Философия о знании и познании: актуальные проблемы Материалы Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 1819 июня 2010) Ульяновск 2010

Вид материала

Документы

Содержание Праздник как «диагноз» времени: к социально-философской постановке проблемы Просьба – отказ Просьба – отказ Критика – оскорбление You rotten old eunuch what do you know about love? Невербальные сигналы Вербальные сигналы констатива деструктивного характера Синтаксические конструкции You know this is affecting him, don't you?

Подобный материал:

• Хх века о познании и его аксиологических аспектах Материалы Всероссийской научной конференции, 11387.01kb.
• Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции, 16923.39kb.
• Ульяновск, 17-19 декабря 2008 г. ( сайт: www uni ulsu ru ) Ульяновск 2008, 1972.01kb.
• Материалы российской научно-практической конференции с международным участием Ульяновск,, 5463.46kb.
• Учебное пособие Ульяновск 2010 удк 004. 8(075. 8) Ббк 32. 813я73, 1559.86kb.
• Программа II международной научно-практической конференции частноправовые проблемы, 112.15kb.
• 20-21 апреля 2010 года, 35kb.
• Фгуп нифхи им. Л. Я, 1172.3kb.
• Материалы Всероссийской научно-практической конференции Часть I москва Челябинск 2010, 4034.01kb.
• Программа конференции включает проведение пленарного и секционных заседаний, а также, 67.11kb.

Праздник как «диагноз» времени: к социально-философской постановке проблемы^

В последние годы в отечественном социальном познании в условиях возрастания интереса к постнеклассической социальной теории и методологии по-новому прочитываются многие, считавшиеся традиционными социально-философские темы. Одной из них в социальной философии является проблема социального времени. Дискуссии о сущности времени возникли в древности и продолжаются по настоящее время, что подтверждает философскую сложность категории времени. В данном исследовании мы придерживаемся подхода, согласно которому: «Социальное время отражает изменения, движение социаль­ных феноменов в терминах других социальных феноменов, принятых за референтные точки» [П.А. Сорокин, Р.К. Мертон, с. 112]. Разновидностью таких референтных точек практически во всех обществах выступали праздники. Следовательно, понятие праздника играет немаловажную роль в осмыслении сущности социального времени, так как, во-первых, позволяет высветить символическую природу феномена социального времени в его отличии от «внешнего», «количественного», астрономического времени, во-вторых, позволяет выявить специфику детерминант, определяющих темпоральность человеческого бытия в различные исторические эпохи, в условиях различных политических режимов. Понятие темпоральности, вошедшее в философско-культурологический дискурс через экзистенциалистскую традицию, также подчеркивает противоположность темпоральности бескачественному, отчужденному, подавляющему времени.

Праздник представляет собой достаточно многогранный, многоуровневый социальный феномен, сложный в постижении, как в онтологическом, так и в гносеологическом плане, в силу своей противоречивости, амбивалентности, иррациональности. Любой праздник имеет свои пространственно-временные границы, определяющие ритмы жизни общества, включает в себя совокупность представлений, знаний о нем самом и конституирующих его событиях, представляет собой разновидность жизнедеятельности общества и человека, в одинаковой степени нормативной, как и предполагающей нарушение всяких социальных норм и т.д. Не случайно, известный венгерско-швейцарский филолог, религиовед, исследователь древнегреческой мифологии К. Кереньи называл «праздничность» «вещью в себе, которую ни с чем на свете спутать невозможно» [См: Хёйзинга Й., с. 34], но в то же время трудно выразить в понятийной форме.

Следует отметить, что праздник незаслуженно входит в круг тех понятий, которым не уделялось должного внимания в отечественной социальной теории и социальной философии. Его принято было относить скорее к разряду культурологических, либо второстепенных социологических, призванных конкретизировать такие общие понятия, как досуг, свободное время и т.п., несмотря на то, что праздник является важным фактором конструирования социальной реальности, задающим смысловые императивы времени. Праздники предопределяют календарное время того или иного общества и, следовательно, социальное время как таковое. Любые праздники (светские и религиозные) нацелены на скрепление настоящего с прошлым и с будущим, на установление символической связи времен в рамках определенного социального пространства. Существование праздника одновременно в двух пространствах: культурном и социальном, при том, что культурные его аспекты (религиозные, художественные, фольклорные и т.п.) всегда были выражены более явно, а социальная природа зачастую дезавуировалась, стало одной из причин достаточно позднего обращения социальной теории к этой проблеме.

