоё художественности.


Невежество многих современных литераторов проявляется в том, что они во главу угла ставят идеологию, а не художественный уровень и технику литературного письма. От этого их писания не только убоги технически, т.е. написаны так отвратительно, что читать противно и попросту скучно, но убоги и из-за низкого художественного мастерства и вкуса и идеологически — ибо любая идея, не получившая в искусстве должного высокохудожественного воплощения, способна только оттолкнуть от себя, т.е. превращается в антиидею, в контридею. Странно, что это, кажется, мало кем сегодня понимается.


Андрон Кончаловский говорит, что главное в искусстве — это не как, а что. Розанов говорит, что гений — это не что, а как. Я же полагаю, что гений — это и что, и как, и ещё что-то. Что и как — это две оси координат, Х и Y, некая плоскость. У гения же есть третья ось Z — придающая всему объёмность и наполненную глубину (не путать с гегелевской «глубиной пустоты»). И это не только в литературе, но и во всех областях творчества.


Интересная профессия — писательство! Человек сам, добровольно, возлагает на себя тяжкие вериги, сам составляет себе планы, словно кто-то внешний задал их ему, и по этим планам живёт и строит свою жизнь. Что заставляет его мучаться и корпеть над недающимся ему романом? Ничто и никто. А несделанность романа его подлинно заботит, угнетает совесть и, вполне возможно, поднимает давление.


Читал на-днях «Серебряный голубь» А.Белого. Удивительный язык, богатый, мощный; удивительна манера; вот это — настоящий модернизм! Именно модернизм: ничего похожего в литературе до этого; никто до Белого не писал так ни по лексике, совершенно своеобразной, ни по манере (ритмика, построение фраз, интонация и т.д.). Вот это и есть модернизм. Его не повторить; сам Белый не смог; в «Петербурге» и «Сер. голубе» его художественная манера представлена в совершенной полноте и законченности; «Москва» уже не читабельна. А в мемуарной трилогии стиль уже, конечно, другой.


Подвернулась «Понедельник начинается в субботу» — прелестная вещица, несмотря на плоский «романтизм» 60-х гг. и архаичность. Довольно серьёзная повесть на превосходном литературном уровне. Это, помимо прочего, памятник выражению интеллигентской иронии начала 60-х. Для того времени эта вещь, несомненно, очень свежая и «в духе времени». То, что сделали из неё телевизионщики, не имеет с повестью ничего общего.


Романтизм — это не только литературное течение, это — образ мышления, менталитет. Думаю, что случись чудо, и встретились бы сегодняшний литератор-реалист и немецкий литератор-романтик, Шамиссо какой-нибудь — они б не поняли друг друга. Разные системы ценностей.


Прочёл простецкий рассказик Жюля Ренара, дневником которого я так был увлечён в студенческие годы. А в рассказике ничего особенного — европейский примитивненький демократизм, умиление перед простотой крестьянской жизни; очень поверхностно. Называется рассказик «Семья Филипп» или как-то так.


