Институт научной информации по общественным наукам политические отношения и политический процесс в современной россии

Вид материала

Документы

Содержание Кувалдин В. Президентство в контексте российской трансформации Этапы большого пути Президент и его команда Точки опоры и массовая база

Подобный материал:

• Вопросы к экзаменам для политологов 3-го курса ф-та социологии, экономики и права, 1161.25kb.
• Программа дисциплины «политические отношения и политический процесс в современной россии, 391.92kb.
• Курс "Политические отношения и политический процесс в современной России", 6240.48kb.
• Доклад на Всероссийской научной конференции «От СССР к рф: 20 лет итоги и уроки», 140.15kb.
• -, 468.55kb.
• Ю. С. Пивоваров Прошу подтвердить получение, 33.67kb.
• Информационное письмо, 177.14kb.
• Эволюция современной демократии: политический опыт России, 843.88kb.
• Информационное письмо, 169.89kb.
• Информационное письмо, 181.25kb.

АНАЛИТИКА


Кувалдин В. Президентство в контексте российской трансформации^٭


Советский пролог

Как известно, российское президентство зародилось в советское вре­мя. У него был аналог и предшественник, с которым его связывает сложный комплекс притяжения-отталкивания, отягощенный личной неприязнью, — недолгое президентство М. Горбачева. Российское президентство генетически связано с ним, несмотря на принадлеж­ность другой эпохе, другой социальной системе, другой стране.[…]

В Советском Союзе идея президентства всплывала и в сталинские, и в хрущевские времена, но была похоронена и «вождем народов», и отцом десталинизации.[…] Возрождение интереса к идее президентской республики в узком кругу приближенных молодого генсека-реформатора совпадает с началом перестройки. До поры до времени ей не давали хода.[…]

Ликвидация партийной монополии на власть создала опасный вакуум, грозивший разрушением государственных и общественных структур. Необходимость сохранения минимума управляемости в ситуации системного кризиса требовала усиления централизующего начала.

После XIX партконференции летом 1988 г. началось «самоотключение» партийного аппарата от рычагов управления. Горбачева не могло не беспокоить ослабление «генсековской вертикали». Но он видел и позитивную сторону: развертывание политической инициа­тивы масс, пробуждение общества, реанимацию других институтов. Можно предположить, что именно тогда, во время августовского отпуска 1988 г., он в принципе принял решение о переходе к прези­дентской форме правления. До осуществления задуманного прошло более полутора лет, равных целой эпохе, что смазало эффект.

В условиях стихийной децентрализации власти горбачевский при­мер оказался заразительным. Партийные вожаки косяком пошли в президенты. Прививка президентских структур на казавшееся крепким и жизнеспособным советское древо диктовалась логикой политической борьбы и конкретными расчетами главных действующих лиц. Этот «ход конем» должен был увеличить политический ресурс ключевых фигур, дать им новые рычаги влияния. Поэтому будущее президентство кроилось под конкретных людей - М. Горбачева, Б. Ельцина, Л. Кравчука и т. д. Превращаясь из партийных руководителей в президентов, вчерашние аппаратчики накладывали силь­ный личный отпечаток на трансформирующиеся государственные институты.

В то же время это не было просто сменой вывесок. Верховная власть обретала новую легитимность. Впервые в тысячелетней ис­тории России она опиралась - прямо или опосредованно - на де­мократическое волеизъявление избирателей. Сколь бы ни были из­вращены идеи народовластия в конкретной практике постсоветских режимов, разрыв с вековой царистской традицией имел принципи­альное значение.[…]

Избрание М. Горбачева президентом СССР на Съезде народных депутатов 15 марта 1990 г. мало что изменило в системе власти. Казалось, он просто подкрепил девальвированную партий­ную легитимность новой, полученной от высшего представительно­го органа, впервые в советское время более или менее свободно из­бранного всеми гражданами страны. Будничность события, непря­мой характер избрания, ожесточенные нападки справа и слева, вя­лость в создании новых структур управления не позволили президенту СССР реально использовать потенциал нового инсти­тута.[…]