Вместе с тем феномен праздника, начиная с античности, находится в фокусе философских исследований. Тему праздника не обошли вниманием ни Платон, ни Аристотель, по сути, наметившие основные линии понимания праздника, во-первых, как «высокого досуга», т.е. особого временного отрезка, а во-вторых, как особого вида жизнедеятельности человека, как священного времяпровождения. В западной философии XIX – первой половине XX вв. праздник также понимался и как временная характеристика социальной жизни, в противоположность повседневности, обыденности, трудовым будням, где человек встречается со священным (например, работы К.Маркса, М. Хайдеггера и др.), и как форма деятельности, наполненная особыми смыслами (например, «священной игры» у Й. Хёйзинги). Й. Хёйзинга обратил внимание на характерные признаки праздника, его амбивалентную природу, которые сближают его с игрой: это выключение из обыденной жизни, радостный тон деятельности, пространственное и временное ограничение, сочетание строгой определенности и свободы, «состояние восторга и иллюзий, священной серьезности и «дурачества», веры и неверия и т.д. [См: Хёйзинга Й., с. 34-37].

В русской религиозно-философской традиции, в трудах Н.Ф. Федорова, В.В. Розанова, П. Флоренского и др. тема праздника была своеобразным лейтмотивом, «присутствующим практически во всех размышлениях об отношении России и Запада, о Церкви, о подлинном и неподлинном бытии, о свободе и художественном творчестве» [Михайловский. – Электр. ресурс]. В работах этих авторов подчеркивалось, что символичность праздничного времени как разновидности социального определяется его предназначением. Поскольку объектом анализа в этой философской традиции был религиозный праздник, поэтому речь шла о религиозном символизме. Религиозный праздник устанавливает качественно новое священное время, время, когда человек обязан «впустить в себя Божественное». Особую озабоченность у русских философов вызывала проблема утраты праздничного начала жизни в начале XX в. По их мнению, истоки кризиса праздничной культуры коренились в отходе от глубокой религиозности и, соответственно, изменении праздничной доминанты.

Во второй половине XX в. интерес к теме праздника в западной философии несколько изменил свою направленность, на что, несомненно, оказал влияние ход развития западноевропейской индустриальной цивилизации XX в., сопровождавшийся масштабными социально-экономическими и политическими трансформациями основ общества, мировыми войнами и революциями, быстрыми темпами изменения жизненного мира человека. Праздник в этом контексте стал играть роль не только одного из основополагающих институтов социокультурной жизни, определяющего социальные ритмы и смыслы жизни отдельного человека и общества в целом, но и инструмента политического и идеологического господства, обнажив тем самым символическую природу социального времени как такового, его условность и нормативность.

Значимым фактором модификации феномена праздничности стал углубляющийся процесс секуляризации и упрочения позиций научной картины мира. «Утрата западным человеком подлинной веры («смерть богов»), культ работы и рационального» стали, по мнению западных исследователей, особенно протестантских теологов, причиной кризиса праздничной культуры в западном обществе [Мазаев А.И., с. 55] и толчком к переосмыслению природы праздника и праздничного времени. В условиях массовой утраты религиозности содержание праздничной культуры стало с неизбежностью детерминироваться политическим режимом, что особенно отразилось на так называемых государственных гражданских праздниках. Изменение социальной системы, сопровождавшееся корректировкой или сломом старого праздничного календаря, означало учреждение новых референтных точек отсчета исторического времени как особых каналов формирования новой социальной идентичности.

