Geum.ru

Михаил Афанасьевич Булгаков покинул сей бренный мир, автор и его герой-рассказ

Вид материалаРассказ

Содержание


Первая встреча.
3. Дочь палача на метле.
4.Останкинская нечисть.
5. В лапах наваждения.
6. Проклятие профессора Спасского.
7. Скандал в «департаменте литературы».
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6

Станислав ЗОЛОТЦЕВ


ТЕНЬ МАСТЕРА


Исповедь о встречах с Михаилом Булгаковым


И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,

Но строк печальных не смываю.


А.С. Пушкин.


  1. От автора.



Надеюсь, просвещённые читатели не сочтут подзаголовок моей исповеди за преднамеренный – или за злонамеренный – розыгрыш. Ни розыгрыша тут, ни лукавства, - хотя лукавый на страницах этой книги появится не раз…

Разумеется, родившийся через годы после того, как Михаил Афанасьевич Булгаков покинул сей бренный мир, автор (и его герой-рассказчик) не имел никакой возможности лично повстречаться с ним. Но если вы думаете, что на последующих страницах я стану размышлять о встречах с его произведениями, то ошибаетесь. В мои планы не входит присоединяться к исследователям автора «Мастера и Маргариты». Их у него и без меня – целая рать. Есть меж ними и такие, что даже больше известны общественности, чем сам их «подследственный». Кто, к примеру, не знает неистовую булгакововедку, о которой одни, не очень сведущие в изящных искусствах люди, говорят, что ей отцом приходится аж сам великий восточный поэт Омар Хайям, другие же, более искушённые, приписывают ей в отцы киноактёра Омара Шарифа, исполнителя главной роли в фильме «Доктор Живаго»… Кроме шуток: могучая и грозная дама; чуть что, требует, чтоб её любимая власть своих противников канделябрами по голове лупила!

Ладно, Бог с ними, с исследователями, не о них речь. Как говорится, тема заявлена: встречи с Михаилом Булгаковым. Опять-таки – без всяких шуток (хотя и не без смеха, то доброго, то сатанинского…)

Сегодня, окидывая взором уже, мягко говоря, весьма немолодого человека свою жизнь, ясно вижу, что автор «Бега» и «Собачьего сердца» не раз вторгался в неё. Да, именно он сам, а не страницы его творений. Сам… И – резко менял он этими вторжениями весь ход моей (и героя-рассказчика) жизни, и переиначивал её сюжеты, если хотите. Несколько раз происходило подобное – и в ранней юности, и в ещё достаточно молодые годы. Когда же судьба вошла в самую зрелую полосу – перестал в ней являться и Михаил Афанасьевич. Наверное, почувствовал: всё уже достаточно устоялось в этой судьбе и в душе этого человека, пусть всё идёт, как начертано и замыслено Тем, Кому противостоит Воланд. И принялся за других. И этому я тоже был свидетелем.

…Предвижу иронические и скептические улыбки моих возможных читателей: дескать, вот ещё один любитель мистики. Или – вот ещё один «тронулся» на почве увлечения головокружительной булгаковской прозой!


Отвечаю со всей соцреалистической прямотой: отнюдь нет! Не «тронулся»… Более того, признаюсь в этом столь же искренне, как и во всём, что содержится в моём повествовании: Михаил Булгаков н е я в л я е т с я моим литературным кумиром. Почему – разговор особый (да и бессмысленный: можно ли вообще-то объяснить, почему кого-то любишь, а кого-то нет). Но – не входит он в число моих любимых писателей. И, когда автор этих страниц стал постепенно переходить от легкокрылого стихотворчества к суровой прозе, то и здесь создатель «Белой гвардии» и «Роковых яиц» не стал моей путеводной звездой… Думаю, ничего страшного тут нет, потеря невелика. Последователей у Михаила Афанасьевича, смею полагать, гораздо больше, чем даже исследователей. И уж конечно – намного больше, чем когда-то было у него преследователей…

Но – что и говорить: присутствие этого писателя в мире литературы, да и в жизни вообще я всегда сознавал и чувствовал. По крайней мере, с тех юных лет, когда начал читать его. А несколько раз, говорю, было так, что ощущал я (не всегда, впрочем, особенно по молодости, сознавая) и его личное присутствие в моей человеческой судьбе, его вторжение в неё, прикосновение к ней, резко менявшее в ней если не всё, то очень многое. Да, утверждаю, то был он сам, а не «аура» его творений.

