Geum.ru

Владимир Рубцов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   29
  • Ну что, избранный?! — С явной издёвкой в голосе заговорил с ним демон страсти в облике обворожительной Стеллы, — Что, попался, наконец, голубок?! Я уж было засомневалась, но нет, попался, значит, как и все те, кто приходил до тебя.
  • Кто ты? — Только и вымолвил в ответ Глебо, боясь даже пошевелиться.
  • А ты что, разве ещё не догадался, избранный? — Ядовитый сарказм всё более пропитывал голос роковой красавицы, — Я Стелла! Я та, которая загадывает загадки. Твою загадку, юный распутник, я отгадала без особых усилий. Теперь ты будешь отгадывать мои загадки. Увы, но твой дружок гном был прав на счёт меня. Но ни он, да и никто другой толком не знает, что на моём острове бывает с избранными, если они, не дай Бог, дадут мне хотя бы один неправильный ответ. Об этом знаю лишь я. Быть может, узнаешь и ты, если тебе, вдруг, не повезёт.


Несмотря на грозящую ему смертельную опасность, Глебо, глядя на безупречную фигуру Стеллы, едва прикрытую воздушной тканью розовой туники, в который раз заметил про себя, как она божественно прекрасна. Стыдясь своих мыслей, горестно переживая своё пренебрежение долгом, потерю чести, нелепое предательство едва зародившейся в его сердце любви к Феле, Глебо всё же находил слабое утешение в том, что коварно заманивший его в тенёта страсти противник был поистине великолепен в своей неземной красоте. Стелла была прекрасна настолько, что мимо её умопомрачительной красоты со времени сотворения мира не смог равнодушно пройти мимо пока ещё ни один избранный.

Но за все совершённые грехи рано или поздно приходится расплачиваться. Таков Закон. Собрав остатки мужества и призвав весь свой здравый смысл, Глебо устремил взор прямо в бывшие ещё совсем недавно небесно-голубыми, а теперь превратившиеся в огненно-красные глаза Стеллы и приготовился к самой решительной за всю его недолгую жизнь битве. Проиграть — означало погибнуть. Но проигрывать Глебо ни в коем случае было нельзя, потому что если он проиграет, то больше никогда не увидит Фелу, а увидеть её хотя бы ещё раз он хотел теперь больше всего на свете. Больше даже, чем Оа Зиис.

Глебо одним лишь движением своих мечущих искры глаз заставила Глебо сесть прямо на мраморный пол, скрестив ноги, и сама уселась так же прямо напротив него. Равнодушный к мирским делам холод мрамора заметно остудил жар всё ещё пылающий в чреслах Глебо и окончательно отрезвил его разум.

  • Давай-ка, поиграем с тобой немного, избранный. Так, для разминки. — В ставших недобрыми глазах красавицы то и дело вспыхивали зловещие огоньки, — Скажи-ка мне, мой милый Глебо, что такое, по-твоему, азарт?
  • Азарт? — растягивая время, переспросил Глебо, а затем нехотя ответил, — Это, когда кто-то увлекается чем-то без всякой меры.
  • Почти угадал! — с видимым весельем восприняла его ответ Стелла, — Знаешь, я тоже так думаю. Но здесь на острове, где я коротаю века в абсолютном одиночестве, ожидая очередного божьего избранника, волей-неволей приходится чем-то увлекаться, чтобы ненароком не сойти с ума. Я выбрала поэзию, мой простачок Глебо. Вот послушай, какой ответ дала мне сама Муза на мой вопрос об азарте:


Азарт подобен рыси бодрой,

Когда копытца по душе

Вдруг пробегутся, и уже

Себя ты чувствуешь нетвёрдо.

Тобою овладел соблазн.

Он по следам азарта враз

Вбегает в душу и, коварный,

Балует нежно глупость в нас.

  • Смекаешь, к чему я это? — Стелла, не мигая, вопросительно уставилась на Глебо.


От пронзительного взгляда демона Глебо понурил голову и уставился на живущую своей светящейся жизнью волокнистую молнию, связывающую его со Стеллой подобно пуповине, соединяющей плод с матерью. Глебо было стыдно как никогда в жизни, он буквально сгорал от нестерпимого стыда.
  • Я повторяю свой вопрос, — в звонком голосе Стеллы послышались гневные нотки. — Ты всё для себя уяснил насчёт азарта?
  • Да, Стелла, я всё понял, — так и не поднимая головы, пробубнил в ответ Глебо.
  • Хорошо, — как бы успокоилась Стелла и продолжила свой необычный урок. — А теперь скажи-ка мне, избранник Глебо, что означает быть сильным?


Мысли с трудом ворочались в отяжелевшей голове Глебо. После недавних бурных событий он ещё не вполне пришёл в себя. Всё в его душе перемешалось. Чувство жгучего стыда и горечь разочарования в себе мешали ему сосредоточиться на смысле простого вопроса. Закрыв глаза и покачав головой из стороны в сторону, как китайский болванчик, он, наконец, заставил свой ставший вдруг непослушным язык произнести в ответ лишь одно предложение:

  • Быть сильным — это означает уметь справляться с любыми трудностями.
  • Горячо! — задорно прозвенел голосок Стеллы. — Возможно, что ты не совсем безнадёжен, избранный. А теперь послушай весь правильный ответ:


Сила не в грубом напоре,

Не в крике отчаянной храбрости,

А в том, чтобы вынести горе

И не поддаться слабости.

  • Ну что, избранник Глебо, ты и на этот раз уяснил себе вс-ю-ю-ю суть? — назидательный голос Стеллы вмиг превратился в холодный и требовательный.
  • Да, — глухо промолвил пристыженный Глебо и, набравшись смелости, мельком глянул исподлобья в пылающие гневом глаза красавицы.
  • Так почему же ты не подумал обо всём этом раньше, избранный? — голос Стеллы постепенно набирал силу, предвещая бурю, готовую в любую секунду обрушиться на Глебо гневным дождём из язвительных слов. — Отвечай же мне здесь и сейчас, почему это вы люди всегда сначала грешите, а потом лишь малая толика из вас запоздало кается в своих грехах? Отвечай мне теперь, раз ты поумнел!


Глебо был не в силах вымолвить в ответ ни единого слова. Но он всё же поднял голову и посмотрел прямо в огненные глаза Стеллы. Взор её был ужасен и прекрасен одновременно. В этом существе непостижимым образом сочетались обворожительная красота и самое изощрённое коварство. Совершенное орудие Бога для испытания искушением. Совершенное, потому что срабатывает всегда, заманивая неискушённого в умело расставленные тенёта сладострастия, вырваться из которых чрезвычайно трудно. Но тот, кто вовремя сумеет прозреть и, жертвуя душой и телом, всё-таки вынырнуть из затянувшего его невзначай омута страсти, уже навсегда становится другим человеком. Абсолютно другим.

Стелла созерцала его гневно и настороженно. Её обвиняющие глаза пристально следили за ним. Она как будто улавливала малейшие вибрации в душе Глебо, взвешивала их содержание и делала понятные только лишь ей выводы. Неожиданно для оробевшего юноши она вдруг скорчила симпатичную гримасу и язвительно прощебетала:
  • Ну и где же твоя любовь, избранный? Где все твои слюнявые и лживые мечты о той, которая достойна быть любимой по-настоящему, всем сердцем? — Голос Стеллы был пропитан самым изощрённым сарказмом и неспеша, мучительно резал душу Глебо своей отвратительной правдой, как раскалённым в адском пламени ножом.
  • Отвечай же, слабак! — вмиг взорвалась Стелла, — Ты что, проглотил свой лживый язык, которым столько раз твердил самому себе, что л-ю-ю-ю-бишь?! Ты не достоин любви, презренный! Ты не заслуживаешь ни единого волоса с головы той, которая совсем уже скоро станет Хранительницей Закона среди людей. Ты червь, купившийся на пряную сладость смазливого личика, готовый ползать и извиваться перед первой встречной красоткой ради ублажения своей похоти. Ты как все мужчины, охочие до женских прелестей, но не способные ничего предложить взамен. Ты ничтожество, а не избранный! Наверное, Бог ошибся в тебе…


Самое страшное было не в зловещем, не предвещающим ничего хорошего голосе Стеллы, а в том, что она была права. Или почти права. Глебо, распустив крылья трепетных чувств, полетел как мотылёк на огонь на ослепляющую разум красоту Стеллы, сияющую подобно ярчайшей звезде в кромешной тьме. И… обжегся. Здорово обжегся. Но было всё-таки в случившемся одно «но». Во всём Стелла была права, кроме одного. Её красота была безупречной, совершенной, идеальной. К её облику нечего было добавить или, наоборот, изъять, чтобы она сделалась ещё прекрасней. Она была само совершенство, созданное Богом для испытания сердец избранных притягательной сладостью женских прелестей. Ещё ни один из Его посланников не смог равнодушно пройти мимо очаровательной Стеллы и не стать её жертвой. Избранные, все как один, западали на её восхитительную красоту. Но Богу было интересно не их падение, которое было неизбежным. Творца всего сущего привлекало то, каким образом избранные, низвергнутые в бездну порока, будут выбираться оттуда. Бог намеренно не протягивал никому из них руку помощи, молча, с величайшим интересом наблюдая за происходящим, оценивая, на что же по-настоящему способен тот или иной его избранник. Кто-то справлялся со всем этим, а кто-то нет… И до сознания Глебо, наконец, дошло то, что от него хочет Бог.

