«Диалектическая» ориентация

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5

Часть вторая

«Диалектическая» ориентация

Глава шестая

«Критическая социология» Франкфуртской школы

Франкфуртская школа как определенное направление леворадикальной социально-философской мысли сложилась в 30-40-х годах вокруг возглавлявшегося тогда Максом Хоркхаймером Франкфуртского Института социальных исследований и журнала «Zeitschrift für Sozialforschung» основного печатного органа этого института в те годы.

Институт был основан в 1923 г. Первым его директором был Карл Грюнберг. Он стоял на позициях катедер-социализма и ориентировал своих сотрудников на работу в области истории социализма и рабочего движения. Этой проблематике был посвящен журнал«Archiv für die Geschichte des Soz.», который Грюнберг издавал еще с 1911 г. В 1927 г. Карла Грюнберга сменил на посту директора Института Курт Альберт Герлах, продолжавший работу своего предшественника. В 1930 г. директором Института стал Хоркхаймер^¹, который решительно изменил направление работы института и тематику его изданий. Институт стал ориентироваться на социально-философскую проблематику, в духе которой единство диалектического и исто-

162

рического материализма утверждалось ценой гегельянизации марксизма. Параллельно совершался и политический поворот Института от катедер-социализма к «левому» радикализму. За Институтом окончательно утвердилась репутация центра «левых» научных сил Германии.

Под руководством Хоркхаймера Институт уже в начале 30-х годов начинает приобретать окончательно ту форму, в которой, по свидетельству Хоркхаймера, он был задуман с самого начала. Институт занимается комплексным исследованием современного капиталистического общества, в котором принимают участие экономисты и философы, психологи и историки и т.д. Эта комплексность сознательно и полемически противопоставляется руководством Института односторонней специализации в изучении капиталистического общества, характерной для традиционных социальных наук, в частности буржуазной социологии. На базе грюнберговского «Архива» в 1932 г. создается новый институтский журнал социально-философского направления (Zeitschrift für Sozialforschung), главным редактором которого стал сам Хоркхаймер. (Журнал был переориентирован с истории социализма на макросоциологию «с очень сильным марксистским и менее резко выраженным психоаналитическим уклоном».) Активизируется серия «Публикаций» Института социальных исследований, планируются новые серии изданий. Однако приход национал-социалистов к власти прерывает эту широко задуманную работу. Он делает невозможным дальнейшую деятельность в Германии Института, ставшего центром леворадикальной социальной мысли.

В 1933 г. Институт перебирается в Женеву, «ибо, как вспоминает Хоркхаймер, не было ни малейшего сомнения, что национал-социализм пришел к власти надолго»^². Переезд в Женеву был облегчен тем обстоятельством, что незадолго до этого Хоркхаймер организовал там филиал своего Института. После 1933 г. подобный филиал был организован в Париже, где получила временное пристанище часть эмигрировавших сотрудников Института. Здесь же продолжалась публикация институтских изданий. В 1938-1939 гг. Хоркхаймер с группой наиболее близких сотрудников перекочевывает в США и возрождает свой институт в Нью-Йорке при Колумбийском университете. На этой новой базе продолжается (до 1941 г.) издание журнала (правда, уже под другим названием), а также исследований, начатых еще в 30-е годы.

163

В 1950 г. после возвращения основной части его сотрудников в ФРГ, Институт восстанавливается в своем первоначальном виде во Франкфурте на Майне и вновь налаживает прерванные связи с Франкфуртским университетом. Здесь, по свидетельству известного западногерманского политолога Вольфганга Абендрота, «Институт стал центром молодой критически мыслящей интеллигенции. В этом смысле он унаследовал роль, которую исполнял еще при Грюнберге в веймарские времена»^³. Одновременно продолжается научная и издательская деятельность Института по проблематике, наметившейся еще в 30-е годы и несколько модернизированной с учетом новых веяний, воспринятых сотрудниками Института во времена американской эмиграции. (Значительное место уделяется проблемам общественного мнения, взглядам различных слоев ФРГ по тем или иным политическим вопросам, национальным и расовым предрассудкам, психологическому климату на производственных предприятиях, настроениям среди студентов и т.д.)

