Горбачев М. С

Вид материалаДокументы

Содержание


Мартьянов Е.Д.
Листов В.С.
Подобный материал:
1   ...   26   27   28   29   30   31   32   33   34

Мартьянов Е.Д.*

России нужны компромиссы, а не конфронтация


80-летний юбилей Октябрьского восстания большевиков, кульминационного момента русской революции 1917-1922 годов, – это серьезный повод для раздумий над судьбами Отечества. Тем более что в наше время, в канун XXI века, страна переживает во многом похожую ситуацию. И сегодня нам приходится решать аналогичные судьбоносные вопросы: «Кто мы?» «Куда идем?» «Что делать?»

Того, что Русская революция – великое событие, отрицает никто, в том числе и противники коммунизма. Однако если революцию рассматривать с ценностных позиций (добро-зло, хорошо-плохо), то до сих пор точки зрения диаметрально противоположны у сторонников и противников революции. Для одних она – великий прорыв в будущее, начало подлинной истории человечества, для других – абсолютное зло, величайшее преступление против своего народа.

Русские – народ крайностей. Либо-либо. Поэтому в XX веке наше общество дважды собственными руками разрушало свою страну. Сначала большевики. Теперь либерал-демократы. При этом и те и другие, обосновывая необходимость разрушения, занимались надругательством над историей своей страны.

Один из главных уроков Русской революции состоит в том, что нежелание политиков идти на компромисс, приверженность крайнему радикализму слишком дорого обходится обществу, оборачивается трагедией для народа. Отсутствие компромисса между большевиками, меньшевиками, эсерами, то есть представителями левых сил, сторонниками социализма привело к обострению борьбы, противостоянию между ними, использованию силовых методов. Монополия на власть, отсутствие оппозиции при Сталине уже в условиях мирного времени обернулись массовыми репрессиями. Постепенно народная власть выродилась в антинародную, власть номенклатуры, что в конечном итоге привело к поражению коммунистов при Горбачеве.

А если бы компромисс был достигнут? Ход развития не только нашей страны, но и человечества во многом был бы иным. Умеренные социалисты-реформаторы не раз проигрывали в начале века социалистам-радикалам. Но к концу века левый радикализм почти повсеместно потерпел поражение, и наибольших успехов добились сторонники реформ, а не революций.

Таким образом, Русская революция – это исторический урок упущенных возможностей. Но наши политики, к сожалению, из этого не делают полезных выводов. Так, отсутствие компромисса в 1990-1991 годах между Горбачевым и Ельциным (по вине прежде всего Ельцина) привело к провозглашению так называемой «независимости» России от СССР, и Россия в лице «демократов» сыграла самую неблаговидную роль в развале Советского Союза. Последствия трагичны: десятки миллионов лишились Родины, миллионы стали беженцами и переселенцами, экономика пришла в упадок, 70% населения относятся к бедным слоям, моральная деградация затронула широкие слои населения, особенно пострадала молодежь.

Позднее, в 1993 году, нежелание Ельцина идти на компромисс с законодательной властью РСФСР закончилось расстрелом парламента, фактической узурпацией власти Президентом. Страна вновь оказалась на пороге гражданской войны. А можно ли было повлиять на политику Президента? Думается, да. Не сделано этого потому, что не было согласия в рядах оппозиции. Амбиции политических лидеров мешали компромиссу.

Сегодня российское общество подошло к такой черте, когда только отказ от радикализма и компромиссы противоборствующих сил спасут его. Компромисс направлен не на разрушение, а на созидание в результате согласия. Насилие же порождает только новое насилие. Объявление Президентом дня 7 ноября «Днем согласия» – шаг в правильном направлении.

Не следует уподобляться баранам, которые встретились на мостике над бурным потоком. Нежелание уступать друг другу погубило их. Политическим противникам сегодня необходимо, отбросив политические пристрастия перед лицом общей опасности, отказаться от оскорбительных ярлыков («коммуно-фашисты», «красно-коричневые», «демо-фашисты», «дерьмократы» и т.п.), заменяющих в спорах логику доказательств.