Стелла слегка потянула за лучистые нити, связывающие её с Глебо, и резкая боль, разрывающая всё внутри, вернула его из задумчивости в жутковатую реальность.

  • Ты что это, мечтать вздумал что ли, когда я с тобой разговариваю? — удовлетворённая гримасой боли, появившейся на лице Глебо, Стелла продолжила, несколько смягчившись. — Ты, помнится мне, спрашивал меня о загадках. Так вот, избранный, теперь для них настало самое время. Отныне всё зависит только от тебя. Отгадаешь все три — получишь то, за чем сюда пришёл. Ошибёшься хотя бы раз — потеряешь всё… Надеюсь, ты уже успел познакомиться с моей яблонькой, пока так смешно томился в нетерпении, ожидая поскорее заключить меня в свои неуклюжие объятья? — Прелестное создание издевалось, получая от этого явное наслаждение. Ещё бы, веками ждать очередного избранного и не получить удовольствия от его униженной покорности?! Нет, Стелла была именно такой, какой её создал Творец — восхитительной стервой, готовой на всё ради редкого удовольствия испытывать избранных. И она наслаждалась в упоении от абсолютной власти над презренным, которого, по её мнению, можно было назвать мужчиной лишь с большой натяжкой. Настоящий мужчина, опять же по мнению Стеллы, должен быть таким, что… Но настоящего мужчины для Стеллы не было на всём белом свете.


При упоминании о яблоне Глебо непроизвольно дёрнулся. Но жуткая боль, тут же сжавшая своей раскалённой, безжалостной рукой внутренности несчастного юноши, быстро обуздала его. Теперь Глебо был абсолютно уверен, что гигантское дерево за окном дома — настоящее чудовище, ожидающее своей жертвы. Теперь он понял, почему сучковатые ветви исполинского дерева напоминали ему когтистые лапы древнего монстра, а громадные яблоки казались наполненными кровью. В них на самом деле была кровь — кровь избранных, не прошедших это испытание.

Представив свою возможную участь, Глебо постарался полностью сбросить с себя обременяющее наваждение Стеллы. Да, теперь действительно всё зависело лишь от него самого и он, внутренне собравшись, приготовился к настоящей первой решающей битве.

От Стеллы не ускользнуло ничего из того, что отрезвляющим вихрем пронеслось в душе Глебо. Она многозначительно улыбнулась и произнесла:

  • Ну-ну, я вижу, ты хочешь царапаться, мой котёночек. Давай же поглядим, на что ты способен. Вот тебе моя первая загадка: что на свете прекраснее всего? — Сказав это, Стелла поставила перед Глебо откуда-то вдруг взявшиеся стеклянные часы с золотым песком, подалась вперёд и пристально уставилась на него в ожидании ответа.


Её пышные волосы раскинулись по мраморным плечам золотистым водопадом кудрей, сочные кораллово-красные губы были слегка приоткрыты, соблазнительная грудь плавно вздымалась и опускалась, прельщая на всякие глупости, но в глазах поселилось серьёзное и искреннее любопытство. Все эти чарующие прелести Стеллы невольно приковывали внимание юноши, отвлекали, мешали сосредоточиться на смысле вопроса. А она, зная обо всём, лишь невинно улыбалась, кокетливо тупила взор и постукивала своими длинными точёными пальчиками по стеклянным часам, которые уже начали отсчитывать время жизни.

Чтобы не поддаваться очарованию Стеллы, Глебо закрыл глаза и попытался сосредоточиться на загадке. «Что на свете прекраснее всего?» — слова Стеллы заметались по извилинам его мозга, отчаянно ища ответа в кладовых его памяти. Ошибиться было нельзя. Ошибка означала мучительную смерть в леденящих кровь объятиях яблони-монстра. Ошибка означала конец избраннику Глебо, а вместе с ним всему — Оа Зиису, империи, Феле… Феле?! Ну уж нет! Ему во что бы то ни стало нужно встретиться с ней хотя бы ещё раз. Он должен, просто обязан рассказать ей, что он любит её. Да, любит!!! То, что произошло между ним и Стеллой, не было плодом любви. Это было роковое наваждение, порождённое искуснейшей манипуляцией его чувствами и сознанием. Стелла застигла его наивные чувства врасплох и тут же распяла его, как трепыхающуюся бабочку. Ему, неискушённому, просто нечего было противопоставить ей. Тогда, ослеплённый её дивной красотой, он не смог разглядеть опасности. Но теперь он знал сущность, скрывающуюся под обворожительной оболочкой восхитительной женственности. Теперь он знал своего противника и приготовился сражаться за… свою любовь.

Если он снова хочет когда-нибудь увидеть Фелу, то должен любой ценой выиграть это состязание с демоном. Да, он очень хочет непременно увидеть её вновь, чтобы рассказать ей о своей любви, которая теперь для него дороже всего. А то, что дороже всего в самый трудный момент жизни, и есть самое прекрасное, ради чего стоит жить.

Улыбнувшись подоспевшей к нему на помощь истине, Глебо открыл глаза и тут же заметил, что золотой песок в верхней чаше весов почти иссяк. Боясь опоздать, Глебо быстро выдохнул прямо в прекрасное лицо ожидающей его ответа Стеллы лишь одно слово: «Любовь».

Личико Стеллы кокетливо нахмурилось, но тут же вновь обрело строгое выражение. Взяв песочные часы своей изящной рукой, она тряхнула пышной гривой солнечных волос и задумчиво произнесла:

  • Верно, избранный. Запомни эту истину раз и навсегда. Если по-настоящему любишь, то любого искушения можно избежать, потому что истинная любовь прекраснее всего на свете. Прекраснее даже меня.


Несколько мгновений лицо Стеллы оставалось прекрасно-отрешённым, но затем в её глазах снова зардел опасный огонёк. Она опять пронзила Глебо своим жгучим испытующим взглядом и равнодушно произнесла:

  • Хорошо. Но ты должен отгадать ещё две загадки. Помни, что лишь один неверный ответ и ты там, — Стелла язвительно улыбнулась и кивнула в сторону окна, за которым как хищник притаилась ужасная яблоня.
  • Вот тебе моя вторая загадка: что на свете превыше всего? — сказав это, Стелла быстро перевернула часы и звучно впечатала их в мраморный пол перед Глебо. Золотые песчинки, искрясь, тонкой струйкой потекли вниз.


Глебо больше не смотрел на Стеллу, чтобы не отвлекаться. Всё его внимание вдруг привлекли сверкающие золотом песчинки, с едва уловимым шорохом перетекающие из одной стеклянной чаши часов в другую. Глядя на искрящуюся струйку, Глебо незаметно погрузился в себя и стал отчаянно рыскать в своей душе в поисках единственного правильного ответа. Ошибки быть не должно. Ошибка полностью исключалась. Бредя тропой воспоминаний, Глебо вдруг очутился рядом с домом своего старого друга и наставника Соло. Распахнув двери настежь, он медленно вошёл внутрь. Осмотревшись по сторонам и прислушавшись, он понял, что в доме никого нет. Призрачная надежда и грустная ностальгия повели его на второй этаж в комнату гура, где тот прожил большую часть своей нелёгкой жизни бессменного наставника сирот, честно исполняя свой долг, который был для него превыше всего. Однажды дав клятву заботиться о брошенных на произвол судьбы детях, гур Соло ни разу не изменил своему высокому долгу. Он всегда был со своими воспитанниками и в горе, и в радости. Он был…

  • Всё, время вышло, и я с нетерпением жду твоего ответа, избранный, — вернул Глебо из страны воспоминаний язвительный и неумолимый голос Стеллы, устремившей на него свои пронзительные глаза. Она слегка натянула удерживающие Глебо в полном повиновении лучистые нити до того порога, за которым тело наводняет безжалостный поток изощрённой боли.
  • Долг. Долг на сете превыше всего, Стелла, — поспешил с ответом Глебо, чтобы избежать готового уже хлынуть через грань восприятия водопада мучительной пытки.