Если учитывать тот факт, что странствия Института не прошли бесследно для мировоззрения его сотрудников (тем более, что и сами эти переезды были вызваны крупными катаклизмами, которые пережили сперва Германия, затем вся Западная Европа и, наконец, весь мир), то в истории Франкфуртской школы можно будет выделить три важнейших периода: «европейский» (с момента возникновения «школы» до эмиграции ее ведущих теоретиков в США), «американский» (1939-1949), наконец «западногерманский» (50-60-е годы).

Рассмотрим теперь каждый из этих периодов более подробно, характеризуя уже не чисто «институциональные», а «институционально-теоретические» (ибо одно здесь трудно отделить от другого) судьбы школы.

«Европейский» период

Этот период характеризуется: а) институционализацией Франкфуртской школы в самом широком смысле этого слова к активным теоретическим ее самоопределением на основе объединения, главным образом философского и социологического подходов к анализу современного капиталистического общества, т.е. на основе социологической критики существующих философских и философской критики социологических понятий и представлении; резким, полемически заостренным размежеванием со всеми остальными тенденциями и направлениями в западноевропейской философии и социологии, психологии, политэкономии и т.д.

Проблема теоретического оформления школы (его, хотя и несколько условно, можно даже назвать «институционализацией») ставится Хоркхаймером уже в речи при вступлении в 1930 г. на пост директора Института социальных исследований (издана в 1931)^⁴. Речь посвящена задачам Института, взятым именно в связи с «современным положением» социальной философии. Из контекста хоркхаймеровской речи следовало, что в действительности (и в точном смысле этого словосочетания) такой дисциплины не существует, ее еще только надлежит создать.

Отправные теоретические посылки, исходя из которых Хоркхаймер хочет строить здание «социальной философии», имеют скорее негативный, чем позитивный характер. Его не удовлетворяет современное состояние науки об обществе, рздробившейся на ряд отдельных, оторванных друг от друга дисциплин, результаты которых уже не дают никакого представления об общественном целом. И меньше всего удовлетворяет его состояние буржуазной социологии, которая не в силах выполнить интегрирующую функцию по отношению к другим областям социального знания, тем более, что она сама низвела себя до уровня частной науки, утратив возможность воссоздать целое общества, взятого в движении – в качестве исторически развивающейся целостности. Отсюда ностальгия Хоркхаймера по тому «тотальному» подходу к обществу, который был достигнут в философии исдоши Гегеля, причем именно благодаря гегелевской энциклопедичности, позволившей объединить в систему различные отрасли знания об обществе, истории и человеке.

Однако гегелевская философия истории также не удовлетворяет Хоркхаймера как модель целостного знания об обществе. И не удовлетворяет потому, что она философия истории, т.е. подчиняет историю системе понятий и категорий, выработанных посредством философской спекуляции, а не добытых на путях конкретного изучения общества и человека. По этим же причинам не удовлетворяет Хоркхаймера и вся послегегелевская традиция философского изучения общества, начиная с неокантианцев и кончая Отмаром Шпанном. Подчинение реального социально-исторического процесса, т.е. процесса взаимодействия действительных индивидов, некоторым априорным философским категориям с неизбежностью приводит к тому, что смысл человеческого су-

165

ществования усматривается в чем-то надиндивидуальном, не имеющим никакого отношения к фактической деятельности людей.

В то же время Хоркхаймера не устраивает и позитивистский номинализм, господствующий в частных науках об обществе и человеке (и частности, в социологии). Если «реализм» (в средневековом понимании этого термина) традиционной философии истории неизбежно подчиняет индивида, реально взаимодействующего с природой и себе подобными, некоторым абстрактным всеобщностям и таким образом теряет из виду именно уникальность человеческого, неповторимость исторического, то позитивистский номинализм страдает иным недостатком. Он ориентирован на «фактичность» поведения и взаимоотношений отдельных лиц, которая (фактичность) не является социальной реальностью, а представляет собою лишь ее вводящую в заблуждение оболочку. Ибо суть социальной, т.е. исторической реальности заключается в том, что она находится в процессе непрерывного становления, изменения, отвержения внешних форм, чтобы заменить их новыми, столь же преходящими и эфемерными^⁵. Иначе говоря, позитивистскому номинализму недостает философии, учета того обстоятельства, что та «единичность», на которую он ориентируется в противовес философии истории, не является истинной и действительной.