Несмотря на краткость отпущенного срока, союзное президент­ство войдет в историю России как важный прецедент. По характеру оно было ближе к парламентско-президентской республике, хотя весьма своеобразной. Существенной характеристикой был явно вспомогательный характер в переходной системе власти.[…]

Российское президентство зародилось и оформилось как орудие в борьбе с союзным руководством. Одновременно его целью было изменение всей системы власти: ликвидация не только КПСС, но и Советов. Так же, как и союзное президентство, оно создавалось под конкретного человека - Б. Ельцина. Чтобы сразу придать ему необ­ходимый политический вес, оно прошло двойную демократическую (апробацию: на референдуме 17 марта 1991 г. (введение поста прези­дента) и первых всенародных выборах главы российского государ­ства 12 июня 1991 г. (еще в составе СССР).

Таким образом, в отличие от союзного российское президентство изначально несло большую самостоятельную нагрузку, создавалось как плацдарм для рывка вперед. Оно было символическим воплощением амбиций нарождающихся постсоветских элит, готовых ради личного успеха пожертвовать союзным государством. Президент­ство, зародыш альтернативной государственности, придавало легитимность их все более откровенным притязаниям на верховную власть.[…]

Впрочем, в своих устремлениях ельцинская команда была далеко не одинока. В конце жизни советского государства президенты в со­юзных и автономных республиках появлялись, как грибы после дож­дя. Региональные элиты готовились к разделу богатейшего совет­ского наследства. После августа 1991 г. все эти бесчисленные пре­зидентства стали оформляться в государственные, полугосударственные и квазигосударственные образования. В распадающемся мире их руководители становились живым символом преемственности, точкой консолидации, гарантами стабильности, надеждой и опорой.

Если для посткоммунистических элит российское президентство было заявкой на власть-собственность, то общество видело в нем гарантию необратимости демократических преобразований, проти­вовес консервативным и реакционным силам, надежный заслон на пути реставрации. Конституирующаяся российская государствен­ность была призвана положить конец всевластию партийной номенклатуры. Многозначность и пластичность ельцинского образа в об­щественном сознании объясняет парадокс референдума 17 марта 1991 г., когда подавляющее большинство избирателей одновременно проголосовало за сохранение союзного государства и введение в России поста президента.[…]

Ключевое значение фигуры президента в нарождающемся пост­советском мире подтвердила короткая эффектная схватка за власть 19-21 августа 1991 г. между старой союзной и новой российской номенклатурами. Гэкачеписты выдвинули на первый план вице-пре­зидента СССР Г. Янаева, чтобы придать видимость законности сво­им противоправным действиям. Но они не смогли нейтрализовать эффект отсутствия законного президента страны, находившегося под домашним арестом. Их соперники в полной мере использовали выступление российского президента против заговорщиков, сделав его живым символом сопротивления антиконституционному перевороту.[…]


Этапы большого пути

Поражение консервативных сил в августе 1991 г. создало беспреце­дентное «окно возможностей» для ведущих российских политиков. Отныне они определяли и систему власти, и общественный строй, и конфигурацию государства.[…] В начавшихся бур­ных преобразованиях первую скрипку играла исполнительная власть и прежде всего президентская команда, получившая чрезвычайные полномочия на V Съезде народных депутатов России (октябрь - ноябрь 1991 г.).

Они начали с уничтожения союзного Центра. Похоже, они были не прочь занять его место, но соответствующие попытки закончи­лись провалом. Вкусившие свободы союзные республики в какой-то форме могли признать власть Кремля, но не «Белого дома». Он был первым среди равных, не более того. Поэтому новый Союз мог быть лишь добровольным демократическим объединением суверенных государств. А такой Союз не был нужен российскому руководству. Оно полагало, что он свяжет, станет обузой, постоянным источни­ком проблем и неприятностей. В тесной координации действий с другими республиками видели не залог успеха, а угрозу срыва заяв­ленных радикальных реформ. К тому же кружила голову нежданно сгодившаяся ничем не ограниченная власть.