Компромисс – это не предательство, как считают радикалы. Это взаимная уступка для достижения определенных политических целей, не противоречащих интересам идущих на компромисс сил. А стратегические цели у всех порядочных людей России сегодня одни: спасение и возрождение Отечества. А это означает: сильное демократическое государство, опирающееся на закон; экономическую политику в интересах собственного народа; надежную систему социальной защиты; приоритет духовной сферы – образования, науки, культуры, прекращение экспансии американской массовой культуры; самостоятельную внешнюю политику, ориентирующуюся на национальные интересы. России необходимо преодолеть смутное время. Путь компромиссов, реформ, а не конфронтация и радикализм позволит стране решить стоящие перед ней задачи.

Листов В.С.

Революционное родео


«Усталость» октябрьской темы – очевидна.

Всё уже сказано: и о всемирно-историческом значении Октября для светлого будущего человечества, и о гнусном насилии, осуществленном якобы на германские «тридцать сребреников». Любопытно только вот что: и хвалители, и хулители обычно не замечают, что пользуются основной идеей сталинского «Краткого курса» – именно там утверждалось, что революцию устроили исключительно большевики; они-то и несут за неё полную ответственность. Судьбы народа вроде бы полностью зависели от коммунистических вождей, от решений ЦК, Политбюро, съездов. История страны мягко и бессмысленно подменяется тут историей партии.

Ещё до революции Ленин писал, что большевики есть «партия новаторов» – всё, что она совершает и должна совершить, неслыханно ново и беспрецедентно. Подтвердилась ли потом эта его мысль? Вряд ли...

В 1925-1926 годах в СССР нелегально побывал Василий Витальевич Шульгин, белоэмигрант, монархист, лидер «правых» во II-IV Государственных думах. Бродил он по улицам Киева и других городов, заходил в церкви, сидел в пивных, ездил в поездах, беседовал с людьми, изучал быт. Шульгин как бы экзаменовал советскую власть, искал ответ на вопрос: лучше или хуже, чем при царе? В конце концов пришел Шульгин к выводу – живут как при старой власти; может быть, только чуть-чуть хуже. Об этом и написал он в своей книге «Три столицы».

Сытый, почти благополучный нэп навёл автора книги на исторические размышления, на поиски истоков современного русского социализма. Первым отечественным социалистом Шульгин назвал... государя императора Александра II. И не так уж это парадоксально.

Ведь именно александрова отмена крепостничества наполнила крестьянскую общину государственным смыслом и не дала мужику гражданских прав. Потом большевики провозгласят идеальную «мировую коммуну» и не заметят, что прообразом-то её служит реальная крестьянская община. Недаром же социализм в его большевистской форме проваливался в развитых странах, но оказался таким притягательным для патриархальных структур Азии, Африки.

Петр Столыпин в начале века попытался «освободить» общинника, облагодетельствовать его «сверху», наделить частной собственностью – не вышло. Мирские мужики, слыхом не слыхавшие о большевиках, жгли столыпинских хуторян не хуже, чем дворянские гнёзда. Примерно так, как и сегодня воюют с новоявленными фермерами бывшие колхозники (теперь ТООшники). ТОО, кто не знает, – Товарищество с ограниченной ответственностью. Так что круг замыкается: опять «товарищи» и опять безответственные. И не большевики вовсе.

С социал-демократами, с большевиками Столыпин особенно не боролся; они ведь до 1917 года не признавали террора. Зато для более радикальных течений, для эсеров и анархистов, ввёл он в 1906 году смертную казнь без суда и следствия. Смертные приговоры выносили «тройки» при командовании военных округов, состоявшие из офицеров, не отягченных юридическим образованием. Лев Толстой писал Столыпину отчаянные увещевательные письма; возмущался Короленко. Расправ 1906-1907 г.г. Короленко не забудет и потом, когда вступит в неравную борьбу с большевистскими ревтрибуналами и ЧК. Конечно, красный террор сильно отличался от столыпинского – и размахом, и «идейным» обоснованием. А всё-таки Ленина и его партию никак тут нельзя признать новаторами.

