Первая

Вид материалаДокументы

Содержание


и Брейгелевы сны…
Воспоминанье звуков
Куда уходят – души...
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   47

и Брейгелевы сны185




Когда Боди мучительно пытается открыть глаза, что-то увидеть, разглядеть – и...не может – это попросту означает, что Сам – спит... Или, хуже, страшнее – он их всё-таки открывает, но – не видит, не видит ничего, кроме бесконечной и однообразной тьмы, куда ни погляди... Становится страшно, но именно в самый глубокий момент этого страха сознание пытается проснуться, осознать свой сон, и – выйти из него, за него, за его грань... Подобное иногда происходит и в ярких цветных и очень реалистичных снах, когда событья вдруг начинают разворачиваться совсем не так, как хотелось бы, и в душе поселяется тоскливая мучительная тревога, что режиссёр этого сна186 уготовил мне такую участь вечно-бесконечного страдания в нём, столь безысходно-мучительную, что в сравненьи с нею даже тот, сморщенный, сидящий на задворках сознания ужас Феликса Александровича187 - ничто. И точно также пленный дух188 стучится, пытается вырваться, как будто это и не его фантазия вовсе, и не им заготовленная мука... Но это – во сне. А наяву?

А наяву - тема с мукой, с комплексом вины (который непременно выведут отсюда - или НЕ отсюда! - психологи ново-последователи Фрейда)и с ярким мгновенным ощущеньем реальности (словно каждая деталь и краска этого насыщенного мира вдруг стали само-значительны и само-достатошны, а привычные вещи, предметы и понятья приобрели первоначальную новизну, слившись с ними) – тема эта приходит ниоткуда, всего лишь - из мгновенного воспоминанья о попытке сотворения романа – из всего, что происходит в зеркале, установленном у большой дороги... В этом, собственно, и есть главная разница – мне в таком случае – интересны ощущения собственно зеркала, его реакция на то, что в нём отражается, а вовсе не описания стороннего отстранённого наблюдателя, глядящего на бредущих по пыльной дороге утомлённых пилигримов... Молитва в их душах, или то, что один из них мучается головной болью спросонья, и жизнь кажется ему бесполезней и бессмысленней, нежели она есть на самом деле, и дивно-мрачно-красная красота окружающих холмов вовсе недоступна ему... Иной же, напротив, бодр и свеж, и прозрачно-влажная синева небес сливается дня него с блестящею синевой озера, до которого они только собираются дойти – нынче... – вот причина моего интереса... И при попытке творить мои миры, мои тексты189...

Воспоминанье звуков



Занятно: оказывается, первый прогноз погоды был опубликован более полутора сотен лет назад некой английской (что неудивительно) газетой, которую издавал ещё Диккенс. Это уже потом, через много лет, Джером напишет свою (похоже, бессмертную) главу «Предсказание погоды»190 , а Искандер станет насмешничать над москвичами, замирающими при первых звуках прогноза... Но ведь это так естественно – желание знать будущее – пусть не всё, так хотя бы часть его, знать хотя бы, каким будет нынешний день, который ещё не виден – там, за занавескою – и будет ли солнце – и бабочки191, или – протяжное и длинное томленье с дождиком, чуть побаливающими висками, да парчовой ряской на пруду, обдуваемом влажным ветром... Впрочем, разнообразье погод, и связанных с ними настроений, и самочувствий, и звуков – бесконечно, а потому и ветреному стуку яблок о крышу (звонкий удар, катящийся стремительный звук, тук о землю, и – глухая преддождевая тишина) и солнешному похрустыванию горячего песка под ногами – найдётся место под синими небесами погоды...

А сейчас иной звук – фарфоровый, тонкостенный звук чашечки китайского фарфора, не старинного ещё, но – старого, подаренного в честь моего рождения маме, и дивно просвечивающего, ежели его поднять на свет – какою-то нежной, чуть розоватой озарённостью, сродни той, которой просвечивают на солнышко тонкие пальчики в шаловливой игре «Кто?»...

