Михаил Афанасьевич Булгаков покинул сей бренный мир, автор и его герой-рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

3. Дочь палача на метле.

Во второй раз Тень Мастера вторглась в мою судьбу опять-таки среди московских стен ( как, впрочем, и во всех дальнейших случаях). Случилось это уже через десять с хорошим гаком лет, заполненных и студенческой порой в другой столице, северной, и трудами в жарком зарубежном краю. И преподавать уже начал, да нежданно на несколько лет оказался в лейтенантских погонах на Севере дальнем… То есть, по житейским-то меркам не только юным, но и молодым я не мог считаться: суровая веха тридцати- летия неумолимо маячила перед носом. Однако у всякой судьбы свои возрастные мерки. Именно в ту пору меня чуть ли не каж-

дый день именовали молодым, и не только устно, но и в печати. Но не просто молодым, а – молодым поэтом. Ибо начиналась моя профессиональная литературная жизнь.

И начало это было, можно сказать без всякого преувеличения, блистательным. И столь же бурным. Недаром же ходила среди моих сверстников-товарищей по перу такая самодельная песенка: «Житуха бурная, литературная…» Это может показаться стран-

ным кое-кому из нынешних молодых, ведь им вбили в голову: то время было «эпохой застоя». Ну, кто-то, может быть, и застаивал-

ся, а нам, литературным новобранцам, не приходилось. Зря, что ли, мы сегодня то время «застольным» зовём; и не в этом дело, что оно застольями полнилось – меня, по крайней мере, оно и без всякого «змия зелёного» хмелило, кружило голову пьянящим водоворотом дел и событий, столь добрых и радостных для меня.

Ещё бы! Не успел я снять с себя офицерские доспехи, вышел мой первый поэтический сборник, и уже на выходе был второй. Мои «нетленки» ( как в шутку тогда мы звали свои творения, надеясь втайне, что в таких шутках есть и доля правды) тайфуном прошли по страницам всех «толстых» столичных и питерских журналов, по всем солидным и несолидным газетам. Во множест-

ве тогдашних обзоров молодой литературы я был или главным, или одним из главных героев – словом, вошёл в «обойму», как тогда тоже не без иронии говорилось. Не раз читал свои вирши по радио, даже и на телеэкране появлялся, что в ту пору далеко не всем «живым классикам» было доступно… И всему этому я радовался до самозабвения!

…Конечно, некий обличитель «тоталитарного режима» осудит меня, прочитав эти строки: дескать, вздыхает автор по былым, по «коммунячьим» порядкам, кои, небось, воспевал с придыханием. Нет, вздыхаю я по своей молодости… А ещё – по тем временам, когда начинающий поэт или прозаик, напечатав, скажем, в тогда-

шней «Комсомолке» одно-два самобытных стихотворения или талантливый рассказ, просыпался знаменитым: его фамилия уже становилась именем на устах читателей от Камчатки до Бреста! Вот и я тогда не мог не радоваться тому, что у меня в разных краях страны появлялись такие читатели. И вообще в ту пору главной сущностью того, чем я жил и о чём писал, была радость.

Как было мне не радоваться тому, что мне стало возможно чуть не каждый месяц, а то и чаще отправляться в поездки то к южным побережьям, то к ледяным, то в горы, то в тайгу – туда, где ждали меня читатели. Ждали люди, творящие суровые и трудные дела – созидатели, а не разрушители. Потому и жила в них тогда жажда и к поэзии, и к музыке, и к другим искусствам. Тем более радостно мне было оттого, что чаще всего отправляли меня в такие творческие вояжи вместе с входящими в извест- ность артистами, певцами, музыкантами, а то и с прославленны-

ми звёздами сцены и экрана. Как тут было не кружиться моей голове! ведь я, незадолго до того пребывавший в полной безвест- ности, оказался среди тех, кого в лицо знали и любили люди по

всей тогдашней, ещё и не предвидевшей своего разрушения стра-

не… А главное: во мне родилось и стало крепнуть чувство моей – моих слов – необходимости огромному людскому множеству. Это ли не причина для радости впрямь головокружительной!

Разумеется, и то меня не могло не радовать, что я стал зараба-

тывать пером относительно неплохие по тем временам деньги. И то, что после многих лет жизни в общежитиях, в съёмных комна-

тах и прочем временном жилье у меня появилось в столице своё гнездо, пусть и очень тесное, почти крохотное. Но – своё. И я жил в нём уже не один, а со своей юной женой и нашей, тоже ещё крохотной дочуркой… Правда, надо признать: «житуха бурная, литературная» с упорядоченной жизнью семейной стала плохо рифмоваться почти с самого начала как той, так и другой. И чем дальше, тем труднее мне становилось избегать противостояния,

а потом и вражды меж этими двумя главнейшими частями своего бытия…

…Но не только на эту печаль глядя из нынешнего своего, се-

дого и горького дня, я и впрямь тяжко вздыхаю. Ещё одна печаль видится мне, вместе с первой ставшая зерном, из которого про- росли немалые мои личные крушения… Что и говорить: очень

многое в той самой, «бурной литературной» жизни глаза мои видели сквозь призму всё той же радости. И не то, чтобы сквозь розовые очки, нет, напротив, меня не устраивало опять-таки очень многое в мироустройстве и порядках тогдашней державы нашей, не по уму и не по сердцу была мне масса глупостей, про-

низывавших всё то, что звалось «системой». (И, как ни странно это будет узнать людям, тогда ещё не родившимся, мотивами таких несогласий многие мои строки тех лет звучали и отлича- лись. Причём звучали и на печатных страницах, и в больших залах, - и ничего, не отправлял меня за них в узилище « тотали-

тарный режим»…) И всё-таки жизнь, особенно мир творцов сло-

весности представали моим глазам в какой-то искрящейся-хмель-

ной пелене. Что сегодня греха таить: хмельной она была потому, что почти все большие и малые события тех дней не обходились без возлияний. Застольная добрая компания друзей-приятелей, и товарищей по перу, и читателей-почитателей (и почитательниц, разумеется) – непременная и почти обязательная примета повсед-

невья молодых поэтов во все времена. Так было и у меня.