…Ладно, уступая особо жёстким материалистам, соглашусь: то была лишь его тень. Однако ведь давно уже известно и доказано: тень человека есть в немалой мере воплощение его сути. Его души, его натуры. Одни говорят, что в тени человека сосредоточены тёмные стороны его сущности. Другие… но тут много мнений, тут не место для рассуждений на эту тему. Я ведь всего лишь хочу вам поведать о нескольких моих встречах с… ладно – с Тенью Мастера.


  1. Первая встреча.


…Впервые это произошло в самой ранней моей юности. Такой ранней, что я ещё не мог наглядеться на свой новёхонький пас- порт, самый первый мой паспорт. Можно сказать, я ещё подрост- ком был, хотя и стремительно взрослевшим и уже начавшим са- мостоятельную, трудовую жизнь. И, как подобает провинциаль-

ному юнцу, считающему себя гением, решил покорить столицу!

Каким путём собрался это свершить молокосос из небольшого, хотя и древнего города Талабска, чем он задумал потрясти до слёз не верящую слезам Белокаменную – это уже тема отдельно-

го рассказа. Важно другое: я поехал в Москву и прожил в ней целый месяц.

Прожил бы и больше – да покорение не состоялось. Причин

тому, конечно, много было, одна другой существеннее, однако главная из них видится мне в старом московском домике, прию-

тившем меня на тот месяц. Верней – в его двух владельцах и обитателях… Мой старый школьный учитель литературы, узнав, что я собираюсь в столицу, но не знаю, где там буду жить, поко-

пался в своих бумажных залежах и вытащил из них пожелтев-

шую почтовую открытку. «Годков этак тридцать назад водил я исключительно приятственное знакомство с одной московской актрисочкой, она мне и после войны несколько раз о себе напо-

минала… Держи, думаю, она тебя приветит!» - и он протянул мне открытку с обратным адресом… «Актрисочка» оказалась уже весьма пожилой дамой, а по моим тогдашним меркам – так и просто древней старушкой, хотя и шустрой. Она уже давно к тому времени оставила сцену («Не захотела менять амплуа, не по мне старух играть!» - объясняла она позже) и завершала свой век просто в качестве московской пенсионерки. А ещё – в «амплуа» владелицы небольшого особнячка в одном из множества переулков между Пречистенкой и Остоженкой. (Тогда, в начале шестидесятых, эти улицы звались иначе, «по-советски»…)

Впрочем, эта бабуська во многом – привычками, повадками, ужимками – оставалась именно «актрисочкой», актрисулей. Как только я появился перед нею с открыткой и приветом от моего старого словесника, Адель Харитоновна – так, кажется, её звали – вспыхнула, закатила глаза, издала несколько томных вздохов и просто впиявилась в меня: «Ах, скажите же мне, как там он без меня, мой прелестный Чубчик?!» Оказывается, у бывшего моего учителя, к той поре уже совершенно лысого, некогда, в годы его «приятственного знакомства» с этой дамой водился весьма куд-

рявый чуб: вот его театральная подружка и наградила его этим интимно звучащим званием… И ещё несколько раз Адель Хари-

тоновна сладостно вздыхала, томно постанывала (думаю, вполне искренне, потому что она и слёзы утирала при этом, и шумно сморкалась) и приговаривала: «Ах, Чубчик, ну как же он был хорош, какой галантный был поклонник, а уж танго танцевал – равных ему не было!» Словом, немало нежданных и захватыва- ющих подробностей из молодой поры моего старого школьного учителя открылось мне буквально за несколько минут. То было первое, но далеко не единственное и не последнее потрясение, испытанное мной в москворецком особнячке, да и в Москве вообще… Самое любопытное заключалось в том, что все эти свои игривые воспоминания старушка излагала, нисколько не смущаясь присутствием своего супруга. К его чести он, человек ещё более преклонных лет, чем его подруга жизни, слушая её, лишь улыбался с уже древним пониманием происходящего да мирно похехекивал. …Не помню, как звали его и чем он зани-

мался в более молодые свои годы, да и не так это важно. Другое важно: дом, законной владелицей которого являлась бывшая актриса, держался в порядке заботами её супруга. Она же была занята, что называется, более светскими заботами.