Услышав ответ, Стелла вновь досадно нахмурилась, но тут же ослабила опасное натяжение вредоносных нитей. Несколько мгновений она продолжала сидеть молча, надув пунцовые губы, затем нехотя процедила сквозь белые зубы:

  • Ты снова ответил верно, избранник Глебо. Теперь тебе осталось отгадать всего одну, последнюю загадку. Отгадаешь — ты свободен. А если нет, то тебе никогда уже не выбраться отсюда. — Сделав личико притворно-печальным, Стелла одними лишь глазами указала в сторону яблони.


Какое-то время искусительница смотрела на него сквозь ехидный прищур своих опасных глаз, затем её рука метнулась к стоявшим перед Глебо песочным часам, а её голос выпалил скороговоркой:

  • Что на свете легче всего потерять, но труднее всего обрести вновь? Всё, время пошло! — с этими словами Стелла в третий раз поставила перед Глебо часы, песчинки который с быстротою горного ручейка принялись отсчитывать отведённое для раздумий время.


Обретший в себе некую уверенность после двух предыдущих правильных ответов, Глебо принялся было рассуждать, мысленно пробегая по тропинкам разума, но мысли, как песчинки в часах, лишь протекали сквозь его душу тонким безликим ручейком, перетекая из одной половины в другую, нисколько не задерживаясь на узком перешейке сознания. Когда в верхней чаше часов осталось не более четверти золотого песка, Глебо по-настоящему растерялся. Глебо чувствовал, что ответ на последний вопрос обязательно должен быть где-то в тайниках его души, но времени для раздумий оставалось безнадёжно мало. Когда последняя песчинка, сверкнув чистым золотом, упала в нижнюю чашу часов, в душе Глебо медленно растеклось жгучее чувство крайнего отчаяния. Он лихорадочно продолжал цепляться, как за соломинки, за обрывки мыслей, чтобы спастись, но пучина безнадёжности равнодушно увлекала его всё глубже в бездну гибели. Не в силах более выдерживать эту муку, Глебо издал беззвучный крик души о помощи и… вдруг услышал в своей голове спасительное слово: «Честь», — раздался в его раскалённом разуме голос усопшего гура Соло. Благодарно улыбаясь, Глебо измученно произнёс ответ злорадно улыбающейся Стелле, уже намотавшей до предела на свою красивую ручку разящий жгут из сияющих волокон:


— Это честь. Её легко потерять, но вернуть, пожалуй, труднее всего, — вымолвив это, Глебо обмяк и измученно посмотрел прямо в вопрошающие огненные глаза изумительной мучительницы, ожидая своей участи.

— Ох уж мне этот старый подсказчик! — с притворной досадой проворчала Стелла. — Ты что думаешь, я не слышала твоего отчаянного крика и не заметила, как дух твоего гура быстролётной птицей устремился с небес к тебе на помощь? Или, быть может, ты надеешься, что я не расслышала подсказку? Соло прожил свою жизнь достойно и не прельстился ни на одну женщину. Он в полной мере исполнил свой долг на земле и заслужил благодать Бога. Он имел право помочь тебе и, как видишь, помог. Раз уж дух безупречной чистоты решил придти к тебе на помощь, значит он знает о тебе что-то, чего не знаю я. Стало быть, ты не совсем безнадёжен, избранник Глебо. Загадки кончились и теперь ты свободен. Ступай к своей цели, но знай, что ты в долгу перед духом своего гура и перед Законом.

С последними словами Стеллы вплетённые в Глебо жгучие лучистые нити в последний раз ярко вспыхнули и исчезли. Когда это случилось, он облегчённо вздохнул и… стал совсем другим человеком. От прежнего Глебо-юнца не осталось и следа. Теперь перед прекрасной искусительницей стоял зрелый муж, прошедший последнее и самое трудное испытание на пути к своей заветной цели. Он заслужил право овладеть волшебным посохом справедливости и мудрости — легендарным Оа Зиисом. Отныне внутренний мир Глебо навсегда был закрыт для искусительного порока, ибо само место в его душе, где может гнездиться порок, было до тла выжжено неизгладимым огненным взором Стеллы.

Глебо, глядя в ставшие вновь сапфировыми глаза демона искушения, медленно встал с пола и принялся разминать затёкшие от продолжительного сидения ноги. Осознав все перемены, произошедшие с ним, он с благодарностью до земли поклонился Стелле и с почтением произнёс:

  • Благодарю тебя за памятный урок, Стелла. Что бы я смог узнать о себе без тебя.


Стелла, успевшая принять свой прежний облик и спокойно стоявшая перед ним в длинном голубом платье, плавно протянула к нему свою изящную руку и кончиками пальцев слегка коснулась его вспотевшего лба. Каким-то чудом от усталости Глебо не осталось и следа, а льняной халат, прикрывавший его наготу, сменился на элегантное мужское одеяние, достойное самого императора.

  • Я принимаю твою благодарность, избранник Глебо. Теперь тебе, как никому другому, известно, что искушение не шутит. У него множество лиц. Оно всегда готово заманить глупца в умело расставленные сети, чтобы, в конце концов, погубить его. Не забывай о яблоне, карающей грешников, ведь его питают не земные воды и не небесные. Его плоды наполнены кровью тех, кто пал жертвой собственных слабостей. Постарайся донести эту истину до людей, ибо тебя ожидает среди них великое будущее. Совсем скоро ты получишь то, за чем отправился в такой долгий и трудный путь. Ты исполнишь своё предназначение и станешь… А впрочем, не буду забегать вперёд, ведь всему своё время. На прощание хочу ещё раз сказать тебе только одно: люби свою избранницу всем сердцем и помни, что истинная любовь прекраснее меня, прекраснее всего на свете. — С этими словами Стелла повернулась к двери и очертила в воздухе полукруг, который тут же превратился в широкий мерцающий проход, ведущий туда, где в мире Бога надёжно скрытый от любопытных человеческих глаз вечно покоится легендарный Оа Зиис.


Глебо счастливо улыбнулся, поклонился ещё раз Стелле на прощание, а затем решительно шагнул в проход и исчез в неведомой дали. Портал мерцал ещё несколько секунд, а потом растворился в воздухе, как будто его никогда и не было.

Стелла в задумчивости вышла из дома и отправилась немного прогуляться по берегу озера. Потускневший взор её сапфировых глаз плавно скользил по водной глади, равнодушно наблюдая за редкими волнами. А древний разум, управляющий самым прекрасным во всей вселенной женским телом, вновь предался своему любимому развлечению — он слагал стихи.


33


Незадолго до полудня вся огибающая море гигантским каменным серпом набережная бухты Капля была донельзя заполнена народом, толпившимся позади стройных, ощетинившихся копьями когорт регулярных войск империи. Ночное происшествие не оставило равнодушным никого. Мирные жители все до одного были потрясены и искренне напуганы случившимся. На берег бухты приплелись даже согбенные временем, ветхие старцы с длинными седыми бородами, чтобы своими собственными ушами услышать объяснение случившемуся из уст самого императора. Над многоликой пёстрой толпой стоял неумолкаемый гомон нетерпеливого ожидания, обсуждения, споров, нервных возгласов и досадного ворчания.

А произошло вот что. Под самое утро, когда на линии далёкого горизонта лишь начинает брезжить рассвет, дозорные на сторожевых кораблях сквозь густой предрассветный туман, клубящийся над морем, всё-таки сумели заметить, как в стороне барьерного рифа появилось какое-то слабое, мерцающее свечение, которое вскоре исчезло. Не успели военные моряки как следует удивиться странному видению в туманной дымке, как вдруг оттуда, где они только что наблюдали тусклое свечение, раздался страшный грохот и вверх стремительно взвились подгоняемые чудовищной силой огромные столбы воды, тут же обрушившиеся вниз и превратившиеся в исполинские волны, едва не перевернувшие несколько дозорных судов, стоявших недалеко от входа в бухту. Едва моряки пришли в себя от грохота и волн, как в бухту из-за прибрежных скал вошли на вёслах три быстроходные чёрные галеры. Воины империи, ошеломлённые необычностью и стремительностью событий, не успели и глазом моргнуть, как три ближайших к галерам сторожевых корабля были обстреляны неприятелем огненными стрелами и забросаны глиняными горшками с какой-то непонятной липкой горючей смесью, которая пылала жарким пламенем даже в воде. Сделав своё чёрное дело, галеры быстро скрылись в клубящейся туманом дали, оставив после себя в бухте три пылающих корабля империи, вопли обожжённых и запоздалое злословие спасшихся. Так впервые в истории империи коварный враг застиг её граждан врасплох и нанёс весьма ощутимый урон, оставшись абсолютно безнаказанным.