Теоретического решения антиномии между абстрактной всеобщностью философии истории и «дурной» единичностью конкретных наук об обществе и человеке Хоркхаймер не предлагает. Эта антиномия остается, так сказать, «открытым вопросом», который должен быть решен в ходе дальнейшей работы Института на основе практического сотрудничества философов, отказавшихся от претензий на построение умозрительных систем, с одной стороны, и специалистов в отдельных дисциплинах, отказавшихся от наивного доверия и «дурной» единичности, эмпирической данности человеческого поведения и межчеловеческих взаимоотношений с другой.

Забегая несколько вперед, отметим: эта антиномия так и не найдет своего решения в рамках Франкфуртской школы; она все время будет преследовать франкфуртцев, раскалывая одно их построение за другим, до тех пор, пока они не превратят нужду в добродетель и не объявят раскол непостижимо-уникального и

166

абстрактно-всеобщего основной темой своих исследований, основным предметом своей разоблачающей и неизвергающей критики. Возведенная во всеобщую (по крайней мере, на обозримый период «позднекапиталистического» настоящего и будущего) эта проблематика выдвигается в конце концов в центр, «негативной диалектики». Адорно, дретендующей на роль универсального метода социальных наук.

В 1932 г. в передовой статье первого номера журнала «Zeit-schrift für Sozialforschung», имевшей программный характер^⁶, Хоркхаймер конкретизирует идею «социальной философии», осуществляющей «стыковку» философской теории и эмпирических наук об обществе и человеке в процессе комплексного изучения фактов исторической реальности, с помощью понятия «социального исследования» (Sozialforschung). Этим еще раз подчеркивается непосредственно исследовательский характер социальной философии Франкфуртской школы, не желающей строить априорные схемы и допускающей философские понятия лишь в той мере, в какой они оправдываются самим процессом мыслительного освоения многообразных реалий общественной жизни, сведения в целое данных, полученных различными участниками комплексного исследования.

Но, как уже было сказано, решить эту задачу не удается. Обнаруживается противоречие между негативно-критической ориентацией философской теории, которую пытаются выработать для себя Хоркхаймер и его исследователи, и позитивной тенденцией частных дисциплин с их конкретно-эмпирической исследовательской методикой. Общая негативно-критическая ориентация начинает доминировать над позитивно-исследовательской факт, получивший своеобразное отражение в том, что понятия «социальная философия» и «социальное исследование» резюмируются в понятии «критическая теория», в которой к тому же делается акцент не на слове теория, а на слове критическая. (Так что вообще правильнее было бы говорить уже не столько о «критической теории», сколько о «теории критики», критики, как таковой, критики вообще, взятой безотносительно к ее возможному предмету.)

Так же как и другие теоретические устремления аналогичного типа, эта «критическая теория» сразу же натолкнулась на классический парадокс, известный со времен античности под названием «лжец»: «если критянин говорит, что все критяне лжецы, то лжет он или говорит правду?» Другими словами: если «критическая теория» обвиняет все существующие социальные, фи-

167

лософские и т.д. теории в искажении истины именно по причине социальной обусловленности этих теорий, то можно ли доверять ей в этом утверждении, ведь она тоже обусловлена социально. Этот вопрос был тем более законным в отношении «критической теории», что она в противоположность марксизму целиком социологизировала проблематику истины, отвлекаясь от онтологического aспекта вопpocа об объективной реальности.