…Вообще-то домов, подобных тому московскому, в котором мне нашёлся временный приют, я немало видел и в Талабске. Мой родной древний город в те годы ещё наполовину состоял из таких строений: первый этаж, как правило, каменный, плитяной, реже кирпичный, второй же – бревенчатый, обшитый досками и чаще всего изузоренный всяческой резьбой по дереву. И, опять же, как правило – мезонин, а то и два, большой и малый. Всё в зависимости от достатка хозяев и жильцов – или бывших владе-

льцев, тех, кто обитал в таком доме до потрясений века минув-

шего, до революций и войн… В моём городе подобные строения чаще всего звали «мещанскими» (причём в таком определении содержалась оценка именно социальной, сословной принадлеж- ности, а вовсе не нравственная). Впрочем, провинциальные лю-

ди «благородного звания» тоже нередко были обитателями и владельцами таких домиков. Тоже, конечно, в очень давние, в «старорусские», до всех сотрясений времена…

Однако дом, ставший на время самым первым моим приста-

нищем в столице, никак нельзя было назвать домиком. Хотя, конечно, даже в те годы, ещё до появления «вставных челюстей старушки-Москвы», новоарбатских высоток, ещё до них он смотрелся почти игрушечной миниатюрой в сравнении с «доход-

ными» махинами дореволюционных лет и со «сталинскими» зда-

ниями, коих немало высилось вокруг него. К нему точнее всего подходил изящно-милый титул «особнячок». Как, впрочем и к большинству небольших строений, из которых в основном-то и состояли тогда и Арбат, и Пресня, и Пречистенка, и Замоскворе-

чье, да и почти вся центральная, старинно-заповедная часть Москвы, её сердцевина… Слава Богу, не всё из этого волшебного кружева исчезло в минувшие десятилетия под напором бетона, стекла и стали, многие особнячки сохранились до наших дней, дожили, стоят, милые, радуют глаз. Правда, почти все они уже перестали быть жилыми. Одни, покрупнее, посолиднее, перестро-

ены для послов, для дипломатов, другие стали обиталищем раз-

ных фирм новоявленных или небольших банков… И особняк, о котором я повествую, тоже уцелел, я недавно вновь его повидал – через сорок лет после того, как побывал его кратковременным жильцом. Но об этом поведаю в самом конце моего рассказа.

А когда я его впервые увидел, он выглядел даже более запу-

щенным, чем многие такие особнячки в моём Талабске. Хотя ясно было, что знавал этот домик лучшие времена… На его когда-то белом оштукатуренном фасаде выделялись три полуко-

лонны; лепнина украшений осыпалась, однако среди них на самом верху ещё виднелся барельеф, изображавший родовой герб (мне запомнились два скрещённых меча…) И мезонин отличался немалой величиной: как выяснилось позже, в нём находилась «гостевая» комната, где ночевали гости, задержавшиеся допозд-

на. И уже очень глубоко этот дом врос в землю, в наслоения московской почвы, так глубоко ушёл, что его нижний, кирпично-каменный этаж показался мне полуподвалом. Да он уже и стал им: окна его лишь наполовину поднимались над почвой москво-

рецкого дворика…

Вот в этом-то полуподвале – правда, в тёплой и даже уютной комнатушке – меня и поселила отставная актриса. Надо отдать ей должное – за совершенно символическую, копеечную по тем временам плату. Точней, поселил-то меня её супруг: он сначала спустился со мной во дворик по уже разваливавшимся ступеням крыльца (кое-где его плиты были заменены на деревянные), по- том по кирпичным ступенькам в полуподвал. Показал мне комна- тёнку, которой надлежало стать моим временным жильём, и спросил с хрипловатой усмешкой: «Ну-с, молодой человек, уст-

раивают вас эти аппартаменты?» А потом заметил: «В своё время я в Москве начинал с койки в ночлежке!» И назидательно покаш-

лял, после чего отправился заниматься своими хозяйственными хлопотами. А их у него было множество: дом держался (и в са-

мом буквальном смысле тоже) его заботами. Супруга его, как я уже сказал, вела артистическо-светскую жизнь.