Пережитый опыт Великой Русской революции 17-го года, от переворотов в марте и октябре 17-го до переворота и крушения революции в 91-ом, я думаю, до сих пока мало кем подлинно осмысливается. Революция с её крушением в 91-м опрокинула всю демократическую прекраснодушность, в том числе все искания предреволюционной русской интеллигенции. Вот такого осмысления 91-го года нам, кажется, пока не хватает. Никто его не предпринял. Ведь 91-й, по сути, перечеркнул все прекрасные мечтания русских (и европейских) интеллигентов. Рухнул не только коммунизм; вся вековая борьба народовольцев, петрашевцев, нечаевцев, Бакуниных, Кропоткиных, Плехановых, чёрнопередельцев, толстовцев, Чернышевских, Белинских, Писаревых и проч., как оказалось после 91-го, ни к чему в России не привела — кроме как к низвержению самодержавия, от какового (низвержения т.е.!) народу-то лучше жить не стало. Какой-то всероссийский, растянувшийся во времени, пшик! Они, борцы, сами по себе — а жизнь сама по себе, распоряжается по-своему. Все идейные построения, все «...измы», «...овства» и «...щины» оказались не нужны. Просто — не нужны! Не в этом ли трагедия России, что вековая борьба, вековое духовное напряжение умнейших людей страны оказались ни к чему не нужны! Для советской власти все — от Радищева до Баумана какого-нибудь — были некоторым оправданием. Мол, вот они боролись, а мы осуществили их святые идеалы. Но нет советской власти — и не нужны ни Радищев, ни Бауман, не нужен Ленин (разве что как антипример, как пугало). При нынешнем культе наживы для России воззияла в 19-м столетии страшная пустота в истории! Словно жизнь человека (какого человека?! Поколений!) прожита напрасно. Всё вернулось на те круги своя, против которых те боролись. И вроде спохватился-то человек, да уж стар что-то в жизни исправить. Время не переиграешь, не вернёшь, и напрасно прожитая жизнь — это не шутка; не отмахнёшься и ничего уж не исправишь.

Может быть, так произошло оттого, что вся борьба самых «умных да лучших» людей в России 19-го века была направлена на разрушение, а не на созидание. Именно благодаря их усилиям, их мыслям, их писаниям, их работе разразилась революция, которую они «приближали как могли». Благодаря им, ergo, в ходе революции, последующей гражданской войны, строительства социализма «в отдельно взятой стране», «реформ» различного рода погибли миллионы и миллионы людей, исковерканы многие миллионы судеб людских. Во имя чего принесены эти неисчислимые кровавые жертвы? Получается, что во имя той пошлой «демократии», разгул которой мы наблюдаем сейчас в России.

Кто-нибудь из нынешних политиков вот с такой исторической точки смотрел на происходящее в России? Ну, хорошо, мы отвергли учение, которое нас перестало устраивать. Но жертвы, жертвы?! Те десятки миллионов людей, которые, не будь этой передовой борьбы в 19-м веке, остались бы живы?

Вот цена прекрасным и прекраснодушным идеям.


Прочёл невыносимо глупый, дурацкий просто рассказ, величиной с повесть в два листа, масона Шарля Нодье; называется «Трильби». Бог знает что интересовало людей начала XIX-го века!


Уловив в интонации шатобриановского «Ренэ» что-то из интонации Л.Н.Толстого в его нравоучительных трактатах, подумал о том, что, конечно, Толстой читал «Ренэ» — и вслед за этим подумалось: человечество роднит и объединяет — как в пространствах, так и во времени, — то, что оно читает одни и те же книги. Подавляющее большинство читало Бальзака, Толстого и вообще мировых классиков — Золя, Диккенса... Люди, говорящие и думающие на разных языках, читали одно и то же! Уже за это книге надо ставить памятник. Сейчас вместо книг шуруют по Интернету. Возможно ли в Интернете такое же со-чтение, как при чтении книг? Почему-то сомневаюсь. В книге, прежде всего, серьёзен язык, он довлеет сам себе. А что за язык в Интернете? Плоское подобие английского, лишённое оттенков, переливов и проч., что отличает подлинный язык. Пренебрежение книгами классиков ведёт к порче самой основы духовности. А её в Интернете не сыщешь.


Кто-то подсчитал, что в жизни человека насчитывается тридцать шесть удовольствий.


Тьма и пустота, так же как тьма и абсолютная наполненность — в известном смысле, в зависимости от ситуации — синонимы.


Понятие чести навсегда покинуло этот мир.


Если кругом все счастливы, и никому ничего от меня не надо, никакой «последней рубашки» — тогда как мне жить? и быть? Мне возразят:

— А где ты видел такую жизнь, чтобы все «кругом были счастливы» и т.д.?! Так что отдавай быстро свою последнюю рубашку!

