Поляков беглянди я предстартово е

Вид материала

Документы

Содержание П о с л е д н я я в о л н а Что так жадно глядишь на дорогу? Вааще? - Гонщик вспомнил, как учитель, вручал ему, на веранде, переходящий приз, статуэтку споткнувшегося Ангел марафона Все персы, силой молодой блиставшие Девы поступь милая, блеском взоров Ф и н и ш н а я 2 Первая прямая круг через рай

Подобный материал:

• А. Ю. Поляков, И. В. Тихомиров материальное стимулирование персонала и качество сборки, 90.09kb.
• М. Швецова «поляки» змеиногорского округа кому случалось бывать в западных предгорьях, 951.84kb.
• Владимир Дрожжинов, к ф. м н., Председатель правления, Центр компетенции по электронному, 59.34kb.
• Педагогическое сопровождение подготовки по информационной безопасности в системе высшего, 143.17kb.
• В. В. Кутявин Польское восстание 1830-1831 гг и проблема взаимного восприятия русских, 109.29kb.
• Реєстраційна картка, 123kb.
• Н. В. Бондаренко И. Я., Поляков А. А., Стрелков Вредные нематоды, клещи, грызуны. Л.,, 137.61kb.
• А. А. Поляков (1), В. В. Вержбицкий (1), В. В. Попов (2), Е. В. Огородников (2), 105.65kb.
• Справочник по управлению персоналом №7 2007, 946.95kb.
• Поляков И. А. Доклад на Первой Международной научно-практической конференции по холистической, 78.81kb.

П О С Л Е Д Н Я Я В О Л Н А

ПЯТАЯ ПРЯМАЯ


Сверхмарафонское движение цвело. Ветераны устраивали всё более невероятные про-беги, за маршрут «Москва-Берлин» заработали «мастеров». «Советский спорт» освещал, восхвалял и пропагандировал, но младым старичкам - ибо человек молод, пока молоды его ноги - уже не хватало просто известности, хотелось славы уже европейской и всемир-ной. Экстремал академик Миленький, знамя движения, оказался в одном ряду с легендар-ными Амосовым и Мигдалом.

Фронтовики, меж тем, уходили из жизни. Убегающая натура. Движение старело, исто-щалось. Многодневные пробеги чахли. Молодёжь бегать просто так не желала, разве что за пивом и женщинами.

Вышла книга Миленького «Жизнь моя – бег», с главами об учителе, о собственных экспериментах, и о роли бега в истории. В редакторском, не слишком удачном, предисло-вии, отмечалось, что система матфизика Миленького стоит на трёх китах: беге, как тако-вом, на движении научной мысли и волевых импульсах, киты умещаются на слоне, счаст-ливом браке. Супруга, Миленькая, потребовала, чтобы в следующем издании ошибку ис-правили и превратили бы её в кита.

Первый экземпляр был преподнесён учителю, окончательно переселившемуся в Бег-ляндию.

Той весной Слав Славыч прощался с последней плеядой.

Март превратил улицы и дворы в единый бесконечный каток. Пешеходы сломали мно-жество ног, уцелевшие шаркали с черепашьими скоростями. Единственными, кто не по-страдал от интрижки деда Мороза с Весной-девицей, оказались бегуны из нашей конюш-ни. Они купили войлочные домашние тапки, пришили удобные шнурки, и пешепахи изум-лённо глядели на бегущих, как ни в чём ни бывало, бойцов.

Летом кордона достигали волны разных поколений. Чаще других навещала Пони и Ру-ки Слабые, помогавший с ремонтом крыши. После многолетнего перерыва прикатил Ко-лесо, то бишь, Володька Колесников, на жигулёвских колёсах. Бегляндия, с дороги, пока-залась ему дикой, прежней, но, побродив по окрестностям, обнаружил оживающие хутора, то бишь, новые дачи, подражающие каменным крепостям, распаханные поляны, изуродо-ванное мелиоративными канавами Тёщино болото. В райцентре открылось аж три мага-зина, плюс ларёк и универмаг, но накрылся пункт приёма посуды. Жильцы приобщались к цивилизации: сервис, секс, сникерс, связьинвест… Нелепые, в этих краях, пятиэтажки об-росли, как пни опятами, сараями, пристройками и спутниковыми тарелками. Библиотеку санаторную, наконец, растащили. Сам санаторий зачах, поскольку завод рассекретили, то есть, тоже разворовали. В городах дичали люди. А в леса возвращались рыси и волки, пло-дились кабаны и лоси. В реках снова ловился сиг и даже форель.

Рано утром Колесо вышел на веранду. Солнце только всходило. Вверху, на коньке, за-ливался соловей молодости, пронзительно шибало озоном и сосновой смолой, весело тёр-ся о ногу лохматый Тузик, праправнук Тузика. Бывший боец подошёл к турнику, на кото-ром в прошлом веке крутил солнышко. Подпрыгнул, повис, поболтал штанами, напрягся. И спрыгнул. Погладил голенькое излазанное дерево. Наведался в покосившийся сарай, где когда-то стояла пегая лошадка лесника. На одном из валунов, на спуске, увидел трещину, вспомнил, как двадцатилетним, разводил тут костёр и опалил ближние кусты.

- Ку-ку, ку-ку…

Стал считать и сбился. Вдруг вспомнилось: эстафета кукушек!

В горле перехватило. Пенсионер Вова Колесников, опустился к подножию позеленев-шей веранды и сладко заплакал. Посидел, вытер слёзы и принялся клинить дрова, которые вчера наготовил бензопилой учитель.

Последний сохранил, в свои годы, всё, кроме зубов, цвета волос и гладкости кожи. Всё тот же лукавый взгляд из глубоких глазниц, подначки, слова-мысли и несуетность.

Трёх, а то и двух, десятилетий вполне достаточно, чтобы захлебнуться воспоминани-ями.

Боец шестой волны вспоминал, как проедали вырученное за водочную тару, лопали трюфеля, единственный тогдашний деликатес; ясно, хотелось пить, а в райцентре кроме кваса хоть шаром, даже водки в тот раз не оказалось. Дату на бутылках не разобрали. Про-изошла бурная реакция, и приплелись на кордон, кто к полуночи, а кто и к полудню.

Боец четвёртой волны грустил о заготовках древесины на дальних делянках. Именно тогда произошло открытие, что неудобнее всего нести на бегу: топор, верёвки или пилу-двуручку. Пила всегда доставалась тренеру.

Ветеран второй волны, Колесо, рассказывал о том, как однажды накормил всё Лесное двумя грибами.

- Вот такие, гигантские шляпы на полуметровых ногах и без единого червяка. Вот, ка-кие раньше белые были!

Пятая с седьмой иронически улыбались. А Колесо гнул своё:

- Как сейчас помню: опушка в Белкином лесу… Слав Славыч, ну, скажите вы этим па-цанам! Вааще… Меня ещё Спасителем дразнили, а лесовик сердился.

Учитель, чинивший за столом старенькое радио, кивнул:

- Точно. Раньше, ребята, килограмм был намного тяжелее, метр куда длиннее, а уж по-году и не сравнить.

И спросил у Колеса:

- О Гонщике, о Мосле ничего не слышал?