Она была непременной зрительницей на премьерах в тех театрах, с которыми её связывали либо её прежние профессиона-

льные занятия, либо давних лет друзья-приятельницы из той же

актёрско-художественной публики. Как мне сегодня видится,

Адель Харитоновну принимали как «свою» и в разных творчес-

ких клубах столицы, и как завсегдатая – на вернисажах, на лите-

ратурно-музыкальных вечерах… По крайней мере, среди гостей,

которые приходили к ней на «чаепития», встречались такие зна-

менитости, что моё юное сердце сжималось от восторга: прежде я их видел разве что в кинофильмах или на фотоснимках в газетах и журналах. Она же, слыша мои восторженные восклицания, не-

брежно бросала что-либо вроде – «Ну, Васька-то в моих спектак- лях с «Кушать подано» начинал!, или «Я этой Варьке свои туфли парижские давала, когда она ещё на свои первые свидания бега- ла!» И не думаю, чтобы старушка сильно преувеличивала…

Убедившись примерно через неделю после моего появления, что её юный жилец – «мальчик воспитанный и не чужд прекрас-

ному» (цитирую её слова по памяти), а также неукоснительно выполняет хозяйские требования («Девчонок не водить, моя половина на это косо смотрит!» - назидал её супруг, приведя меня в мою комнатушку), словом, не подвержен дурным столич- ным соблазнам, - убедившись в этом, экс-актриса стала и меня снабжать пригласительными билетами на всяческие «культурные мероприятия». Вот тогда-то, в частности, впервые в жизни и довелось мне побывать в том таинственном писательском дворце, что меж москвичами звался странным именем «це-дэ-эл», да, в том самом, в Центральном доме литераторов, которому предстоя-

ло через годы стать главным местом пиршеств и ристалищ моей бурной творческой молодости… И ещё немало интересного и за-

хватывающего открылось мне под столичными крышами благо-

даря старой хозяйке старого москворецкого особнячка. Надо сказать, моим планам «покорения Москвы» эти открытия скорее мешали, чем помогали (вообще-то помогли, но опять-таки через годы). Я, действительно ещё провинциальный паренёк в те дни, привыкший к неспешному ритму моего Талабска, почти ещё патриархально-спокойного о ту пору, еле живым добирался до моей полуподвальной комнатушки вечером каждого дня после кручения-верчения в неистовом водовороте столичного бытия. (Так что мне легко было исполнять строгий наказ домовладель-

цев «Девчонок не приводить!» - не до лирических утех было мне, при всём, как в старину говаривалось, кипении в юной крови…) Да вдобавок Адель Харитоновна, окончательно решив, что её по-

стоялец является вполне приличным молодым человеком, стала и меня приглашать «наверх», в их с мужем хозяйские аппартамен-

ты, «на чай».

Эти чаепития при моей замотанности были бы для меня уто-

мительны, но – вся усталость мигом слетала с меня, когда я ока-

зывался в гостиной, в самой большой комнате особнячка. Оказа-

лся впервые – просто обмер от изумления и восхищения: столько экзотики и роскоши предстало моим глазам! В родном Талабске мне доводилось бывать и в домах, чьи хозяева (по тогдашним, конечно, послевоенно-советским понятиям) были людьми состо-

ятельными. Но даже в лучших из тех домов внутреннее убранст-

во не шло ни в какое сравнение с той роскошью, что предстала моим глазам в москворецком особнячке, в его «верхних» комна-

тах, особенно в гостиной. Всё – от огромной, почти театральных размеров люстры над просторным столом, инкрустированным узорами из мрамора и малахита, до медных и бронзовых статуэ-

ток, изображавших античных богов и богинь, от кубков и чаш из тёмного серебра до старинной живописи в массивных позолочен-

ных рамах – всё это, по моему мальчишескому мнению, более подходило для музея дворянского быта, чем для жилого помеще-

ния. Всё поражало меня: и азиатские ковры на стенах и на полу, и даже строй слоников на комоде, - в отличие от их собратьев, ви-

денных мною прежде в талабских домах, эти посланцы джунглей отличались немалыми размерами и сделаны были не из пластмас-

сы, а из слоновой кости или из какого-то тёмнокрасного дерева, источавшего почти неуловимый, но невероятно тонкий, щекочу-

щий, пряный аромат. Много позже я узнал, что это было санда-

ловое дерево… И впервые в жизни увидал я там тигровую шкуру: оскаленная пасть гигантской кошки и её жёлтые стеклянные гла-

за на миг заставили меня похолодеть…


И однако же другой, живой представитель семейства кошачь-

их привлёк и даже, можно сказать, приковал к себе моё внимание среди всей этой непривычной для меня обстановки. То был кот – да, просто домашний кот. Хотя звание простого, обычного домашнего кота ему совершенно не подходило. Какое там! не каждая рысь достигает таких размеров, - но в отличие от лесных хищниц этот кот был невероятно толст. И столь же малоподви-