О том, что Хоркхаймер, по крайней мере, ощущал этот парадокс, свидетельствуют, в частности, две его ранние работы рецензия на книгу Карла Мангейма «Идеология и утопия» (1930)^⁷ и статья «К проблеме истины» (1935)^⁸, где ставится вопрос о социальной обусловленности не только критикуемых теорий, но и концепции самого критикующего. Это уже зародыши той самой постановки вопроса, которая впоследствии получила развитие как рефлексия «критической теорией» своей собственной обусловленности, процедура, в последовательном осуществлении каковой сторонники этой теории видят ее особую заслугу^⁹. Однако более детально вся совокупность указанных проблем была проанализирована в программной статье Хоркхаймера «Традиционная и критическая теория»^¹⁰. Главная идея этой работы заключалась в том, чтобы развить критическую традицию европейской философии, выведя ее с помощью Марксова «Капитала» в качественно новое социально-классовое измерение до уровня «тотальной» критики всей прежней методологии «наук о духе», социального (культурно-философского) познания вообще. В более узком смысле, если иметь в виду преимущественный объект этой «Критики», она осознает себя как критика «буржуазной социологии», непосредственно примыкающая к критике «буржуазной политэкономии» (К. Маркс). При этом критичность теории трактуется как тождественная диалектичности.

Основные упреки Хоркхаймера в адрес (заимствованной из естествознания) «модели», на которую ориентируется традиционная буржуазная социология, сводится к следующему: здесь ошибочно предполагается, будто может существовать такая познавательная ситуация, при которой на одной стороне находится «мысленно сформулированное знание», на другой исследуемые «обстоя-

168

тельства дела», на одной понятийная структура (набор теоретических представлений), на другой «чистое восприятие», чистая констатация упомянутых обстоятельств. Точка зрения, отправляющаяся от подобного представления, оценивается Хоркхаймером как неисторическая, овеществленная, идеологическая, как «превращенная форма» теоретического сознания «ложное самосознание буржуазных ученых либеральной эры».

Этой точке зрения Хоркхаймер противополагает позицию «критической» теории, т.е. «диалектической» социологии (очень напоминающую «социологизированную» гегелевскую Логику), согласно которой «субъект-объектную» модель социального (да и не только социального) познания следует заменить иной, более широкой: в ее пределах «субъект» (ученый как носитель познавательных способностей) и «объект» (предстающий в форме восприятий, «данных», «фактов» и т.д.) должны рассматриваться как исчезающие моменты, диалектически обусловливающие друг друга и переходящие друг л друга. В конечном счете такой более широкой «тотальностью» у Хоркхаймера оказывается индустрия: здесь, а не в голове ученого, происходит, по мнению автора статьи, «отнесение гипотез к фактам». В иных случаях он характеризует эту «тотальность» еще более всеобще: как всю совокупность общественной практики; она же представляет собою общество в целом, понятое как «субъект объект».

Отсюда следующие требования «критической теории».

1) Осознавать ограниченность любой специализированной деятельности, в том числе (и особенно) познавательной, имея в виду, что любая такая деятельность лишь часть целостного исторического «праксиса»: она возникает внутри него и «снимается» в нем.

2) Брать в качестве предмета социальных наук всю человеческую и внечеловеческую природу, всю систему взаимоотношений общества и природы эта система и охватывается, в сущности, понятием «праксиса».

3) Предлагать в качестве познающего субъекта не обособленного индивида и не представителя ученой корпорации, а общественного человека, представляющего собой «тотальность» всех социальных определений составляющих общество индивидов.

4) Исходить из того, что для такого «тотального» субъекта познаваемый предмет не представляет собою нечто «внешнее», «объективное», не им положенное, а наоборот: последний является продуктом его же собственной деятельности, выступающий как «чуждый» лишь в рамках «превращенной формы» сознания, раздваивающий «тотальность праксиса» на обособленные друг от друга «субъект» и «объект».