В декабре 1991 г. магия президентства сыграла роковую роль в судьбах страны. Беловежский сговор не прошел бы столь легко и беспрепятственно, если бы под соответствующими документами не стояли подписи двух президентов крупнейших славянских респуб­лик, на долю которых приходилось две трети населения Союза, пре­зидентов, - в отличие от М. Горбачева - избранных всенародным голосованием, что давало легитимность и развязывало руки.[…]

После крушения союзного государства по числу президентов пост­советский ареал быстро вышел в мировые лидеры (вслед за Латин­ской Америкой). Появление самостийных президентов на развали­нах партийно-государственных структур высветило одну из важней­ших характеристик этого периода: неподконтрольность власти обществу.[…] Как это не парадоксально, новоиспеченные президенты часто имели большую свободу рук, чем их предшественники - партийные секретари.[…]

Разобравшись с государством, российские младореформаторы принялись за народное хозяйство. Ставку сделали на быстрый де­монтаж системы централизованного управления, во многом под вли­янием идеологов «неоконсервативной революции» на Западе и пер­вых успехов польских реформ.[…] Так или иначе, «шоковая терапия» привела к обвалу ослаб­ленной экономики и стремительному падению жизненного уровня основной части населения. Проводившаяся ударными темпами на­чатая вскоре «народная приватизация» за бесценок передала огром­ные государственные активы в руки небольших группировок.

Утрачивая общественную поддержку, новые хозяева Кремля взяли курс на создание режима личной власти. Под прикрытием либе­рально-демократической риторики создавалась президентская «вертикаль» - авторитарная система управления, непосредственно под­чиненная главе государства.[…]

Лобовое столкновение российских законодателей с выдвинутым ими и возвысившимся над ними Б. Ельциным было во многом «за­программировано» объективной ситуацией. Выше отмечалось, что относительно свободное избрание союзных и республиканских пред­ставительных органов на рубеже 80-90-х годов стало средством консолидации новой политической элиты, противостоявшей тради­ционной советской номенклатуре. По мере углубления, радикализации процесса демонтажа государственного социализма острота противостояния «бывших» и «выскочек» увеличивалась, доходя до не­примиримой вражды.[…] Но логика развития разворачивала Россию, как и многие постсо­ветские государства, в сторону президентского режима. Вчерашние герои понимали, что плоды победы могут ускользнуть. По уровню культуры и подготовки они явно уступали «старшим братьям», со­юзным депутатам. Желание и умение находить взаимоприемлемые компромиссы никогда не были их сильной чертой.[…]

И Съезд, и президент были избраны всена­родным голосованием и имели одинаковую легитимность. Их прерогативы то расширялись, то сужались и никогда не были четко разде­лены. Свои конфликты они не могли урегулировать ни на основе пре Цедента, ни при помощи Конституционного суда, ни путем референдума. В итоге осталась сила как последний аргумент.[…]

Иначе быть не могло. Второй менее чем за век крах российской государственности обнажил не сформировавшееся гражданское об­щество, а бесформенную, расползающуюся массу, скрепленную лишь патерналистскими, корпоративными, клиентельными связями. Между политическими институтами и фрагментами распадающего­ся общества не было средостений, каждый жил своей жизнью и по своим канонам. Все это должно было устояться, притереться, офор­миться - и не только то, что на виду. В посткоммунистической Рос­сии раздвоение реальности достигло нового качественного уровня. Наряду с публичным пространством появился невидимый мир, скры­тый от посторонних глаз, но абсолютно реальный: «теневая» экономика, «теневая» политика, «теневая» идеология. Он стал местом встречи и смычки официальных структур с криминальными.