Но это не ответ на вопрос. Ответ должен быть принципиальным, а не конкретным.


Мы живём во времени и в пространстве, и не мыслим себя вне своего времени и вне своего пространства. Мы растворены в своём времени и в своём пространстве, и из-за этого потеряли себя как «вещь в себе», стали «вещью для другого». Мы всё — для других, в нас, во мне — всё для других, для времени, для пространства, для общества, — ибо нужно всему этому соответствовать. Вот наша трагедия.

Гений — каждый «вещь в себе». Гений — это тот, кто сумел сохранить себя как «вещь в себе» и «для себя», поэтому он и остался независим от оценок людей, от их мнений. Он внутренне свободен — и потому гений. Он — гений, и потому внутренне свободен.


Творчество направлено не на создание нового, ибо в мире не может быть ничего нового; есть только до времени скрытое, неизвестное, непознанное. Поэтому творчество — это преображение содержания души для выявления этого скрытого, тайного.


На Западе социал-демократы, коммунисты и проч. остаются органичными членами общества, не разрушают цельности культуры. Ленин же, большевизм, бил в своей нетерпимости к русскому (который он осудительно называл не иначе, как «великорусский», словно величие есть недостаток), к инакомыслию именно по цельности культуры! И разбил русскую культуру.


Мы говорим: Европа цивилизовалась в прогрессе — нравственном, техническом, социальном, экономическом и т.д. Писемский же зорко усмотрел, что «там всё мало-помалу превращалось в мещанство» ещё 150 лет назад.

Нынешняя Германия, например — торжество мещанства. Немцы — воплощённое мещанство. Гитлеру нетрудно было их соблазнить, как впоследствии американцам закатать великую германскую культуру в асфальт.


Молодые люди нашего времени учатся любви и культуре любви не у Бунина, не у Пушкина, не у Толстого — у попсовых песен. Я недавно слышал по телевизору попсовую наглую песню с припевом: «Девочка хочет секса, девочка хочет любви».


Ницше говорит как о само собой разумеющемся, что основной инстинкт человека — это эгоистичное. То же утверждает ницшеанец Шестов, разбирая романы Достоевского и Толстого.

И все с этим согласны. А для меня, напр., эта мысль не то чтобы нова, а требует размышления. Всю жизнь я прожил, не задумываясь об этой стороне человеческой природы.


Торгующие засели в храме литературы, и их никогда оттуда не выгонишь.


Бутафория — существо модернизма, авангарда, постмодернизма.


Серебряный век — это век ненормальных, несчастных, больных людей. У многих из них подозрительно отсутствовали дети: Белый, Блок, Брюсов, Сологуб, Чехов, Бунин, Бальмонт, Волошин, Мережковские, Философов, Маяковский. Понятно, что не было детей у гея Кузмина. А у Городецкого? У Пяста? У Сомова, Бакста? Поразительный феномен.


Перед революцией в России было Общество сближения с Англией, Петроградское Общество Английского флага. Наверное, масоны шустрили — как тараканы.

Сейчас в мире благодаря энергии спецслужб величайшее распространение получили неправительственные и общественные организации и фонды, направленные якобы на благородные, гуманные цели, на развитие демократии, будь она неладна. Через них спецслужбы осуществляют свои операции по настропаливанию общественного мнения, финансируют перевороты внутри страны и за рубежом и т.д. Наличие в стране таких организаций говорит будто бы об «открытости» общества, о его демократичности и т.д. А на самом деле это только — каналы влияния разведок.


Позитивизм, неопозитивизм победил в мире; он захватил души; для всех остальных стран он лежит таки в русле традиций народной жизни и потому приемлем, поэтому они живут. Для нас же он неприемлем, без православия мы, видимо, не можем, поэтому не живём, а мучаемся.

Недодумано.


Нынешнее состояние мира со всеми его проблемами (экология, терроризм, наркотики, криминал, упадок культуры) есть следствие торжества позитивизма и глобализма. Бога забыли, оставили его (без Бога душу утруждать не надо), отделили от души своей...