И мне казалось – и поначалу даже неколебимо верилось, что буквально все в сообществе пишущих рады моему появлению в нём. Что все – и старшие, и сверстники – преисполнены по отно- шению ко мне самых добрых и дружеских чувств. Что все они радуются моему восхождению на Парнас. (На словах-то, особен- но во время застолий и литературных посиделок, так оно и было). И что уж совершенно вне всякого сомнения – никто не замышля-

ет мне ставить подножки на этом пути…

Короче, ничто мне в дни моего пиитического дебюта не давало о себе знать в столичном мире изящной словесности из того, за что хорошо сей тогдашний мир познавшие звали его и «департа-

ментом имени Воланда», и «литературной Бутыркой», а его мате-

риализованное средоточие, писательский клуб – «гадюшником» и гораздо более крепкими, нецензурными титулами. Я и не предпо-

лагал, что пройдёт немного лет – и у меня вырвется из-под пера строчка: «Клубок взасос целующихся змей!» - относящаяся к этой профессиональной среде. Не видел многих опасностей, под-

стерегавших меня – и они не преминули вскоре на меня рух- нуть… Хотя от некоторых из них (причём, быть может, самых убийственных) спастись удалось.

Так, начали было «ответственные старшие товарищи» направ-

лять моё восхождение не столько на Парнас, как мне хотелось, сколько на Олимп. То есть, попытались из меня «лепить» буду-

щего литературного официоза. Этакого комсомольско-молодёж-

ного поэта, бодрого и митингово-боевитого, записного «высту-

пальщика», который расцвечивает и украшает всяческие съезды, торжественные заседания и прочие форумы своими пламенными стихами с вкраплением лирики. А на зарубежных встречах со-

здаёт, по-нынешнему говоря, «имидж» советского молодого пи-

сателя – идейно крепкого, но с совершенно человеческим и даже очень интеллектуальным лицом… Помнится, один из тех «стар-

ших товарищей» красноречиво проговорился: «Надо же кого-то всерьёз на смену Роберту Рождественскому готовить. А у этого парня всё есть: и говорить складно может, и языки знает, и в ас-

пирантуре учится – походит в молодёжных лидерах, а потом мы его и в секретарское кресло посадим…»

Хоть я и вздрагивал внутренне, слыша такое (мы, подмастерья поэтического цеха, того же Рождественского за глаза «роботом» звали), но вообще меня всё это не пугало. Во-первых, был я уверен в себе, знал, что «роботом» не стану ни в коем разе, а, главное, очень уж привлекательные, редкостные по тем временам возможности открывались: ведь мало кому из молодых, да и мас-

титых литераторов садилась тогда на ладонь Жар-птица в образе частых поездок за рубеж. А мне, писавшему вдобавок ко всему ещё и диссертацию по западной поэзии и немало переводившему, это было крайне желанно и необходимо. Я уже видел себя сидя-

щим в библиотеке Британского Музея либо в каком-либо уютном кафе канадского Монреаля и читающим своему тамошнему кол-

леге его стихи, переложенные мной на русский язык!

По сю пору не произошло ни того, ни другого.

Появился и вмешался… ах, да, появилась Тень Мастера…

«…Учти, старик, мы тебя на главную нашу премию двигаем! Книжку твою… Но – надо тебе будет поработать, помочь нам в организации этого долбаного конгресса!»

Так говорил мне некий очень ответственный инструктор в большом сером здании, что стояло – да и ныне там – в московс-

ком переулке, звавшемся Комсомольским, и, соответственно, в том здании трудилось высшее руководство организации, которую величали тогда «первым помощником партии». Надо признать, этот комсомольский цекист искренне и всерьёз хотел, чтобы пре-

мия, в просторечии для краткости называвшаяся так, как нынче кличут известный столичный театр – «Ленком», - досталась мне. (Он вообще был весьма начитан, сам баловался сочинительством, и неслучайно же в наши дни стал одним из самых «забойных» детективщиков… правда, с помощью пяти-шести некогда преус-

певавших, а теперь обнищавших умельцев этого жанра…) Пото-

му и «запряг» меня в бурную кампанию подготовки международ-

ного конгресса, на который должны были съехаться молодые… ну, скажем, не старше сорока – писатели, артисты, вокалисты и прочие творцы культуры, главная общность которых состояла в том, что они – по мнению наших устроителей того конгресса, ис-

поведовали л е в ы е убеждения. Да, не какие-нибудь иные, а именно левые, они же и прогрессивные, и революционные, и передовые… Наставлявшему меня ответработнику представля-

лось, что, проявив себя наилучшим образом на этом левом мероприятии, показав себя во всём блеске главным «помощни-

кам партии», я вне всякого сомнения буду увенчан лаврами высшей молодёжной премии. Вот и стал я два-три раза в неделю появляться в том большом сером здании, решать всякие дела и вопросы с бойкими ребятами, которые, собираясь на заседании по поводу готовящегося конгресса, шутили: «Ну, что, пойдём налево?!»