- Нет. А кто это?

- Ах, да, они ж после тебя.

Слав Славычу хотелось узнать про любимого подопечного, про Джона Волкова. Какая кошка затем между ними пробежала не знал никто, даже они сами, разве что кошка, по-считавшая, что слишком уж долго находится ученик подле учителя.

К полуночи на веранде задержались трое: Пони, Колесо и Тузик.

Гукала сова. Меж сосновыми вершинами просвечивали звёзды и галактики.

За Пони можно было только порадоваться. Выглядела румяная пенсионерка привлека-тельней, чем тогда, когда была вдвое моложе. Запросто преодолевала марафонскую дис-танцию, побеждая сверстниц, да и более молодых. Бежала, как часики, ровненьким стре-ноженным шагом. Жизнерадостность и аппетитные щёчки сводили с ума стариков, жилис-тых и седовласых, в том числе и заграничных мистеров, с удобными рюкзачками за спи-ной; и не было отбоя от предложений завершить жизненный круг плечом к плечу. На по-следнем ветеранском чемпионате мира завоевала две серебрянных медали.

- Всю жизнь пыталась понять Слав Славыча, - сказала Пони. - Я ведь… - и осеклась.

- Будда какой-то. Никогда не помню, чтобы он кричал или даже сердился.

- Мне иногда кажется, что от него некий свет исходит. Эх, Колёсико, так хочется бе-жать из города. Как у Вити Миленького в книжке написано: от организованного к орга-ничному. Читал?

- До Витьки теперь простому человеку не докричаться. Акадэмик, мать его за ногу.

- Зачем кричать, говорят, остался нормальным человеком. Ты знаешь, я вот что поду-мала. Из всех бойцов Слав Славыча вышли вполне приличные люди.

- Он что тут, круглый год один?

- Говорит, жена бывает – Пони с неуловимой интонацией повторила. - Бывает, - и вздохнула. - Да я бы…

- Помнишь, как, после каждой тренировки, неслись к речке?

- Ну, когда я дотрюхивала, все уже за столом колготились.

Тузик глухо зарычал и вылез из-под стола.

- Завидую тебе. Молодец! В такой форме! На себя смотреть противно.

- Кто ж мешает?

- Сразу после института бросил. Семья, работа… У тебя сын?

- Дочь. Надо будет привезти её. Отговорочки всё это.

- Да. Наверное. Распределился я в цех, на завод. Чтобы освоиться, перешёл, для начала, на рабочую сетку. Мастер там такой был. Все у него на посылках. Суёт работяге трёху, чтобы, значит, сбегал за выпивкой и закуской. Водку, за два восемьдесят семь покупали, а закусь на свои приходилось. - Колесо закурил. - Мне тоже сунул. Ну, я ему и принёс бу-тылку и качан капусты. Он на рога: «Что я тебе козёл?» Конечно, козёл, и сказал: «Что вы ещё за тринадцать копеек хотите?» Зато больше ко мне не приставал. Потом инженерил. Сорок лет, полная резиньяция*, - бормотал Колесо.

- Что, что?

– Жизнь, говорю, словно один оборот. Ты права, обязательно нужно своих обормотов сюда.

Вдруг Тузик выпрыснул с веранды и бросился в темень.

На поляне перед домом возникла пыхтящая фигура. Пёс, собрался было облаять, но пе-редумал, хотя видел впервые. Узнал, через прадедушку. Финишировавший поздоровался, скинул на скамью небольшой рюкзачок, развязал скатку.

- Слав Славыч залёг уже?

- Скорее приник, - улыбнулась Пони. – К телескопу. В башенке он. Звёзды-то какие.

- Я гроссбух на этажерке узрел, - сказал Колесо. - На обложке: «И бег светил на вира-жах небесных». Ты с автобуса?

- Да, - кивнул нановенького. - От санатория бежком, решил вспомнить молодость.

- Вспомнил?

- Столбы километровые попáдали, а каменные, довоенные, на месте. Берёзу нашу, ко-торая с сосной из одного корня, еле разглядел, темень. Асфальт всюду, пришлось по обо-чине пилить, - бывший боец наслаждался забытыми словами. - Из бегунов небось, одни зайцы остались.

- Я тебя помню, - сказала Пани. – Ты Кросс, стиплёр.

- А вы Пони. То есть, Пани, то есть…

- Сегодня Райскую тетрадь листали, всех вспоминали.

- Гонщик, Джон, Мосёл… Знал кого? – Колесо засмолил следующую.

- С Мослом рубились на всех дистанциях. А что?

- Шеф спрашивал.

- Споткнулся Мосёл. О бутылку.

- Вот, - Колесо посмотрел на Пани. - В семье не без урода.

- Урод – это я, - улыбнулся Кросс. – От пятой жены сбежал.

* - полная покорность судьбе

- Хорошо, собака, под гитару умел, - улыбнулась Пани:

Что так жадно глядишь на дорогу?

Марафон тебя снова ли ждёт...

Кросс захрипел:

Без стартов мне смерть,

Не могу!

Без номера жизнь не в дугу,

Умру!

Упаду!

на бегу!

Любимец женщин, Мосёл, после института и спорта, очутился на обочине жизни. По-первости пел, пил, гулял, радовал любителей авторской песни. Потом любителей чего по-проще, стал опускаться, загнал библиотеку, мебель, квартиру, всё пропил, переторговывал овощами, бомжевал. А вскоре и вовсе сошёл с дистанции. То ли круг его оказался неве-лик, то ли прошёл слишком быстро.

- Как Слав Славыч? – Кросс поставил сумку на скамью.

- Совсем замолчал, - качнула головой Пони.

- Мда, - затянулся Колесо. – Видать, к богу пришёл.

- Колесо, ну, при чём здесь это, - вскинулась Пони. - Сколько угодно болтунов, креста-ми размахивающих.

- Так вы тот самый? Колесо?! - ахнул Кросс. ( Наутро так же дивилась седьмая волна ).

- То самое, - признался тот, и в ответ на легенду о его битве с пограничниками, изло-женную младшим современником, рассказал о послевоенном отрочестве. О том, как был хилым трусом и как случайно нашёл способ борьбы с многочисленным хулиганьём. Дра-ться? А, если целая кодла подваливает? Вдруг обнаружил, что у него хорошая стартовая скорость и никто не может догнать. С тех пор он сам первый обзывался и отбегал. Недале-ко. Хулиганы, шестёрки, гнались за ним. Следовал следующий спурт и очередная порция мата. Противник был жалок в любом случае: и, если сдавался сразу (чего, понятно, почти никогда не случалось), и, если пытался преследовать и ощущал себя, после серии рывков, позорным слабаком. Пускай и в беге.

Так закладывались основы интервальной тренировки.

На финише лета пожаловал в Лесное господин Малькевич, не пожалел мерседеса, пуза, жены, некогда санаторной библиотекарши и непоседу-внука. Пришлось учителю признать своё давнишнее суждение о вреде библиотек несостоятельным. Всегда бы так ошибаться, подумал Слав Славычу, вон, Пони осталась одна, и Джон, вроде бы, и Русский.