Так, в нацистской Германии для пропаганды национал-социалистических идей традиционные религиозные праздники заменялись новыми праздничными днями, так или иначе закрепляющими значимые для новой государственности события в истории страны. В нашей стране за ХХ в. праздничный календарь дважды претерпел кардинальные изменения, что было следствием переоценки исторического пути страны и отношения к историческому времени, значимым, с точки зрения новой власти, событиям. В 20-ые годы при советской власти устанавливались новые государственные светские праздники, при этом вытеснялись религиозные. В конце XX в. имел место процесс, внешне аналогичный раннесоветскому, но включающий также обратную тенденцию «возрождения» традиционных религиозных праздников. Исследователь советской праздничной культуры С.Ю. Малышева отмечает, что «празднества первого советского десятилетия, призванные легитимизировать приход большевиков к власти, были ориентированы преимущественно на сотворение подобающих коллективных воспоминаний о событиях революционной истории… и закреплении их в народной памяти» [Малышева, с. 12-13]. Эти праздники были ориентированы на прошлое, на объяснении истории посредством конструирования новых исторических мифов, а, соответственно, и новой социальной идентичности. Вместе с тем, отношение к событиям, которые не вписывались в новую «историю» было достаточно вольным. Так, приход национал-социалистов к власти, по мнению идеологов новой Германии, должен был ассоциироваться в сознании немецкого общества, как разрыв с государственностью Веймарской республики и впоследствии – с христианской традицией. Практически все традиционные праздники были отменены или модифицированы в соответствии с новой идеологией, а новые праздничные ритуалы, в первую очередь ориентированные на молодежь, проводились по детально разработанным схемам с широким использованием нацистской символики.

В 30-ые гг., в годы установления тоталитарных режимов, смысловой акцент учреждаемых праздников стал смещаться на современность, они становились продолжением повседневности и трудовых будней. Многие праздники стали прославлять труд, т.е. повседневность, в той или иной форме. Однако эти праздники по свому содержанию принципиально отличались от «аграрных праздников» традиционного общества, как характером своего распространения, так и далеко не сакральными, а политическими, смысловыми ориентирами. Достаточно обратиться к международному празднику 1 мая. Аналогом социалистического Первомая в нацистской Германии был Национальный день труда. В это период также был введен День благодарения (День урожая), который отмечался в честь сбора урожая и как ссылка скрыта уважения германским крестьянам.

В этом контексте праздник, будучи, с одной стороны, временной характеристикой общественного бытия, вместе с тем стал играть роль своеобразного «диагноста» времени. Любые праздники (светские и религиозные) издревле были нацелены на скрепление настоящего с прошлым и с будущим, на установление символической связи времен в рамках определенного социального пространства. Симптомы кризиса праздничной культуры, которые периодически фиксируют мыслители, являются в действительности признаками кризисных явлений в той или иной сфере социального бытия. Несомненно, настораживающей тенденцией в развитии праздничной культуры является та, когда праздник ориентируется исключительно на прошлое, его переоценку. Так, в праздниках, особенно в тоталитарных обществах, происходила реконструкция прошлого сквозь призму вновь конструируемой социальной реальности. Посредством реконструкции прошлого, создания новых социальных мифов, конструировался новый социальный порядок, настоящее, которое, по сути, разрывало связь времен. Как писал О. Больнов: «Прошлое — это то, что в качестве гнета давит на настоящее и подступает к нему с требованиями. За счет этого одновременно определяется и отношение к будущему» [Больнов О., электр. ресурс].


Литература:

1. Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения: в 4-х тт. Т. 4. М.: Мысль, 1983.
   
2. Больнов О. Ф. Философия экзистенциализма: Философия существования. - СПб. : Лань, 1999. - 222 с. Электр. ресурс: ссылка скрыта
   
3. Мазаев А.И. Праздник как социально-художественное явление. М.: Наука,1978.
   
4. Малышева С.Ю. Советская праздничная культура в провинции: пространство, символы, исторические мифы (1917-1927). Казань: Рутен, 2008.
   
5. Мангейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994.
   
6. Михайловский А.В. Немецкая и русская философия праздника. (Тема праздника в немецкой и русской философско-поэтической традиции // ссылка скрыта
   
7. Норо А. «Диагноз времени» как третий жанр социологической теории // Социологические исследования. 2002. № 2.
   
8. Сорокин П.А., Мертон Р.К. Социальное время: опыт методологического и социального анализа // Социологические исследования. 2004. № 6.
   
9. Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992. – 464 с.
   

Е.В. Манукян


Функционально-семантическое представление

констатива деструктивного характера


На сегодняшний момент современная лингвистика собрала значительное число работ (Алферов, 2001; Аристов, 2001; Арутюнова, 1990; Белецкая, 1999; Блакар, 1987; Бырдина, 1992; Вежбицкая, 1996; Гак, 1970; Жинкин, 1998; Киселева, 1978; Львова, 1991;Чахоян, 1979; Шведова, 1958) посвященных изучению рассогласованной коммуникации. В отечественной и зарубежной лингвистике проработаны композиционно-структурные стороны рассогласованного диалога, что актуально для исследования констативных высказываний (констатация факта в дискурсе) в плане изучения структурных характеристик построения деструктивного конфликтного дискурса. Проработаны вопросы взаимодействия речевых шагов (Максимов, 1978; Девкин, 1981) в плане их коммуникативной направленности отрицательно-побудительные, вопросно-ответные, вопросительно-подтверждающие, что послужило основой для выявления типов речевых тактик оппонентов и типы речевого реагирования в констативе деструктивного характера. Методологической основой анализа системно-структурных характеристик констатива деструктивного характера является системный анализ регулятивных средств диалогического общения (Романов, 1988).

В современном обществе идет постоянная борьба за доминирующее положение и за более высокий социальный статус. Инструментами, с помощью которых можно изменить, подтвердить и повысить свой статус, являются хвастовство - преувеличение своих достоинств с целью добиться одобрения; обвинение, принуждение, утешение, угроза – обещание причинить кому-либо какую-нибудь неприятность; оскорбление и прочее. Именно констатив выступает в качестве инструмента реализации такого намерения говорящего. Стремление изменить свое положения за счет своего оппонента нередко оборачивается конфликтом, который вызывает констатив деструктивного характера, коммуникативное пространство которого послужило объектом исследования. В ходе анализа материала (диалогов на английском языке (30)), содержащий констатив деструктивного характера привел было выяснено, что диалогическая коммуникация в дискурсе констатива деструктивного характера обладает следующими специфическими свойствами:

1. Она вплетена в структуру конкретного интерактивного пространства.


Выделены разновидности ситуаций констатива деструктивного характера.

1. ПРОСЬБА – ОТКАЗ
   
2. ПРОСЬБА – ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ
   
3. КРИТИКА – ОСКОРБЛЕНИЕ
   
4. УГРОЗА – ОСКОРБЛЕНИЕ
   

2. Представляет собой набор стандартных поведенческих актов, используемых участниками диалогического взаимодействия.

ПРОСЬБА – ОТКАЗ: К1: I want you to go and bring him back.

К2: Ha-ha.

К1: (irritated)What?

К2: I’m sure he doesn’t want me to find him. Trust me. Let one of his friends.

ПРОСЬБА – ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ: K1:Shannon, we are trying to clear the wreckage. You should help out - You are just being worthless over here.

К2: противодействие – переспрос: Being what?

КРИТИКА – ОСКОРБЛЕНИЕ: K1: Why are you giving such a lousy performance?

K2: Me? You damned fool, I have never been acting better in my life.

УГРОЗА – ОСКОРБЛЕНИЕ: K1: I warn you if you attempt to touch me I shall give you such a biff on the jaw that you will not be able to eat in comfort for a week!

K2: You rotten old eunuch what do you know about love?


3.Диалогическая коммуникация в констативе деструктивного характера сопряжена с определенной системой сигналов, каждый из которых связан с конкретной ситуацией. В ходе анализа эмпирического материала удалось выявить типы нормативного использования системы сигналов констатива деструктивного характера.

Невербальные сигналы: злость, слезы, повышение голоса. «shouting You liar, you filthy liar!» резкие движения, взмахи руками, хождение из стороны в сторону.

Вербальные сигналы констатива деструктивного характера:

«I want you to; I wanna ask you; You should»просьба- констатация, «He was right about you» обвинение, “Why are you” критика, унижение, «Jesus Christ, you 're a crazy bastard!; You damned fool» оскорбление;

Среди фонетических знаков наиболее распространены: крик, повышение голоса.


