Geum.ru

Поляков беглянди я предстартово е

Вид материалаДокументы

Содержание


Р е к о р д с м е н. ч е м п и о н. ч а й н и к.
Уже не помнят Влада Куца.
Вы слышали нынче печальные вести
На горах посеял сосны
Беговой цирк 1883 года
Подобный материал:
1   2   3   4   5

Р Е К О Р Д С М Е Н. Ч Е М П И О Н. Ч А Й Н И К.


ВТОРАЯ ПРЯМАЯ


Рекордсмена вынесло четвёртой волной, чемпиона - следующей, впрочем, эти поколе-ния почти слились, и в истории конюшни обе звезды остались в одной поре. Бойцы следу-ющих времён любопытствовали:

- Кто был круче?

- По одарённости, - отвечал Слав Славыч, - несомненно, Гонщик, рекордсмен, а, как личность - Джон.

Прозвище Загонщик рекордсмен получил сразу после приключения с лесником и его лошадкой, но, со временем, приставка за отпала. А, вот, с Женей Волковым бойцы обло-мали зубы: напрашивавшегося Волка пожадничали, хотя сам он был не против, хотя кто его спрашивал. Пожадничали потому, что каждый боец ощущал себя гордым одиночкой, рыщущим недоступными простым смертным тропами. В конце концов, утвердили Джо-ном; к тому же, десятку на олимпиаде как раз выиграл инглишмэн.

Гонщик был создан для бега. Любой отметил бы точёность ног и сухопарость тулова, намётанный глаз добавил бы лёгкие плечи. А ещё имелись продутые деревенскими прос-торами лёгкие и вековые крестьянские корни.

Уже на первом курсе объявился он крепким перворазрядником, с титулом рекордсмена глубинки. От Слав Славыча требовалось вроде немного: не загубить талант, однако сде-лать это оказалось не просто, поскольку Гонщик оказался трудягой, способным загнать се-бя в работе. Разрядные нормативы и промежуточные рекорды давались ему играючи, всё шло к тому, что страна получит ещё одного Куца. Однако, вскоре тренер убедился, что изъян, единственный и поначалу казавшийся несущественным, на самом деле роковой и неисправимый. Не спасала тут даже безжалостная пахота.

Король тренировок, он умудрялся работать, когда отступали все бойцы. Ну, кто будет задирать часами коленки в тамбуре поезда или смешить людей, тыркаясь по балкону, вы-здоравливая от нелепого отравления. И к чему гробить себя при стихийных бедствиях? Хотя, вообще-то, для любого порядочного бойца, чем погода дряннее и гаже, тем слаще кайф от очередной победы над своей ленью и слизняками в тёплых сухих квартирах. Да и смешить людей – дело не самое плохое. Гонщика можно было встретить в такую непо-году, когда не встретишь ни бездомного пса, ни дорожных рабочих, хохочущих: «Нам хоть платят, а ты пошто мучаешься?!» Можно было видеть его просоленную майку с вы-линявшим гербом СССР и тогда, когда и видеть было некому. В Бегляндии он издевался над собой даже в тот памятный июль, когда дороги и тропы превратились в реки, и бойцы коротали время за пинг-понгом, бильярдом и латанием тапок. Самые упрямые ползали по тренировочному дереву, породу которого уже нельзя было опознать, из-за полного отсут-ствия сучков, не то что веток и листьев.

Обожал рекордсмен носиться, пугая лосей, по Лебединой гриве, взвалив на плечи мешок с картошкой, так выглядела тренировка с отягощением.

- Лучше наесться на тренировке, чем за столом.

Тайно завидовал африканцам, которых тренировал страус, не дающий слишком близко приближаться к себе на любой скорости. «Страусы далеко, - подначивал Слав Славыч, - а вот нумидийцы мчались, держась за хвост лошади. «Надо попробовать! - загорелся Гон-щик. – Завтра попрошу лесника.» Не успел. Как раз на следующий день случилась драма, разыгранная квартетом: Гонщиком, Джоном, лесником и его верной пегой лошадки.

В биллиардном турнире всех выносил учитель, в настольный теннис - Джон.

Этот не был одарён столь богато. Хотя у медалиста средней школы против «физкуль-туры» в аттестате и стояла пятёрка, но была она липовой, единственной незаработанной. Поступив в высшую, Джон решил отработать долг и пошёл к тренеру «по самому просто-му спорту». У Слав Славыча появилась редкая возможность писать на tabula rasa. После первого курса новичок выполнил третий разряд, после второго - второй, а после пятого, к защите диплома, между прочим, красного, подобрался к «мастеру» на пятёрке.

Хотя Гонщик с Джоном и выступали в одно время, соперничества между ними не бы-ло, поскольку рекордсмен, средневик, царствовал до трёхи, а чемпион – после, а так как пограничная, неолимпийская трёха проводится редко, обычно зимой, в манежах, то и сто-лкновения были случайны. Вотчина Джона была куда обширнее, и не только в смысле длины и протяжённости дистанций, но и по числу, по диапазону дисциплин: от пятёрки до марафона, до сотки и даже, как выяснилось много позже, до многосуточных, ультрамара-фонских истязаний.

В те времена существовали свои неписанные правила, одно из которых выглядело так: для попадания в сборную страны недостаточно показывать высокие результаты, обязате-льна ещё приписка к одному из тренеров сборной, пускай и формальная. Гонщик, как все, принял правила игры и, продолжая тренироваться у Слав Славыча, считая его своим на-ставником, поставил, где указали, подпись. Джон же Волков, единственный, за многие го-ды, не пожелал ради амуниции и кормёжки предать своего учителя. Впрочем, сам тренер предателем Гонщика ни в коем случае не считал.