- Вот, наша Ранляндия, - подвёл Малёк жену к карте. Рядом висела карта звёздного не-ба. – Квадратик - твой санаторий, вот, правильно, бутылёк. Вот, Поросячий Брод, свино-ферма… вот урочище Слав Славыча. Вот грибное место, – палец уткнулся в берёзку, кото-рую обвивала надпись: «Роща Пони-Пани-Пени».

Немало обнаружилось и незнакомых значков, надписей на английском. Миллиметро-вая сеточка давно выцвела, и густо разрисованные листы производили впечатление вели-чественное, даже символическое, точно музейное полотно.

Жена проследила вязь букв, обозначавшую западную границу:

- « До сюда докатилось колесо ».

По бокам карту обрамляли пожелтевшие листки. Малёк вдруг признал в них свои на-броски к неосуществлённому полотну «Битва пограничников с кентавром». Внизу был прикноплен и «Хирон», портрет Слав Славыча, в образе мудрого кентавра, воспитателя Ахилла и прочих бойцов.

- Деда а это что?

- Медаль. Хотя и липовая.

- Почему?

- Из липы потому что. Я их вырезал и раскрашивал, когда молодой был.

А, ведь, была ещё и внутренняя Бегляндия, вспомнил дед Малёк. Была. Была, да сплы-ла. Как-то незаметно слиняло желание обогащать душу, исследовать внутренние просто-ры. Бросил рисовать, мучаться, бросил бегать. Кому под силу этакую карту составить?

«Какое употребление делаю я теперь из моей души? Вот вопрос, который следует себе ставить во всяком положении. Чья душа теперь у меня? Не ребёнка ли? Не юноши? Не слабой ли женщины, или тирана, или скота, или дикого зверя?»

Так и не нашёл времени поразмыслить над простенькими вопросами.

Генеральный директор ООО «Ферзь», с супругой, в фирменных тренировочных кос-тюмах и дорогих кроссовках, спускаются через лужайку к реке. Впереди, хохочущими ко-лобками - внук с Тузиком.

- Здесь в футболяну рубились, - Малёк закуривает на ходу. - А там мы, с Витькой Ми-леньким в десятерных прыжках соревновались, ядро пихали.

- Это который академик?

- Да.

- Недавно в «Ведомостях» большая статья была.

- Вот, человек! В науке всех титулов добился, а славы показалось недостаточно, поза-видовал, про спортсменов-то больше пишут.

- Ты сам ему завидуешь.

- Я? Чушь-чепуха!

- Завидуешь, раз сердишься.

Малёк с трудом взбирается на береговой валун. – Вон до того острова плавали!

- И обратно, деда?

- Неа! Там оставались.

- Слушай, уж больно убого старик живёт, - говорит жена. – Уж не говорю о комфорте.

- Для тебя убого, а для него достойно. Всегда был аскетом. «Комфорт» у нас ругатель-ством было. Спартанцы презирают удовольствия.

- Предложи ему, ну, хотя бы сторожить наш загородный, за приличные деньги. С осени до лета.

Она не знала, что дословно повторяет недавнее предложение Руки Слабые, бойца из пятой, когда-то шикарно чиркавшего большими пальцами по трусам, нынче владельца не-скольких пригородных замков.

- Загородный? - Малёк задумывается. - За деньги? Откажется.

- Ты предложи сначала.

- Знаю, откажется.

- Но, как-то же надо ему помочь.

- Скорее, он нам поможет. «Если обладаю самим собою - имею всё» - вот как он всегда говорил. А главное - жил. Живёт. Вдохновлял всех не только на победы, но на поступки.

- Заедем в санаторий.

- Слав Славыч же сказал, что всё сгорело.

- Баба, можно я купнусь?

- Какое купание! Конец августа!

- Самое время, - замечает деда.

На самом дне души его нет-нет, да и мелькнёт сожаление о том, что когда были силы, желания и условия - не бегал - хотя бы немножко - налево.

Они идут вдоль берега. В бухточке - стройка: лодочное дно уже готово, и начинает подниматься борт.

- Сосна, Слав Славыч?

- Дуб. Сосна тут не идёт. Решил, вот, попробовать.

- Как это вы, одними руками?! - восхищается мадам Малькевич.

- Так ведь, я не старый мудрый Вяйнемейнен, это только он умел лодки песнями стро-ить.

Госпожа Малькевич готовила обед. Внук играл в заросшей травой телеге, лазил по ста-рым кроличьим клеткам, бегал взапуски с собакой.

Малёк подсаживается к учителю на кровать, заглядывает в книгу, которую тот читает:

«Хαλοχάγαθίαζ έστιυ έπιτήδευσιζ».

Малёк чешет плешь:

- Греческий что ли?

- Да, древне, - Слав Славыч показывает обложку: «ΠΛΟΥΤΑХΟΥ».

- Плутарх? - Малёк берёт с тумбочки другой том. – Ну, это я точно не знаю на каком...

- На санскрите.

- Пресвятая богородица. Слав Славыч, о Витьке Миленьком слышно что?

- Письма пишет. Заезжали как-то, на пару с Русским. А ты про Гонщика ничего?

- Какого Гонщика?

Учитель достал фото, где в центре, среди полуголых бойцов, улыбался страусоногий парень в майке с гербом СССР.

- Ах, да… он позже тебя.

- Этот тот самый, который потом все наши рекорды перекроил? А Русский - кто такой?

- Русский ещё позже. От него (от Русского Соломона Израилевича - так значилось на конвертах) письма иногда. Он по телику лёгкую комментирует.

- А, знаю. Слава богу, наконец-то приличный человек в эфире. Этот приторно-фальши-вый Курашов всем осточертел, столько лет плевались. А лесовик наш где, с дочками?

- Внуков катает, американских на фордах, а немецких на мерседесах. Библию читает по-прежнему, но уже не понимает, почему умножающий познание обязательно умножает скорбь; грустно, конечно, порой, но зачем связывать одно с другим, - Слав Славыч усмех-нулся. - Миленький к нему заезжал, пишет, бегать начал, на восемьдесят первом году жиз-ни. Ты-то как?

- Живу в пригороде. У меня там… - Малёк обрывает себя, берёт в руки фигурку вечно падающего, споткнувшегося, гладит. Стоило начать трогать, не оторвёшься, почему так приятно? - Вроде всё неплохо, дело своё, прибыль... Но поздно пришла эта новая жизнь. Непонятная, да и ненужная какая-то.

- Измерений стало больше.

- Как это?

- На одно стало больше.

- Пространство, плюс время. Итого четыре, как всегда.

- Пять.

- ?

- Деньги.

- Мда, - Малёк ставит споткнувшегося на место. - И как вы относитесь… - он оборвал себя. Смешно спрашивать: сквозь этого человека не только презренный металл, но и целая КПСС прошла, как нейтрино, без следа.

Слав Славыч подмигивает:

- Мы с тобой разговариваем, а находимся в параллельных мирах.

Точно, подумал Малёк, только он живёт в нормальном, четырёхмерном, а я - в одном пятом измерении. Распорядился, называется, своей жизнью, разложил силы на дистанции. О! Знаю, что ему можно подарить - тарелку спутниковую.

