Антология мировой философии в четырех томах том з

Вид материала

Документы

Содержание Политика и философия Гегелевская философия права и политика нашего времени Макс Штирнер (Каспар Шмидт) (Stirn€r, 1806—1856) родился в Байрейте и был учителем женского пансионата, в Берлине. Он К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» вскры­ли мелкобуржуазную сущ­ность скандального выступле­ния Штирнера, показали его Единственный и его собственность Я для меня всего дороже! (стр. 1, 4). С энергией отчаяния Я есть такое же вне моего Я В 60-х годах Гесс был членом лассальянского Все­общего германского рабочего союза. В последние годы жизни разрабатывал идею разв Философия действия

Подобный материал:

• Философское Наследие антология мировой философии в четырех томах том, 11944.29kb.
• Антология мировой философии: Антич­ность, 10550.63kb.
• Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах:, 241.84kb.
• Собрание сочинений в четырех томах ~Том Стихотворения. Рассказы, 42.25kb.
• Собрание сочинений в четырех томах. Том М., Правда, 1981 г. Ocr бычков, 4951.49kb.
• Книга первая (А), 8161.89kb.
• Джордж Гордон Байрон. Корсар, 677.55kb.
• Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
• Собрание сочинений в пяти томах том четвертый, 3549.32kb.
• Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том , 8259.23kb.

РУГЕ

Арнольд Руге (Rüge, 1803—1880) своими яркими статьями на страницах «Галлеских ежегодников» в Лейпциге (1838— 1840 гг.) и «Немецких ежегодников» в Дрездене (1841—1845 гг.) положил начало наиболее конкретной в политическом отношении младогегелъянской публицистике и способствовал ее развитию. Кульминацией его деятельности было совместное с К. Марксом участие в единственном вышедшем в свет номере «Немецко-француаских ежегодников» в Париже (1844 г.). К этому времени, однако, размежевание их по политическим и философским вопро-. сам уже явственно определилось. В период революции 1848—

413

1849 гг. в Германии А. Руге был избран во Франкфуртское национальное собрание и ос­новал буржуазно-радикальную партию, издавая в течение не­скольких месяцев газету «Ре­форма». Был выслан из Гер­мании, а по возвращении из английской эмиграции стал поддерживать политику Бис­марка.

В переводе А. В. Михай­лова даны подобранные И. С. Царским фрагменты ив «Пре­дисловия» к 4-му выпус­ку «Галлеских ежегодников» (№ 1 и 2 за 1841 г.), из статьи «Политика и философия» («Po­litik und Philosophie», 1840) и из первой статьи на тему «Ге­гелевская философия права и политика нашего времени» («Die Hegeische Rechtphilo­sophie und die Politik unserer Zeit», 1842).

[ПРЕДИСЛОВИЕ К 4-му ВЫПУСКУ «ГАЛЛЕСКИХ ЕЖЕГОДНИКОВ»]

Оракул нашего времени — революция европейского челове­
чества [...]. .

Что вообще составляет характер нашего временя, пробужде­ние к самосознанию, то самое совершилось и в его зеркале — в «Ежегодниках». Дух современной нам истории —дух сознатель­ный, отныне он не обманывается в отношении своей цели; мы все знаем, что нам гарантирована свобода литературной обще­ственности и общественность свободного государства; однако отдельное всегда будет неожиданно поражать нас: нас будет поражать, что наше частное знание превращается в волю обще­ственности, а наше субъективное умонастроение — в реальную практику. Так и цель этого журнала была поставлена с самого начала, и ее легко было распознать; однако требовалось время для того, чтобы журнал оставил свою наивность, стал обращаться с врагом как с врагом и пришел к решительным следствиям своего принципа. [...]

Принцип, вокруг которого все теперь вращается, есть авто­номия духа, а именно в области научной — развитие рациона­лизма, а в области государственной — либерализма. В науке всякая истина теперь имеет всеобщую форму самосознания, есть процесс мыслящего субъекта. Единство исторического и чисто духовного процесса, поскольку оно познано разумой как одно и то же движение, не оставляет ничего, кроме самого мира ра­зума. [...] Как разум и предание, так и дух и природа отнюдь

414

не неподвижные противоположности в наше время. В области политического этот рационализм, или это рациональное образо­вание времени, становится практическим. Здесь соответствие в том, что государство перестало быть непроходимым, затуманен­ным, тайным и потому чуждым состоянием, но оно равным образом стало существованием нашего самосознания, находящимся в процессе, или же, что, быть может, яснее, стало упорядоченным и самоопределяющимся во всеобщих, или разумных, формах наро­дом. Народ, который движется .в этих формах, суверенен, как суверенен разум рационализма в методическом движении этого разума, будучи самим процессом абсолютного. [...]