Характерный для посткоммунистической России симбиоз власти и частной собственности превратил политический процесс в заку­лисный торг, основанный на личных, групповых, корпоративных интересах. Утратив свое общественное предназначение, политическая карьера и государственная служба стали высокодоходным бизнесом. Приватизация политики постсоветскими магнатами препятствовала легитимации нового строя в глазах большинства населения.[…]

В 1992-1993 гг. президентство стало стержнем формирующей­ся российской государственности и демиургом новой системы отно­шений собственности. В то же время оно не определяло ориентиры, а скорее выражало закулисное соотношение сил, динамику теневых центров влияния. Далеко обогнав в развитии становление институтов гражданского общества, они заказывали музыку. Эти обстоятель­ства во многом предопределили эволюцию режима от парламентско-президентского к авторитарному.[…]

Разгон и расстрел парламента осенью 1993 г. стал моментом ис­тины ельцинского президентства. Он определил характер режима, формирование политической системы, направление трансформации общества. Довольно широкий веер возможностей сузился до неболь­шого коридора.

Новая конституция, продиктованная победителями, сконцентри­ровала власть в президентских и правительственных структурах. Положение во властвующей элите стало основным критерием рас­пределения государственной собственности и других ресурсов сре­ди сильных мира сего. На базе старых и новых административно-хо­зяйственных связей образовались могущественные кланы, соперни­чество и взаимодействие которых составляет основное содержание политического процесса.[…]

Кланы, прежде всего, соперничают за влияние на президента, в руках которого основные рычаги политической и экономической власти. Все стремятся оказаться поближе и получить наиболее ла­комые куски госсобственности. Все бдительно следят друг за дру­гом, чтобы, улучив момент, оттеснить конкурента. Наиболее влия­тельные подают свои интересы как общенациональные и пытаются подмять остальных. Президент, со своей стороны, поощряет клано­вое соперничество и не допускает чрезмерного усиления какой-то группировки (ельцинская «паутинка»).

В период первого ельцинского президентства слабость граждан­ского общества, неразвитость политической системы, диктат побе­дителей, закрепленный Конституцией 1993 г., законсервировали ав­торитарно-олигархический режим в виде суперпрезидентской рес­публики. Развитие экономической и политической демократии бло­кируется мощными плутократическими группировками. Коммунис­тическая, националистическая, демократическая оппозиции слишком слабы и неорганизованны, чтобы сколько-нибудь суще­ственно повлиять на ход событий. Не имея альтернативы, они вынуждены приспосабливаться и заигрывать с властью.

Основной пружиной действия становится стремление олигархии несколько прибрать к рукам верховную власть. Преодолевая ярост­ное сопротивление Ельцина, она исподволь укрепляет свои позиции и постепенно превращается в самостоятельную силу. Она все еще нуждается в защите и покровительстве Кремля, но начинает тяго­титься его опекой.

Несмотря на широкие полномочия президента, ельцинский режим трудно назвать эффективным. Многие эксперты считают его слабым и даже безвластным. Некоторые это объясняют отсутствием у пре­зидента своей партии, фракции в парламенте, жесткой вертикали исполнительной власти, ставкой на личную харизму и индивидуаль­ные возможности.

Конечно, слабость административных и политических рычагов президентской власти в значительной степени обесценивает широ­кие полномочия. Вольно или невольно президент становится плен­ником Кремля с ограниченными возможностями воздействия на про­исходящее в стране. В сущности, его влияние ограничивается эли­тарными группировками, которые так или иначе связаны с главой государства.

Еще важнее другое. По мере сужения социальной и политичес­кой базы поддержки ельцинского курса слабости суперпрезидент­ства становились все более очевидными. Теоретическое обилие возможностей деятельности оборачивалось практическим бессили­ем. Правда, и сама верховная власть больше занята собой, чем обще­ственными делами.

Изнанку суперпрезидентства обнажила кампания 1996 г. Несмот­ря на подавляющий перевес во властных, финансовых, информаци­онных ресурсах, открытую поддержку Запада, победа далась ельцинской команде с большим трудом. Времена блицкрига 1991 г. оста­лись далеко позади.