В конце концов, отыскался и след Гонщика, и след Джона. Пути этих бегляндцев пере-секлись. Столкнулись экс-рекордсмен с экс-чемпионом случайно за тысячи миль от род-ных палестин, в аэропортовской забегаловке одной арабской страны.

- How do you do? – обратился загорелый худощавый человек к визави за стойкой.

- Excuse me? – недоумённо оторвался от тарелки не менее смуглый сухощавый мен.

- Чё, боец, не узнаёшь? – спросил Джон мало изменившийся, сухой, выбеганный, без единого седого волоса.

- Старик! – воскликнул Гонщик, узнать которого тоже не представляло труда, но по причине счастливо-сухощавой конституции. Правда, был он уже седой. – Я и смотрю, кто так до боли знакомо молотит ложкой? Ты как здесь?

- Рашн-туристо, - экс-чемпион погладил камеру, висевшую на шее. - Уже полсвета об-видео.

- А я по контракту тут.

- Не коучем? Эфиопов тренируешь?

Гонщик заржал по-молодому, перекрыв шум улетающего лайнера. Мысль о том, что можно учить бегать темнокожих, заполонивших стадионы мира, действительно, была за-бавна. Кенийско-эфиопские табуны давно уже отбили у бледноногих стайеров охоту со-ревноваться, во всяком случае, покушаться на рекорды. Разве что оливковые арабы ещё пытаются сопротивляться «страусам» на отдельных дистанциях.

- А ты ничё, в форме, - похвалил экс-рекордсмен. – Неужели, ещё гоняешь? - он подо-звал официанта.

- Топочу помаленьку, но механика изнашивается, коленки, смазка...

- Главное, чтоб электроника была в порядке.

Джон скромно умолчал, что регулярно выступает по ветеранам, на Европе. Обычно, в той разновидности горного бега, когда несутся исключительно вверх. Вниз мешает голова, - там надо бросаться, прыгать без раздумий, рискуя свернуть шею.

Протягивая доллары смуглому официанту, Гонщик прохрипел:

«Гвоздь программы марафон, а градусов всех тридцать,

но к жаре привычный он, вот он и мастерится.»

Глаза араба беспомощно забегали, он, на всякий случай, улыбнулся.

Гонщик коротко проржал.

- Ништяк, - одобрил Джон.

- Помню, как ты на цээсе, в пекло, порвал всех, - Гонщик снова всхрапнул. - Как Тузик грелку!

Они вышли из ресторанчика.

- Гонки на верблюдах видал?

- Не до них. Даже к страусам не выбрался. С турбинами забот хватает.

- Да, помню, ты электромех кончал.

- Энергомаш. А ты мехмаш?

- Физмех.

- В фирме?

- Конечно. Надо выручать страну, поднимать капиталистическое производство.

Их окружало лётное поле и пустыня.

- А помнишь, как по лесам солдат захоранивали? – спросил Гонщик. Ржавые фляжки в ручьях, каски, гранаты… А как заплутали в Глушняке и выскочили за Погранцами. Прися-дем, в ногах правды нет.

- Забыл, Загонщик, всё забыл.

- Что забыл?

- Всё забыл, чему шеф учил.

- ?

- Помнишь, как Слав Славыч говорил про неправильные пословицы. Где же правда, как не в ногах, - Джон посмотрел на табло. - Мой рейс.

- Я ещё помню, шеф говорил: тело - ваш дом, построите прочный, тогда и жить будете без лишних страхов. Давай дёрнем к нему. А? Вааще? - Гонщик вспомнил, как учитель, вручал ему, на веранде, переходящий приз, статуэтку споткнувшегося.

И блудные бойцы поклялись друг другу встретиться в Бегляндии, на Лебединой Гриве.

Споткнувшийся, отполированный бесчисленными прикосновениями, отдыхал на тум-бочке, возле кровати.

Слав Славыч никому не рассказывал про человека, сотворившего статуэтку, про соседа скульптора. Никому никогда не рассказывал.

Девочки заканчивали школу, и семья жила тогда в центре города, возле острова-кре-пости. Единственным приличным местом для пробежек был периметр острова, местами песчаный, местами травяной, частью, крытый брусчаткой. В большом старинном доме все знали их: скульптора, из большой мастерской в бельэтаже, и чудика, выбегающего круг-лый год в чёрных сатиновых трусах.

Как-то осенью, поутру, на лестничной площадке скульптор окликнул сбегавшего свер-ху тренера:

- Простите, уважаемый, могу я вас притормозить?

Что могло понадобиться пожилому, с животиком, догадаться не трудно. Можно ли на-чать бегать? Как? сколько? где? когда начинать?

Посоветовал проверить сердечко и присоединяться.

Через пару дней скульптор поджидал его в лыжном, приобретённом лет двадцать тому, костюме и в китайских кедах, дефиците тех же времён. В первую пробежку Слав Славыч узнал, что положение в союзе художников совершенно невозможное, да и в собственной семье не лучше.

- Пробовал напиваться – не помогает, да и скучно.

- Вместо кружки - кружок. Полегчает.

- Только на это и надежда.

- Бег чудеса творит: неврастеники превращаются во флегматиков, желчные становятся розовыми и весёлыми.

- А сварливая жена…

- Да-да, милой и покладистой.

Через некоторое время подопечный освоился и стал выбираться в одиночку. Показа-ться белой вороной он не боялся, в отличие от большинства начинающих, которые ин-стинктивно стремятся сбиться в стаи, где белый цвет переходит в серый.

Зима выдалась мягкой, с частыми оттепелями, и снежной. В такие погоды удобно по-казывать оригинальную технику движений. Бойцы, по команде, рассыпаются по белой це-лине, и по цепочкам следов видны все особенности и отклонения от нормы. У одного чрезмерное отклонение угла от воображаемой осевой линии, у другого и вовсе следы не вытягиваются в струну, то есть, плохая координация, у третьего слишком утоплена пятка, значит, растянута ахилла.

Впрочем, иному двуногому и шагом по прямой не всегда удаётся. А уж как неуклюже бегут пешеходы по лужам!

Была ли зима тёплой или злой, с крепкими морозами, беговой наряд учителя оставался один: вязанная шапочка, трусы и удлинённые варежки, чтобы уберечь самые уязвимые места, запястья. Слав Славыч был едва ли не первым, в наших краях, практикующим то, что спустя годы назвали закал-бегом. Он всегда приносил людям радость, радость перед-вижного аттракциона.

- Дядя! Смотрите! - визжали малыши. - Голый! Голый!!

Родители, оглядывая краснокожего и седоусого, разъясняли, что дядя не голый, точнее, не совсем голый, точнее, совсем не голый, скорее, неодетый.

- Дядя! – кричали двоечники по физике. - Вам не холодно?!

Рядом с островом располагался зоопарк, школа и, как водится, распивочный пункт.

- Гыы!.. Гля! Из зоопарка убёг!

- Дяржи яво!

- Левой! Левой!

Нетрудно представить, что приходится выслушивать бегуну в парке, на окраине кото-рого находится венерологическая клиника или психбольница.

Многие бойцы пытались подражать учителю, но никто не обнажался при минус двад-цати. Разве что, лохмотья Джона, сквозь которые просвечивало тело, в мороз мало что да-вали.