Хотя никто из военных моряков не погиб, сам факт такого необычайного и наглого нападения врага вмиг взбудоражил всех жителей Города Власти, а вездесущие слухи стремительными птицами понеслись во все уголки островного государства.

Если неприятель рассчитывал на эффект внезапности, то его замысел удался как нельзя лучше. Все, и воины, и горожане, были не на шутку взволнованы и раздосадованы беспардонной выходкой врага. Только первые, приученные к дисциплине, стояли молча, хмуря и без того суровые лица, а вторые позволяли себе высказываться как угодно, не стесняясь применять самые колоритные бранные слова и выражения.

Все с нетерпением ждали одного — появления императора Таллия. Взоры десятков тысяч глаз были прикованы к мощёной серой гранитной брусчаткой Аллее Героев, на которой с минуты на минуту должен был появиться императорский кортеж в сопровождении высшего духовенства. Все жаждали поскорее увидеть императора, который с присущим ему острым умом разъяснил бы народу и армии создавшееся положение и указал единственно верный путь, которым всем надлежит следовать во имя спасения отечества.

Таллий не заставил себя долго ждать. Ещё бы, он и сам долгие годы томился ожиданием этого момента — часа триумфа своего величия, когда всё будет зависеть только от него, когда через распахнутые чудесной силой доселе неприступные скалистые ворота империи он сможет, наконец, повести за собой войска навстречу бессмертным подвигам и немеркнущей славе. Он втайне от всех, за исключением верных каюмов, смог сокрушить сдерживающие его каменные оковы и теперь т о р ж е с т в о в а л, величественно взирая на воинов и обывателей опьяневшими от счастья глазами, в которых маленькими злобными искорками уже загоралось настоящее безумие.

Император, одетый, как и его каюмы, во всё чёрное, рысью пронёсся на громадном белом жеребце мимо блистающих доспехами рядов молчаливых воинов и, легко спешившись, проворно взбежал на сооружённый наспех деревянный помост, обитый голубой тканью с блёстками. Справа и на один шаг сзади от него сразу же сторожевой тенью вырос одноглазый Фархад. Подоспевшие разом каюмы в полном вооружении быстро окружили помост плотным тройным кольцом. Выражение их лиц скрывали полупрозрачные чёрные вуали, но в горящих неподдельной отвагой глазах императорских телохранителей читалась неустрашимая решительность. Начищенные до зеркального блеска, сомкнутые щиты каюмов отражали солнечные лучи, что издалека создавало картину сверкающего огнём славы пьедестала, на который, наконец, взошла долгожданная судьбоносная звезда их императора.

Повинуясь короткой команде Фархада, каюмы из всего подоспевшего придворного эскорта послушно пропустили на помост лишь первосвященника Фенхея, который занял своё место также чуть позади, но по левую руку императора. Все трое стояли некоторое время молча, давая возможность толпе разрядить своё напряжение в оглушительном рёве всеобщего ликования.

Таллий с превеликим удовольствием наблюдал, с какой завидной выдержкой соблюдают стройность рядов воины его армии. Его также безумно радовало шумное ликование толпы, готовой, по его мнению, безропотно одобрить всё, что он собирался сейчас сказать и предложить во имя «спасения отечества». Долгожданный, выстраданный годами душевного томления момент его триумфа настал, и он, медленно поднял правую руку вверх, чтобы унять крики толпы, а затем заговорил громким повелительным голосом, который в воцарившейся тишине прокатился по прибрежному воздуху раскатами грома:

  • Граждане и солдаты империи! Наше отечество в опасности! То, о чём вас предупреждал ваш император, случилось сегодня утром. Враг осмелился напасть на нас и уже отправил на дно три корабля империи. Бог больше не хранит нашу землю. Он отвернулся от нас и позволил врагу сокрушить твердыню защитного рифа, открыв ворота к сердцу империи — Городу Власти!


От этих неожиданных слов у Фенхея защемило сердце, а голова пошла кругом. В полной растерянности он повернул голову к Фархаду и встретился с его твёрдым взглядом, выражающим немую просьбу: «Помни наш уговор! Что бы ни случилось, помоги императору!». Суровый и в то же время молящий взгляд Фархада на какое-то время придал Фенхею силы терпеть и далее провозглашаемую Таллием святотатственную хулу. Тем временем зарвавшийся в своих честолюбивых замыслах император продолжал отрешённо вещать громовым голосом, искусно манипулируя коллективным сознанием толпы и смыкая на ней тесный обруч своей железной воли:

  • Я лишь хочу, граждане и солдаты, братья и сёстры, сыны и дочери империи, чтобы вы знали, что Бог оставил нас. Он больше не намерен нам помогать. — При этих словах по рядам граждан прокатился гул искреннего удивления, но Таллий, снова подняв правую руку вверх, решительно пресёк всякие сомнения и продолжил. — Если бы Бог, как и прежде, хранил нашу империю, то Он бы никогда не позволил коварному врагу сделать то, что тот совершил сегодня утром. Поэтому я повторяю всем вам ещё раз: Бог покинул нас и отныне нам придётся рассчитывать только на самих себя! Мы не позволим врагу так просто взять и поработить нашу родину. Солдаты нашей доблестной армии под моим личным командованием сегодня же сядут на боевые корабли. Мы поплывём вдогонку неприятелю — туда, откуда он пришёл, в ту сторону, где восходит солнце. Лучший способ усмирить врага — это завоевать его. Мы, мои братья и сёстры, сделаем это. Да здравствует империя!


С последними словами Таллия в его глазах из множества расплодившихся злобных искорок, наконец, воспылал опасный огонь безумия, раздутый пьянящим ветром долгожданного триумфа. На лбу императора выступили серебристые капельки пота. Его сердце наполнилось отравленной кровью, в которую из потаённых родников тёмной половины его души хлынули, почуяв своё время, мутные потоки зла. Вмиг наступило затмение истинного солнца Таллия, и он превратился всего лишь в послушную игрушку в руках заполонившего его Зла. Полностью завладевшая разумом зловещая сущность гордо подняла голову Таллия, сложила его сильные руки крест-накрест на могучей груди, расправила широкие плечи и с наслаждением впитала в себя могучую энергию, которая устремилась к ней неистовым потоком, порождённым многотысячным ответным кличем толпы и армии: «Да здравствует империя! Да здравствует Таллий! Смерть врагу!». Зло ликовало, торжествовало, упивалось своей победой над разумом десятков тысяч заблудших, покорных его неумолимой воле человеческих существ.

Ставшее маскообразным лицо Таллия злорадно улыбалось, смакуя предвкушение своего уже близкого великого будущего. Принявшее обличие Таллия, уже празднующее победу Зло, как это нередко случается с триумфаторами, вдруг взяло и… перегнуло палку. Десятки тысяч глаз, устремлённых на императора, в припадке патетического безумия не заметили произошедшей в нём перемены. Для них тот, кто стоял на помосте в обличии Таллия был ни кто иной, как сам император.

Внезапно император повернулся к вконец растерявшемуся Фенхею, сграбастал его своей могучей рукой и вытолкнул перед собой. Злорадно глядя в глаза первосвященника, Таллий прогрохотал:

  • Скажи-ка народу, святоша, куда это запропастился твой Бог? Мы что, плохо молились Ему?! Или, быть может, народ империи мало жертвовал Верховному Святилищу, чтобы разжиревшие монахи по утрам и вечерам исправно вопили глупые молитвы, рассчитывая своими бездарными песнопениями привлечь внимание Бога? ВЫ потеряли Бога и теперь должны ответить за это! — Глаза Таллия метали молнии, но это были, как мы уже знаем, не его глаза.