Но воспоминанья звука – словно только что увиденный сон – вот, были, помнились, и – уходят мгновенно, как вода в песок, оставляя лишь тёмное пятно тоже фарфоровой вазочки для чего интересного, чего и не поймёшь сразу – корицы, гвоздики? – синей, с золотым узором, да серебряным ободком вокруг горлышка и причудливою крышечкой... (Есть ли тут «синий звук» Блока? – пожалуй, нет). Она тоже звенела совсем особенно во время семейных приготовлений к праздникам-гостям ещё тогда, когда в нескольких наших комнатах огромной (или – казавшейся лишь тогда - огромной) коммуналки на Пушкинской, доставался и другой фарфор – «царский» - с иноземными королевами и гербами... А ещё – ещё был чуть металлический звон фарфорово-голубоватой сахарницы у «маминой» бабушки на Проспекте Мира - она звенела вместе с такого же цвета слоником, со старинного краснодеревного буфета, который расположился на уютно свисающей салфетке192... Дом этот – и по сей день там, на углу, Сущевская эстакада не задела его, и им, собственно, с правой стороны и начинается Проспект Мира, ежели ехать к центру...


Куда уходят – души193...




«Мы не знаем, куда уходит – душа» - сказал бурятский шаман. Ах, как хотелось бы верить, что когда она уходит (туда, куда мы не знаем) часть её – остаётся и оживает в других, пробуждаясь – за счёт созданных когда-то текстов (вы можете назвать это эмоционально-информационными структурами). Я отлично знаю (в чём состоит, собственно, парадокс всех метафизических философий), что мои попытки обобщения личного, индивидуального опыта ничего не стоят, и всё же я убеждён, что в некоторых случаях катарсиса, этого божественного резонанса, происходит нечто, позволяющее душам (душам вообще) соприкоснуться, а мне – ощутить мгновенную и пронзительную, сладкую и светлую печаль творца – от того, что – со-творилось... Вот – сделано, со-творилось, и осталось, и теперь от усилий вновь пришедших зависит воскрешенье, которого может и не быть. Интересно знать только, ощущают ли ушедшие туда (целиком) души эти моменты соприкосновений? Мне кажется почему-то (вот сейчас, в это мгновенье) , что – нет.

И вообще, этот хрупкий, индивидуально-потаённый мир верований и духов, в который даже самые отважные не всегда решаются впустить посторонних, который и существует-то только в личном, единичном восприятии (см. выше), а потому является лишь предметом веры (верую, ибо... – это ещё Лем в детстве очаровал меня тезисом, что предметом науки могут быть только повторяющиеся, поддающиеся неким закономерностям явления, а всё остальное – предмет веры), существует сейчас, вот в это мгновенье – рядом. И благодаря ему я знаю, чувствую (и вот только сейчас можно здесь поставить знак равенства, то есть знаю = чувствую), что обо мне вспоминают сейчас, и что в осенней тишине леса, нарушаемой лишь изредка падающими листьями, тишине, пронизанной солнечными лучами, и чуть – запахом прели и сырости, существует нечто, что было, есть, и будет – мною, вместе с моими воспоминаниями и снами.

И – мгновенно прилетевший звук вспугивает душу из той мечтательной области всеобъятия, и она возвращается сюда, в прозрачную, солнешную, холодную осень, сказошный194, но не потусторонний чертог, по ту сторону которого – всё то, от чего мы пытаемся отгородиться солидными и остроумными теориями, впрочем, стоящими одна другой195... А ежели там – ничто, пустота, и есть только вот это, «здесь и сейчас»196 и нет никаких резонансов и соприкосновений, и сны и пророчества – обман? О, этот вопрос искалечил и поднял не одну гениальную душу... И всё же опять – куда ушли они, со своими мученьями и болями, виденьями и прозреньями, оставив нам – тексты, загадошные иероглифы голограмм, которые могут стать объемными и цветными, в которых можно будет жить лишь тогда, когда...ну, вы понимаете. Ах, как хотелось бы вообразить их бесплотными пленницами в царстве Аида197, или – гуриями в мусульманском раю, или даже вечно бродящими в разных, не всегда аппетитных воплощеньях...Но – «мы не знаем, куда уходит душа» - сказал один бурятский шаман...