Каждый писатель должен понимать и отдавать себе отчёт в том, что слово, которым он пользуется при создании своих «текстов», обязано в его руках, под его пером, на экране его компьютера быть не только средством передачи мысли и идеи, и не столько средством, сколько целью его деятельности. Порочный круг — обмельчание действительности идёт параллельно с опошлением человеческого лексикона.


Надо смириться с тем, что для любого дела теперь нужно искать деньги. Такова цена «свободы слова», которой нет, никогда не было и никогда не будет. Всегда существовала и будет существовать цензура плательщика.

Несколько женщин в старости наперебой и, разумеется, в ревности и ссорах между собой — обхаживали, обслуживали Ремизова: купали его, дряхлого старика, кашку ему варили, массаж делали и проч. Попахивает Серебряным веком...


Демократия и коррупция — мать и дочь; неразлучные сёстры; сиамские близнецы.


Выражение «живи настоящим» есть чудовищное упрощение величайшей тайны сути и природы времени, тайны Настоящего, которое подлинно выпало из времени, ибо не принадлежит ни прошлому, ни будущему. Настоящее вневременно — вот тайна жизни. Где же мы живём? Рассыпается пресловутый континуум «пространства–времени». А ни в будущее, ни в прошлое нам нельзя.


Так называемая «демократия западного типа» — это утопическое воплощение таких гражданственных идеалов, как «свобода слова», «свобода предпринимательства», «власть народа» (т.е. свобода выбора управляющих обществом) и т.д. Это — такая же уродливая утопия, как и коммунистическая. Возникает подозрение, что «западная демократия», так истово насаждающаяся у нас в России, есть латентная форма «войны всех против всех», о которой писал ещё Гоббс. Войны, загнанной под спуд; вернее, одетой в благопристойные гражданские одежды законности.


Идеальной формы общественного устройства, может быть, не существует; и с этим надо смириться. А вообще, надо посмотреть, проанализировать, при каком общественном устройстве нет войны всех против всех или какое общественное устройство наиболее отдалено от этой войны — из всех бывших в истории или имеющихся на сегодняшний день. И к этому общественному устройству надо присмотреться повнимательнее. Не исключаю, что окажется, что наиболее близким к идеалу невойны всех против всех будет устройство восточной сатрапии.


Декабристы выступили в момент владычества умами в России романтизма.


200 лет назад — небывалый патриотический подъём! Единение вокруг царя, идея величия России и т.д., и в результате — разгром Наполеона, величайшего организатора масс. 100 лет назад — поношение царя, издевательство над чувством патриотизма, вакханалия антирусскости и проч.; результат — потеря Российской империи. 50 лет назад — война, все основные тяготы которой и жертвы легли на русских, на славян, которые всё вынесли — на волне патриотизма и объединения вокруг Верховного. Сейчас — опять вакханалия антирусскости, издевательства над русским патриотизмом и т.д., и Россия вновь в унижении. Но если что-то грянет, то именно Россия опять окажется на вершине борьбы с мировым злом (м.б., именно в этом и состоит её божественное предназначение?) — и победит его именно благодаря русскому патриотизму. Ни одна из наций, живущих в непосредственной близости к России, не способна без России сохранить свою жизнеспособность. Ничего в этом нет для них унизительного, ибо так распорядилась сама История, т.е. божественное Провидение. И именно Россия, и никто другой, их спасёт в приближающейся всемирной заварухе.