жен. Во дворе и даже на крыльце он почти никгда не появлялся. Чаще всего он барственно возлежал на ковре в гостиной, у самых дверей. Причём нередко он располагался так, что своею тушей, изображая ею некий мягкий, пушистый, но всё же высокий порог, преграждал путь людям, входящим в гостиную и выходящим из неё. И тем приходилось либо перешагивать, почти перепрыгивать через кота, либо искусно изгибаться всем телом, чтобы миновать его, не потревожив его барственно-сонный покой. И это должны были делать и делали все, и прежде всего сами хозяева. И не дай Бог, если кто-то из гостей делал хотя бы робкую попытку отодви-

нуть этого огромного толстенного котяру в сторону – такого гос-

тя ждали самые крупные неприятности! Во-первых, разбалован-

ный сонный ленивец вмиг превращался в такое разъярённое су-

щество, готовое вцепиться когтями в лицо обидчика, что и оска- ленная морда давно уже убиенного тигра казалась менее страш- ной, нежели вызверившийся облик домашнего четверолапого

усатика. Во-вторых, такого гостя ожидали гнев и осуждение из уст хозяев, особенно хозяйки. Они, прежде всего Адель Харито-

новна, не просто обожали этого кота, они почти обожествляли его!

У меня же он сразу вызвал острую неприязнь. Я рос там, где собаки были обязаны жить в своих будках и охранять дома и сады, а коты – ловить мышей. И потому я сразу же счёл этого домашнего любимца заевшимся и обленившимся наглецом. Но, естественно, не стал выказывать свою неприязнь к нему. Даже напротив: попытался высказать нечто вроде восхищения им. Но врать тогда я ещё совершенно не умел и сделал это по-мальчише-

ски и по-провинциальному неуклюже. Хотя и попал в точку.

«Ну и великан у вас котище!» - сказал я. И добавил неожидан-

но сам для себя – просто вырвалось: «Бегемот пушистый!»

«Какой вы, оказывается, проницательный молодой человек!» - восхитилась Адель Харитоновна, услыхав мои слова. «Нам его подарили ещё котёночком, он тогда только что прозрел, но уже звался Бегемотом».

«Уже тогда?! - изумился я. – Но ведь он тогда ещё не был… таким вот… большим, за что ж его тогда так назвали?»

«О, святая простота!» - разочарованно (и уже в который раз) вздохнула хозяйка. «Наш котик получил своё имя отнюдь не в силу своей внушительной внешности, он ею тогда действительно ещё не обладал. Просто нам его подарила Лёля Булгакова, Елена Сергеевна, моя старинная приятельница. А, сами понимаете, у любого булгаковского кота может быть только один титул – Бегемот!»

«А кто она такая, ваша приятельница, что у неё все коты – Бегемоты?»

«Как кто? Жена, то есть, давно уже, конечно, вдова Михаила Афанасьевича!» - в голосе отставной актрисы звучало искреннее и почти возмущённое удивление: мол, как это может кто-то сего не знать. И потому она добавила как о чём-то само собой разуме-

ющемся и общеизвестном: «Вдова и… и муза писателя Михаила Булгакова». И, увидев на моём лице недоумение и непонимание, воскликнула: «Как?! Вы его не читали? Неужели?! Ах, да, прови-

нция… Но уж Чубчик-то должен был бы вас просветить, он-то с ним даже знаком был… А вся интеллигентская среда в Москве им сейчас просто зачитывается, в рукописях, разумеется, но Лёля говорит, что скоро запрет снимут, начнут печатать…»


Что ж, действительно, не прочитал я к тому времени ещё ни единой строчки Михаила Булгакова. Но стыдиться этого мне было тогда нечего: имя автора «Мастера и Маргариты» пребыва-

ло уже многие годы незнакомым почти всем в нашей самой чита-

ющей стране. Несколько лет оставалось до встречи читателей сначала с «Театральным романом», потом с самым главным ро-

маном, и вообще до «булгаковского бума»… Тот, кого хозяйка дома называла Чубчиком, мой старый словесник, надо отдать ему должное, всерьёз вводил меня в тот мир словесности, который находился за пределами школьной программы, даже давал читать

всякие «запретные», по общепринятым тогдашним понятиям книги. Но до Булгакова мы не дошли…

А в столице «Мастер…» уже действительно гулял по рукам в машинописных копиях (ни о каких ксероксах тогда ещё никто и не мечтал) среди того «интеллигентного круга», о коем упомяну-