Слишком поздно осознав то, что он увидел в безумных от ярости, испепеляющих его глазах Таллия, Фенхей, подчиняясь своему высокому долгу, всё же попытался вступить в борьбу со Злом. Собрав всё своё кроткое мужество, первосвященник выпалил прямо в разгорячённое, покрытое гневным румянцем лицо императора:

  • Ты лжёшь, Таллий! Бог не покинул империю. Он никогда её не покинет, несмотря на все старания того, что поселилось в тебе. — При этом неожиданном отпоре император на мгновение, но только на мгновение опешил, в его взгляде промелькнуло мимолётное сомнение. Видимо, в этот момент истинная сущность Таллия попыталась пробиться через неприступную стену Зла, но так и не смогла преодолеть яростного сопротивления, откинутая на задворки сознания всесокрушающей зловещей мощью, вырвавшейся на свободу из тайного тёмного храма его души. Воспользовавшись краткой заминкой Таллия, Фенхей воздел руки к небу и страстно взмолился. — О Господи, помоги нашему императору одолеть Зло, которое дьявольским путём просочилось в его бессмертную душу! Спаси его, Господи, от него самого!


Дальнейшие события развивались до того стремительно, что даже очевидцы позднее были не в силах припомнить все детали воистину великого, исторического события. Выслушав молча пламенные мольбы Фенхея, Таллий криво усмехнулся и медленно извлёк из узорных ножен свой отточенный титановый клинок. На глазах всего народа и армии император замахнулся и уже был готов одним ударом снести голову оторопевшему при виде занесённого над его головой меча первосвященнику, как сзади руку Таллия с мечом перехватила жилистая рука Фархада, чудом подоспевшего на выручку Фенхею. Таллий, тут же позабыв о первосвященнике, резко обернулся к дерзнувшему остановить его предводителю каюмов и ловко высвободил свою руку со сверкающим в лучах полуденного солнца смертоносным мечом. Их взгляды встретились, но изумлённый Фархад не узнал лицо Таллия, искажённое злобной гримасой. На него смотрели совсем не те глаза, которые он привык видеть. Его буквально сверлил жуткий взгляд, исполненный лютой злобы и безрассудной ярости. Лишь на секунду Фархад устрашился, взглянув в глаза первородному Злу, но тут же взял себя в руки, приготовившись до конца исполнить свой долг. Тем временем Зло в обличии Таллия продолжало неистовствовать:
  • Как ты посмел, жалкий червь, перечить своему императору?! — С этими словами Таллий медленно занёс свой блистающий на солнце клинок, а затем молниеносно обрушил его на голову Фархада.


Опытный воин, закалённый реальными битвами и не менее опасными, бесконечными тренировками, хотя и не без труда, но всё же сумел уклониться от сокрушительного удара императора и тут же выхватил свой меч. Между двумя чёрными фигурами, застывшими на мгновение в боевых стойках с не сулящими ничего, кроме смерти титановыми клинками, больше не осталось места для слов. Противники знали друг друга очень хорошо — ученик и учитель, в одно мгновение превратившиеся по воле злобного рока в непримиримых врагов. А может быть на то была иная воля, свыше? Кто знает?! Ведь иногда случается так, что истинное предназначение предстаёт перед нами совсем не в том обличии, в котором посещало нас ранее в радужных грёзах.

Каюмы, следуя многовековой традиции безукоризненной дисциплины, даже не шелохнулись, когда из толпы и даже из когорт императорского войска вырвался многоголосый вскрик великого удивления. Да, такого в истории империи ещё никогда не случалось! Ещё никому и никогда, кроме каюмов, не удавалось увидеть схватки на мечах между императором и предводителем его собственных чёрных телохранителей. Это казалось сущим безумием, подрывающим самые устои империи Уни, но, тем не менее, оно уже свершалось на виду у десятков тысяч изумлённых воинов и гражданских.

Оба грозных противника не суетились. Они поначалу нанесли друг другу несколько разведывательных ударов, и оба ловко парировали их. Две чёрные фигуры величайших в империи бойцов ещё некоторое время кружили в центре помоста, как вдруг Таллий нанёс своим клинком целую серию молниеносных ударов, которые Фархад также стремительно парировал. Под тяжестью последнего удара старый одноглазый вояка вынужден был даже припасть на одно колено и с леденящим душу лязгом отвести лезвие вражеского меча в сторону. Непосвящённые не уловили даже половины из тех ударов, которые ловко нанёс Таллий своему учителю. Всё, что им удалось разглядеть — сплошная круговерть из чёрных рук и сверкающих, лязгающих клинков. Казалось чудом, что Фархад сумел уцелеть после стольких смертельных для любого другого бойца ударов мечом. Но этим дело конечно не кончилось. Обуреваемый лютой злобой демон, полностью завладевший телом и разумом Таллия, после короткой передышки нападал на Фархада снова и снова, нанося хитроумные серии ударов клинком, целью которых было, во что бы то ни стало, сокрушить непроницаемую до сих пор защиту Фархада. Да, друзья мои, Фархад и не думал нападать на своего императора. Он лишь внимательно следил за быстрыми движениями сильных рук императора, и умело отражал молниеносные удары. В те краткие мгновения, когда расчётливый разум ТОГО, что вселилось в Таллия, обдумывал следующую атаку, Фархад пристально смотрел в глаза своего воспитанника. Смотрел и не находил в них самого дорогого на свете человека, которого он так любил и почитал, кому так преданно служил долгие годы. Вместо величаво-спокойных карих глаз Таллия на него взирали пылающие красным огнём, неукротимо-свирепые глаза таинственного НЕЧТО, которое ВСЁ и НИЧТО, ВЕЗДЕ и НИГДЕ. Фархад не задумываясь пожертвовал бы своей жизнью, только бы освободить душу императора от непосильной ноши заполонившего её первородного ЗЛА. Но мудрая интуиция старого воина с каждым беспокойным ударом мужественного сердца неумолимо твердила ему, что его жизнь окажется слишком малой ценой, чтобы освободить истинного Таллия и полностью вернуть ему контроль над собой. Здесь нужна была какая-то хитрость, чтобы заставить злую сущность сначала почувствовать себя неловко, а затем бежать без оглядки в своё адское пекло, бездонную пропасть или куда-либо ещё подальше, откуда уже никогда не возвращаются. Внезапно в разуме Фархада вспыхнула искорка спасительного озарения и он, с трудом парировав очередную хитрую атаку своего царственного противника, громко воззвал к подавленному разуму Таллия:

  • О Таллий, мой император, очнись! Это же я, твой верный слуга Фархад!


После этих слов над многотысячной толпой и войском снова раздался гул удивления, но никто даже не сдвинулся с места, не зная как поступить, что предпринять. Невозмутимые каюмы по-прежнему окружали помост, где вершилась историческая драма, плотным чёрным кольцом со сверкающей на солнце полосой из отполированных до блеска щитов. Их зоркие глаза, подчёркнутые тёмными краями вуалей, как и всегда, бдительно смотрели вокруг, выслеживая любую возможную угрозу вне их братского круга и совсем не ведая об угрозе внутри него. Таков был последний приказ Фархада, отданный им перед самым выступлением из императорского дворца и они соблюдали его неукоснительно, как основной закон Чёрного Братства.

После своего отчаянного призыва Фархад лишь на мгновение увидел в глазах взирающего на него злобного существа слабый отклик, который был подобен едва заметному трепетанию пламени свечи от слабого ветерка. Но он был, а значит, истинный Таллий, загнанный в ловушку в лабиринте собственной души, всё же услышал его! В то время как хорошо тренированное тело Фархада продолжало сдерживать яростные атаки тёмной силы ЗЛА, его разум лихорадочно искал единственно правильный выход из критического положения. Теперь он до конца осознал своё предназначение. Все долгие годы, проведённые им во дворце в качестве каюма, были лишь прелюдией к апофеозу его жизненного пути. Совсем скоро предначертанное ему свершится, и предчувствие этого наполняло душу Фархада гордой решимостью. Он уже знал, что его путь закончится здесь и сейчас. Но его уход должен навсегда освободить Таллия от свившего в нём змеиное гнездо ЗЛА, имеющего тысячи имён. Да, скоро он уйдёт туда, откуда не возвращаются, но он прихватит ЗЛО с собой, очистив сердце Таллия от опутавшей его паутины мрака.