Бойцы ловили кайф, наблюдая, как нищенски экипированный, в семейных трусах и дырявых тапках («бегу, пока нога не вывалится»), их Джон бил пижонов-соперников. А ведь выступи разок за «армию», иль за «Динамо», да хоть за «Урожай» - и получишь всё, чего достоин, в первую очередь, редкостные кроссовки, привозимые контрабандой из за-рубежа.

Когда он побеждал с явным преимуществом, деваться спортбоссам было некуда; по-следних поражало то, что, даже перейдя в разряд нищих инженеров, Джон продолжал от-казываться от подачек, от льготных сборов и на все пробеги мотался исключительно за свой счёт, как-то выкручиваясь с отгулами. Но зачем тогда, спрашивается, все они, офи-циальные лица, если можно обойтись и без них. На их счастье, белые волки исключитель-но редки, а теперь, похоже, и вовсе вымерли.

Женю-Джона оставляли на кафедре, как в своё время Миленького, но он, медалист- идеалист, отказался от аспирантуры. «Надо выручать страну, поднимать социалистичес-кое производство».

Он стал, быть может, единственным истинным учеником, воспринял весь диапазон ас-кезы учителя, отказался от многих тщеславных сует и совершенствовался во всём, с чем сталкивала жизнь. В нагрузках ученик превзошёл наставника: инженер прибывал в Бег-ляндию из подшефного совхоза, находившегося за добрую сотню километров, причём бо-сиком, подобно далёким эфиопам, тогда ещё не заполонивших лучшие стадионы мира. Бо-йцы с профессиональным восхищением осматривали его копыта. Потолковав с учителем, переночевав и сожрав всё на кордоне, Джон уматывал восвояси. Так осуществлялась под-готовка к осеннему первенству страны, которое должно было состояться в их городе. Единственное, в чём он не смог наследовать Слав Славычу, оказалось разумное, правиль-ное питание, поскольку оказался «человеком-трубой», топливо сгорало в нём, как в раке-те, и требовалось снова и снова. Никто из бойцов последущих волн даже не пытался прев-зойти его рекорд: тазик творога; ни по объёму, ни по скорости. И никто не ревновал к осо-бым его отношениям с учителем, настолько это было законным.

Гонщик тоже готовился к первенству, тоже наведывался на кордон «Лесное», но гос-тил неделями. У рекордсмена были приличные шансы выиграть в сентябре первенство страны. Молодняк, Кросс, Мосёл, другие, пытались хоть сколько-то подержаться за ним, но в глазах у них уже читалась грусть и катился пот, а на гонщицкой майке только-только проступало первое пятнышко.

- Выбеган, мужик, да!

Достижения легендарного Колеса, в том числе, на «Круг через Рай», были биты, и би-ты значительно.

Слав Славыч держался по-прежнему играющим тренером, наблюдал подопечных непо-средственно в деле, с лучшими, разумеется, не связывался, но чайников, в свои пятьдесят с хвостиком, ещё делал.

Новые поколения внимали его урокам. Начинали догадываться о существовании сво-их, внутренних стран, своих индивидуальных Бегляндий, которые нужно неутомимо от-крывать, исследовать, раздвигать границы. Как открывать – никто не скажет, пешком ли, ползком ли, на бегу.

Но проходят молодые годы, настигает внешний, жизненный опыт. Интерес и пыл улетучиваются, и внутренняя страна так и остаётся неразведанной. Бывшие бойцы удов-летворяются контурной картой, безо всяких обозначений и ориентиров, то есть, тем, что откры в молодости, в высшей Лесной школе. Остаются ненанесёнными магистрали и пе-рекрёстки мыслей, возвышенности и низменности чувств, тропы поступков, тёмные чащо-бы чужих душ, границы своих заветных надежд.

Жизнь в Бегляндии шла неторопливо, с перебежками. На карте, из кусков миллимет-ровки, по-прежнему висевшей над спартанским ложем учителя, почти не оставалось бе-лых пятнышек.

Однажды заехал, на легковушке, доцент Миленький.

- Милок прибыл! – обрадовался лесник, хозяин кордона. Его поддержал лаем лохма-тый Тузик, внук Тузика.

Боец первой волны, привёз довоенную, настоящую карту края. Пришлось кое-что кор-ректировать на самодельной.

Миленький рассматривал акварели Малька.

- Слав Славыч, неужели я таким худым был? А девочки наши, лесные совсем уже большие.

В старшую дочку лесника, ту что покрасивше, втюрился боец Кросс, в младшую, пофи-гуристей, боец с неблагозвучной кликухой Мосёл. Эти двое были лидерами очередной волны, а ещё приятелями, и соперниками. Кросс произошёл от Вити Красенькова, и пер-воначально прозывался Крассом, но товарищи решили - много чести, ничего общего с полководцем, победителем Спартака. Мослу, выдумщику, гитаристу и хохмачу, единст-венному в истории конюшни, удалось самому сочинить себе прозвание, упредив беспо-щадный коллектив, танцующий обычно от ф.и.о. Фамилией Мосёл обладал почти непри-личной, именем довольно скользким, а отчеством невыговариваемым.

Лесник, коего молодые звали лесовиком, по вечерам на просторной веранде поминал про послевоенное житьё, истории переселенцев, как подрывались на минах коровы, как снимали с подбитых танков движки (электричество!), как удалось вырваться из передово-го коллективного хозяйства.

- Я был из тех, кого прорабатывали и корили: «Ищут счастья на своём огороде, а оно на колхозном поле».

Ему предлагали перейти в соседний район, где намечался заказник и можно было вы-годно работать с городскими охотниками. Предпочёл спрятаться в дальнем лесничестве.

Про Историю более давнюю, про войны прошлых веков, про былых врагов-соседей по-вествовал Слав Славыч. Они с лесником были единственными в крае хранителями памя-ти, собирателями вещной и духовной культуры. Годы бежали, трусили десятилетия, и тра-гическое прошлое благополучно зарастало и забывалось. Но, вот, из-за государственной границы, той, возле которой баловался прыткий Вова Колесо, стали просачиваться уце-левшие бывшие враги, их потомки, со странными намерениями: вывезти могилы предков.

