Любовь к Черному Квадрату или Эрос Супрематизма

Вид материала

Статья

Содержание Щукин и Морозов по-прежнему вместе. С Рургазом. Тормозы русского искусства, или Was ist Noma?

Подобный материал:

• Философия любви (на основе работы э. Фромма «искусство любить»), 68.76kb.
• Друнвало Мельхиседек Любовь, Эрос и духовный путь, 1475.42kb.
• Возникновение и становление супрематизма, 115.05kb.
• Лекции профессора А. И. Осипова в 2005 году в храме Илии Пророка (Москва). «Пора роковая», 320.45kb.
• Любви в литературе всегда была актуальна. Ведь любовь – это самое чистое и прекрасное, 234.28kb.
• Любовь да не умрет любовь и не убьет, 863.74kb.
• Тренер-Любовь, 113.09kb.
• Виктор Доброславович Любовь или влюбленность?, 2868.55kb.
• Доклад О. Бабинич «любовь мужчины. Любовь женщины. Любовь между ними», 32.05kb.
• Сном уголке между центральной набережной Алушты и курортной зоной «Профессорский уголок», 71.64kb.

Щукин и Морозов по-прежнему вместе. С Рургазом.

"Морозов и Щукин - русские коллекционеры", Музей им. А.С.Пушкина.

Можно много сказать правильных слов о том, что коллекции Сергея Щукина и Ивана Морозова - первые в мире серьезные коллекции современного искусства. Западные музейщики и историки искусства достаточно фрустрировали по поводу того, что ключевые произведения раннего модернизма оказались в далекой северной столице в руках большевиков. Для русской культуры эти собрания сыграли роль гоголевской шинели, из которой вышло все русское искусство XX века. Динамика развития морозовской и особенно щукинской коллекции существенно опережала развитие актуального художественного сознания в России. Хотя следует признать, что вкусы наших великих собирателей на полшага отставали от наиболее радикальных событий в Париже и Владимиру Татлину пришлось прикинуться слепым бандуристом, дабы проникнуть в мастерскую Пикассо и прошпионить там контррельефы, которые ни Щукин, ни Морозов везти в белокаменную не собирались.

Сдвинув русское искусство с мертвой точки и став непререкаемым образцом для подражания, коллекции обострили болезненную для отечественного искусства проблему вторичности. Никто и никогда не смог стать великим авангардистом, даже подражая самым передовым образцам. Брошенное в русский котел, французское искусство породило бесчисленное количество старательных эпигонов, старательно украшавших первоисточник вполне оригинальными идеями. К числу эпигонов можно было бы причислить даже стремительно пробежавшего последовательно стили "от импрессионизма до футуризма" раннего Малевича, если бы не совершенный ими рывок в безграничный эксперимент. И здесь свою роль сыграло осознание фатальной ущербности всякого школярства, неведомое для большинства самых прекрасных художников. После "Черного квадрата" русское искусство резко разделилось на две неравные части - тех, кому покойно и удобно в интеллигентных и упоительных кущах офранцуженной живописности, и немногих, двигающихся вперед. Поэтому провиденциальный смысл "французских коллекций" не в том, что они дали непреложный образец для подражания и породили мириады "русских импрессионистов" и "русских сезанистов", а в том, что послужили стартовой площадкой для полета в супрематические пространства. Мировое искусство вместе с Малевичем, Родченко, Татлиным и Кандинским стремительно ушло вперед, а русское искусство навеки осталось прикованным к "хорошей живописи" во французском духе. Даже на изнанке социалистического реализма мы все равно обнаружим официально гонимый импрессионизм и сезанизм - достаточно посмотреть на "домашние" натюрморты Александра Герасимова. А верхом допустимого экспериментаторства выступали реминисценции Пикассо или неопримитивизм в духе Анри Руссо. Постепенно произошла возгонка живописи до символа абсолютной духовности (в которой невозможно упрекнуть легкомысленнных французов, занятых своим прямым делом - искусством). Так что по сей день всякий, кто хоть на секунду усомнится в всемирно исторической значимости художественных проблем парижской школы почти столетней давности для современных художников, сразу же будет зачислен в разряд осквернителей алтарей. Как ваш покорный слуга, который кощунственно и культуро-разрушительно толкует о каких-то инсталляциях и перфомансах. С сожалением должен признать, что, встретив, любимые когда-то картины, я их просто не узнал. Все заслонили бесконечные потоки мутной и невнятной живописи, за которую ни Дерен, ни Ван-Гог, ни Матисс, ни Пикассо ответственности не несут. Поэтому одна надежда на то, что ревизированные заново коллекции Сергея Щукина и Ивана Морозова утратят свою призрачную актуальность и станут просто хорошим и любимым классическим искусством.

Тормозы русского искусства, или Was ist Noma?