Фархад был опытнейшим и крепким бойцом, но под неукротимым напором беснующегося ЗЛА он всё же начал уставать. Развязка неумолимо приближалась и мудрый предводитель чёрных телохранителей, набрав в лёгкие побольше воздуха, в последний раз выкрикнул прямо в обезображенное гримасой ярости лицо Таллия. Его последние слова стремительным потоком пронеслись через скрещенные между противниками, зазубренные мечи и тяжёлым, отрезвляющим водопадом низверглись в душу Таллия, достигнув её самых сокровенных глубин:

  • О Таллий, ученик мой, вспомни о СЕРДЦЕ КАЮМА! Мой император, борись со ЗЛОМ! Пусть кровь моего сердца очистит твою душу!


С этими словами Фархад быстро развёл руки в стороны и открыл свою окольчуженную грудь для разящего наповал удара, который тут же нанёс неумолимый извечный вечный противник всего человечества. Титановый клинок, со скрежетом разрубив кольчугу, глубоко погрузился в мужественную грудь старого воина, принесшего себя в жертву ради спасения души своего любимого воспитанника и императора. Этот трагический момент сопровождала гробовая тишина. Ни дуновения ветерка, ни крика чайки, ни жужжания назойливой мухи. Природа безмолвствовала, отдавая честь герою, павшему, но не побеждённому. Как только тот, кто лишь обернулся Таллием, со зловещей ухмылкой кровожадного удовлетворения извлёк меч из груди Фархада, в лицо императора ударила тёплая алая струя крови его учителя и друга, после чего тело старого каюма с последним вздохом упало замертво на дощатый пол помоста. Кровь Фархада стекала по лицу Таллия и падала с его подбородка на помост багровыми вязкими каплями. Вдруг выражение лица императора из злобно ухмыляющегося превратилось в странно-задумчивое, а затем его стремительно сменил лик неописуемого горя. Таллий как-то сразу обмяк, выронил из руки окровавленный меч, рухнул на колени перед Фархадом, схватился за голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, страшно закричал: «Не-е-е-е-е-ет!!!». Лишь подавленный всем произошедшим и потерявший дар речи Фенхей, а также те, кто стоял совсем близко к помосту, увидели, как в момент душераздирающего крика Таллия изо рта императора вылетела черновато-призрачная дымка, приняла форму небольшого уродливого облака и повисла над его головой.

Тем временем убитый горем истинный Таллий, склонился над остывающим телом своего поверженного учителя, приподнял его за плечи, крепко прижал к себе и громко разрыдался. Император стоял на помосте на коленях и горько плакал, как дитя, всё сильнее прижимая к себе тело Фархада, как большую любимую, но безнадёжно сломанную игрушку. Его слёзы исходили из самого сердца, навсегда очищая его изнутри. Сердце старого каюма только что перестало биться, а сердце молодого — обливалось кровью из-за тяжкой горечи невосполнимой утраты. Страшную цену пришлось заплатить молодому императору, чтобы узнать ВСЁ об изобретательнейшем коварстве ЗЛА. Теперь с мёртвым Фархадом на руках Таллию сквозь солёные слёзы казалось, что его жизнь окончательно утратила всякий смысл. Ему уже ничего не хотелось — ни власти, ни славы, ни величия. В его очищенном от ЗЛА сердце навсегда поселилась печаль — грустная спутница всякого раскаяния. Всё, что сейчас хотелось Таллию — это умереть, соединиться со своим учителем на небесах и рассказать ему всю правду о том, как он его по-настоящему любил. Да, любил, ибо за всю жизнь не было у него человека ближе и дороже Фархада, которого он почитал как отца. Теперь же запоздалое раскаяние убивало рыдающего Таллия. Слёзы градом катились по его щекам, смывая ещё не успевшую свернуться кровь учителя. Они жгли его душу, причиняя невыносимую боль, от которой могло быть лишь одно спасение — смерть. И впервые за многие годы Таллий искренне взмолился Богу: «Господи! Я страшно согрешил, поэтому прошу Тебя покарать меня! Пошли мне смерть, Господи, ибо я собственными руками убил самого дорогого мне человека. Прошу Тебя послать мне смерть, ибо у меня не осталось ни сил, ни желания жить!»

Но ОН послал жизнь. И ОН был, как всегда, прав. И все увидели ЭТО. И ЭТО было ЧУДОМ.

34


Войдя в проход, Глебо сразу почувствовал присутствие чего-то Высшего и необычайно Чистого. Не успел он сделать и двух шагов, как окружающая его тьма внезапно растворилась и уступила место яркому свету, отражённому миллионами кристаллов горного хрусталя, которыми были усыпаны стены величественной пещеры. Он невольно застыл от неожиданности открывшегося ему столь возвышенного зрелища. «Горный храм», — быстрой ласточкой промелькнула мысль в разгорячённом мозгу Глебо. — «Конец пути избранного!»

Как он успел заметить, яркий белый Свет, чистоту которого не могли запятнать никто и ничто в целом мире, исходил из самого центра гигантской хрустальной пещеры. Он совсем не слепил глаза, хотя был настолько ярок, что заставлял искриться всеми цветами радуги мельчайшие кристаллики прозрачнейшего стекла, притаившиеся в природных арабесках трещин исполинского каменного свода. Таинственный источника Света скрывали собой две безмолвные женские фигуры в белом. Глебо всей душой почувствовал, что они ожидают только его.

С сильно бьющимся от необычайного волнения сердцем Глебо сделал сначала один, затем второй робкий шаг навстречу триумфу своей необычайной судьбы. Постепенно ускоряя шаги, он, наконец, побежал, раскрыв душу очищающему всё и вся божественному Свету. Было приятно и легко. Пронизывающий самую суть Глебо Свет загадочным образом всё ставил на свои места. В одно мгновение он осознал, что понимает ВСЁ о себе и понимает ПРАВИЛЬНО. Это понимание длилось всего лишь мгновение, но оставило в душе Глебо неизгладимый след ВЕРЫ. Для него больше не осталось никаких загадок, он полностью осознал, кто он и зачем появился на белом свете.

В миг своего преображения Глебо перешёл на спокойный, ровный шаг и приблизился к двум светящимся чистотой женщинам. Подойдя к ним на расстояние вытянутой руки, он преклонил колено и склонил голову в знак приветствия. Затем встал и с искренней радостью посмотрел сначала на Фелу, успевшую за время их разлуки загадочным образом превратиться в прекрасную юную женщину, а после с нескрываемым, но трепетным интересом взглянул на Богиню. Уни и Фела слегка улыбались, как мадонны на прославленных полотнах древних мастеров живописи. Выражение их лиц было с одной стороны одинаково торжественным, с другой стороны всё же отличались. Если Богиня смотрела на Глебо, как добрый, но строгий учитель, то во взгляде Фелы явно проскальзывали озорные и многообещающие нотки. А по-другому и не могло быть, ибо озарённые божественным Светом, они уже знали, что предназначены друг другу, и это наполняло их сердца трепещущей нежной радостью. В следующее мгновение Уни и Фела расступились, как по команде, и взору Глебо во всей своей правдивой красоте предстал сияющий истинным Светом Оа Зиис.

Оа Зиис покоился на монолитном хрустальном пьедестале такой чистоты, что поначалу казалось, будто он парит в воздухе, как маленькое солнце. Божественный посох Справедливости и Мудрости напоминал рог единорога, выточенный из невиданных размеров цельного алмаза, в который Бог вдохнул часть Себя, чтобы избранный мог принести помощь свыше утратившим веру и окончательно запутавшимся в своих суетных земных делах людям. Алмазный рог искрился и пульсировал волшебным свечением в такт биению сердца избранного, которому выпала величайшая честь совсем ненадолго принести его людям, чтобы у них, так же как и у самого избранного, вдруг просветлели души, и они снова напились из источника истинной ВЕРЫ — той ВЕРЫ, которую не надо никому доказывать, не надлежит никому навязывать и нет необходимости никогда укреплять. Истинная ВЕРА приходит в одно мгновение раз и навсегда и надо суметь передать ЕЁ своим детям, внукам и правнукам так, чтобы сомнения как можно дольше не поселялись в душах потомков. Времена сомнений, увы, рано или поздно приходят снова, но тогда в силу опять вступает ЗАКОН, который выше всех законов, ибо исходит из уст самого Бога. Тогда ЗАКОН неминуемо находит избранного и повелевает ему отправиться в далёкий и опасный путь, чтобы вновь зачерпнуть из криницы истинной ВЕРЫ и, не расплескав ни капли, донести её частицу мириадам заблудших детей Божьих.

Видя непритворное замешательство юноши перед божественной Силой, Уни первая нарушила затянувшееся безмолвие:

  • Приветствую тебя избранник Глебо! — Её голос струился как самый чистый в мире водопад, низвергающийся с горней высоты. — Отныне твой путь в Зоне Запрета окончен. Ты заслужил принести людям посох Моего Отца — Оа Зиис. Он перед тобой, Глебо, подойди и возьми его.