Они вообще любили пошутить, эти ребята-комсомолята, поч-

ти все, как один, стриженые коротко, «ёжиком» (а тогда в самый расцвет входила «хипповая» мода на длинные волосы) и носив-

шие, как правило, серебристо-сероватые костюмчики. Вообще – ничего особенно плохого вспомнить о них не могу. Ну, мечтали они в большинстве своём перебазироваться в другое здание, тоже серое, но гораздо более внушительное – на Старую площадь, в священный для них «большой» ЦК. Так что ж в том плохого: жаждали служебного роста… Ну, любили на досуге хорошо про-

вести время в саунах с бассейном, входивших тогда в обиход среди отечественной элиты, да и с пивком-коньячком, и, конечно же, с представительницами прекрасного пола, - так кто ж из нас не грешен?.. Нет, в основном-то, за немногими (правда, страшно-

ватенькими по уровню тупости) исключениями это были мальчи-

ки шустрые, развитые, мозговитые и сообразительные. И не слу-

чайно же столь многие из них спустя лет десять-пятнадцать ста-

новились и первыми кооператорами, и первыми приватизатора-

ми. Кое-кто из них весьма крупными кусками государственной собственности сумел поживиться, - знал, где и что брать… Иные вышли и в серьёзные бизнесмены, и в ряды тех, кого зовут «но-

выми русскими». А иногда, видя на ТВ-экране лица из разных «эшелонов» нынешней власти – депутатов, министерских сидель-

цев – узнаю в них уже крепко посолидневших, а то и постарев-

ших парнишек, сновавших когда-то по коридорам серой громады в Комсомольском переулке, бывших старших и младших инстру-

кторов, завотделами, замзавсекторами и так далее. Ничего удиви-

тельного: эти ребятки и тогда уже были деловитыми и целеустре-

млёнными… Всяческой лирики они чурались. Впрочем, говорю, их я вспоминаю без всяких обид, мне с ними работалось достато-

чно легко, в мои дела они не лезли, ибо мало что в них смыслили. Да и всем нам тогда, сверстникам, ещё не простившимся с моло-

достью, было просто друг с другом, чем бы мы ни занимались. Ведь делить ещё было нам нечего…

А вот молодые женские лица там встречались нечасто. Прият-

ные, тем более красивые – так уж совсем редко. Миловидно-аппетитные гостьи на вышеупомянутых посиделках в саунах или на загородных пирушках в каких-либо спорткомплексах были труженицами иных сфер, как правило… По крайней мере, среди тех «комсомолят», с которыми мне там пришлось иметь дело в подготовке «левого» конгресса, была лишь одна дама.

Но лучше б её там не было вовсе!

Строго говоря, дамой она и не являлась. Ещё не являлась. И не знаю, стала ли ею когда-либо в последующие годы. Вряд ли… Редкостно несимпатичной, попросту неприятной внешностью обладала эта ответсотрудница. Что-то хищно-недоброе проскаль-

зывало в выражении её лица, даже когда она улыбалась, что слу-

чалось не более раза в день. Может, я и не прав, просто такою она вспоминается. Но я ведь и повествую лишь о том, что мне помни-

тся…

Понимаю: грешно иронизировать над теми представительни-

цами женской половины человечества, которые носят печальный титул – «старая дева». Но та, о ком сейчас пойдёт речь, являла со-

бой воплощённый пример того, как носительница такого титула бывает сама повинна в своей вековушной судьбе. Дело даже не во внешности было: эта «комсомольская богиня» пользовалась неискоренимой репутацией злюки и вреднюги даже у ко всему притерпевшихся ребят, с которыми она работала… Помнится, они меж собою даже негласную премию установили на басно-

словно громадную сумму, которой должен быть награждён тот, кому удалось бы «обгулять Нельку». Но лауреатом так никто из них и не стал… Не мог и до сих пор не могу понять, как, каким путём оказалась эта мымра с замашками явной стукачки в аппарате «верного помощника партии»: людей с явно «минусо-

вым обаянием» туда в те годы уже старались не брать. Правда, ходили слухи, что… Однако лучше назову её имя.

Звалась она очень звучно: Нелли Асаровна Лотоцкая.

…Её отчество и фамилия вызвали во мне какие-то смутные, подсознательные ассоциации, причём, как мне показалось, к миру литературы относящиеся. Но мне в те дни, замотанному множест-

вом дел и событий, было не до копания и блуждания в тайниках памяти. Хотя изредка, ведя с Лотоцкой разговоры о моём вкладе в подготовку грядущего международного мероприятия, я чувст-

вовал, как что-то изнутри царапает мою память. Неприятно цара-

пает. Однако я тут же гасил в себе эти ощущения. Понимал, что старая дева с комсомольским значком на совершенно отсутство-

вавшей у неё груди – не тот объект, на который надо выплёски-

вать свои эмоции, вдобавок смутные и труднообъяснимые. К тому же усвоил предупреждения ребят в серебристо-серых костюмах.