ПОЛИТИКА И ФИЛОСОФИЯ

Освободительная война против трех чужих держав — против готовой философской системы, предпосылаемой догматике и эмпи­рической действительности — привела к тому, что создалось со­вершенно изменившееся положение новейшей философии но отношению к внешнему миру. Что она есть на самом деле — сво­бодная сила становящейся истории, на сторону этого безоговорочно И с полным сознанием встала философия [...]. Что философии следует приписать такую силу, способную образовать будущее, и такую задачу, это решительно отрицает Гегель, поскольку он критику того, что действительно, рассматривает как забегание за это действительное, но при этом не делает для всей философии вывода, что это зашедшее за действительность, будучи последним, на самом деле является самым новейшим, является следующей, будущей ступенью совершения, забежавшей вперед по сравнению с эмпирической действительностью. В научной диалектике Гегель непрестанно учит и показывает подлинную идеальность, регресс к налично существующему для него повсюду ведет к прогрессу [...]; но во всемирной истории он решительно не желает признать инициативу, за философией. Философия для него — завершение без всякого долженствования, целый период философией просто замыкается (стр. 95—97).

ГЕГЕЛЕВСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ПРАВА И ПОЛИТИКА НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Дабы у Гегеля был повод выступить в защиту своей теории, нужно было, чтобы сначала время повернулось против него, как против Канта. Только тогда он мог стать не просто моральным характером, но характером политическим. И ему было суждено им стать [...]. И этот конфликт, который пощадил его, был угото­ван вместо этого позднейшим философам. Когда философия начи­нает выступать критически (начало положил Штраус), конфликт налицо. Кто сегодня еще удовлетворяется тем, что хвалит себя и не смеет открыто выступить в защиту своего дела, уже не фи­лософ; и так делается очевидным, что или время, или позиция сознания существенно изменились. Развитие перестало быть абстрактным, время стало политическим, хотя многого еще не хватает, чтобы оно было достаточно политическим [...].

415

Уже потому нельзя государство рассматривать как абсолют­ное, изымая его из истории, что всякое понятие государства и вообще всякая определенная философия — исторический продукт; но еще и потому невозможно понимать как вечную форму госу­дарственное устройство, т. е. определенное государство, что опре­деленное государство — это не что иное, как существование духа, в чем исторически осуществляет себя дух. {...]

Менее всего Гегель идет историческим путем в философии государства и права, тогда как такого пути наиболее настоятельно и энергично требуют и напряженная эпоха, в которую мы живем, и сама природа дела. [...]

Исторический путь — это связь теории с историческими фор­мами существования духа, это критика, причем историческое движение само есть объективная критика [...]. Такого обращения теории в сторону существования нет в гегелевском учении о го­сударств« [,..].

Гегелевское государство не более реально, чем платоновское, и никогда не будет более реальным, ибо хотя оно и напоминает (как платоновское — греческое государство) теперешнее государ­ство и даже прямо называет его, но оно не выводят свой результат из исторического процесса, а потому и не воздействует прямо на развитие политической жизни и сознания. [...]

Гегелевская философия права, чтобы продолжать оставаться «спекуляцией», или абсолютной теорией, чтобы не дать выступить критике, возводит формы существования, или исторические опре­деленности, в ранг логических определенностей. Так, к примеру, уже устройство государства, его историческая форма, это исто­рическое состояние духа у Гегеля не продукт исторической кри­тики или развития человечества, и если в изложении и не может ив выразиться современное состояние духа, то, однако, полностью отсутствует сознательное отделение исторического и метафизиче­ского. [...]

Подобно тому как Гегель изымает государство из истории и все его исторические формы рассматривает лишь согласно логиче­ским категориям {...], он отнимает практическую сторону и у ре­лигии, искусства и науки [...]. Он ставит их на сторону чисто теоретического духа [...].

Ощущение, созерцание, знание истины есть самоцель, это верно; но сама истина есть историческая определенность, мир противостоит ее новым формам. Самоцели нельзя достигнуть абстрактно, а можно только в связи с уже достигнутой внешней действительностью, т. е. как определенную конечную цель и как продукт конечной действительности. И свобода в стихии теоре­тического духа есть не абсолютная, ни с чем не связанная и пол­ная свобода, но только освобождение духа из определенной свя­занности внешним или формы существования. Против таковой, хотя бы это и была его собственная форма мысли и образован­ности, дух всегда должен обращаться. Это — критика и практика (стр. 101—103).