4. Монофункциональна: Констатив деструктивного характера формирует настрой участников коммуникации на конфликт ради закрепления или защиты своей позиции, путем оскорблений, угроз, оправданий.

Коммуникативный образ ситуации констатива деструктивного характера предстает в виде целой совокупности таких параметров как: место, времени и тема коммуникации. Особенностью этих параметров в констативе деструктивного характера является то, что они сводятся к определенной закономерности. Наиболее распространенной темой в констативе деструктивного характера является «просьба» (50%) (здесь и далее процентные соотношения указаны ко всему содержанию - проанализированы 100 диалогов на английском языке), менее распространенной темой является «обвинение» «You're the selfish bastard, not me.»; «Jesus Christ, you 're a crazy bastard!»; «You bloody swine, how dare you to talk to me like that?» (30%) и «критика» (20%)«Your performance was a mess. You are acting like hell.»; «You are just being worthless over here.».

Изучая особенности коммуникантов в констативе деструктивного характера, выяснилось, что:

1. Конфликт происходит между коммуникантами равными (друзья, коллеги) или неравными (члены семьи, начальник - подчиненный) друг другу по социально – ролевому статусу.
   
2. Каждый участник старается завладеть инициативой, стать лидером, даже если он уступает своему оппоненту по социально-ролевому статусу.
   
3. Эффективным инструментом завладения инициативы или сохранения лидерской позиции является констатив деструктивного характера, а именно оскорбления (40%), критика (40%), угроза (20%)
   
4. Деструктивный дискурс предполагает конфликт «внутренних миров» коммуникантов
   
5. Более того имплицитно выраженная иллокутивная доминанта (намерение коммуниканта) репликовых шагов в констативе деструктивного характера еще больше способствует конфликту «внутренних миров» коммуникантов из-за непонимания намерения собеседника. К1: Your father is gone, Jack. Did you hear what I said?- просьба найти отца - К2: He’ll be back. – проигнорировал или не понял просьбу.
   
6. Смена ролей коммуникантов происходит, когда на прогрессивный шаг коммуниканта – лидера, ведомый отвечает своим прогрессивный шагом, как бы игнорируя, то, что сказал лидер, таким образом, ведомый может изменить свой статус.
   

Анализ локально-темпоральных параметров и пресуппозиционный фон участников деструктивной коммуникации показал, что наиболее острые конфликты возникают при критических обстоятельствах (спасение жизни, авария, катастрофа, вопрос увольнения) между друзьями, знакомыми, и начальниками и подчиненным. Большую толерантность проявляют члены семьи, никогда не прибегая к грубым оскорблениям.

Что касается репликового шага в констативе деструктивного характера, то он раскрывает свою функционально-семантическую природу только в динамике (Романов А.А. 2006) , т.е. в обмене шагами для выполнения коммуникативной задачи. Констатив деструктивного характера используется для захвата инициативы в диалоге и установления лидерской позиции. С точки зрения диалогического обмена репликовыми шагами важным оказывается то, что фиксируемое говорящим имя (констатив – как факт действительности) некоторой ситуации обладает способностью выступать в качестве некоторого каузатора, чья роль сводится к тому, чтобы зафиксированное имя смогло актуализировать или «возбудить» определенные концепты в определенных коммуникативно-социальных полях. (Романов А.А. 2009). То есть такие концепты, которые бы вызывали отказы, выполнение просьбы, оскорбление, критику и т.д. В большинстве случаев употребления (85%) констатив деструктивного характера выступает в качестве просьбы. Между коммуникантами происходит такая интеракция, когда результатом ее является реализация некоторого действия одним субъектом в пользу другого. Именно высказывания – просьбы в контексте констатива деструктивного характера являются каузаторами, которые актуализируют концепты вызывающие отказ, оскорбление, унижение и угрозы. Знание этих концептов, позволяет управлять и раскрывать содержательно-функциональную специфику репликовых шагов констатива деструктивного характера.