«Не дай тебе Бог поругаться с Нелькой! – втолковывали мне эти атеисты. – Испортит если не жизнь, то настроение. Заложит, доложит и донесёт! Асаровна у нас такая – с ней лучше не ссориться».

«Кому доложит и донесёт?» - спрашивал я.

«Как это кому? Самому! Гене-сейфу!» - отвечали мне, подни-

мая ввысь указательный палец.

…Лотоцкая, которую все эти рядовые и низовые цекисты в глаза звали только Нелли Асаровной, была назначена на роль координатора в подготовке молодёжного конгресса. Собирала от нас поступающую информацию и передавала её одному из выс-

ших комсомольских цекистов, отвечавшему за все международ-

ные дела и ведавшему ими. А его за глаза в том большом сером здании все называли Геной-сейфом. Но не за его физические данные, хотя мужиком он уже тогда был солидным и вальяжным, а потому, что в его тайном ведении находилась «чёрная касса» руководства передовым отрядом советской молодёжи. Так, по крайней мере, мне полушёпотом и с придыханиями поведали однажды «комсомолята»… Мне же, с моим тогдашним взлётно- радужным состоянием духа, было, в общем-то, плевать на все эти «тайны мадридского двора», да и на всех секретарей ЦК (причём любого, и того, что на Старой площади находился, тоже), вместе взятых. Однако я, к тому времени уже немало огней и вод проше-

дший, отдавал всё-таки себе отчёт в том, что от оного Гены-сей-

фа, а, следовательно, и от Лотоцкой во многом зависит успех дела, мне доверенного. Значит, и мой личный успех. И потому старался избегать в общении с этой особой ссор и перепалок.

Хотя и очень это было трудно. Её неприязнь к себе я ощутил чуть ли не в первый день нашего с ней знакомства. Причём то была неприязнь не как к молодому мужчине, но именно как к че-

ловеку из мира литературы. («Не обращай внимания, парень, она всех вас терпеть ненавидит – и художников, и гудошников, и зна-менитых, и начинающих! Такая уж натура у неё мерзопакост-

ная…» Так объясняли мне стриженые бобриком ребята антипа-

тию, коей воспылала ко мне эта старая дева). До поры, до време-

ни эта неприязнь проступала лишь в колючем взгляде её малень-

ких глазок да в презрительно-брезгливых гримасах, нередко пере-

дёргивавших её сухонькое лицо, когда она со мной разговарива-

ла. Но однажды её прорвало.

«Знаю, почему вы здесь оказались, - ни с того, ни с сего проце-

дила она, выслушав мои соображения относительно литературно-художественных встреч на грядущем конгрессе. – Рвётесь премию получить, чтобы выше по функционерской линии двину-

ться, да?!»

«Не рвусь! – из всех сил стараясь не выйти из себя, отвечал я. – Выдвинули на премию, вот и все дела. А этот конгресс для меня – дело интересное, творческое, моё, поэтому я и помогаю вам всем. Премия тут не при чём: дадут – спасибо, нет – не обижусь!»

Я говорил совершенно искренне и, чтобы подтвердить свою искренность, резко встал и заявил Лотоцкой, чеканя слова по-офицерски:

«А если вы будете и дальше разговаривать со мной таким тоном и оскорблять меня вашими домыслами, то я вынужден буду объяснить вашему руководству, что не могу более здесь находиться. И вся ответственность за срыв моей работы по конгрессу ляжет на вас!»

Никогда я не отличался рассчётливостью, а уж в ту пору – и подавно. Но этот мой ход оказался точным. Я даже не предвидел, что Лотоцкая так перепугается. Сутулая и тщедушная, она съёжи-

лась и ещё более усохла почти в мгновение ока. Её колючие глазки забегали, потом заморгали, и она неожиданно стала сбив-

чиво лепетать что-то вроде «вы не так меня поняли!», затем столь же сбивчиво пробормотала просьбу извинить её. На том наша первая стычка и завершилась. И несколько дней подряд, встреча-

ясь со мной, она была подчёркнуто вежлива… И мне даже как-то пришло в голову, что у этой несчастной мымры, обречённой на «стародевичество», могла случиться в её юные годы какая-нибудь несчастная любовная история («Наверно, в кого-либо из нашей пишущей братии влюбилась, а тот ей показал козью мор-

ду!» - такую картину нарисовало мне моё услужливое художест-

венное воображение. В то время я ещё не лишился остатков юношеской наивности и готов был сострадать даже малоприят-

ным мне людям). И, чтобы закрепить установившийся меж нами «нейтралитет», решил, что при случае выскажу этой цекистке что-либо вроде комплимента. И случай вскоре подвернулся!

…Шло последнее перед началом работы конгресса заседание тех, кто его готовил. Как и положено в таких случаях, всё уже было шумно, напряжённо и несколько нервозно. Все мы и даже сам воздух – словно грозовым электричеством насыщены… Лотоцкая же на месте почти не сидела: она поминутно вскакива-

ла, выбегала с подготовленными документами, мчалась их согласовывать в начальственные кабинеты, прибегала с другими бумагами и с новыми «вводными», опять уносилась, словом – напоминала известный фольклорный персонаж на помеле! Это впечатление усиливалось взлетающими краями длинного лёгкого платка, который покрывал её костлявые плечи…

Мне же, наблюдавшему её суетливую беготню, по странной прихоти воображения пришло в голову совершенно иное сравнение – тоже достаточно сказочное, хотя и не из фольклора явившееся. Оно совершенно не отвечало реальности, однако я счёл его вполне пригодным для того комплимента, что давно хотел отвесить этой старой деве ради её окончательной нейтра-

лизации. А также для того, чтобы хоть немного разрядить напряжённо-грозовую атмосферу наших заключительных поси-

делок.