ШТИРНЕР

Макс Штирнер (Каспар Шмидт) (Stirn€r, 1806—1856) родился в Байрейте и был учителем женского пансионата, в Берлине. Он

416



сложился как философ в первой половине 40-х годов в атмосфере младогегельянского движения, примыкая к кружку «Свободных», но в своей книге «Единственный и его собственность» («Der Ein­zige und sein Eigentum», 1845) пришел к воззрению в духе край­него индивидуализма и анар­хистского бунтарства. Он вы­двинул в качестве цели своей пропаганды освобождение ин­дивида от каких бы то ни было ограничений его полной свободы поведения. Штирнер напал на «фикцию» общества и общественных интересов и объявил, что отвергает любые «призраки», как-то: нормы, моральные принципы, любовь, равенство, истину, коммунизм, и вообще любые ценности. При этом он подверг критике взгляды. Гегеля, В. Бауэра и Л. Фейербаха.

К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» вскры­ли мелкобуржуазную сущ­ность скандального выступле­ния Штирнера, показали его

подлинное бессилие и бес­
перспективность. После пер­
воначального возбуждения,
вызванного книгой Штирнера,
он был вскоре забыт и даль-

нейшую жизнь провел в край­
ней бедностц и нужде за пределами каких-либо общественных дви­
жений. Однако ряд его идей получил развитие в ницшеанстве, анар­
хизме второй половины XIX в. и отчасти в экзистенциализме.

Отрывки из главного сочинения Штирнера подобраны И. С. Нарским по изданию: М. Штирнер (Каспар Шмидт). Единственный и его собственность. Перевод с немецкого В. Уль-риха, ч. 1—2. Лейпциг —СПб., 1906.

ЕДИНСТВЕННЫЙ И ЕГО СОБСТВЕННОСТЬ

Вы уверяете, что бог, человечество достаточно содержательны и мощны, чтобы быть всем во всем, но я чувствую, что и во мне имеется немало мощи и содержания, что мне не придется жало­ваться на собственную «пустоту», Я — ничто, но не в смысле пустоты, а в смысле творческого ничто; Я—ничто, из которого я сам почерпаю все, как творец-создатель.

Поэтому прочь всякое такое дело, которое не представляется, всецело и безусловно, моим делом! Вы думаете, что моим делом должно быть по меньшей мере «доброе дело». Но что есть добро и что есть зло? — Ведь я сам составляю мое дело, а я не благ И не зол. Ни в том ни в другом я никакого смысла для себя не вижу.

417

Божественное есть дело бога, а человеческое — Дело «Чело­века». Мое же дело не есть ни божественное, ни человеческое дело; оно не есть ни истина, ни благо, ни право, ни свобода; оно есть лишь мое дело, и это дело не есть общее дело; оно есть дело единственное, как и я сам — Единственный.

Мое Я для меня всего дороже! (стр. 1, 4).

С энергией отчаяния Фейербах хватается за всю совокуп­ность содержания христианства и делает это не затем, чтобы отвергнуть его, нет! а затем, чтобы завладеть им в собственность, чтобы его, давно желанного и неуловимого, последним напряже­нием сил совлечь с небес и навсегда оставить при себе» Не есть ли это шаг крайнего отчаяния и борьбы на жизнь и на смерть и вместе с тем не есть ли это христианская тоска и христианское томление по жизни «того» света? (стр. 22).

В этих словах не слышится ли тон попа? Кто в данном слу- ' чае выступает в роли бога? — Абстрактный «человек»!—Что в данном случае считается «божественным»? — Все человече­ское! — Следовательно, здесь действительно произошло лишь пре­вращение предиката в субъект, и вместо положения: «Бог есть любовь» — получился тезис: «Любовь божественна», а вместо тезиса: «Бог стал человеком» — получился тезис: «Человек стал богом» и т. Д. Но это есть не более как новая религия (стр. 39).

Государство покоится на порабощении труда. Когда труд сверг­нет это иго рабства, тогда придет конец и государству (стр. 78).

[...] Я не хочу ничего ни признавать, ни почитать в тебе: ни собственника, ни оборванца-бедняка, ни даже человека; я хочу лишь потребить тебя. [...] Для меня ты являешься лишь тем, чем ты мне служишь, т. е. моим объектом, и так как ты — мой объект, поэтому ты представляешь мою собственность. [...]