В нарушение всех законов президент и его окружение мобилизо­вали на поддержку государственный аппарат, и частный капитал. Члены кабинета во главе с премьером вошли в предвыборный штаб. Не считаясь с последствиями, вся социально-экономическая поли­тика правительства была подчинена логике избирательной борьбы. Чтобы создать видимость улучшения положения широких масс, в аварийном порядке осуществлялись крупные выплаты средств за счет бюджета. Поскольку денег в казне не было, их занимали у коммер­ческих банков под огромные проценты. По оценкам «Независимой газеты» в первой половине 1996 г. внутренний государственный долг (в основном в форме государственных казначейских обязательств) вырос более чем на 20 млрд. долл.[…]

На стороне власти и денег выступили и средства массовой инфор­мации. На пике кампании они создали виртуальную реальность, в которой избирателю не оставалось другого выбора, как голосовать за Ельцина. Убедительные данные на этот счет содержатся в докла­де Европейского института средств массовой информации (ЕИСМИ) «СМИ и российские президентские выборы», подготовленном для Европейского Союза. Специалисты ЕИСМИ наблюдали за освеще­нием избирательной кампании с мая до второго тура голосования.

Они отмечают, что все три общероссийских канала работали на президента. По их подсчетам, в новостных и других программах, пе­редававшихся в прайм-тайм (с 19 до 22 часов), Ельцину уделялось больше времени, чем всем остальным кандидатам вместе взятым. Если образ президента рисовался в розовых тонах, то его соперники (за исключением Лебедя, подыгрывавшего Ельцину) оказались под огнем критики. Так, за последние пять недель перед первый туром о российским телеканалам было передано 300 позитивных репор­тажей о Ельцине и 150 негативных - о Зюганове.[…]

Важнейшим итогом выборов стало сращивание ельцинского ре­жима с крупным финансовым капиталом. Банкиры обеспечили вы­живание президента, а президент сделал их политического предста­вителя А. Чубайса ключевой фигурой новой администрации. Тене­вая система власти финансовой олигархии под названием «семибанкирщина» освятила второй срок президента Ельцина.[…]


Президент и его команда

[…]Четыре года жизни по новой Конституции показали, что создана несбалансированная система, больше напоминающая советское еди­новластие, чем современную демократию. Если горбачевское прези­дентство страдало недостатком полномочий, то ельцинское – явным избытком. Поэтому поиски адекватных российской реальности форм разделения и баланса властей, создание конституционных гарантий против режима неограниченной личной власти остаются проблемой номер один государственного устройства страны.

Свита играет короля. Президент - это команда, точнее целый набор команд, получивших условное наименование «коллективный Ельцин». Они играют по своим правилам, неведомым обществу и порой неясным им самим. Частенько они импровизируют в зависи­мости от ситуации. Обилие президентских полномочий и слабая раз­метка конституционного поля обеспечивают желанную свободу рук.[…]

Институт президентства в широком смысле включает в себя та­кие органы, службы, формирования, как Совет безопасности, Адми­нистрация президента (вместе с помощниками и другими структу­рами), Президентский совет, представители президента в центре и на местах. К ним можно добавить столь специфические организации, как Главное управление охраны и Служба безопасности президен­та, которые нередко играют значительную политическую роль. В общей сложности это тысячи людей. Все это вместе взятое образует ту аппаратную кухню, на которой варятся важнейшие государствен­ные решения. Действуя за кулисами, они оттесняют и подминают легитимные органы власти и политические институты, в том числе и правительство.

Из многочисленного «государева воинства», конечно, только счи­танные единицы реально влияют на главу государства. Среди них есть свои ближние и дальние, образующие невидимую внутреннюю иерархию в зависимости от степени доступа к Ельцину. К ближнему кругу, «кухонному кабинету» принадлежат руководители администрации, помощники и советники, министры-силовики, указом № 66 (январь 1994 г.) переданные в непосредственное подчинение прези­денту. В последнее время в связи с ухудшением состояния здоровья Б. Ельцина явно возросло влияние его семьи и фаворитов на государ­ственные дела.