Ярмарка ARTHAMBURG'93 - основание пирамиды, над которой в заоблачной выси сверкает бронзой фигура Ильи Кабакова. Чтобы отвести совершенно излишние подозрения в том, что я выступаю в качестве гонителя московского концептуализма (МК), в первых же строках заявляю: МК - первое после конструктивизма течение русского искусства, которое может рассматриваться как оригинальная и необходимая часть интернационального художественного процесса. Остальные разновидности местного искусства, какими бы качествами они не обладали и как бы их ни любили народные массы и массы искусствоведов, таковыми ни в коей мере не являются. Более того, даже былая гонимость МК не несет субъективной предпосылки для такого суждения, а выступает лишь как внутренний объект изображения. Соответственно, Илья Иосифович Кабаков - единственные по-настоящему русский художник нашего времени, единым творческим актом создавший в 70-х все современное русское искусство. В какой бы полемике не находились последующие течения, их онтогенез, филогенез, анамнез и катарсис запрограммированы Кабаковым и Андреем Монастырским. Но, увы, былое величие в прошлом. Сил у московских романтических концептуалистов хватает только, чтобы пудрить мозги доверчивым западным людям. Именно такое впечатление оставляли последние инсталляции Кабакова - туалет на Документе в Касселе и павильон на венецианской биеналле. Опыты работы с контекстами советской банальности сыграли с великим мастером роковую шутку. Он сам стал в новом контексте банальным и тривиальным и уподобился бесконечной журналистской борзописи об ужасах советской жизни, единственная цель которой - получать, сидя в Москве, зарплату по сомалийскому тарифу. Именно эта нехитрая уловка в сочетании с невероятной чувствительностью к контекстам и ввела Кабакова в число крупнейших мастеров интернациональной сцены, но этот же комплекс послужил причиной пятилетнего отсутствия Мастера в родных пенатах. Это трагедия русской культуры и русского искусства - стать интернациональным оно может, только эксплуатируя бедную загадочную русскую душу, березки и матрешки.

И если Илья Великий и в самом деле поражает безукоризненными мхатовскими цельностью и трагизмом, то выставка "Медицинской герменевтики" в гамбургском "Кунстферрайне" отличалась патологическим цинизмом в манипуляциях знаками, маркирующими Россию в западном сознании. Минимализм формального исполнения "Золотых икон" совершенно соответствовал минимализму содержания: византийское золото, русская икона, "Черный квадрат" (ЧК), чрезвычайная комиссия (тоже ЧК). У меня нет уже сил больше делать вид, что я понимаю, какие запредельные дискурсы стоят за этим барочным минимализмом.

Встреченный в Гамбурге Борис Гройс сказал мне, что в современном мире побеждают меньшинства. С чем и придется согласиться и найти себе экологическую нишу среди одноногих афро-американских лесбиянок, зараженных СПИДом. Универсального языка русского искусства не существует; грубая и яркая бурсацкая латынь, на которой оно заговорило в отсутствие Кабакова, и впрямь не переводима на общедоступные языки и выглядит нелепой провинциальной претензией на фоне мирового супермаркета идей и дискурсов. Кабаков - наше всё. Более того, выставка Кабакова вытягивает на новый уровень оставшихся на родине верных и неверных учеников и последователей, имеющих не много шансов влиться в элиту мирового искусства. Но из-за невероятной способности самого скандального московского художника конфликтовать со всеми шанс невелик - русское лобби не допустит восхождения Кулика на мировой Олимп.

Итак, was ist Noma? Теперь это выставка Ильи Кабакова, носящая ностальгическое, с оттенком сентиментального упрека, название "Нома, нома...". Она похожа на великолепно музейно организованную коллекцию египетских мумий, вырванных из органического и неорганического контекста, из вечного покоя пирамид. Напомню, что "Ном" в первоначальном египетском понимании означает Дом и маркирует одно из древнеегипетских царств. Теперь номная, т.е. оседлая номенкулатура, поддавшись наваждению номадизма, оказалась в музее-колумбарии. Инсталляция в круглом зале гамбургской "Кунстхалле" разделена на узкие палаты-сектора, в каждом из которых стоит больничный столик, тумбочка и немецкая больничная кровать, указывающие на невропатический характер русской интеллектуальной деятельности. Каждый такой отсек выделен персонажу Номы, иногда групповому - "Коллективные действия", "Медицинская герменевтика". Стены и столы в каждом помещении, подобно усыпальнице фараона, заполнены ксерокопиями продукции наших героев, в которых теряются по-немецки корректные научные описания каждого героя. Затемненный зал перекрыт фальшивым потолком, через отверстие в котором льется свет от настоящего купола. Это отверстие, кажется, воспроизводит дырку в потолке, которую некогда пробил парень, который маялся в коммунальной квартире в более ранней кабаковской инсталляции, а свет, надо полагать, изливается фаворский. Не боясь банальностей, можно воскликнуть за Мастером: "Наконец-то свободен!"

А я должен согласиться с мнением повсюду опережающей меня Екатерины Деготь из "Коммерсанта-Daily", что Кабаков построил в Гамбурге для МК мавзолей. Он (концептуализм) этого заслужил. Спи спокойно, дорогой друг!