Но я в свою очередь утверждаю: освободи себя, насколько можешь, и ты исполнишь свой долг, ибо не всякому дано разру­шить все преграды, или, выражаясь понятнее, не всякий видит преграду в том, в чем видит ее другой. Поэтому и не трудись· над устранением преград чужих, довольно будет и того, если ты уничтожишь твои собственные преграды. Когда же удавалось обрушить хотя одну преграду для всех людей? Не «носятся» ли многие и теперь, как и в иные времена, и столь же безуспешно, со всевозможными «преградами и тормозами человечества»? Кому удастся обрушить хотя одну из собственных преград, тот и укажет настоящий путь и средство всем остальным, а устранение их преград остается их собственным делом. Наконец, никто ни­чего иного и не делает. Требовать от людей, чтобы они всецело очеловечились, значит, предлагать им разрушить все человече­ские загородки. Но это совершенно невозможно, потому что «человек в себе» не знает никаких преград и граней (стр. 94—96).

Я же в свою очередь полагаю, что земля принадлежит тому, кто ее сумеет захватить или не позволит ее отнять у себя. Когда он присвоит ее себе, тогда она ему и станет принадлежать вместе с правом на нее. Таково эгоистическое право; что мне представ­ляется правом, то именно и есть право. В противном случае право всегда будет двойственным. Тигр, нападающий на меня, прав, и я, убивая тигра, тоже прав. Не свое право я отстаиваю против него, а самого себя (стр. 127).

То, что приписывают идее человечества, принадлежит мне.

418

Например, ту свободу торга, которой человечество еще лишь до­бивается, и которую, как восхитительное сновидение, оно относит к отдаленному светлому будущему, я уже теперь присвоил себе в соб­ственность, и я осуществляю ее пока в форме контрабанды. [...]

Возможность и действительность всегда совпадают. Нельзя делать того, чего мы не делаем, и мы не делаем ничего такого, чего не могли бы делать (стр. 219—220).

Все истины, подвластные мне, я признаю, а таких истин, которые росли бы выше меня и с которыми я должен был бы сообразоваться, я не знаю. Для меня не существует истины, ибо я выше всего ценю самого себя. Даже мое существо, или существо человека, я *не ставлю выше себя, — себя, хотя я только «капля в море» и «ничтожный человек». [...]

Говорят, что во всемирной истории реализуется идея свободы. Наоборот, эта идея уже реализована, коль скоро ее мыслит чело­век, и она реальна в той самой мере, в какой она идея, т. е. по­скольку я ее мыслю иди имею. [...]

Если религия установила тезис, что мы все грешники, то я ему противополагаю другой тезис, что мы все совершенны, ибо мы во всякий момент бываем всем, чем мы быть можем, и не должны быть чем-то большим. В нас нет никаких недостатков, а потому и грех является нелепостью (стр. 237—239).

[...] Фихтевское Я есть такое же вне моего Я обретающееся существо, ибо таким Я является каждый, и, если лишь такое Я наделено правами, тогда оно представляется абстрактным Я, а не моим Я. Я уже представляюсь не одним из многих других Я, но своим собственным единым Я: я — Единственный. Поэтому и все мои потребности, деяния — словом все во мне единственно. И только в качестве такого единственного Я всё я и присвояю себе в собственность, как я же в качестве такого Я себя осу­ществляю и развиваю. Я развиваю себя не как человек и раз­виваю в себе не человека, но себя, мое Я.

Таков смысл Единственного (стр. 241).

[...] Я собственник моей мощи, и таковым я становлюсь тогда, когда сознаю себя Единственным. В Единственном даже собствен-ник-самобытник возвращается в свое творческое ничто, которое его и породило (стр. 244).

ГЕСС

Моисей Тесс (1812—1875) примкнул в 1838—1839 гг. к младо­гегельянцам, но уже в работе «Священная история человечества...» (1837 г.) выдвинул социалистические положения, вложенные в расплывчатую фразеологию. Его учение соединяло гуманизм Фейербаха с мотивами исторической необходимости Гегеля и утопически-коммунистическими идеями, имевшими своим истоком взгляды французского утописта Кабэ. Оно стало теоретической основой движения «истинных социалистов» (1844—1848 гг.). В статье «Европейская триархия» (1841 г.) Тесс выдвинул мысль о том,, что необходима философия действия, которая обосновы­вала бы освобождение человека через социальную революцию. Эта мысль получает развитие в статье «Философия действия» («Philosophie der That»), напечатанной в сборнике «Двадцать один

419

лист из Швейцарии» (1843 г.), причем здесь намечается по­ворот от Гегеля и Фейербаха к Фихте.