Всё ещё не смея произнести ни слова, Глебо лишь поклонился в ответ, сделал всего три шага, протянул дрожащие от волнения руки и бережно взял с пьедестала Посох. Поначалу Оа Зиис оказался необычайно тяжёлым, но постепенно становился всё легче, приспосабливаясь к возможностям избранного. В момент прикосновения к Оа Зиису Глебо сразу ощутил, какая невероятно огромная сила сосредоточена в пульсирующем волшебным светом алмазе. На близком расстоянии было слышно тихое мерное гудение, исходящее, как казалось, из неисчерпаемых недр вечности. Это был голос всемогущей Силы Бога, которой Он сотворил мир. Пронизанный благоговейным трепетом, Глебо закрыл глаза, прижал Посох к своей груди, и они на какое-то время стали одним целым, пульсируя той светлой Жизнью, которой есть только Начало и никогда не будет Конца. Из блаженного забытья Глебо вывел проникновенный голос Уни, ласкающий сердце, в котором, как известно, лишь на время пребывания в земной юдоли находит себе приют бессмертная душа:

  • Я знаю, как тебе сейчас хорошо, избранный. Но время отправляться в путь, потому что через несколько мгновений Зло, поселившееся в Таллии, сразит храброго Фархада, вставшего на его пути. Нельзя терять ни секунды, дети мои!


С этими словами Богиня одним лишь взором открыла светящийся проход, соединила вместе руки Глебо и Фелы, а затем величественным жестом указала им путь в мир людей. В искреннем недоумении и даже отчаянии Глебо, напоследок, обратился к Богине:

  • Но что я должен там сделать, Божественная Уни?! Разве ты не укажешь мне?!
  • Тебе подскажет твоё чистое сердце, избранник Глебо. Идите, и да свершится воля Бога! — были последние слова Богини, которые Глебо и Фела услышали в мире Бога, прежде чем вернуться в мир людей.


Не смея больше задерживаться ни секунды, избранный и хранительница закона среди людей крепко сжали свои навсегда соединённые Богиней руки и решительно ступили в сияющий истинным светом проход. Они знали, кто они и приготовились, служа Богу, полностью исполнить своё предназначение.

Глебо и Фела сделали всего один шаг через тьму вечности и сразу же очутились под жаркими лучами полуденного солнца мира людей. Первое, что они услышали, был душераздирающий вопль «Не-е-е-е-е-е-ет!», который издал император с искажённым от неподдельного горя и залитого слезами лицом. Таллий на коленях стоял на деревянном помосте и, раскачиваясь вперёд и назад как безумный, прижимал к своей груди окровавленное тело Фархада. Рядом валялся уже не опасный, но успевший сегодня напиться крови меч императора. Неподалёку, словно каменный, застыл в гротескной позе изумления первосвященник Фенхей. Его тяжёлая, сотканная из множества золотых и серебряных нитей праздничная ряса усиливала впечатление безжизненной окаменелости. Вся набережная была усыпана народом и войсками, а в бухте стояли на рейде сотни готовых к отплытию боевых галер. Высокий помост окружало черное тройное кольцо невозмутимых каюмов в своих полупрозрачных вуалях. Все безмолвствовали, были слышны лишь горькие рыдания императора и шум трепещущих на морском ветру бесчисленных стягов императорских войск.

В следующее мгновение Глебо и Фела заметили, как яркие белые лучи, исходящие из Оа Зииса, который Глебо, подчиняясь довлеющей силе свыше, поднял высоко над головой, чётко проявили повисшую над содрогающимся в рыданиях императором, ставшую угольно-чёрной тень, отдалённо напоминающую человеческую фигуру. Теперь загадочную Тень заметили все окружающие, и в этот самый момент бесчисленная толпа издала титанический вздох непритворного удивления, предваряющего собой рождение настоящего Чуда, которое в этот самый момент начало свершаться по воле Бога, веру в которого утратили уже очень и очень многие.


35


Это было настоящее ЧУДО. В последующем летописцы заметно приукрасили свершившееся многими цветастыми фразами и витиеватыми оборотами, но таковы уж летописцы. Если же касаться только правдивой сути, то дело было так.

Как только призрачная Тень Зла предстала в лучах Оа Зииса перед глазами многотысячной толпы и войска в своём мерзком истинном образе, она издала низкий оглушительный рёв, а затем в поисках спасительного укрытия неистово заметалась из стороны в сторону, как рой бесноватых пчёл. Но спасения Злу на этот раз нигде не было, ибо повсюду вокруг, насколько могло различить человеческое зрение, разливалось очищающее сияние Божественного Посоха Справедливости и Мудрости, не оставляя Злу тёмного ни малейшего тёмного закоулка ни в единой человеческой душе, ибо все они были пронизаны изгоняющем тьму Светом Истины. Наоборот Оа Зиис неумолимо притягивал к себе безобразную чёрную тучу, а та, несмотря на яростное сопротивление, кружила вокруг него, подлетая всё ближе и ближе, пока, наконец, не соприкоснулась со средоточием Света и не растворилась бесследно в сиянии Божественной Силы. Так в одночасье избавилась от тяжкого Зла душа императора Таллия — последнего властителя из династии Таллов.

Но на этом чудеса далеко не закончились. Пронизанные Божественным Светом Чистоты тысячи душ воинов и простых людей выворачивало наизнанку, раскрывая тайные, тщательно маскируемые во все другие времена вместилища разнообразных пороков. Очистившись, десятки тысяч людей падали на колени и предавались искреннему раскаянью, чтобы получить прощение от Бога за свои грехи и кощунственное неверие в Него. Очищающий Свет таинственным образом вытягивал из людей всю до последней капли темноту Зла, поглощал её и растворял в Себе. Со стороны это выглядело подобно гигантскому яркому факелу, который не испускал, а наоборот с быстротой штормового ветра втягивал в себя омерзительный чад Порока, повисший над колышущимся людским морем безобразными клочьями чёрного тумана. Несмотря на полную зрительную иллюзию бури, настоящий ветер дул совсем тихо, шаловливо играя полотнищами знамён и слегка надувая паруса заполонившую водную гладь бухты галер. По-другому и не могло быть, так как сражение Божественной Силы Света с Тьмой Зла разворачивалось совсем в ином, незримом для обычных людей мире. И только сейчас, в Великий День пришествия избранного с Оа Зиисом Бог Уно допустил проникнуть в Свой мир робкому духовному взору десятков тысяч очевидцев, чтобы те на протяжении многих веков с пожелтевших от времени страниц свидетельствовали своим потомкам о Его Могуществе.

К очистившимся от Зла людям сразу же приходило истинное понимание всего происходящего. Империя рушилась и тут же возрождалась заново во главе с уже другим императором — тем, кто сейчас открыто и гордо обеими руками держал над головой сияющий всесильной чистотой источник Высшей Справедливости и Мудрости. Он был избранным исполнителем ЗАКОНА ЗАКОНОВ, а рядом с ним ослепительно блистала прелестью юности другая божья избранница — хранительница ЗАКОНА, ниспосланная людям свыше, дабы они как можно лучше усвоили ЗАКОН ЗАКОНОВ и как можно дольше помнили о НЁМ, не преступали ЕГО и не были наказаны ИМ, ибо этот ЗАКОН живёт и непрерывно действует во все времена, во веки вечные.

Очищение подействовало на всех по-разному. Получив прощение от Бога, одни громко смеялись, другие тихо плакали, а иные в задумчивости предавался мечтам о непременно светлом будущем. Несмотря на многоликое разнообразие человеческих натур, всем было ясно одно: отныне по воле Бога всё изменилось, изменилось бесповоротно и, конечно же, в лучшую сторону. Исписанная кровью невинных жертв и грязными чернилами богопротивной лжи тёмная страница истории империи была перевёрнута. Теперь, в который раз, всё начиналось заново, с чистого листа, освящённого и обелённого надеждой на светлое будущее. Справится ли с этой задачей человеческая натура? Сможет ли она пойти заповеданным Богом путём и в кои то веки не свернуть на тёмную обочину, где на границе Света и Тьмы её всегда поджидают хитроумные соблазны, которыми как кукловод марионетками искусно манипулируют бесчисленные руки разрушительного Зла? Достаточно лишь одного шага в сторону, чтобы тут же сделать второй, а за ним и третий. И здесь главная трагедия состоит в том, что шаги эти люди всегда ошибочно оправдывают исключительно благими намерениями, благими настолько, что они затмевают благость Бога. В мире Бога, где извечно существует Свет, нет места Тьме. Тьма царствует лишь в мире людей, который по ту сторону Света. Но если люди тянутся к истинному Свету, то он непременно поможет им увидеть Тень, которую отбрасывает душа, обремененная пороком. Чистая душа идеально прозрачна и никогда не отбрасывает Тени.