- Это ж надо, - сетовал лесничий. – У нас по лесам ребята незахороненные, а эти … мо-гилы раскапывать.

- Опять за старое? – отозвалась хозяйка кордона, вынося поднос с кружками парного молока. - Слыхали, в соседнем районе ещё двое подорвались.

- Не волнуйся. Мы, со Славой уже не рыпаемся. Но душа всё одно не на месте. И кос-ти. Никто не забыт. Тьфу! Никто не зарыт! Вот, как теперь правильно.

Не дождавшись помощи от районных властей, он сам, со студентами, захоранивал ос-танки, сооружал братские пирамидки, убирал колючую проволоку. Прибирал за войной.

Иностранцы увозили не только сгнившие гробы и замшелые плиты. Территорию Бег-ляндии украшали два огромных культовых сооружения, приспособленные как водится, под картошку и кино. Пробегая через райцентр, бойцы видели, как грузили кресты, как снимали плиту, на которой были выбиты две одинаковых даты, со знаком вопроса между ними. Безымянный младенец не пожил, так попутешествовал. Инограждане, в аккуратных спецовках, всё делали сами, от помощи вежливо отказывались. Жаль не было Слав Славы-ча, единственного знавшего язык.

Подросло поколение, которое перестало понимать необходимость железного занавеса. Правда, страх перед государственной границей оставался.

Райцентр, меж тем, разрастался. Вбирая хутора вдоль дорог, стал похож на осьминога. Название, пришпиленное посёлку после войны, было, как водится, неудачным, а пере-именовали на глупое. Поменяли шило на мыло. Наконец, вернулись к довоенному, что было редкостью, поскольку совсем не хотелось помнить о тех, что жили здесь до наших завоеваний. Переселенцы обходились просто райцентром. На центральном пересечении пыльных дорог, к магазину и пункту приёма бутылочной тары, добавилась парикмахер-ская и ларёк: «Хлеб». Поодаль, посреди огородов, насадили присланные городом камен-ные пяти-этажки, нелепость которых несколько уменьшали баньки, сараи и будки.

Круг через Рай много раз перемерян ногами и считается равным двадцати одному ки-лометру, плюс-минус сто метров. Километровым столбам, нашенским, хлипким, абы как воткнутым, верить нельзя; да и ржавеют они, слепнут, в отличие от довоенных каменных пирамидок, отставленных от обочин, камень обрастает мхом медленно.

У легкоатлетов особые отношения со всяческой цифирью. Наряды Королевы спорта расшиты и украшены числами, датами, и фамилиями. Что, для непосвящённого, к при-меру: 43, 86 или 2 : 12. 11,0? Набор цифр, точек и запятых. А для подданных Королевы – выдающийся рекорд Ли Эванса на четырёхсотке и последний олимпийский триумф Абебе Бикилы в марафоне. Кстати, даже чайники долго помнили Брумелевские 228 и Бимоновс-кие 890.

У слуг Короля спорта, Футбола, у тех в головах своя статистика: очки, голы и пуды мыла.

Свои знатоки королевства имелись и в конюшне: Кросс и Соломон Рускин, которому суждено было - Слав Славыч поддразнил - стать просто Русским. Уже из прозвища видно, что бегун, хотя бегущим его никто никогда не видел. И в Бегляндии он никогда не появ-лялся, изучая её заочно. То был скакун редчайшей масти: теоретической. Про бег знал всё. Ходила легенда, что на самом деле Русский всё же тренируется. Где-то тайно. И готов су-масшедше, может побить не то что Гонщика с Джоном, но и самого Абебу.

А вот Кросс пытался применять познания на практике. Постоянно мучал тренера воп-росами: « Какая дыхательная система самая правильная? Когда лучше проводить само-массаж? В какой форме эффективна интевальная тренировка?..»

- Дыши, как удобно, - отбивался Слав Славыч. – Всеми дырками.

Разговоры знатоков состояли из одних числительных, и никто, включая Слав Славыча, не мог дешифровать их. Кросс выписывал «Лёгкую атлетику» на немецком, польском, чешском, румынском, венгерском и болгарском. Русский ещё и на монгольском.

Нормальных бойцов интересовали не методики, а мелодии. Мосёл хрипел под гитару, что твой Высоцкий, и репертуар был, в основном, его же: «Гвоздь программы марафон… Я ж на длинной, на дистанции помру… На дистанции четвёрка первачей…» Всё же, Мо-сёл был не только одним из бесчисленных подражателей, но и сам сочинял, правда, в со-авторстве.

- Знаете, почему у него много про бег? – спросил Кросс.

Никто не знал. Мосёл пожал плечами. Кросс поднял вверх палец:

- Потому что он сам бегал. Но средненько, не дотягивал даже до второго на восемьсот.

- И бросил?

- Быстро рюхнул, что не его это песня, - заметил Мосёл.

- Чайником быть не захотел, - заключил боец, замечательный пока только тем, умел элегантно сморкаться без помощи пальцев и шикарно чиркать большими пальцами об тру-сы, точь в точь - трижды олимпийский новозеландский чемпион. Впрочем, сложен был наш боец даже помощнее, настоящий Илья Муромец. Ему бы в борцы, в штангисты, в ядротолкатели, в крайнем случае, в метатели молота. А влюбился в бег. Мосёл дразнил:

- Только руки у тебя слабые.

Все улыбались, поглядывая на богатырские бицепсы. Руки Слабые тоже был остёр на язык, но к Мослу, увы, ничего не приставало.