И вот, когда Лотоцкая в очередной раз влетела в зал и подбе-

жала к своему креслу, я шутливым тоном произнёс, глядя на неё с как можно более дружелюбной улыбкой:

«Нелли Асаровна, вы сегодня похожи на булгаковскую Марга-

риту, когда она летает и громит квартиру Латунского!»

…Не припомню, чтобы когда-либо, до или после того дня ка-

кая-нибудь моя шутка, тем более какой-либо мой комплимент, обращённый к даме, производили бы такое впечатление. Прямо скажем – обратное своей цели. Просто жуткое!.. Деловой галдёж после этих моих слов оборвался мгновенно. Как говорится, тихий ангел пролетел. Правда, было слышно, как двое или трое из засе-

давших, давясь смехом, прыснули.

«Что-о-о?! Что вы сказали?!» - раздался истошно-визгливый крик Лотоцкой. Ничего не понимая, взглянув сначала на её перекошенное лицо, потом на лица сидевших за столом цекистов, увидав, что они либо не знают, куда деть глаза, либо выглядят ошарашенно или делают над собой страшные усилия, чтобы не расхохотаться, я решил, что, наверное, в спешке произнёс что-то не так, или что меня в этом галдеже плохо расслышали и неверно поняли. И потому я, собравшись с духом, вновь сказал Лотоцкой:

«Я хотел… я имел в виду, что… вы, Нелли Асаровна, сегодня летаете, как Маргарита, ну,.. из романа Булгакова, помните… где она влетает в квартиру Латунского и разгром там учиняет…»

И, видя, что лицо той, кому предназначались мои слова, стано-

вится уже не просто перекошенным, а, как мы тогда любили выражаться, «перехеренным», я нежданно для самого себя бряк-

нул:

«И вы столь же сегодня прекрасны!»

…Лотоцкую после этих слов буквально заколотило. Вначале, не в силах ничего произнести, она взнесла над головой трясущие-

ся сжатые кулаки и несколько секунд стояла в такой позе с дрожащей от ярости отвисшей челюстью. А потом завопила:

«Да как вы смеете! Как ты смеешь! Меня! Так! Оскорблять! Как смеете говорить мне такую м е р з о с т ь?! Ме-е-а-рзость!!! Мерзость!!!»

И ещё раз крикнув «мерзость!», она вылетела из зала заседа-

ний уже не ведьмой на помеле, а просто пулей.

В зале стояла тишина: кто-то шумно откашливался, кто-то хихикал, кто-то потрясённо вздыхал, но примерно минуту никто не произнёс ни слова. Я тоже стоял в остолбенении, не в силах ничего понять. Затем послышались восклицания наподобие «ни хрена себе!» и гораздо более крепкие…

Наконец, ко мне повернул лицо тот самый, наиболее благово-

ливший ко мне ответственный цекист, по настоянию которого меня и нацелили на участие в «левом» конгрессе, и впрягли в подготовку к нему. Шумно выдохнув и качая головой, он стал медленно выдавливать из себя слова:

«Ну, старик! Ну, не ждал я от тебя… такого! Ну, ты и выдал пенку сегодня!»

«Да в чём дело?! Объясните же мне, в конце-то концов! Чего она на меня взъелась?! Чем ей Маргарита не угодила?!» - возопил я.

«Да неужели ты сам не понимаешь? Неужели не знаешь, кто такая эта Асаровна? Чья она дочь? Неужели ты не знаешь, интеллектуал нараспашку, кто такой был Асар Лотоцкий? Ну, не может быть, чтоб ты не знал… Ведь на самую больную мозоль ты ей наступил! У неё же к Булгакову ненависть патологическая! Ну, вспомни – Асар Лотоцкий, тот самый критик, с которого Булгаков Латунского в «Мастере…» написал. Прототип Латунс-

кого, одним словом… Понял теперь? А ты ей – про Маргариту, про её полёт к Латунскому и погром в его квартире…»

«Асар Лотоцкий?!» - ахнул я и стукнул себя кулаком по лбу. Тут уж моя очередь наступила восклицать «ни хрена себе!» и кое-что покрепче. Боже, как же я раньше об этом не догадался!

…Конечно, конечно же, к тому времени мною было прочитано едва ли не всё, написанное Булгаковым и напечатанное у нас и за рубежом. Более того – мне знакома была уже и почти вся литера-

тура об авторе «Мастера и Маргариты», множество исследова-

ний, раскрывавших историю создания его главной книги и других его творений, и уже немалое число мемуаров о его судьбе, изданных у нас в стране к тем дням и ещё не изданных. Я давно уже не был тем мальчишкой из провинции, который не мог по-

нять, почему кот, подаренный вдовой Михаила Афанасьевича её приятельнице, мог зваться только Бегемотом… И, конечно же, давно уже знал из истории отечественной новейшей литературы о том, кто такой был Асар Лотоцкий и какую страшную роль сыграл он и в этой истории вообще, и в судьбе Булгакова в частности… Но мне и в голову почему-то не пришло ни разу, что закосневшая в стародевичестве мымра, занимавшая должность ответственной сотрудницы в ЦК комсомола – дочь этого давних лет литературного обер-палача. И никто в большом сером здании мне этого не подсказал: парни в серебристо-светлых костюмчи-

ках, знавшие о моём поприще, были убеждены, что мне сей факт не может быть неизвестен. У меня же, говорю, отчество и фами-

лия Лотоцкой вызвали в памяти лишь какие-то смутно-неопреде-

лённые, хоть и неприятные ассоциации. А в горячке и в запарке было не до них… Вот я и вляпался!