Незадолго до Нового Года Слав Славыч встретил скульптора на узкой тропинке меж крепостной стеной и ледовым припоем. Cостояние человека искусства, его мысли очень не понравились тренеру – даже после третьего круга тот не мог отвлечься от мутного на-строения. Сопел и, угрюмо уткнувшись носом в землю, игнорировал замечательные исто-рические виды. Тренер пытался расшевелить соседа:

- Как отношения с собаками?

- Трушý. И перехожу на шаг.

- Тут многое от породы зависит. Терьеры и борзые, те никогда не реагируют, овчарки и разные бульдоги, если воспитаны, - тоже, но доберманы, без привязи, опасны всегда. Про мосек и прочую мелюзгу не говорю, как бы самому не придавить.

- Мда.

В этот момент пара беспородных и беспризорных шавок, гавкая, вылетела из-за угла крепости прямо на них.

Скульптор резко остановился.

Слав Славыч замедлил бег и показал, что пригибается в поисках камня. Дворняги, тяф-кнув, пустились наутёк.

- Среди этих, - сказал тренер, - опасны нелающие. Пропустит тихонько и бросится, ко-гда уже не ждёшь. Раньше говорили: «Не та собака кусает, которая лает, а та, что рычит». Но теперь для города правильней: «Та, что молчит». А бывает, молодая, весёлая, вроде иг-рает, а потом вдруг хвать! за лодыжку или за руку.

- Как же отличить?

- Интуиция, батенька. И опыт.

Тут они догнали культурно гулявшего на поводке огромного ньюфаундленда.

- А с этими телятами как быть? Тоже без намордников.

- Этот и лапами может. Неделю назад случай был. Бежим вдвоём по Сосновке. На тре-нировку пришёл только один. Кискин такой, небольшого росточка. С усиками и, действи-тельно, похож на кота.

На самом деле студент прозывался немного иначе, а именно производным от кисти – Кисткин, но в конюшне так укоренилась традиция улучшать фамилии, что и тренер забы-вал исходную.

- В Сосновке центральная аллея освещается. Когда мы на неё выскочили, то носом к носу наткнулись на парочку вот таких же чёрных водолазов. Каждый запряжён в детские санки. Санки пустые. Собаки сразу разобрались: одна ко мне, другая к Кискину, встала на задние лапы, а передние ему на плечи. И что сделаешь, когда собачка на две головы выше тебя.

- А где ж хозяева? Надо обложить, в конце концов.

- Момент щекотливый. Возмущаться можно…

- И нужно.

- Но не слишком, дабы не провоцировать. Хозяйки, девчонки появились минут через пять. Кискин так навытяжку и стоял. Другое дело, когда бежим большой группой. Тогда лаять лают, но цапнуть могут только последнего. Так что пугливые в конце не плетутся.

Замыкая третий виток, они со скульптором, трусили вдоль протоки, отделявшей крепо-стной остров. Протока была покрыта льдом, но с проталинами и промоинами у берегов. В самой большой, у моста плавали утки.

- Вы ещё? А я к дому, - сказал скульптор. – Забегайте в мастерскую.

- Совет насчёт собак. Если всё же стали дичью – не смотрите в глаза и не машите рука-ми. Захочет понюхать – не препятствуйте. Если, не дай бог, кусит и кровотечение несиль-ное, то не останавливайте его. Вместе с кровью вымывается и собачья слюна. И бегом к врачу. Бережёного, сами знаете.

- Забегайте в мастерскую, - печально попрощался сосед.

В следующую встречу тренеру вовсе не удалось разговорить скульптора, тот всю до-рогу отделывался междометиями.

А в феврале, сначала от соседей, а затем из газет, Слав Славыч узнал о «загадочном ис-чезновении нашего известного художника». Спустя месяц стало очевидно, что вряд ли его уже можно числить среди живых. Весной в устье, у островов выловили труп. Кто убил, за что, столкнул ли в полынью, при каких обстоятельствах – судачили в городе. Один только человек был уверен, что однажды в утренней темени несчастный сам бросился под лёд, с таким расчётом, чтобы не выплыть. Рассчитал правильно. Со свидетелями тоже – никого рядом не оказалось. Если не считать потревоженных уток.

Господи, корил себя Слав Славыч, я ему, дурак, про собак, а у него с жизнью не скла-дывалось. Небось слушал меня, а в голове вертелось: «Всё бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно» Как там Мосёл гнусавил: «Всё круги, круги, круги, смыслишь истину – бе-ги, беги, беги». И приглашал, ведь, просил, ведь, забегайте. Ложная скромность - не поме-шать бы мастеру, а как хотелось побывать у признанного художника.

Теперь Слав Славыч простился с последней волной, выдал замуж дочерей и окончате-льно сбежал на кордон Лесное. По-прежнему не давал себе спуску, находился в непрерыв-ном движении, постоянной работе. Послал бывшему леснику книжку, с выводами о Пер-вой, Главной, для бывших врагов, войне; там подчёркивалось, что проиграли мы её, во многом, из-за отсутствия полушубков и валенок.

Всё чаще размышлял о смерти. О том, что если загробная страна существует, то не ху-до бы заранее узнать карту иного мира, проработать наименования потусторонних дорог, рек, урочищ и всего того, что там ожидает. Из одной книги явствовало, что и там встрети-тся Круг, и не один, в другом писании говорилось о посвящённых, которым переход в иное царство удаётся через восхищение, через экстаз. Древние полагали, что тот, кто при жизни умер для мира, тот вкусил бессмертия.

Подобно отбегавшим человекам, отживают, сходят с дистанции и словечки. Немногие, вроде старика, железно или каких-нибудь будь и пока выдерживают темп времени. Мно-гие сходят, уступая новым сочетаниям, рождённым в спешащей толпе. Казалось, давно ли в ходу были логично, нештяк, грамотно - и вот в ходу только меж «стариками». Надо ду-мать, и нынешний бандитский лексикон недолго будет мучить барабанные перепонки. Сошли трусцмены, кроссмены и джоггеры, народились экстремалы, набежали табуны инослов, матерные блины и бесчисленные мутанты. Молодцом держится чайник, да и ва-аще, в общем-то, гуляет среди прочей чепухи. За могучий и великий переживать не стоит, неметчину переварил, француза переиначил, авось, и от интернет-аглицкого не стошнит. А, бывает и так, что сошедший с круга в начале 20-го века кайф снова выскакивает на до-рожку и прёт со страшной силой. Жизнь ускоряется, и человек 21-го века, заглянув в сло-варь предыдущего, дай бог, поймёт половину слов.

Однако, не след далеко удаляться от повествовательного круга и завершать марафон слов, хотя полезно, время от времени, менять коньки на санки, реальность на фантазию, галоп на рысь и бег на ходьбу. Хорошо, когда бегом, ещё лучше шагом.

Кстати, о ходьбе, вернее, о пешеходах. Точнее, об отношениях с бегунами. Отношения добрые. Хотя бегунов раздражает гуляние во всю ширину пробежной части. А бегущие, неслышно выскакивая, в сумерках, из-за спин, вызывают заикания и приступы у слишком впечатлительных пеших. Но в целом меж ними мир. Ибо идущий бегущему куда ближе, чем оба они к едущему. Страшно далёк этот круг любителей быстрой езды.