На днях провёл в клубе «Новая книга» очень интересным получившийся вечер о Розанове с Виктором Сукачем. Интереснейше выступал Джимбинов, профессор Литинститута, который, наверное, мог бы несколько часов говорить о Розанове без перерыва — такова энергетика, и его личная, и того знания и чувства, которые позволяют ему говорить о Розанове как о ближайшем и сокровенном своём друге. Жалко было его прерывать, но регламент того требовал. Поразительно говорил Пётр Васильевич Палиевский. На мой взгляд, очень точно его выражение о сущности мировоззрения Розанова, его художественного метода: «любая жизненная пылинка является отражением вселенского значения». Я никогда не думал о том, насколько важно для Розанова упоминание о месте написания — «На извозчике», «в вагоне на Эйдкунен» и т.д. Это ведь тоже «пылинки». Поистине, в настоящей, в высокой литературе любая мелочь важна, даже определяюща, без неё литературное поле беднеет, пустеет, скудеет.

И сам В.Сукач очень глубоко говорил о Розанове. Глубоко говорил А.Николюкин. — Как интересно слушать знатоков!


Ночью не спалось, и почему-то думал о деньгах. Есть разница между деньгами, заработанными на службе — в госучреждении или у хозяина, — и деньгами, заработанными самостоятельно, как предприниматель. Деньги, заработанные в своём деле, пахнут свободой; деньги, полученные за службу — это деньги зависимого человека. Ночью были хорошие метафоры, сейчас их забыл.


Кто я? Либерализм не приемлю как разрушение основ русского жизнеустройства, коммунизм не приемлю, ибо он есть окостеневший либерализм, погубивший Россию. Две морды одного дьявольского лика. Скорее всего, я — правый консерватор, ибо, хотя и считаю конституционную монархию идеальным режимом для России (конституционную, потому что самодержавная монархия требует от монарха безупречной нравственности, которой в жизни нет места), понимаю прекрасно, что монархия в России никогда не восстановится (дай Бог, чтобы я ошибся), так что я не монархист. Правый консерватор... Никогда бы не думал.

Те псевдоправые, которые в нынешней России называют себя «Союзом правых сил», никакие не правые, а самые настоящие леваки, причём крайнего толка, исподтишка ведущие против России столь же разрушительную террористическую войну, как и «красные бригады» на Западе; только война эта имеет латентную форму и ведётся в области экономики, идеологии и культуры. Бьют по основам. А результаты гораздо эффективнее, чем у «красных бригад».


Строго говоря, либерализма сегодня нет; он давно умер. Либерализм сегодня — лишь теоретический термин для обозначения жёсткой позиции в битве идей; деятель, позиционирующий себя как либерал, дай ему не только духовную, но и конкретную политическую власть, так начнёт жёстко править, что головы полетят с плеч, и отнюдь не метафорически. Либерализм — это второй лик Януса-тирана. И мы убеждаемся в этом уже сегодня на примере искусства каждый день, видя, как театральные подмостки и журнальные страницы заполонили модернистско-авангардистские поделки, с фашистской безжалостностью вытесняющие и подавляющие животворное реалистическое искусство, несущие смерть и разрушение традиционной культуре — единственной в наше время духовной опоре народа. Либеральное искусство — тоталитарно и одновекторно; как тоталитарны и одновекторны сегодняшняя международная политика и либеральная экономика.


Глава третья. Круг чтения: русские пути. Эхо лет у меня появилась привычка

С давних лет у меня образовалась привычка делать записи во время чтения — на отдельных ли листах бумаги, в записных ли книжках, но чаще на полях книг и на форзацах. На полях книги я ставлю крестик, отмечая заинтересовавшие меня куски; на форзаце — номер соответствующей страницы. Покончив с книгой, я иду по выписанным номерам и заношу отмеченные цитаты в специально заведённую для этого записную книжку. Некоторые записи никак не используются, а некоторые — взывают к «размышлению», к живой реакции. Кое-что из подобным образом откоментированного пригождается мне в публицистике или в критике, кое-что — в художественном тексте (чаще всего — для эпиграфов, которые я почему-то очень люблю, как всякий провинциал). А какая-то часть неиспользованного неожиданно показалась мне интересной и составила содержимое предлагаемой читателю главы...

Здесь курсив — цитата из читаемого мной автора, а прямой текст — мой.