Ухаживание Кросса за старшей лесовичкой сводилось к прогулкам: он бегом, она велосипедом - до санаторной библиотеки, давно осиротевшей, но ещё недоразворованной. Макулатуру, в отличие от стеклянной тары, в райцентре не принимали. Пил контингент «Красных елей» всё тот же спотыкач, исключая сгинувший куда-то Солнцедар.

Девушка выбирала «про любовь» в прозе, молодой человек - лирику.

Рикошетом стихотворные сборники попадали к приятелю Мослу и удостаивались по-ложения на музыку. С текстами соавтор не церемонился:

Уже не помнят Влада Куца.

Уже забыли наповал.

А как он бегал, как он бегал!

Какую скорость выдавал! *

Вечерние посиделки проходили на веранде. Младшая дочь лесовика победно погля-дывала на старшую.

После куплета про Куца всезнайка Кросс вывалил гору сведений о дважды олимпио-нике. Старшая приободрилась. С горы Кросс съехал в лекцию о мышцах:

«Мышцы, чтоб вы знали, это не только органы движения, но и органы специальной чувствительности. Они руководят сознанием в координации движений. Огромный поток информации, поступающий в корковые центры, от работающих при беге мышц, поддер-живает оптимальное возбуждение, повышая…»

Мосёл пытался перебить гитарными аккордами.

- Погоди, ты, - обижался Кросс. - Послушай, что нужно знать стайеру. Повышение ус-тойчивости к напряжению корковых центров чрезвычайно важно для повышения сопро-тивления ежедневной физической ...


* - В строфе Вадима Шефнера уступил Куцу бровку довоенный французский миттель-штрекер** Жюль Лядумег.

** - средневик

Послышался негромкий смешок Слав Славыча.

Все засмеялись, включая и старшую дочку. Громче всех ржал Гонщик.

- Стайера на Круге сделаю на круг, – выдал аккорд Мосёл.

Тряс от смеха бородой лесник. Он всё также заведовал своими лесами, и, встречая бой-цов, где-нибудь на бегляндских просторах, приветствовал:

- Здоров, кентавры, беглые души!

Водилась за ним странность: никогда не появлялся в райцентре, в магазин за покупка-ми ездили дочери, а за получкой жена. Лесник по-прежнему целые дни проводил в седле, только теперь уже не пегой своей любимицы, а велосипеда с моторчиком.

- «Бродягу» знаешь? – спросил лесовик.

- «Бежал бродяга с Сахалина…» - затянул Мосёл.

- Нет, - перебил лесовик. - Там другие слова: «Поймали бродягу за грешные песни…»

Слав Славыч отобрал у Мосла гитару и пропел срывающимся тенорком:

Вы слышали нынче печальные вести,

О том, что солдаты вчера на заре

Поймали бродягу за грешные песни,

Крамольные песни о нашей земле…

Лесничиха заплакала. Слав Славыч спел ещё пару песен, а лесник прочёл наизусть древнее сказание про сеятеля лесов:

На горах посеял сосны,

ели на холмах посеял,

на песках посеял вереск,

молодой лесок в долинах.

Сеял вдоль низин берёзы,

ольхи - на ползучих землях,

а черёмуху - на влажных…

Прижились, ещё с первых волн десертации. За обеденным столом, покончив с первым и вторым, будущие специалисты делились научными новостями и техническими но-вин-ками. Малёк расписывал светлое будущее мирного атома, Колесо увлечённо рассказывал о червячных и зубчатых передачах, а Миленький наводил астрофизического туману. И ус-пешно: Слав Славыч соорудил и установил в башенке небольшой телескоп. Нынче Гон-щик сообщал о минитурбинах, Джон о лазерах, Кросс и Руки Слабые про аэродинамичес-кую трубу. Даже Мосёл иногда опускался до химии, недоразвитой физики, он учился на металлургическом.

Ловили забугорье. Переводил учитель. Когда глушили Голос Америки, переходили на немецкую или шведскую волну. Слав Славыч продолжал синхронный перевод. Как-то споткнулся. Прозвучало: «Do not give what is holy to dogs, or throw your pearls before swi-ne».

Выручил лесник, ловивший «Радио Ватикана»:

- Это же Евангелие от Матфея: «Не мечите бисер перед свиньями».

У него, верующего, случались стычки с материалистической молодёжью. Промыслите-льные наставления сходились в споре с вероятностными процессами. Слава богу (вариант - Богу), стороны вовремя останавливались и не заходили слишком далеко, разбегаясь по своим дорожкам.

Порой только Слав Славыч, приставал:

- Ты сейчас про загробную жизнь красиво толковал, а почему тогда, - он брал в руки ветхую библию, - Соломон говорит, вот: «Случайно мы рождены, и после будем, как не-бывшие». Растолкуй мне, фоме неверующему. Или, вот, ещё: «Когда искра в движении сердца угаснет - тело обратится в прах, и дух рассеется, как жидкий воздух, и жизнь наша пройдёт, как след облака и рассеется, как туман».

Лесник, как умел, объяснял, спорил, сердито метал бисер.

По утрам, и в тумане, и ясными зорьками, рыбачили. В каждом поколении встречались любители. Слав Славыч тоже любил подолгу сидеть на камнях. Но без удочки.

- Слушать реку, - обьяснял он рыбакам, – куда интереснее, чем тянуть из неё, баламу-тить. Хозяину нашему лес шепчет, а мне - вода.

Никто из бойцов, кроме Гонщика, не видел семьи учителя. Рекордсмен, когда остался без общаги, жил у него несколько лет. Бойцы приставали к Гонщику с распросами. Тот от-вечал скупо:

- Жена - гимнастка бывшая. Красивая.

- Дети есть?

- Две дочки. Старшая в школу пошла.

- Квартира какая?

- Обычная, - цедил обычно словоохотливый Гонщик.