Критика Гессом явлений капиталистического отчужде­ния оказала в конце 1843— начале 1844 s. положительное влияние на ход мыслей моло­дого Маркса, а начиная с 1845 г. Гесс сделал ряд шагов в сторону научного комму­низма, что видно по его статье «О сущности денег» (1845 г.), однако из рамок утопизма выйти не смог. Но под влия­нием Энгельса он в брошю­ре «Последние философы» (1845 г.) критикует Фейерба­ха и младогегельянцев за не­понимание ими социальной сущности человека.

В 60-х годах Гесс был членом лассальянского Все­общего германского рабочего союза. В последние годы жизни разрабатывал идею развития в природе.

Отрывки из статей Тесса подобраны и переведены И. С. Нар-ским по изданию: M. Hess. Philosophische und sozialistische Schriften. 1837—1850. Berlin, 1961. Им же написана эта статья.

ФИЛОСОФИЯ ДЕЙСТВИЯ

В картезианской философии истинно лишь первое слово; он мог сказать не cogito ergo sum ', но только cogito ². Первое (и по­следнее), что я познаю, это как раз мое духовное действие, мое познание. Дух, пробудившаяся к самосознанию жизнь, констати­рует свое равенство самому себе, или тождество, через мышление мышления. — Всякое дальнейшее познание есть только уточнение этой идеи, идеи par exellence³. Я знаю, что я думаю, что я ду­ховно действую или — потому что никакой другой деятельности нет, — что я есть тот, кто действует, но не [просто] есть. Не бытие, а действие — вот первое и последнее. [...]

Я, следовательно, не есть нечто покоящееся или пребываю­щее, как полагают те, кто рассуждает о Я, но есть находящееся в изменении, в постоянном движении подобно жизни, которая, прежде чем она пробудится к самосознанию, также находится в постоянном изменении. Как «мировые тела» и все то, что мы видим растущим и движущимся, так и человек, а именно не только лишь чувственная, но также и его духовная часть, его самосознание, находится в постоянном изменении, в состоянии постоянно изменяющейся деятельности. Непреходяща только сама эта деятельность, или жизнь (стр. 210—211).

Революция сохранила дуализм; как духовная, так и социаль­ная, как немецкая, так и французская революция действительно

420

оставили все по-старому, по крайней мере' так кажется, и это не только кажимость, это чувствует каждый. Все снова реставриро­вано — это историческое [дело], а история всегда права. Так что же совершила революция? — Ее свобода и равенство, ее абстрактные права человека были только другой формой рабства. Другая сторона противоположности, абстрактно-индивидуальное, пришла к господству, без того чтобы была снята и преодолена противоположность господства и рабства. Безличное господство справедливости, самообладание равного самому себе духа не вы­теснило господства одного над другим. «Тираны сменились, ти­рания осталась» (стр. 217).

Теперь задача философии духа стать философией действия. Не только мышление, но вся человеческая деятельность должна быть поднята до позиции, на которой исчезают все противопо­ложности. Небесный эгоизм и даже теологическое сознание, про­тив которого ныне так усердствует немецкая философия, до сих пор все же мешали последней перейти к делу. Фихте в этом отношении пошел много дальше, чем новейшая философия. Младогегельянцы, как парадоксально это ни звучало, все еще [сами] продолжают коснеть в теологическом сознании, ибо, хотя они отвергли гегелевский «абсолютный дух», подражание хри­стианскому богу, хотя они также отказались от гегелевской политики реставрации и justemilieu⁴, хотя они, наконец, отри­цают религиозный дуализм, они все еще противопоставляют индивидууму всеобщее в виде «господства» и приходят самое большее к анархии либерализма, а именно к необузданности, от которой они снова переходят к подчинению теологическому «господству», потому что они не движутся к самоопределению или к самоограничению, но застыли в для-себя-бытии рефлексии (стр. 219).

Свободное дело духа — это центральный пункт, из которого исходят все устремления нового времени и к которому они все снова возвращаются. Поэтому необходимо исследовать его закон, его организм и его последствия. Основа свободного дела — это этика Спинозы, и предстоящая философия действия должна быть как раз ее дальнейшим развитием. Фихте заложил краеугольный камень этого дальнейшего развития; но немецкая философия, как таковая, не смогла выйти за пределы идеализма. Чтобы до­стигнуть социализма, Германия должна была бы иметь Канта и для старого социального организма, подобно тому как она имела его для области мысли. Никакая новая история не начинается без революции [...].

И вот внезапно показались два листочка, корень которых неизвестен. Фихте и Бабеф в обеих столицах по эту и по ту сторону Рейна, в Берлине и Париже, на страх филистерам стали учить атеизму и коммунизму, и последователи, воодушевленные их учением, стали стекаться к ним. Атеизм и коммунизм! (стр. 221—222).