Иллокутивный потенциал (потенциал намерения) констатива деструктивного характера представляет собой совокупность коммуникативных возможностей и речевых действий, в данном случае побудительных (просьба, приказ) : «don't let Michael go. I can't bear it!», «Where we goin', George?» = прошу, ответь мне». Экспликатором иллокутивного действия в констативе деструктивного характера является речевое действие партнера, которое произносится говорящим в определенной форме, а именно в форме констативных высказываний, обладающих перформативной функцией.

Намерение в констативе деструктивного характера образует целенаправленное речевое действие, произнесенное говорящим в определенной форме, с целью воздействовать (на партнера. «I’m sorry I’m not gonna know you better and you should leave before my fiancé get there. » + угроза; «It would be better if you go».

Для создания условий успешной реализации намеченных целей и маркирования действий партнеров диалоге необходимо прежде всего сочетание определенных лексических и синтаксических единиц, которые предназначены «технически обслуживать речевое общение» (Романов, 1988).

Иллокутивный характер интенционального действия (манифестационный уровень ФСП констатива деструктивного характера) маркирован в языковом плане определенным набором лексических и синтаксических конструкций и моделей. Этими средствами являются:

Лексические средства

1. PV- перформативные глаголы, I nominate you captain America!
   
2. MPV - модализированные перформативные глаголы - I would like a drink of water ),
   
3. ВП – высказывательные предикаты, I suppose you really work in a delicatessen or follow the races.
   

Перформативные высказывания обладают свойством аутореферентности, которое состоит в том, что употребленное предложение соотносится с самим актом употребления этого предложения, то есть, мы называем действие и тем самым его производим (отрицать, свидетельствовать, подтверждать, объявлять, клясться, просить и т.д.)

Синтаксические конструкции:

1. SC – условные конструкции, I'll lower it. If you'll let me do the surgery
   

Способность условных конструкции передавать целую гамму прагматических значений делает их наиболее эффективными синтаксическими моделями для захвата или сохранения лидерской позиции.

2. IC –интеррогативная конструкция, You know this is affecting him, don't you?
   

Коммуниикативная направленность использования интеррогативной формы ставит целью получить определённую информацию, которая неизвестна для говорящего в момент осуществления запроса и добиться подтверждения или отрицания реализации определённой ситуации (Бровеев, 1979, Романов, 1988).

3. TC – транспонированная конструкция, What, take care of you?
   

I can take care of me.I need you to take care of you.

Транспонированные конструкции это переносное (вторичное) употребление грамматических конструкций или форм, которое обусловлено потребностью коммуниканта сменить позицию в диалоге, путем смены прагматического значения высказывания.

Анализ корпуса примеров показал, что наиболее часто употребляемые маркеры иллокутивного намерения коммуникантов в констативе деструктивного характера, а именно: перформативные глаголы, модализированные перформативные глаголы, и условные конструкции. Данные лексические и синтаксические модели используются в дискурсе для выражения своего субъективного мнения, для противодействия с целью захвата лидерской позиции или защиты своей позиции диалоге.

Данное исследование предоставляет возможность использовать представленный в ней материал при обучении диалогической речи, также обучает навыкам ведения коммуникации с лидерской позиции, воздействию и управлению с помощью речи, а также устранению или коррекции коммуникативных рассогласований.


Литература:

1. Романов А.А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения [Текст]: Пособие по теоретическим курсам./ А.А. Романов. - Ин-т языкознания АН СССР, 1988. - 180 с.
   
2. Романов А.А. Лингвистическая мозаика [Текст]: Избранное./ А.А. Романов. - М.: ИЯ РАН, ТвГУ, ТГСХА изательство «Агросфера»,2006. - 635с.
   
3. Романов А.А. , Белоус Н.А. Основы дискурса. Учеб. Пособие для вузов. / А.А. Романов, Н.А. Белоус.- Ульяновск, 2009, 274 с.
   
4. Бровеев О.Г. Вопросно-ответные диалогические единства с репликами подтверждения и отрицания в современном немецком языке. Автореф. дисс. канд. филол. наук. - Калинин, 1979.
   
5. Остин Дж. Л. Слово как действие. — В кн.: Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М., 1986.