Потрясённые величием происходящего обыватели, солдаты императорской армии и даже приспустившие свои полупрозрачные вуали каюмы, не заметили, как рыдания Таллия, всё ещё сжимающего в своих крепких объятиях тело Фархада внезапно прекратились, а скорбное выражение его мокрого от солёных слёз лица сменилось вначале удивлением, а затем засияло искренним счастьем, которое, переполнив его могучую грудь, вырвалась наружу громким радостным криком: «Благодарю тебя, Господи, что ты услышал меня и послал жизнь вместо смерти! Слава тебе, Господи, во веки веков, ибо я истинно уверовал в Твоё Могущество!».

Первым от крика Таллия очнулся Фенхей, заворожённый величественной картиной всеобщего очищения. Каково же было удивление первосвященника, когда он увидел широкую, полную трогательного сыновнего почтения, отрешённую улыбку Таллия, который не отрываясь смотрел на открывшего глаза и делающего редкие глубокие вдохи Фархада. Павший в борьбе со Злом одноглазый каюм всё ещё полулежал на руках своего приёмного царственного сына и улыбался ему в ответ. Сердце каюма по воле Бога снова билось в его груди готовое служить тому, кому оно оставалось предано до самого конца. Но конца не было, была лишь короткая остановка, предшествующая великому началу, которое далеко отсюда скоро будет суждено положить этим двоим, а вместе с ними ещё трём сотням бесстрашных воинов в воронёных доспехах, имя которым каюмы, что в переводе с забытого древнего языка означает «преданные».

Покончив со Злом, сияние Оа Зииса стало меркнуть и вскоре исчезло совсем. Неожиданно Глебо ощутил, что его поднятые над головой руки охватывают лишь пустоту. Явив своё спасительное могущество, Оа Зиис вернулся туда, откуда его совсем ненадолго принёс избранный — в мир Бога. Опустив освободившиеся от чудесной ноши руки, Глебо вплотную подошёл к Феле, нежно обнял юную хранительницу Закона и тихо сказал:

  • Я люблю тебя, Фела. Я люблю твоё имя, которое можно петь. Отныне моя жизнь принадлежит только тебе.
  • И империи, мой император. — Так же тихо отвечала ему Фела. — Я тоже люблю тебя Глебо, но отныне мы принадлежим не только друг другу, но и нашей отчизне, которая сегодня начала новую жизнь.
  • Слушаю и повинуюсь, моя повелительница! — только и сказал в ответ Глебо, а после обнял прелестную девушку ещё крепче и зарылся своим счастливым лицом в её пышных волосах.


Как и в первый раз, первым от замешательства очнулся Фенхей. Не стараясь больше объять разумом всё происходящее, первосвященник принял его всем сердцем и, глядя на обворожительную юную пару, торжественно провозгласил: «Да здравствует император Глебо! Да здравствует хранительница Закона Фела!». Его призывный клич тут же подхватили толпа и войско, и он трижды мощным прибоем пронёсся по всему побережью. Молчали лишь каюмы, по-прежнему хранившие беззаветную верность экс-императору.

Опьяневший от счастья Таллий и воскресший Фархад уже поднялись на ноги и стояли, обняв друг друга за плечи, как побратимы. Они, как и другие каюмы, не подхватили слова всеобщего ликования. Их глаза были устремлены в синеющую, манящую даль морского горизонта. Отныне сердца этих двух каюмов бились в такт их великому будущему, которому суждено будет свершиться так далеко отсюда, что они не могли себе это даже представить. В их душах только что утих повелительный шёпот Бога, наконец-то раскрывший им истинное предназначение. Постояв ещё немного, Таллий и Фархад, не говоря ни слова, быстро спустились с помоста и в сопровождении безуоризненного строя каюмов с блестящими щитами стали удаляться по направлению к императорскому дворцу.

Чёрный отряд, чеканя шаг, быстро продвигался мимо когорт, выстроенных вдоль берега. Солдаты молча отдавали последнюю честь своему бывшему императору, потому все они уже знали, что Таллий и его каюмы уходят навсегда. Эра чёрных телохранителей закончилась, начиналась новая эра светлых надежд. Сегодня всё было чрезвычайно необычно, и последним штрихом необычайной картины знаменательного дня было то, что впервые за всю историю империи лица каюмов не были прикрыты вуалями. Их лица были одинаково суровыми и сосредоточенными. Они, как и раньше, несли свою привычную службу и были преданы только одному человеку — Таллию, который для них по-прежнему оставался императором. На самом деле всё было именно так. Таллию, возглавляющему вместе с Фархадом прощальное шествие каюмов, действительно суждено вновь стать императором. Его новой империи ещё только предстояло родиться в будущем за тысячи сатаров отсюда. Именно это нашептал его душе голос Бога, в которого он отныне беззаветно верил, на которого теперь возлагал все свои надежды. Вера — великая сила, способная творить настоящие чудеса. И неправда, что подруга Веры — Надежда умирает последней. Надежда не умирает никогда, ибо её хранит вечная Любовь Бога.

Таллий шагал строевым шагом, как обычный каюм, и улыбался. Он ощущал себя рядовым Бога, который получил одновременно приказ и свободу его исполнения. Он шёл навстречу долгожданной свободе и впервые в жизни был по-настоящему счастлив.


36


С первыми лучами солнца из бухты Капля, миновав искусственный проход в барьерном рифе, вышли на вёслах три чёрные быстроходные галеры. Отплыв в открытое море на расстояние около одного сатара, гребцы убрали вёсла, а затем быстро поставили паруса. На каждом из трёх парусов в виде трилистника были изображены три касатки, вписанные в круг.

Какое-то время больше ничего не происходило, команда в чёрных одеждах уселась на палубные скамьи возле вёсел и принялась молча ждать. На каждой из галер было по сто каюмов, не считая Таллия и Фархада, расположившихся на флагманском корабле, который был на три корпуса впереди.

Таллий некоторое время пристально всматривался вдаль. Суровое выражение его лица почти не выдавало внутреннего напряжения, с которым он ожидал какого-то знака свыше. Но вот уголки его рта тронула едва заметная улыбка, и он громко провозгласил над зеркальной гладью спокойного моря: «Плывут! Они плывут, братья. Слава Богу!».

Вскоре одноглазый Фархад и остальные каюмы заметили, что к кораблям, плавно рассекая воду, быстро приближаются три длинных заострённых плавника касаток. Через несколько мгновений каждая из трёх касаток заняла своё место поблизости от носа галеры, которую по велению Бога собиралась сопровождать в неведомые дали.

Вскоре паруса галер наполнил свежий ветер и корабли быстро заскользили по волнующейся поверхности моря вслед уплывающим вдаль касаткам навстречу своей удивительной судьбе.

Каюмы во главе с Таллием навсегда покидали родные берега, чтобы через долгие годы странствий обрести другую родину, отвоевав её у сил Зла, с которыми им отныне предстояло неустанно бороться. Таково было веление Бога. И они его непременно выполнят, выполнят, несмотря ни на что, ибо воля Бога священна для верующих в Него.

Таллий стоял на носу флагманской галеры, скрестив руки, и улыбался. Солёные брызги весело играли с его мужественным лицом. В его груди ровно билось мужественное сердце — молодое, полное сил сердце каюма, очищенное от всякой скверны, жаждущее свободы и приключений.

Для сильной величественной воли нет ничего более естественного, как семимильными шагами устремляться навстречу бурным событиям великого будущего. И эти события непременно начнут происходить, как только чёрные галеры преодолеют тысячи сатаров морского пути и, ведомые таинственными касатками, минуя смертоносные рифы, зайдут в тихую бухту, подобной той, из которой они только что отплыли. Лишь тогда начнётся полная трагических событий борьба с новыми воплощениями вездесущего Зла за создание новой империи. Всему этому суждено быть, но пройдёт ещё немало лет, прежде чем рассказ об этом ослабевшей от нагрянувшей старости рукой начнёт записывать в «Книгу откровений Чёрного Братства» последний каюм империи.