А с пегой лесниковой лошадкой случилось несчастье. Пала она по вине любимого хо-зяина, который частенько, в шутку, предлагал молодцам-жеребцам посоревноваться. Джон с Гонщиком, возьми однажды и согласись:

- Кило на тридцать пять, - переглянувшись, выставили чемпион с рекордсменом свои условия.

- Только не через райцентр, - предупредил лесник.

- До Погранцов и обратно, – предложил Джон.

- С финишем на кордоне, - поставил точку Иван.

- А бензина хватит? Тогда вперёд! - воскликнул лесник. - Четыре ваших против четы-рёх наших! Эх, сыпь Матвей, не жалей лаптей!

Первые вёрсты матвеи глотали пыль – всадник ускакал далеко. И после часа времени тоже ещё опережал значительно. Но на обратном пути, после лиры, прихотливо изогну-тых, на развилке, сосен, лошадка вдруг резко сдала от непривычной работы, и кентавры достали и обошли соперницу.

Лесник появился вечером, на своих двоих:

- Схоронил поглубже. Эх… Паразит я последний. Да, беглый конному не товарищ.

Слав Славыч заметил:

- Полевые испытания это тебе не конкур.

Гонщик печалился, – не удалось потренироваться, как древнему нумидийцу:

- Попробовать что ли за сохатым?

Тогда-то к нему и пристала кликуха Загонщик, со временем чуток усохшая.

Джон жалел животину:

- Если б знать...Через силу и конь не скачет.

- У Цезаря, - сообщил за ужином Кросс, была удивительная лошадь, с передними нога-ми, напоминавшими человечьи и копытами, как бы разделёнными на пальцы. Не позволя-ла садиться на себя никому, кроме Цезаря.

- Ты сегодня, кажется, не тренировался? - спросил Слав Славыч Мосла.

- Да чего-то настроя не было.

- Добавки не получишь. Император Кир говорил: не давать коням корма, пока не про-потеют.

Улыбка у Мосла вышла кривая, не понял шутки.

Развлечения и вкусы новых бойцов становились всё меньше понятны тренеру. Этих уже было не увлечь чемпионатом по скоростному собиранию земляники, ленились грести невесть куда на лодках, быть может, оттого, что на карте Бегляндии не оставалось белых пятен, и всё уже названо. Соблюдались пока традиции в пинг-понге, подтягивании, зару-бах по пульсу и поедании пирогов, но уже без энтузиазма посещались дикие хуторские са-ды и сдавалась санаторная тара, по лысому дереву лазали далеко не все, а преферанс окон-чательно вытеснил шахматы. Тапки чинить перестали, выкидывали, тренировочные кос-тюмы, пока ещё штопали.

Любимым чтением, по-прежнему, была Книга Райских Кругов, а желанными и почёт-ными наградами – «липовая» медаль и статуэтка споткнувшегося бегуна.

Но Пушкин у них был свой, особый: «Кабы я была кингица – спичит фёрстая герли-ца…» Пари заключались, но странные: отфачить незнакомую гёрлу, или пробежать наги-шом от санатория до автобусной остановки, или картёжничать на бутылку. И таки пробе-гали, встретив заинтересованных зрителей, коими оказывались не «красноелевцы», (тех и чёртом в джинсах не удивишь), а бригада свинарок, в открытом грузовике. Приходилось бойцам сигать на обочину, в крапиву и шиповник.

Очередной Круг через Рай выиграл, как и обещал, Мосёл (Гонщик участвовал вне кон-курса). Получил переходящую статуэтку, споткнувшегося. А крашенную липовую ме-даль (Малёк много наделал впрок) вручили бойцу, который не дополз до финиша из-за те-плового удара. Дурачина не рассчитал силёнок, сначала не макнул голову в ручей, потом не подскочил к колодцу возле Трёх Дубов. Бег его, под занавес, выглядел нелепыми под-скоками, заносящими в болото и кусты. Когда оставило сознание, повёл автопилот, памят-ливые ноги. Долго шёл шагом, потом упал, потерял очки, полз на карачиках, вставал, полз червяком, затихал, снова полз. Ему завидовали больше, чем, победителю, поскольку по-лучил за свои корчи, от Слав Славыча, прозвище: Древнегреческого Воина, и угодил в Книгу Райских Кругов.

Общей наградой бойцам хозяйка Лесного выставила, как обычно, кадушку кваса и малосольных огурцов с картошкой.

Сезон свернули раньше обычного, помогли подготовить кордон на зиму, затащили на гору лодки, накололи дров, зачехлили телескоп, свезли сено. Древнегреческий перещёлкал всех фотоаппаратом. Пора было двигать в город, - через неделю должно было пожаловать Её Величество, начиналось первенство страны по лёгкой атлетике. Два бойца конюшни собирались биться в bigбеге: Гонщик на полуторке, а Джон в марафоне.

В первый день Гонщик играючи победил в своём забеге и попал в полуфинал.

Марафонскую трассу удачно проложили по окраинам и паркам. Верный заветам учи-теля, Джон заковылял со старта последним и разгонялся долго-долго. После половины дистанции он шёл двадцать восьмым, и только-только достигнув крейсерской скорости. Бойцы, как могли, помогали своему чемпиону:

- Молодец, Джонни! – орал Мосёл, облапивший двух гёрлушек. – Достань «Спартака»!

- Съешь «армию»! – просили на следующем повороте Кросс с Древним греком. – Он уже капнул! Еле телепается!

Скушать армейца было особенно сладко, - то была знаменитость.

Выскакивали на обочину Русский, с водой и Руки Слабые, с ломтем посоленного хле-ба, вдруг боец заголодал.

- Ништяк! Джон - чемпион! - скандировали бойцы на мосту.

Весь в чёрном, он явно доставал бело-синего участника, бежавшего уже печально.

- Динамо - слабак, - бросал какой-то зритель.

- Слабаки марафон не бегут, - снисходили бойцы.

- Давай «Буревестник»!