«Надо же, ещё бегают, ещё не всех передавили» - самая мягкая реакция автомобилис-та. И представитель племени бегунов, в ответ, треплет ему нервы, несётся виском к виску с многотонными махинами, выскакивает перед самым носом, уворачивается...

Дело было ещё в те благословенные времена, когда движение чадящих бензиновых по-возок ещё не превратилось в кошмарно-сплошное. Однажды Джон Волков бежал по лю-бимой пригородной дороге и столкнулся с авто, слава богу, легковым и отечественным. Встреча случилась в тумане, на обочине. Джон ловко сгруппировался и приземлился на капот. Как водится, обматерили друг дружку и разошлись миром, благо, рёбра и лобовое стекло не пострадали. Через какое-то время встретились снова. Джон шёл домой, а авто-мобилист, обитавший в соседнем доме, курил у подъезда.

- Слышь, - обрадовался водила, - пойдём, обмоем наш стык.

- Не потребляю, - ответствовал верный ученик своего учителя.

- Да, я тоже сильно не квашу. Но сейчас не за рулём, да и ты не на ходу.

- Не хочу.

Вот, как с ними ещё, огорчился автомобилист, ненормальные они какие-то, повёрну-тые, мазофонцы, марахисты.

И был прав: разве у нормального человека могут быть на спидометре сотни тысяч на-беганных километров?!


АНГЕЛ МАРАФОНА

ПЯТЫЙ ВИРАЖ


Произошло это давно. До Рождества Христова оставалось ещё пять веков. Даже Отец Истории Геродот ещё не родился. И всё же рассказ начать следует с событий ещё более древних, с Олимпиад, первым сведениям о которых уже 30 веков. А, если учесть, что со-общалось о возобновлении игр, то можно считать, что олимпийское движение ещё древ-нее. Из этого срока нужно вычесть, понятно, перерыв, длившийся с 7-го столетия по Р. Х. до 1896 года.

Олимпиады, как известно, придумал Геракл, национальный герой Греции. Между про-чим, произошло это вечером, и именно между прочим, после работы, а ещё точнее, после очередного заданного ему подвига: очищения, при помощи речек, Авгиевых стойл. Впос-ледствие Геракл истребил зачем-то и самого Авгия, со всем его родом, хотя это и не вхо-дило в задание. Герой, вообще, отличался бешенным и безумным нравом, так, например, умертвил немало детей, причём не только чужих, а и своих собственных! Педагога свое-го, по классу лиры, лирой же и укокошил. Но, до знаменитых своих подвигов, в качестве тренировки, взял в жёны Мегеру, дочку Фиванского царя.

Ужасы забываются, а удачные изобретения остаются.

О программе тогдашних олимпийских состязаний известно, что в неё входил один то-лько бег, и победителем в первых играх был сам учредитель, награждённый венком из ди-кой оливы. На какой именно дистанции он обошёл соперников остаётся только гадать, но вряд ли на стайерской, принимая во внимание сложение Геракла.

Бег долгое время был единственным видом и на Пифийских, и на Немейских, на Ис-тийских играх. Жаль, что в тех соревнованиях участвовали исключительно эллины. Ведь и в ближнем зарубежьи имелись тогда сильные бегуны, чего стоил один Давид, победитель Голиафа, автор знаменитых псалмов.

Насколько почётно было стать олимпийским чемпионом, говорит тот факт, что в тече-нии многих веков важнейшие исторические события распределяли по именам олимпий-ских победителей, причем победителей именно в беге.

«Олимпиада» означало, в те времена, не собственно событие, включавшее в себя спор-тивную и культурную программу (религиозные обряды с жертвоприношениями, процес-сии и т д.), а четырёхлетний промежуток между очередными играми.

После короткой доисторической разминки, вернёмся на старт рассказа о том, что про-изошло в 490-м году до Р. Х. В ту эпоху беговая программа Олимпиад состояла из неско-льких дистанций: на одну стадию, на пять и десять.

Итак, весной 490-го года персидская армия высадилась на Марафонской равнине. Вер-ховным руководителем варваров в этом походе был не перс, а изгнанный афинянами, быв-ший тиран Гиппий, жаждавший отмстить и возвратить власть. А одним из избранных афи-нянами стратегов был Мильтиад, у которого были давние счёты с Гиппием.

Уверенные в своей мощи персы собирались обойтись без кровопролития и отправили в Грецию послов, с «предложением»: «отдать землю и воду». Оскорблённые афиняне сбро-сили их со скалы, спартанцы же сбросили в колодец: «Сами берите и землю и воду». Ско-рее всего, в Афинах тоже отвели душу, но в выражениях слишком пространных, чтобы ис-тория их сохранила. Зато сохранилась ирония, с которой афиняне относились к физически крепким, но простоватым спартиатам, последние неважно считали, не умели составлять сложные фразы, отделываясь лаконизмами, подобными такому: «Стены Спарты – её юно-ши, а границы – острия их копий». Отношения между соседними полисами, вообще, были неважными, из-за постоянной борьбы за гегемонию.

Впрочем, на этот раз Афинского гонца Фидиппида в олигархической Спарте обнадё-жили и не отказали в помощи соседям-демократам. Сказали, правда, что, согласно их ре-лигиозным правилам, смогут выступить только после наступления полнолуния.

Безоговорочно и сразу согласились помочь одни соседи платейцы.

Кстати, некоторые полисы, в отличие от Афин и Спарты, сразу признали власть пер-сов.

Гиппий неплохо знал окрестности своего города. Он привёл флот в бухту, называемую Марафонской, по имени одного из селений, находившихся на плато. Только здесь могла эффективно маневрировать знаменитая персидская конница. Пехота персов расположи-лись на открытом берегу, в виду флота. Силы варваров исчислялись 25 тысячами, не счи-тая конницы. Афиняне -10 тысяч, плюс тысяча платейцев - выстроились в одной из боко-вых долин, куда не смогли бы проникнуть всадники. Стратег Каллимах командовал пра-вым крылом, где собрали лучших гоплитов, в центре находился стратег Мильтиад, слева стояли платейцы. Греки ждали выступления врага, но Гиппий не торопился. Он выжидал. Настроения в самих Афинах отнюдь не были единодушными. Что и понятно, ибо там уже тогда была демократия. Существовали партии: землевладельцев и демократическая, пос-ледняя, в свою очередь, имела два крыла, представлявшие интересы крупных торговцев-промышленников и мелкую бедноту. В городе имелись и персиаты, сторонники угодить под персов, в основном это были аристократы.

Если говорить честно, афиняне побаивались варваров. Собирая войско, они – неслы-ханное дело! – решили допустить в него рабов, предварительно даровав им свободу. А в случае победы обещали ещё и гражданские права! Впрочем, в победу верили немногие, - слишком давно таковых не случалось.