По-видимому, в оформлении ельцинского режима ближнее окру­жение, особенно его мозговой центр, выдвиженцы «новой волны», сыграло весьма значительную роль.[…] В то же время нет оснований считать Ельцина заложником свое­го окружения, особенно когда он в хорошей форме. Известно, что наиболее трудные решения он принимает сам и часто идет поперек течения.[…]

Точки опоры и массовая база

Ельцинский режим не смог бы удержаться у власти и проводить столь непопулярную политику, если бы за его спиной не стояли мощные силы, всегда готовые прийти на помощь. Совместными усилиями они образуют страховочную сетку ельцинизма, поддерживая относитель­ную политическую стабильность и удивительную выживаемость президента.

Первой здесь надо назвать постсоветскую бюрократию. Скованные догматизированным марксизмом, мы долгое время недооценивали роль этого слоя в отечественной истории. А между тем огромный, гетеро­генный, слабо оперившийся российский социум требовал жесткой ад­министративной структуры.[…] С 1991 г. аппарат органов исполнительной власти в Российской Федерации увеличил­ся почти в полтора раза и достиг в 1995 г. 1 млн. 25 тыс. человек. Новое российское чиновничество унаследовало и развило худшие черты советской бюрократии. Освободившись от всякого контроля, оно открыто приватизировало государственное управление, превра­тив его во всеобъемлющую систему доходных мест.[…] Указом президента № 2267 от 22 декабря 1993 г. федеральные чи­новники выделены в особую категорию со своим уставом и льготной системой финансового, медицинского, бытового и иного обеспече­ния. Вследствие хронического дефицита государственного бюджета реализация указа отдана на откуп самим бюрократическим структу­рам. Обеспечивая свои льготы и привилегии, они проявляют чудеса изобретательности.[…]

В постсоветской России особую функциональную роль играет вер­хушка чиновничества. Ее холит и лелеет Управление делами прези­дента России, обслуживающее 12 тыс. высших сановников. В чис­ло его подопечных входят и парламентарии, и верховные судьи, и руководители Счетной палаты, но основной костяк составляют вы­сокопоставленные государственные служащие. Приблизительно их численность можно определить в 10 тыс. человек.[…]

Стратегическим партнером постсоветской бюрократии (и опорой режима) стали новые предпринимательские слои. В посткоммунис­тической России в отличие от многих других стран индивидуальные состояния, особенно крупные, создаются не частнопредприниматель­ской деятельностью, а особыми отношениями с политиками и адми­нистраторами, контролирующими государственные ресурсы. Власть конвертируется в собственность, а разгосударствленная собствен­ность создает новые основы власти.

В новом российском истеблишменте третьим не лишним стали криминальные структуры, уголовный мир. В посткоммунистической России, по данным министра внутренних дел А. Куликова, теневая экономика растет как на дрожжах: в 1990-1991 гг. ее доля не превышала 10-11% национального производства, соответствуя аналогичным показателям в странах с развитыми рыночными отно­шениями. А спустя пять лет она достигла 45%. Максимальный при­рост зафиксирован в 1994 г., когда был осуществлен первичный передел госсобственности.

Логическим следствием нового качества преступного промысла стала криминализация бизнеса, политики, власти. Средства массо­вой информации полны разоблачениями уголовно наказуемых дей­ствий сильных мира сего, но, как правило, они остаются безнаказан­ными. Среди героев уголовной хроники нередко фигурируют лица из окружения президента.

У российского президентства есть еще две точки опоры. Это либеральные средства массовой информации и поддержка Запада. В центральных СМИ, особенно электронных, сторонники режима до­минируют. Это особенно заметно в критические периоды, такие, как противостояние с парламентом в 1993 г. или президентская кампа­ния 1996 г. Но и в более спокойные времена их трудно заподозрить в оппозиционности.