Джон Волков являлся единственным участником в чёрной форме студенческого обще-ства. Студенты, за свою пятилетку, редко дозревают до серьёзных дистанций и попадают на Союз, а тут был случай вообще из ряда вон: инженер, сохранивший верность своей al-ma mater.

Бег его был элегантен и выглядел, на фоне настигаемых и обгоняемых, почти баловст-вом. В движениях не видно лишних усилий. Никаких зажимов. Он обладал редким, даже для хороших бегунов, стилем, слышал музыку своего тела, его ритм. Так, должно быть, бегал Меркурий, посланник богов. Когда не летал.

На tabula rasa Слав Славыч написал каллиграфически.

Под конец марафона кушать соперников особенно приятно: усталость притупляет во-лю, хочется пожалеть себя, сбросить скорость, но лучше сосредоточиться на впереди бе-гущем, ему-то поди ещё тяжелее, подтянемся, и ам, а теперь вон того…

Финишировал Джон пятым, выполнив, наконец, «мастера». Его встречали мать и брат, лучше всех знавшие о подготовительном айсберге нынешнего достижения. Домашним до-ставалось, начиная с батарей, прокисших от вечносохнущих тренировочных, от фантас-тически скоро опустошаемого холодильника, до перебежек в пальто через его проходную комнату, из-за распахнутого зимой окна.

Подбежали, зашумели бойцы-болельщики. Подошёл Слав Славыч:

- Что, коротковата дистанция?

Буревестник марафона кивнул:

- Ещё бы полстолько… порвал бы всех, как Тузик грелку.

Так оно и было бы, без шуток. Оба знали, что он стал бы королём на сотке, а уж тем более, на «сутках», но, что делать, обо всём этом ещё только ходили слухи, и экзотически-ми ультрамарафонами лакомились исключительно заграничные гурманы.

Финишировавший армеец, бедолага, держась за живот, искал заведение. Что самое обидное для марафонца, не считая схода? Не муки путевые, не проигрыш ближайшему со-пернику, даже не отсутствие точной разметки по трассе. Самое досадное: покакать не до того, а после. Целый килограмм гав... гандикапа, сорок две тысячи килограммометров лишней работы.

На следующий день Гонщик вышел в финал полуторки.

Блондин, в динамовской форме, он смотрелся картинкой. Впрочем, вся финальная дю-жина была один к одному, поджарые, высокие, с мощными мослами из-под мышек, сплошь голенастые самородки.

Первые два круга наш боец отсиживался, а потом, как договаривались с тренером, под-тянулся к головке и возглавил бег. Мосёл тихонько молился: «Ох наклон на вираже - бе-тон у щёк, краше некуда уже, а он ещё». Джон с Русским не отрывались от секундомера. Слав Славыч скручивал и раскручивал газету. У всех в головах светились гонщиковы се-кунды, лучший результат сезона, подпиравший давний, очень давний, рекорд страны. Впрочем, скоро стало ясно: темп взяли не высший… Но даже минус три, в сравнении с ре-кордом, может хватить… тьфу-тьфу… Гон может претендовать… во всяком случае, вот сейчас, за вираж и прямую до финиша, хорошие шансы, если со второй позиции… Слав Славыч скручивал и раскручивал газету. Кросс не дышал. Древнегрека елозил очками по носу, сопел и потел, будто снова полз по тропинке финишные метры.

- Йэх, гонщик-гонщик!..

Почему?! Почему дал прижать себя к бровке и угодил в коробочку? Не увидел? Вряд ли. Сломался? Почему же именно в борьбе равных? Почему не сумел проявить свою силу, свой спид? Неужели лишён того, что нельзя ни подарить, ни украсть, ни нажить честным трудом?

На клетках он был четвёртым, и прошёл створ, уступив (себе же, свои секундам) дово-льно много.

Бойцы старались не смотреть на шефа. Тот внешне оставался невозмутим, только вер-тел газету. Они привыкли к его редкословию, ловили каждое междометие, потом долго обсасывали, учились думать или, по крайней мере, рассуждать, перемещаться не только во времени и Евклидовых измерениях, но хотя бы на карачиках - в пространстве мысли.

На набережной учителя прорвало:

- Опять двадцать пять! – Слав Славыч последний раз скрутил «Советский спорт» и с силой вогнал в урну. – Вот, видите, что значит, нет у человека веры в себя.

Они долго шли молча.

- Да, вааще, - нашёлся наконец, Мосёл. - Умирать на тренировках ещё не всё.

- Помните, - выдохнул Кросс, - на позапрошлой Европе итальянец попал в коробочку.

- Маццони, - уточнил Русский. – Не на позапрошлой, а на позапоза.

- Ну, пока, молодёжь, - попрощался на перекрёстке Джон. – До свидания, Слав Славыч.

У метро распрощался и тренер, который отправился домой, через весь город, пешком.

Он понимал, что оказалось недостаточно психологических уроков. Но каких именно? В бытность действующим спортсменом, сразу после войны, он ещё застал наставников, действовавших исключительно подначками и насмешками: «Слабачок ты ещё, рано тебе тягаться с таким-то.» Но здесь имела место не слабая воля, нуждавшаяся в закалке, не от-сутствие характера, который, в конце концов, проявляется. Гонщик обладал волей, но во-лей болезненной, нездоровой, встречающейся у очень страстных натур, которые хотят, су-масшедше хотят, хотят как никто, хотят и не могут. Не могут не оправдать чьих-то надежд и надламываются.

В последних числах августа, в обычные для консервации сроки, на кордоне появилась Бегляна. Как положено, отмахав, со скаткой, от железной дороги, весь сороковник.

- … И девочек тоже нет? – она посмотрела на башенку.

- Старшая наша поступила, - с гордость сказала хозяйка Лесного. – На первом курсе учится. А ты всё одна?