Асар Лотоцкий. Латунский! Лотоцкий…

Если б он одного лишь только автора «Белой гвардии» травил – и за то был бы достоин геенны огненной.

Но – он сократил жизнь множеству талантливых мастеров русской словесности в двадцатые и тридцатые годы минувшего века. Точней сказать так: по его критическим пасквилям, по его печатным и тайным доносам в буквальном смысле укорачивалась – пулей, застенком, лагерем – жизнь людей, повинных лишь в том, что они хотели оставаться собой, русскими, да, русскими художниками стиха и прозы. Он одним из первых «деятелей» пера после Октября удостоился негласного титула – «литературо-вед в штатском».

Ещё при жизни Есенина Лотоцкий ввёл в обиход термин «есе-

нинщина». Он травил златовласого гения в своих опусах со всей страстью бешеной собаки. А после гибели Есенина с подачи этого, одного из ведущих пролеткультовских, а затем рапповских и вапповских* критиков были арестованы, сосланы, а потом в большинстве своём расстреляны почти все соратники, друзья и товарищи поэта по перу, звавшие себя крестьянскими писателя-ми. И Николай Клюев, и Сергей Клычков, и многие соловьи русского слова…

В начале 30-х Лотоцкий выступал главным «прокурором от литературы» на судилищах над несколькими волшебниками поэзии и прозы, пришедшими из Сибири. Среди них были вскоре убитый Павел Васильев и те, кому посчастливилось, пройдя тюрьмы и ссылки, дожить до старости, став живыми классиками – Леонид Мартынов и будущий учитель автора этого повествова-

ния Сергей Марков. Их всех обвинили в «русском фашизме», «колчаковщине» и «белогвардейщине»…

* Пролеткульт («пролетарская культура»), РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и ВАПП (Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей) – организации существовавшие в 20-х и начале 30-х г.г.

Перед Великой Отечественной войной и особенно во время войны Лотоцкого почти не было слышно: понятию «русский» власть возвращала его историческое достоинство. Но в конце 40-х этот «литературовед в штатском» вновь проявился – громил своих соплеменников как «безродных космополитов»… После Двадцатого съезда в печати опять послышалось его уже слабею-

щее тявканье: он попытался заклеймить Шолохова и уже мёртво-

го Фадеева как «песнопевцев культа личности». Решил сделать ещё один поворот на 180 градусов… Но в его палаческих ухват-

ках власть уже не нуждалась: нужны стали более изощрённые перья. И Лотоцкий ушёл в литературную отставку – и в забвение.

Таков был тот, кого Михаил Булгаков изобразил в своём главном романе под именем Латунского…

Надо признать, однако, что травля автора «Бега» и «Дней Турбиных» стала всё-таки даже и в такой «насыщенной» жизне-

деятельности Асара Лотоцкого настоящим звёздным часом. Он топтал и душил Булгакова с каким-то особо страстным неистов-

ством. Он отзывался разгромными статьями, ядовитыми паскви-

лями и просто доносами на все без исключения вещи, выходив-

шие из-под булгаковского пера, причём сильнее всего достава-

лось тем из них, что ещё не дошли до читателей и зрителей. Он посылал письма Сталину, слёзно умоляя вождя, чтобы тот отменил своё высочайшее разрешение ставить «Дни Турбиных» на сцене МХАТа. А уж на главном романе писателя Лотоцкий сладострастно вершил людоедские пляски не один год. Назва-

ние статьи Латунского – «Воинствующий старообрядец», упоми-

наемое Мастером в романе, это заглавие одной из множества статей Лотоцкого, настряпанных им в 30-е годы…

Так что вполне можно доверять изустным сведениям, согласно которым Асар Лотоцкий отправился на тот свет, узнав, что «Мас-

тер и Маргарита» опубликован в советской печати. Захлебнулся злобой… Но и вполне можно понять Мастера, вооружившего свою героиню способностью летать и отправившего её громить квартиру критика Латунского. То есть – Лотоцкого.

…Однако и мой добрый знакомец-функционер из Комсомоль-

ского переулка нисколько не преувеличивал, говоря мне с тяжким вздохом:

«…ведь у этой Нельки наследственно смертельная ненависть к Булгакову. И вообще ко всем пишущим… Асаровна! Смертельно ты оскорбил её, смертельно… Очень опасаюсь, что она тебе той же мерой воздаст. Крупно нагадит…»

И не ошибся этот ответственный товарищ.