Варварская конница представляла собой страшную силу. Мильтиад прекрасно пони-мал, что шансов против неё нет. Но, вот, если Гиппий решит, что справится одной пехо-той, без всадников… А такое вполне могло случиться, ибо до сих пор армия варваров счи-талась непобедимой, да и сгружать лошадей, потом загружать обратно... И потому Миль-тиад (формально один из стратегов, командующих по-очереди, но фактически руководи-тель) тоже ждал сигнала – от своих шпионов во вражьем стане, от ионян: сгружает враг кон-ницу или нет.

Прошло три дня. Гиппию ждать надоело, и он отдал приказ к наступлению. Ионяне си-гнализировали: «Всадников нет». Мильтиад, волевым решением - спартанцы так и не поя-вились, а некоторые стратеги высказывались против боя - не только принял вызов, но и успел опередить неприятеля. Греки, тяжело вооружённые гоплиты, устремились из своего оврага беглым маршем Попробуйте-ка пробежать километр с мечом, двухметровым копь-ём и щитом! Но, слава богам, бег с оружием уже включали в олимпийскую программу. Марш-бросок свёл на нет усилия передовых персидских лучников.

В центре перевес всё же был на стороне персов, и они прорвали слабый центр гречес-кой фаланги. Но дисциплина, сплочённость и организация флангов принесли победу элли-нам. «Сама земля их с ними заодно» - не без оснований считали персы. Агрессор бежал к кораблям, а защитники преследовали его и истребляли беспощадно. Однако, вскоре прер-вали преследование, чтобы похоронить своих убитых. Прошло две с половиной тысячи лет, а мы знаем точное число погибших эллинов: 192, некоторых по именам: Каллимах, Кинегир, брат Эсхила… Персам, благодаря такому благородству, удалось уйти в море. Для них ещё не всё было потеряно. Обойдя мыс Сути, они могли застигнуть Афины врас-плох. Но Мильтиад это предусмотрел и, построив войско, повёл его в Афины. При выходе из долины они столкнулись с армией спартанцев, которые несколько огорчились, узнав, что сражение закончено. Или, может быть, оттого, что выиграно.

Когда персидские корабли появились в Фалерской гавани, защитники успели вернуться домой. Гиппий полавировал на виду у бывших сограждан, поматюгался («Город прокля-тый Афины!»), но выгружать конницу не решился.

Тем и закончилась знаменитая битва при Марафоне, в которой эллины впервые разби-ли варваров и упрочили свою демократию. И добавить к этому, не считая деталей, нечего. Через несколько лет родился Отец Истории, Геродот, от которого мы всё это и узнали. По-тери персов он исчислял в 6400 человек. В пяти стадиях от моря была сооружена могила всех павших афинян. Холм этот, называемый Soro, возвышается до сих пор, недалеко и две меньшие могилы: платейцев и рабов (не сдержали всё же греческие граждане обеща-ния). К северу от Soro развалины мраморной гробницы Мильтиада, умершего вскоре пос-ле битвы.

Не стоит, впрочем, перехваливать эллинов. По свидетельству Гомера, по ходу Троянс-кой войны: «столько мертвецов вне дома бросали только греки». Но это уже другая, древ-нейшая история.

А эта закончена.

Погодите, погодите, а где же легендарный гонец, марафонец?! Где его исторический возглас: «Победа!» Или, для любителей сценических эффектов: «Радуйтесь, афиняне! Мы победили!» Где его же внезапная кончина?! Где всё то, ради чего, собственно говоря, мы и входили в очередной вираж?

Ни у Геродота, ни у других историков, ни у Эсхила, Отца Трагедии, о гонце-герое ни слова. Да, собственно, так ли он был нужен, если войско само вскоре притопало домой? Обычай посылать гонцов был распространён широко, особенно часто посылали с радост-ными вестями. Но, вот, гонцу из трагедии «Персы» пришлось вещать страшное:

Все персы, силой молодой блиставшие,

Отваги безупречной, рода знатного,

Вернейшие из верных слуг властителя

Бесславной смертью пали – на позор себе.

Плутарх, живший 6-ю веками позже Геродота, и не любивший его (из-за критических замечаний о беотийцах, а Плутарх родился в Беотии), имел обыкновение вносить в исто-рические повествования эффектно сочинённые фрагменты. Считал, что его дело не забота о достоверности, но назидания потомству, для увеличения добродетели. Плутарх и пода-рил нам легенду гонца-марафонца, с финишным возгласом и смертью. Хотя что такое рас-стояние от Марафона до Афин, в сравнении с преодолёнными гонцом Фидиппидом до этого более 1400 стадий от Афин до Спарты. И обратно!

Между прочим, существует некоторая путаница в оценке расстояния от Марафона до полиса. Известно, что от Афин до плато 170 стадий. Но одни называют «почти 30 кило-метров», другие «32 с половиной километра». Дело в том, что стадии существовали раз-ные: олимпийский равнялся 192,27 метра, а аттический - 177,6 метра.

Ещё одно между прочим заключается в том, что Фидиппидом (Фидиппидисом) назы-вают легендарного первого марафонца. Хотя ему-то Плутарх имени и не дал.

Но это всё к слову.

А теперь что на самом деле случилось с гонцом, отправленным после битвы.

Видя, что исход сражения ясен, и флот персов направляется к мысу Сути, Мильтиад ре-шил порадовать горожан, и сообщить, что войско спешит домой. Его выбор пал на поджа-рого красивого раба из Абдеры. Впрочем, к тому моменту абдерец считал себя уже сво-бодным человеком. Стратег подозвал юношу и спросил, сможет ли он доставить весть бе-гом. Тот, почти не пострадавший в сражении (в пылу рукопашного боя ему заехали пару раз в челюсть), отвечал с восторгом, ведь гонцы счастливых известий становились нацио-нальными героями. А уж гражданином-то он станет точно, это очень важно, и не только для него самого.

Ещё вероятнее, что юноша вызвался сам, добровольцем.

Итак, гонец, одетый, как все лёгкие воины, в тунику, обутый в сандалии, рванул по ка-менистой дороге. Стояла обычная тридцатиградусная жара. Но поначалу, дорога шла па-раллельно морю и чувствовалась его свежесть. Первые 50 стадий дорога была относите-льно ровной. Затем последовал короткий крутой подъём и пологий приятный спуск. Не-вдалеке паслось стадо овец. Гонец крикнул пастуху:

- Нике! Нике!

Это слово стучало в мозгу. Повторяя в такт: «Нике-нике, нике-нике, нике-нике…», он нёсся, улыбаясь птицам, деревьям и солнцу. Начался подъём, и, чем дальше, тем круче. Пыл пришлось умерить. Дорога повернула на запад и стала удаляться от моря. До города оставалось ещё столько же, сколько он пробежал, а, может быть, и поболе. Ремешок сан-далии натёр до крови. Нестерпимо хотелось пить. Вспомнил, что когда шли из Афин, ос-танавливались у источника. Вот бы теперь напиться или хотя бы смочить тунику. Бегун скинул сандалии и очень скоро раскровянил ногти больших пальцев. Он постоянно обли-зывал губы и умоляюще глядел на солнце, но оно и не думало его щадить. На Зевса на-дейся, а сам не плошай. Дурачина, не сообразил попросить у пастуха платок на голову!