- Уже нет. Из детского дома взяла девочку. Из своего, я ведь тоже детдомовская.

Всю ночь гремела гроза.

- Я думала, поплывём, - Пани спустилась с крыльца. В руках она держала корзинку. - Столько вылилось, а сухо.

- У нас на горе всегда сухо, - хозяйка вышла из парника с миской пупырчатых огурцов.

- Не воздух, а сплошной озон, - шумно подышала Пани-Пони. - Ой, здравствуйте, не заметила.

- Доброе утречко, красавица, - отозвался лесник, чинивший кровлю. - За грибами?

- Вон, за сараем погляди, чего далеко ходить, - сказала хозяйка.

- Нет, сбегаю в Белкин лес, там моя грядка, - улыбнулась Пани-Пони-Пени. - Ждут ме-ня белки.

И потрусила вниз по тропе.

- Не дай бог, наши девки засидятся, - сказал с крыши хозяин. - Вон, со Славкиными бе-гунками чегось не сладилось.

- Найдут ещё, - вздохнула жена.

Материнское сердце верило, хотело верить, не могло не верить. Но ни в сладком, ни в страшном сне, представить себе не могли родители, в каких краях отыщутся будущие же-нихи и какое будущее ждёт не только детей их, но их самих, прочно, казалось бы, укоре-нившихся переселенцев.


БЕГОВОЙ ЦИРК 1883 ГОДА

ВТОРОЙ ВИРАЖ


Москва сходила с ума от скороходов.

На императорском ипподроме состоялся праздник, в котором самым интересным номе-ром были «Русские скороходы и скороходки» и «Состязательный бег с лошадью». Пер-вым был пущен г. Клочков наперегонки с лошадью, запряжённой в фаэтон. К восхищению собравшихся, человек обогнал необычного соперника и прошёл 15 вёрст за 1 час 10 ми-нут. Шутили: «Баба коня на скаку остановит, зато мужик лошадь загонит».

В саду «Эрмитаж» каждый вечер выступал австриец Кони, поскольку англичанина Кинга ангажировали на ярмарку в Нижний Новгород.

Вернулся Кинг оттуда весьма недовольным. Газеты успели раззвонить о первом пора-жении знаменитого скорохода.

- Меня заставили есть какую-то жирную пищу, - пожаловался он антерпренёру Лентов-скому. – Я сопротивлялся, но что-то ведь надо было есть. Попросил овсянки - не нашли. А, когда я уже отравился тем блюдом, то подали напиток, - он почмокал губами. – Очень вкусно… забыл название… Рвотного тоже не нашлось, и я вынужден был сойти с круга через тэн минитс.

- Не думаю, - сказал Лентовский, - чтобы вас хотели отравить. Просто русские очень гостеприимны.

- О, yes, yes.

К восторгу собиравшихся в «Эрмитаже», австриец Кони выигрывал у преследователей совсем немного. Умнов оказывался всякий раз рядом. Распорядитель выпускал теперь по дюжине желающих. Каждому доставалась своя доля поддержки, весёлых криков и руко-плесканий. На Руси всегда находились любители бечь наперегонки. Борьба за первое мес-то была сравнима с борьбой за предпоследнее. Заключались многочисленные пари. Поч-теннейшую публику развлекали звукоподражатели, зазывали на оперетку «Синяя Боро-да», но умами в тот день владело бегство.

«Последний бег мистера Кинга» был назначен на субботу. У входа в сад гарцевали конные жандармы, внутри, как и обещано, - полная роскошная иллюминация. Маэстро снова был недосягаем, показав, в часовом беге, превосходный результат: 15 вёрст и 44 са-жени. Англичанину перевели в привычные мили и футы.

Второй участник отстал на версту.

Но на следующий «последний» бег преимущество составило уже только сотня саже-ней. Профессионал, Кинг чувствовал, что русские учатся быстрее, чем он рассчитывал. А ведь необходимо экономить силы и не выкладываться всякий раз, как выражались здеш-ние жители, «от души». Требовалось доработать до конца сезона.

Между прочим, третьим, в последний раз, финишировал пятнадцатилетний мальчик. Лентовский торжественно обьявил о присуждении ему ежемесячной стипендии.

Бегомания проникла в провинцию, и Кинг получил предложение из Саратова, от неко-его купца, состязаться на 20 вёрст, на пари в 2000 рублей. Деньги были огромные, ло-шадо-ипподромные, и Кинг, разумеется был готов. Увы, купец так и не обьявился.

Через неделю состоялся очередной «Последний бег Кинга с сильнейшими русскими бегунами». Цену в афише подняли с рубля до полутора.

Забег получился любопытным. Петров, за которым англичанин следил особо, сошёл после шести кругов, вследствие, как подметил репортёр, «недоразумения в костюме». Ко-ни тоже вскоре прекратил состязание. Зато небезызвестный Клочков, победивший на ип-подроме лошадь, не отставал ни на шаг, и после шестидесятого круга Кинг забеспокоился. С антерпренёром они договаривались, что для «удержания интересу» он не будет сли-шком отрываться от соперников. Когда англичанин резко поднял скорость, Клочков упал, и доктора увели его под руки, совершенно обессиленного. Кинг выиграл очередные золо-тые часы неожиданно легко, пульс на финише не превысил 130 ударов.

Победа прославленного Кинга оказалась последней. А, ведь, подразумевалось, что чемпион застрахован от поражений, даже умышленной игры в поддавки они не планиро-вали. Впрочем, антерпренёр испытывал, одновременно, и радость, и гордость за соотече-ственников. Он даже не слишком настаивал на точном исполнении contraktа.

Михаил Валентинович Лентовский, с его конторской книгой, был не только выающимся антерпренёром, открывшим России театр оперетты и феерии, не только режиссёром и актёром, но ещё и первым в России статистиком по бегу, то бишь, настоящим, гра-мотным болельщиком. И не только болельщиком: помог Петрову с Умновым сшить специальную обувку, схожую с беговыми туфлями Кинга.