169

Обоснование этих постулатов, демонстрирующих как ограниченность всякого понятия, так и его реальные возможности (применительно к «критической теории») требовало поиска того «сектора» всеобщего «праксиса», который наиболее полно воплотил бы в себе «всеобщность социальных определений» и явился бы опорой передовых теоретиков. Однако, полагает Хоркхаймер, в настоящее время носители истинного сознания (т.е. «критической теории») не могут рассчитывать ни на какую опору. Они не могут опереться на культуру, ибо «позднебуржуазная» эпоха с необходимостью воспроизводит тенденцию к ликвидации культуры, к варварству. Не могут опереться они и на сознание передовых общественных сил оно «идеологизировано и коррумпировано». Словом, историческая необходимость с неизбежностью приводит к изоляции «постигающее ее мышление», которому ничего не остается, как «утвердиться на самом себе», таков вывод Хоркхаймера.

Итак, уже первые его попытки реализовать указанные постулаты, выяснить свои собственные социальные предпосылки или, как выражаются франкфуртцы, рефлектировать свою собственную обусловленность, привели к обнаружению целого ряда антимоний. Этот вопрос был тем более законным в отношении «критической теории», что она в противоположность между сознанием рабочего класса, которое, по Хоркхаймеру, «насквозь» идеологизировано и коррумпировано, и небольшой кучкой выразителей его истинных интересов (читай: представителей Франкфуртской школы), каковая должна «агрессивно» (!?) противостоять этому классу в качестве «динамического элемента» развития его сознания.

Это, во-первых, противоположность между «общественной изоляцией критической теории», вынужденной (!?) противостоять не только рабочему классу, но и «его прогрессивной части», и все это ради их же собственных интересов, с одной стороны, и всеобщим, универсальным, общечеловеческим значением действительного содержания этой теории с другой.

Это, во-вторых, противоположность между полнейшей социальной беспочвенностью «критической теории» и необходимостью во что бы то ни стало найти, обрести отсутствующие социальные корни.

И действительно. Ведь коль скоро теоретик типа Хоркхаймера, разделяющий вместе с наиболее «брутальными» направлениями буржуазной социологии их «пансоциологическую» установку, приходит к выводу, что не может связать свою концепцию ни с одной из реально существующих классовых сил, ему остается либо изменить эту установку, либо отказаться от своей концепции. Если же он не хочет сделать ни того, ни другого, ему приходится как-то изворачиваться. Основоположник Франкфуртской

170

школы выбрал вторую перспективу: он заявил, что «критическая теория» не является ни укорененной» в реально существующем интересе той или иной социальной силы, ни «свободно витающей» над классами и классовыми интересами (подобно тому, как представлял себе положение интеллигенции Карл Мангейм). В общем же это заявление было равносильным признанию неразрешимости вопроса о том, что вызывает к жизни «критическую теорию» в наш век, чем стимулируется протест в «позднекапиталистическом обществе», где индивид, если иметь в виду типического индивида, «не имеет более собственных мыслей», довольствуясь лишь господствующими мыслями, т.е. мыслями властей предержащих. Во всяком случае это было признанием неразрешимости данного вопроса в рамках социально-философских предпосылок Франкфуртской школы.

Акцент «критической теории» на анализе познающего субъекта, взятого во всей его обусловленности, детерминированности социальной обстановкой, уже на самых первых порах влечет ее по пути сближения с фрейдизмом, в котором теоретикам Франкфуртской школы импонирует анализ механизмов, детерминирующих сознание, причем очень похожих на те, что рассматривались франкфуртцами, в качестве механизмов превращения истины в идеологию^¹¹. В рамках Франкфуртской школы первым, двинувшимся в этом направлении и попытавшимся «синтезировать» гегельянизированный марксизм с фрейдизмом, был Эрих Фромм. Его статьи, посвященные применению идей Фрейда к социальной психологии (во франкфуртском, «критическом», ее понимании), публикуются в журнале «Zeitschrift für Sozialforshung» уже с первых его номеров.

Назвав Фромма, чье влияние на становление основной концепции Франкфуртской школы имело не столько систематический, сколько эпизодический характер, нельзя не упомянуть о еще одном идеологе, чьи контакты с Институтом были непродолжительными, однако наложили определенный отпечаток на социальную философию франкфуртцев. Речь идет о Вальтере Беньямине. Его работы, посвященные проблематике социологии искусства, сыграли большую роль в становлении эстетического (литературовед-

Blog

«Диалектическая» ориентация

Содержание

Часть вторая