ла хозяйка москворецкого особнячка. Конечно, тот круг был по-

истине очень узок, но именно его она считала и называла «всей Москвой». Известно, что для кого-то и маленькое пространство может становиться вселенной. Недаром в прежние века сельский житель звал своё село «миром»… И для Адели Харитоновны этот её круг был «всей Москвой»: другого мира она не знала. Так что можно было понять её искренне удивлённое непонимание: как это так, вроде бы начитанный мальчик, а такого потрясающего писателя не знает! Но – что поделать, даже и не слыхивал я тогда о Булгакове. И, ясное дело, не мог понять, почему хозяйский кот звался Бегемотом…


А чутьё у этого Бегемота и впрямь было каким-то сверхъестес-

твенным! Во-первых, он сразу же распознал мою неприязнь к не-

му и начинал недовольно урчать и оскаливаться, когда я к нему приближался. А уж когда я решил покинуть гостиную, он проя-

вил необычайную вредность: попросту лёг у двери, открывавшей-

ся вовнутрь, лёг так, что я не мог открыть её, не потревожив его. И смотрел на меня, как мне ясно виделось, с язвительно-издева-

тельским выражением своей круглой усатой морды. Дескать, я в своём праве лежать вот тут и над тобой изгаляться, и ничего ты мне не сделаешь, и попробуй только тронь меня, тебе хозяйка тогда задаст перцу!.. И такое повторялось каждый раз, когда быв- шая актриса и её супруг звали меня на свои чаепития. И то ли на третий, то ли на четвёртый раз, с явным неудовольствием застав- ляя своего любимца освободить мне дорогу, хозяйка дома впер- вые взглянула на меня без всякой доброжелательности. Более того, в её взгляде сквозила некая подозрительность. Довольно-таки холодноватым тоном она произнесла:

«Печально это, наш юный друг, очень печально! Бегемот в своём отношении к людям не ошибается, его интуиция уже не раз подсказывала нам, кто из наших гостей и знакомых таит в себе по отношению к нам нечто недоброе. Или что-то замышляет против нас… Уж не обессудьте, но мне придётся более пристально к вам приглядеться!»

…Но не пришлось отставной служительнице подмостков и её супругу приглядываться ко мне более пристально. Опять-таки – благодаря усатому и хвостатому подарку вдовы Булгакова. Беге-

мот уже через день или через два доказал хозяевам, что приезжий юнец недостоин быть их квартирантом.


В тот день фортуна в столице впервые улыбнулась мне. По крайней мере, начала поворачиваться ко мне лицом. Мои мальчи-

шеские штурмы московских «парадных подъездов» принесли мне

первый и явный успех. Я и по сей день убеждён: если бы мне до-

велось воспользоваться его плодами, развить его – вся моя судьба сложилась бы иначе. Лучше ли, хуже ли – Бог ведает, но – иначе. Однако тому не суждено было случиться…

Окрылённый первой удачей, я торопился домой, в свой полу-

подвальчик: мне предстояло всерьёз поработать день-другой над своими дальнейшими замыслами. Вот и спешил я в ту комнатуш-

ку, где прожил уже месяц. Однако, вбежав во дворик особнячка, я увидел на пути к ней непредвиденное и столь же неприятное пре-

пятствие. У входа в полуподвал, закрывая своей пушисто-полоса-

той тушей спуск по нескольким кирпичным крылечкам к моей двери, возлежал Бегемот! Это меня просто поразило: хозяйский любимец вообще исключительно редко покидал свой коврик в гостиной, во дворе никогда не появлялся, в буквальном смысле – не снисходил до земли, и даже на крыльце особняка он был мной замечен лишь единожды, когда солнце грело особенно сильно. А в тот день погода стояла тёплая, но всё-таки не настолько, чтобы коту захотелось прилечь не где-нибудь, а именно на пыльных кирпичах маленькой лестнички, которая вела в полуподвал из двора. Было чему удивляться! Тем более, что, похоже, кот ждал моего появления. Как только я вбежал с улицы во двор, он повер-

нул ко мне свою жирную круглую морду – и я увидел тот же са-

мый садистско-издевательский оскал на ней, а в рыже-зелёных кошачьих глазищах ту же самую язвительную ухмылку, с кото-

рыми он не выпускал меня из гостиной двумя днями раньше. Мол, попробуй, пройди!