К несчастью, пришлось занести в книгу и первую жертву увлечения бегом. Газета со-общила о внезапной смерти мещанина Солнцева, «нашего присяжного скорохода ещё тре-тьего дня участвовавшего в одном из бегов». Лентовский выписал достижения Солнцева на отдельный листок: результаты улучшались с каждым разом, хотя им и было далеко до чемпионских.

Известный врач, в той же газете, заявил, что людские скачки крайне вредны и порицал охватившее всех «бегство». Подытоживал: «Если забегают и люди болезненные, в коих геморрой ходит, то и вовсе бед не оберёшься». Колонка благонамеренных речей издева-лась: «Земля наша – необозримые равнины и сама природа указала, что мы должны во-зоб-новить забытое искусство скороходства. Мы должны бегать каждый день взад-вперёд по Кладбищенскому переулку». Следом шла заметка: «Летающая женщина на Божедом-ке». О некой Пелагее, в нетрезвом виде усевшейся на окно второго этажа, и улетевшей вниз на мостовую.

Лентовский отшвырнул газету.

Первое поражение знаменитого скорохода Кинга - если не считать несчастного случая на Нижегородской ярмарке - случилось в самом конце августа.

Всё тот же упорный Петров, сделав в час больше 15 вёрст, прихватил Кинга на 82 сажени. Последний выглядел вялым. Ещё накануне сетовал на усталость и просил у хозяина three days передышки.

Хорошо, Лентовский выпустил Кони. Но тут вышел полный провал! Австрияк проиграл и Петрову, и Умнову.

Публика улюлюкала:

- Обгони-ка сперва мово мéньшего брата!

- Наши борзее всех на свете!

- Уноси ноги, немец!

- Да, он уже нога за ногу!

Михаил Валентинович радовался едва ли не больше всех. Надменный Кони был ему не по нутру. Подумаешь, известный stayer. Кинг, куда большая знаменитость, тоже чопорен, но всё же человек, поговорить можно. Россией восхищается:

- Мистер Лентовски, ваша страна чудо! На ярмарке мне говорили, что за Волгой целая огромная country… Ссип…

- Сибирь.

- Йес, Сипир.

- Спит ещё Сибирь-матушка. Там сонную одурь ещё разгонять и разгонять! Только в Москве начали.

- Как это понимать? Excuse me. Раз-го-ньят?

- А тут и понимать нечего. Наши заботы.

Следующим вечером состоялся «Второй женский бег». Снова бежали полчаса. Г-жа Орлова, которую переманили с ипподрома, была награждена золотым медальоном с це-почкой.

Затем последовала новая неудача Кинга. Огромными буквами Лентовский занёс в кон-торскую книгу: «1-й. УМНОВ. 2-й. ПЕТРОВ. 3-й. КИНГ...» Борьба сложилась отчаянная. Англичанину было уже не до тактических расчётов. Приходилось спасать репутацию. Ещё за пять минут до конца состязания он лидировал, но затем его обошли и Умнов, и Петров. Все видели, Кинг сопротивлялся отчаянно, но тщетно, русские снова праздновали победу! Умнов обогнал англичанина на двадцать саженей, Петров поменьше. Патриотической публики собралось несчётно, и она восторженно приветствовала победителей. Немного подгадили перепившие купчики, затеявшие свой бег, вернее, мордобой с беготнёй.

За одним из ресторанных столиков, с кипящим самоваром и горой апельсин, репортёр углядел знаменитого адвоката Быстрова, и завтрашний столбец открывался заголовком: «В России самый быстрый – Умнов, а самый умный – Быстров». Шапку на целую полосу – редактор дать не решился, моветон по тем временам.

Август закончился. Открытая площадь сада всё больше раскисала.

«Эрмитаж» объявил особые экстренные гуляния; в афише стояло: «Бег с препятст-виями, по образцу Парижского ипподрома, через ящики, сети, рвы и проч. Первый бег – мальчиков. Второй – женский. Третий – взрослых.

Но не удалось провести ни экстренные гуляния, ни «бег толстяков», ни «бег в меш-ках.» Плошадка стала совсем непригодной.

Англичанин Кинг собрался выехать в Италию, для отдыха и дальнейшего продолжения гастролей. Австриец Кони уезжал на родину.

Антерпренёр хорошенько угостил обоих иностранных скороходов, но австриец и после хинной водки остался несимпатичным, ругал всё русское и хвалил немецкое.

Зато с представителем туманного Альбиона посидели на славу, попели русские на-родные, прослезились.

- До следующего сезона, Кингуша! – обнимал его Лентовский.

Тот вдруг отстранился и сказал:

- Моё настоящее имя Маклин.

После ещё нескольких чарочек потомок шотландских горцев, отличавшихся скоростью хода, рассказал о турнирах, которые предшествовали ещё средневековым рыцарским:

- Они забегали на высокую гору, которая называлась «Трон короля Артура», и сбегали обратно в селение. Если старейшина не успевал выкурить трубку, - скороход признавался достаточно быстрым.

- Достаточно для чего? - не понял Михаил Валентинович. - И зачем, милый, обязате-льно в гору?

- У нас гористая страна. Ещё в Московии можно устроить бега с гандикапом.

- А сие что за зверь?

Шотландец объяснил.

- Что ж ты, мистер, раньше не сказал? Ладно, милый, до свидания. Смотри, готовься, чтобы всё вери гуд было. В горы не трудись, не пригодится.

Не ведал лихой предприниматель, что прогорит он в следующем сезоне в дым и закон-чится на сём в России цирковой бег.

- С самого начала не так дело повёл. Капитала нет, а он во всю ивановскую жарит, сломя голову. Нужно сначала капиталом заручиться, а потом потихоньку да полегоньку…