…Уже завершился первый день «левого» международного мероприятия. А проходило оно в живописнейшем уголке Подмо-

сковья, на берегу Клязьмы, в роскошном по тем временам спор-

тивном комплексе. Я должен был выступать на следующий день с утра, а вечером первого дня воодушевлённо занимался укрепле-

нием взаимопонимания с переходом в дружбу и любовь между молодыми мастерами и мастерицами культуры разных стран и материков. Короче, в моём номере сидели два канадца, приехав-

шие снимать фильм о победившем социализме, но почему-то спрашивавших меня прежде всего о проблемах с проституцией в нашей стране (я, естественно, заверял их: «У вас не будет ника-

ких проблем!»); а ещё моими гостями в тот вечер стали непомер-

ных габаритов негр из Бразилии со своей невероятно хрупкой подружкой, китаяночкой из Малайзии, а также две пухленьких славянки… неважно сейчас, откуда они прибыли. Напитки, сто-

явшие на столе, тоже были созданы разными нациями, но наша «родимая» пользовалась наибольшим успехом, и мы все уже начинали дружить и уважать друг друга… Нежданно зазвонил телефон, и в трубке раздался ледяной голос Лотоцкой. Она потребовала, чтобы я немедленно отдал текст моего выступления главному куратору конгресса. То есть – Гене-сейфу (разумеется, она и за глаза называла его по имени-отчеству). Так сказать, на высочайшее утверждение.

Я возмущённо ответил, что впервые слышу о необходимости такого утверждения, что выступать буду не по бумажке, и что вообще мне такая цензура не по нраву. Дочь булгаковского «антигероя» хладнокровно отрезала: «Я вас предупреждала, но вы пропустили мои слова мимо ушей – как, впрочем, и всегда!» После чего безаппеляционным тоном добавила, что если я немедленно не принесу Гене-сейфу хотя бы тезисы выступления, то оно не состоится, и, главное, что оный руководитель ждёт меня не в номере, а в зоне отдыха…

Опытная интриганка рассчитала всё точно, до мелочей. И то, что я – как, скажем прямо, все участники конгресса к тому часу, разве что кроме неё, находился уже «на взводе». И то, что «румя-

ный комсомольский вождь», пребывавший под ещё большим, нежели я, градусом, вовсе и не жаждал встречи со мной. «Зона отдыха» оказалась опять-таки сауной с бассейном, только гораздо более фешенебельной, чем все подобные заведения, мною в те годы виденные. Гена-сейф бултыхался в бассейне вместе с двумя-тремя другими функционерами его служебного уровня и с несколькими молодыми дамами явно не цекистского вида. Аппе-

титные были девчата. Словом, он активно осуществлял своё пра-

во на отдых после действительно напряжённого трудового дня. Так активно, что высказал явное неудовольствие моим появлени-

ем с какими-то ещё бумагами. С большой неохотой оторвавшись от одной из гурий в почти незримом купальнике, он плюхнулся в кресло у столика, поставленного рядом с бассейном и нагружен-

ного бутылками не только с минералкой. Минуты две, морща лоб и кривясь, пытался понять, что мне от него нужно, - выяснилось, что вроде бы его виза на моём тексте и не очень-то нужна. Когда же я сослался на Лотоцкую, он скривился и пробурчал:

«Ну, раз Нелька так думает, то… что ж, на всякий случай, ладно, давай бумажки твои, погляжу…»

Глядел он на мои наброски довольно-таки долго, учитывая его расслабленное состояние. Потом влил в себя целый стакан белого вина (мне не предложил, чем сразу же заставил меня внутренне помрачнеть и «выпустить иглы»), затянулся сигаретой и – словно вместе с дымом выдохнул:

«Что за хренотень ты тут несёшь?! Какой-то… гнилой абстрактный гуманизм! Что ещё за мура у тебя тут: «Вековое нас-

ледие отечественной духовности – самая надёжная опора совре-

менного советского художника слова»! Тебе что, не ясно, что опора у нас только одна – марксистско-ленинская идеология, коммунистическое мирозор.. мизороре… тьфу! … твою мать! мировоззрение! Всё остальное – х…ня! Не, парень, это всё не годится, к утру чтоб мне полный новый текст был готов. Да что б там поменьше ты нёс про всякое духовное да русское, а поболь-

ше… вот это, про нашу идейность советскую! Да, забыл – на Брежнева-то у тебя ни единой ссылки, - ты что, меня под монас-

тырь подвести хочешь?! Давай, иди, поработай, чтоб к утру было всё по-новой заделано!..»

Мне бы вспомнить своё недавнее воинское прошлое: «есть, товарищ командир, будет исполнено согласно вашему приказу!», откозырял и пошёл, и делай всё по-своему… Мне бы взять те свои «тезисы» да отправиться спать, почтительно согласившись с одним из главных комсомольских штабистов, - уверен: утром Гена-сейф и не вспомнил бы о своих несогласиях с моими раз-

мышлизмами. Но – повторяю – дочь литературного заплечных дел мастера всё рассчитала очень точно! Знала, предвидела: я уже находился в том разгорячённо-хмельном состоянии, когда уже ничто не могло меня удержать от жаркой дискуссии.

Так оно и произошло – я кинулся в спор с Геной-сейфом. Поначалу я просто хотел ему объяснить, что перед ним всего лишь наброски, краткое содержание того, что я изложу «левым» зарубежным товарищам с трибуны на следующий день, что в моём выступлении всё прозвучит «как надо», и со ссылками на речи генсека, и с необходимыми дозами «идейной» риторики… Но – высший цекист уже «завёлся», в голосе его зазвучало рычание, а потом, в ответ на мои упрямые доводы, он хряпнул кулаком по столику (несколько бутылок покатились в бассейн) и заорал на меня:

«Да ты понимаешь, с кем ты споришь?! Ты что, не видишь разницу между мной и тобой?!»