Опытный современный марафонец сбросил бы скорость, но юноша-то был очень древним, к тому же гонцом, вестником победы. Да и питательных пунктов не было. А спа-сла бы пара глотков и ковшик на голову. Но колодец он, видимо, уже проскочил, не заме-тил.

Начался очередной затяжной подъём.

Попытался отвлечься мыслями о своей возлюбленной, дочери одного афинского метэ-ка. Любовь его была взаимна, но девушка не верила в их счастье, жаловалась на нелёгкую долю переселенцев. Метэки не имели политических прав, зато должны были платить вы-сокие налоги и защищать город, в случае вражеского нападения. Впрочем, в этот раз её отца не призвали. Юноша ласкал божественный стан, заключённый, подобно Артемиде, в белый гиматий, играл на флейте восторженные, фригийские лады:

Девы поступь милая, блеском взоров

Озарённый лик мне дороже всяких

Колесниц мидийских и конеборцев,

В бронях блестящих.

А счастье откладывалось до греческих календ. И чем утешить её не знал.

Но теперь-то всё будет замечательно! Он сможет подарить ей настоящее зеркало, ко-торое видел на базаре…

К концу третьего часа бегущий уже мало, что соображал. Ступни сильно кровоточили, хотя он и ходил всегда босиком, но бежать по камням совсем иное.

О пресловутом втором дыхании. Оно случается у неподготовленных бегунов, когда на-ступают резкое ухудшение (и улучшение, если наступает) состояния. Тренированные ис-пытывают лишь волны относительной лёгкости и тяжести.

Развалины храма Деметры (времён первых Олимпийских игр) были метой,* по кото-рой до него дошло, что уже предместья Афин. Вот и бывшее поместье Гиппия. Впрочем, он этого не видел.

Вот, наконец, и ворота. Первыми, кто увидели его были мальчишки. Они окружили го-нца и экскортом довели до площади. Крики «Нике! Нике! Нике!» катились впереди бегу-щих.

На площади было людно.

Бегун шатался и улыбался уже вполне бессмысленно. Его успели подхватить и осторо-жно опустили на землю. На счастье, в толпе оказался эскулапий.

- Не давайте ему садиться, водите под руки, - скомандовал Гераклид, гость с далёкого острова Кос, врач в 15-м поколении, и, между прочим, родной дедушка Гиппократа. Сам Отец Медицины** родился немного после и попробовал бы он нарушить семейную тради-цию…


* мета - знак, указывающий состязающимся в беге поворот на пути

** – знаменитый не только искусством врачевания и клятвой, но и тем, что прожил бо-льше ста лет и любил пытать граждан: «Не бегаешь? Здоров, говоришь? Забегаешь, когда заболеешь».

- Солнечный удар, - объяснял гражданам Гераклид. – И ещё ангел* потерял много


* ангел - посланник, вестник (греч.)

соли. Смочите платок в море и вложите в рот, а ещё лучше солёного огурца ему. Жить бу-дет, ничего-ничего. До свадьбы доживёт, ещё и на играх выступит.

Толпа на площади пела гимн: «Много на свете дивных сил, но сильней человека нет». Пела и молодая женщина, державшая за руку трёхлетнюю Аспазию, будущую знамени-тую возлюбленную Перикла.

Мудрый эскулапий оказался прав, трижды прав.


На следующий год состоялись очередные Панафинейские Игры. При входе на стадий на длинной leucwma, белой вывеске, значилось, что в беге на самую длинную дистанцию, на 10 аттических стадий примет участие и бывший абдерский раб, доставивший радостную

весть из Марафона. За месяц до старта, каждый, желавший принять участие в состязани-ях, должен был доказать судьям, элланодикам, в пурпуровых хитонах, что все месяцы, предшествовавшие Играм, он посвятил progumnasmata, то есть, предварительной подго-товке. Исключения не делались даже для Героев Афин. Участники давали в этом клятву перед статуей Зевса.

Более того, отцы, братья и гимнастические учителя будущих участников должны бы-ли поклясться в том, что они не виновны ни в каком преступлении. У абдерца был лишь один родственник, вернее, свойственник – отец жены, экс-метек, а ныне почётный гражда-нин города-полиса.

Из публики многие болели за Героя Афин, но, к величайшему унынию, тот не оказался ни победителем, ни даже призёром; он пришёл лишь седьмым.

- Слабо тренировался, - судили на трибунах.

- Может, плохо размялся, недостаточно растёрся оливковым маслом, - находились за-щитники.

А сам Герой, стирая с тела оливковое масло, жаловался тестю и друзьям:

- Разве это дистанция? Не успел даже во вкус войти… Давно пора в Марафон бегать!

Последнюю фразу он выкрикнул, дабы услышали важные элланодики.

Хорошо, хоть молодая жена не видела его позора, - женщинам вход на стадий, во вре-мя Игр, категорически запрещён. И не только потому, что спортсмены выступали обна-жёнными… Но это уже совсем другая история.

Время неважно хранит благостные сюжеты, потому и дошла до нас эффектная, но не-достоверная версия Плутарха.

Ф И Н И Ш Н А Я

ШЕСТАЯ ПРЯМАЯ


Жизнь – круг.

И возвращаемся на круги своя, прибегаем, приползаем. Устремляясь к финишу, бегун зримо показывает смысл жизни и времени. К завершению забега, к истощению, символи-чески, к смерти. В древности бега и были культовыми: жертвоприношения начинались до старта и завершались после финиша. Смертные принимают жизнь друг у друга словно скороходы, передающие один другому светильник жизни.

Бежать, не бежать – никто тебя не спрашивает, придётся. Так что лучше не ждать жа-ренного петуха и пройти дистанцию на достойной скорости, с приятными друзьями-со-перниками и, по возможности, с приличным результатом. Чемпионом, скорее всего, не станешь, зато рекордсменом обязательно - личный рекорд устанавливает каждый.

Можно пробегать, как цирковые лошади по кругу, можно по ипподрому, не самый пло-хой вариант Круги через Рай.

От единственной соперницы не убежишь. Да и зачсем так уж торопиться к финишу. Точного результата всё равно не узнаем. Поспешишь - людей насмешишь, как столетний участник последнего чемпионата ветеранов по плаванию, который был снят за фальстарт. Лучше брать пример с его ровесника-бегуна. Услышал, как врач говорит: «За здоровье пробежавшего марафон ближайшие полгода можно быть спокойным.» Услышал и стал бегать марафон каждые шесть месяцев.

Удачи всем открывающим свою Бегляндию!





Н А Г Р А Ж Д Е Н И Е


В качестве награды бегло пробежавшему все прямые и виражи - небольшой приз. Более крупный возьмёте сами, если начнёте хотя бы трусить.

Приз от Слав Славыча: секрет «чудесной памяти».

Сначала нужно придумать, сопоставить, числовому ряду от 1 до 99 какие-то образные,

словесные эквиваленты. К примеру:

1 - палка

2 - лебедь

3 - подковы

8 - крокодил

9 - конь

11 - лес

20 - жена

25 - муж

30 - месяц

33 - Христос

45 - победа

61 - ракета

66 - доктор

69 - ванька - встанька

77 - деньги

80 - состязания

90 - дедушка

91 - спокойствие

100 - финиш