Будь я тогда в более спокойном состоянии, наверное, нашёл бы выход, чтобы избежать столкновения с четверолапым толс-

тым наглецом, а, следовательно, и конфликта с хозяевами. Но я, напоминаю, был тогда окрылён первой своей московской удачей и жаждал закрепить её, потому и спешил как можно скорее по-

пасть в свою комнатушку и заняться делом. Нет, нагло-издевате-

льский вид Бегемота, явно не желавшего давать мне дорогу, не возмутил и не взбесил меня: у меня и в мыслях не было намере-

ния наказывать наглеца. Поначалу я просто хотел перешагнуть через него. Однако Бегемот с лёгкостью, невероятной для его толстой туши, вскочил и выгнулся подобно древку лука. А его оскаленная пасть издала прямо-таки сладострастно-хищное шипение. И в тот миг весь его озверевший лик мне показался какой-то уродливой пародией на оскаленную морду тигра, чья шкура была распластана в хозяйской гостиной… Потому-то и не стал я его хватать за шкирку, из соображений безопасности: мало ли, вдруг вцепится когтями в лицо или кусит за руку – так поду-

малось мне.

И я совершенно инстинктивно, как сделал бы в в подобном случае с любым котом, футбольным движением ноги поддел Бе-

гемота и слегка отшвырнул его. Далеко и не смог бы: этот мас-

сивный котяра был, пожалуй, потяжелее нескольких футбольных мячей, вместе взятых… Мой недруг ничуть не пострадал, призем-

лившись почти рядом со мной на все четыре конечности. Но – тут же завыл! Да так, что я чуть не оглох.

Боже, что это был за вой! Никогда, ни до, ни после того дня не доводилось мне слышать таких кошачьих воплей. Сказать, что Бегемот орал так, как будто с него живьём сдирали шкуру – ниче-

го не сказать. В том вое слышались одновременно, сразу – и лю-

тое негодование, неистовое возмущение неслыханной несправед-

ливостью, и лютая смесь обиды и удивления. И, в общем-то, могу точно утверждать, коты никогда так не вопят даже в самых бедст-

венных для них обстоятельствах… Примерно так – и то тише – воют побитые наглые мальчишки, из тех, что обычно издеваются над более слабыми, а из самых покорных сколачивают нечто вро-

де разбойничьей шайки малолетних. И вот такого недоросля, за-

косневшего в своей безнаказанности, вдруг побил кто-то, и вот он воет, утирая кровавые сопли: мол, как же так, меня, меня! которо-

го пальцем никто не смел тронуть, меня вдруг так нежданно опо-

зорили!..

Как только раздался этот вой, мгновенно со двора, с деревьев и с крыши особнячка исчезли, сорвались, взмыли и улетели все птицы – и голуби, и галки, и скворцы, и даже бесстрашные воро-

бьишки. Полагаю, и пушечный выстрел не смог бы их так пере-

пугать… А на крыльце дома появилась чета хозяев!

Не могу сказать, что они выскочили в панической тревоге за своего любимца. Нет, они, особенно хозяйка, появившаяся пер-

вой, неспешно вышли на крыльцо из парадной двери – так, слов-

но бы готовы были ко всему произошедшему. Конечно, и сегодня мне, уже без всяких иллюзий думающему о натуре людской, тру-

дно утверждать, что у отставной актрисы и её мужа хватило вы-

думки и коварства для умышленной предварительной подготовки всей этой чертовщины. Хотя… и начисто исключать такой вари-

ант я тоже не могу. Уж слишком картинным было их появление на крыльце! Особенно впечатляюще выглядела Адель Харитоно-

вна. Супруг-то её скромно, даже смиренно стоял позади её со скорбно-постным выражением лица и, как мне показалось, в его взглядах, изредка бросаемых на меня, сквозило даже некоторое сострадание. Дескать, что ж делать, если такое приключилось – ничего не попишешь, надо покориться судьбе… Но хозяйка! именно тогда, в те мгновения, во время произнесения ею приго-

вора мне, я поверил в то, что она была когда-то настоящей артис-

ткой. Талантливой служительницей Мельпомены.

«Я отказываю вам от квартиры!»