Я ответил, что вижу, и уже достаточно повышенным голосом стал растолковывать ему, в чём, на мой взгляд, состояла эта раз- ница. Причём не удержался и от прозрачного намёка на обстоя- тельства, в силу которых моего оппонента за глаза величали Ге-

ной-сейфом.

Это была моя роковая ошибка! Взъярённого цекиста переко-

сило едва ли не шибче его подчинённой, услыхавшей от меня «комплимент» в её адрес, и он разразился бурным потоком того, что ныне зовётся ненормативной лексикой. И его друзья и подруги по «активному отдыху» не в силах были его успокоить… А финал той непечатной тирады звучал так: «…Я тебя вычёркиваю из выступающих! Вон отсюда!»

Этому последнему «ц.у.» Гены-сейфа я, вероятно, последовал бы, ограничься он им, не продли он ту матерно-распалённую тираду. Я уже собрался повернуться и уйти – но хранитель глав-

ного комсомольского «общака» не ограничился посылкой меня по известному адресу. Срываясь на фальцет, он проорал:

«Развелись тут на нашу шею, писаки несчастные, тунеядцы грёбаные, мать вашу … !!!»

Даже во хмелю мне хватило бы выдержки не отвечать соответ-

ствующим образом на оскорбление лишь меня одного. Полаялись – и разошлись: наутро видно будет, может, и помиримся – такова была моя внутренняя логика. Но когда прозвучало э т о , когда разъевшийся молодёжный столоначальник оскорбил моё профес-

сиональное достоинство, честь моего цеха, мой труд – тут я не выдержал. Верней – не выдержала моя правая рука. Она сработа-

ла просто автоматически.

Гена-сейф плюхнулся плашмя всей своей тушей в бассейн, на поверхности которого ещё плавали несколько бутылок…

………………………………………………………………

На том и завершилось моё сотрудничество с «верным и глав- ным помощником партии». Так и не суждено мне было стать ни лауреатом главной комсомольской премии, ни даже её соискате-

лем. Не суждена была мне стезя литературного официоза.

А помешала – Маргарита. Помешала – Тень Мастера. В этом я убеждён.

…К чести тогдашнего руководства нашего «департамента изящной советской словесности», оно почти никак не отреагиро-

вало на грозную многостраничную «телегу», которая пришла из большого серого здания, что стоит в переулке, носившем тогда имя Комсомольского. Пожалуй, не было такого смертного греха, какой не вменялся бы мне в вину на страницах той «телеги». Зверское избиение одного из самых лучших руководителей слав-

ной советской молодёжи значилось в том доносе ещё не самым страшным моим грехом… Но – всё обошлось. «Старшие товарищи», желавшие сделать из меня «выдвиженца», лишь по-

журили меня за несдержанность да посоветовали быть осмотри-

тельнее. Однако – свои выводы относительно меня сделали и они. На меня стали смотреть с некоторой настороженностью.

Но меня это не трогало. Оценив произошедшее на спокойную и трезвую (насколько она могла быть таковою в те времена) голову, я вознёс хвалу судьбе за то, что она оберегла меня от участи стать «комсомольским поэтом»…

А вот в связи с Геной-сейфом, хотя с тех пор наши пути никог-

да не пересекались, мне пришлось ещё раз пережить очень чёр- ные минуты. Правда, спустя примерно полтора десятка лет… Все эти годы «одному из лучших руководителей советской молодё- жи» неуклонно сопутствовал служебный рост. Когда началась

«катастройка», он уже руководил всеми профсоюзами страны. А затем – хотя и на очень краткий срок – вообще стал одним из первых лиц уже трещавшей по швам союзной державы.

И вот настал тот роковой день в Августе-91, когда по телеви-

зору целыми часами можно было лицезреть одно лишь бессмерт-

ное «Лебединое озеро». А потом на экране появились лица лю-

дей, взявших на себя миссию спасителей государства.

И среди них – лицо того, кто когда-то в среде высшего комсо-

мольского руководства имел «кликуху» Гены-сейфа. Руки у него тряслись…

Я смотрел на экран и чувствовал, что захлёбываюсь от боли и от отчаяния.

Ибо понимал: их дело – справедливо. Страну надо спасать от катастрофы.

Но понимал и другое: если это дело берёт в свои трясущиеся руки бывший хранитель «общака», пусть даже и передовому отряду нашей славной молодёжи принадлежавшего, если дело спасения державы от распада возглавляет Гена-сейф – оно обре-

чено. И не на победу.

Так оно и произошло…

И последнее, что надо сказать в этой главе.

…Не раз, вспоминая ту хмельную стычку на «левом» конгрес-

се, пытался уразуметь: на кого же или на ч т о была похожа ло-

щёная физиономия Гены-сейфа, когда он с «моей подачи» летел в бассейн.

Наконец, однажды вспомнил. Озарило!

…В то мгновенье его физиономия один к одному была схожей с мордой разъевшегося наглого кота, когда я его в давний свой мальчишеский день поддел ногой и отшвырнул со своего пути. С мордой кота Бегемота.

Blog

Михаил Афанасьевич Булгаков покинул сей бренный мир, автор и его герой-рассказ

Содержание