Конечно, былой монополии на информацию нет. Гласность, одно из основных завоеваний горбачевского периода, сохраняется и по­ныне. Многие журналисты стремятся честно выполнять свой про­фессиональный долг. И власти предержащие они поддерживают не за страх, а за совесть. Специальное исследование, проведенное Фон­дом Ф. Эберта, показало явное преобладание либеральных взглядов в журналистской среде. Наиболее активно поддерживают либера­лов люди, которые задают тон в средствах массовой информации в силу своего формального или неформального статуса.

По мере формирования крупных капиталов постепенно слабею­щая поддержка журналистами «стратегии реформ» все более активно подкрепляется деньгами.[…]

Последней - в порядке перечисления, но не по важности - сре­ди сил, удерживающих ельцинское президентство на плаву, надо назвать финансовую, политическую и идеологическую поддержку Запада. «Друг Билл», «друг Гельмут», другие лидеры свободного мира ни разу не отвернулись от «друга Бориса». Даже когда он расстре­лял парламент, что было совсем нехорошо. Несмотря на все фокусы российского президента, они считают его меньшим злом по сравне­нию с возможными альтернативами. С западной точки зрения в этом есть свой резон.[…]

Российское президентство, пока неразрывно слитое с конкретной фигурой, удивительно удачно вписалось в процесс трансформации массового сознания. Позднесоветский институт президентства как нельзя лучше соответствовал инверсионной ситуации, когда люди знают, от чего они уходят, но смутно представляют, что их ждет впе­реди.[…]

Конечно, само президентство понимается по-разному в зависимо­сти от уровня общего и политического развития. Для одних прези­дент есть лишь новое наименование генсека, как в свое время для их дедушек и бабушек генсек стал новым воплощением царя. Это иду­щее из средневековья традиционалистское сознание, для которого верховная власть имеет сакральную природу, а ее носители олицет­воряют высший смысл. В этой системе координат президент пред­стает как самодержец, символ государственности, гарант общественного благополучия. Личность подменяет социальную роль, институт персонифицируется, все сводится к личным качествам правителя.[…]

В постсоветском социуме современное политическое сознание насаждается в псевдолиберальных формах. В новую Россию либерализм пришел очищенным от протестантских корней как идеология индивидуального успеха любой ценой, не обремененный чувством долга и моральной ответственности. Поэтому если на Западе он был философией свободы, то у нас стал апологией вседозволенности, крайнего индивидуализма.[…]

В чистом виде традиционалистское и современное сознание - идеальные типы, почти не встречающиеся в реальной действитель­ности. В жизни можно наблюдать причудливые вариации на эти темы с преобладанием того или иного мировидения. Сплошь и рядом встречается разорванное, противоречивое сознание, в котором сосуще­ствуют целые блоки противоположных идейно-ценностных систем. Такое состояние умов естественно и неизбежно для периода исторической трансформации, когда одна мощная политическая культу­ра сменяется другой.

Можно спорить об удельном весе носителей того или иного типа сознания, путях и формах трансформации, но общее направление движения не вызывает сомнений: от традиционалистского к совре­менному, от обожествления власти к ее рациональному осмыслению. Это сложная, мучительная, неощутимая перестройка сознания под влиянием новых идей и нового политического опыта. На поверхнос­ти все остается по-прежнему (своеобразная анестезия!), а в глубине идет титаническая работа, рождение гражданина новой российской политики. Незавершенность, противоречивость, даже неоднознач­ность этого процесса позволяют создавать на его основе различные модели власти, оставляют открытым вопрос о возможном направле­нии эволюции института президентства…

В президентстве, как в фокусе, сошлись проблемы посткоммуни­стической России. И будущее этого ключевого института определя­ется не только его внутренней логикой. Завтрашний облик прези­дентства более всего зависит от выбора Россией своей идентичнос­ти, своего пути, своего места в мировой системе координат.