Она высилась на крыльце и нависала надо мной в позе вели-

кой Ермоловой на знаменитом портрете. Лицо её превратилось в надменную маску, но глаза просто полыхали! Причём полыхали всем тем, что звучало в голосе воющего Бегемота после того, как я его отшвырнул: негодованием, яростью и смертельной оскорб-

лённостью. А ещё – горечью обиды от оскорблённого и обману-

того доверия. Ледяным театральным голосом (звучащим, как говорят актёры, «на диафрагме», из глубины) Адель Харитоновна швыряла со своей высоты в меня, растерянно стоявшего внизу, у крыльца, тяжкие слова своего приговора:

«Мы приютили вас, не спрашивая у вас никаких письменных доказательств вашей порядочности! Но вы подло обманули нас, прикинувшись порядочным молодым человеком! И мы не только дали вам приют, но и допустили к столу, за которым собираются у нас лучшие люди Москвы. Но вы не оценили нашей доброты, более того: вы замыслили против нас нечто весьма недоброе, это сейчас нам совершенно ясно. И, почувствовав, что это наше пре-

красное и беззащитное существо благодаря своей интуиции мо-

жет разоблачить ваши нечистые помыслы, вы решили распра- виться с ним! Вы посмели поднять на него руку!..

(Меж тем «беззащитное существо» уже опять барственно возлежало у ног своей хозяйки и на его морде явно означилось чувство своей полной отмщённости. И в рыже-зелёных глазах Бегемота вновь полыхало пламя сладострастно-садистской радос-

ти. Быть может, в тот миг, видя эти кошачьи глазищи, я впервые ощутил, что такое «сатанинское пламя»…)

«Мы отказываем вам от квартиры!»

…Я стоял внизу, изо всех сил стараясь хотя бы внешне сохра-

нить спокойствие. Было даже чуть не расхохотался, причём совершенно искренне: услыхав от хозяйки, что я посмел поднять руку на её любимца, подумал, что ведь не руку я на него поднял, а ногу… Но вообще-то мне было в те мгновенья не до смеха. Да-

же и не то меня привело в отчаяние, что, как я понял, мне придёт-

ся потратить следующий день на поиски нового жилья, а гряду-

щую ночь провести невесть где. Следовательно, мои планы заня-

ться делом рушились, и замаячивший передо мной успех отодви-

гался на неопределённое время, если вообще не исчезал из ви-

ду… Нет, иное меня вышибло из седла.

Если бы отставная актриса заорала на меня и сказала бы мне что-либо попроще и погрубей, ну, к примеру, «Чтоб духу твоего здесь не было!», или «Вон отсюда к чертям собачьим, хулиган!» - я погоревал бы из-за потери жилья, но, как говорилось в былые времена, куражу не утратил бы. Продолжил бы своё «покорение столицы», и, может, даже с удвоенной энергией… Но эти слова хозяйки москворецкого особнячка, произнесённые таким голо-

сом, какой я слышал только в театре со сцены да ещё по радио – «Мы отказываем вам от квартиры!» Но эта надменно-ледяная маска её лица! Но это сатанинско-издевательское пламя, полыха-

вшее в бесстыжих глазищах зажравшегося громадного кота!.. Всё это, вместе взятое, подействовало на меня словно какой-то самый чёрный гипноз. Мне показалось: это сама Москва, сама столица, издевательски хохоча, изгоняет меня из себя – мол, куда ты лезешь, мальчишка!

В груди моей что-то ёкнуло и оборвалось. И мне почудилось, что земля под ногами стала зыбкой и тряской, словно низинные берега моего родного Талабского озера… Я собрал свои нехит-

рые пожитки и бумаги в рюкзачок и поплёлся куда глаза глядят.

…И снова – «если бы»! Поброди я в ту ночь по столичным улицам и площадям да прикорни где-нибудь в предутреннем ок-

раинном парке – может быть, решил бы наутро, собравшись с силами, продолжить свою московскую одиссею. Но я, поразмыс-

лив, решил добраться до Ленинградского вокзала, единственно знакомого мне в ту пору из всех вокзалов столицы: мне думалось, что там в зале ожидания смогу хоть немного поспать. А на вок- зале… сами знаете, даже когда и не провожаешь никого, просто по какому-то делу туда забежишь, всё равно хочется куда-нибудь уехать. Вот такое состояние мною тогда сразу же овладело, как только я там оказался. А, главное, мне бросилось в глаза сразу несколько знакомых лиц – то были мои земляки, спешившие на талабский поезд. Один из них бросил на бегу взгляд на меня – знакомы мы с ним не были, но в лицо друг друга знали. Он хлоп- нул меня по плечу: «Как ты, паренёк, тут оказался? Торопись, а то на поезд опоздаешь!» И мне до слёз захотелось домой, в мой родной город, к родителям. И не нужна мне стала эта Москва… Не забывайте, был я ещё совсем юнцом, лишь первый год носив- шим в кармане свой первый в жизни паспорт.

И я уехал из Москвы…