То же самое и в других жизненных сферах. Продразвёрстка, с помощью которой мужиков грабили с лета 1918 по весну 1921 гг., проклинается людьми «нашего круга» и сегодня. Хорошо. Пусть так. Надо бы, однако, напомнить, как и когда она начиналась. А вот это «в нашем кругу» как-то забывают. Когда через несколько месяцев от вступления России в империалистическую войну царское правительство осознало перебои с хлебом для армии и городов, оно ввело принудительное отчуждение продуктов у крестьян и помещиков. Да-да, и у помещиков тоже. Внук Александра Второго просто вынужден был прибегать к мерам, сильно пахнущим социализмом. Ограничение рынка, национализация или даже милитаризация заводов, продовольственные карточки – всё это началось еще при Николае Романове, а не при Владимире Ульянове.

Временное правительство в марте 1917 года подтвердило царские установления; принудительное отчуждение хлеба продолжилось, обрело, если угодно, второе дыхание. Идеалисты-большевики в октябре 1917 года царскую «продразвёрстку» отменили. Они сгоряча не подумали о том, как теперь, в условиях унаследованной ими войны и разрухи, продовольствовать города и армии. Результатов пришлось ждать недолго.

В апреле 1918 года Горький в газете «Новая жизнь» поделился с читателями очередными «несвоевременными мыслями». Поводом послужили жуткие факты. Оказалось, что горожане – рабочие, обыватели, дезертиры – сбиваются в вооруженные банды, бродят по деревням, потрошат мужиков, отнимают хлеб и другое всякое продовольствие. Нет у них иного, законного способа прокормить детей и самим прокормиться. Горький делал отсюда обобщенно правильный вывод: настали времена поголовной дикости и озверения. Ещё немного, и мужик тоже начнёт вооружаться, чтобы отстоять свой хлеб для детей, семьи. Перед большевиками возникла убийственная альтернатива: либо пусть города и армия вымрут от голода, либо эти банды легализовать, попробовать ввести грабёж хоть в какое-то государственное русло. Ленин пошёл вторым путём – путём декретов о продовольственной диктатуре, продотрядов, комбедов. Вот только ограничить грабёж удалось далеко не полностью. Так начинался «военный коммунизм» – снизу, от массового отчаяния на пятом году войны.

Нечто в этом же роде происходило и в других сферах.

Царь, например, вводил смертную казнь на фронте; Временное правительство отменяло – как же, позорное наследие «старого режима». Потом, после летних поражений 1917 года, смертная казнь вернулась. Большевики опять же сгоряча её отменили – кстати, коммунистическая пропаганда потом лукавила: будто первым актом советской власти был Декрет о мире. Нет, первым постановлением октябрьского съезда советов была как раз отмена смертной казни. Вот только подпись Ленина или Сталина под ним не стояла, почему о нём особо и не шумели. Да и хватило того гуманизма не надолго – в 1918 году опять ввели. По этому поводу некоторые «мягкие» большевики, вроде Александры Коллонтай, даже грозили выйти из партии.

Расстреливая, вводя продразвёрстку, заключая Брестский мир, призывая белых офицеров служить в Красной армии и защищать национальные интересы России против Польши, большевики никакой марксистской доктриной, конечно, не руководствовались. Такие марксистские «зубры», как Плеханов, Каутский или Роза Люксембург прекрасно понимали, что ветхий завет их учения в Смольном и Кремле забыт. Сухой остаток советской политики состоял в другом: ранние большевики, что бы они там ни провозглашали, должны были победить внутренних врагов и интервенцию. И тем сохранить сильную империю. Тут они находили понимание даже у патриархального мужика, а не только у профессора Полежаева и булгаковских Турбиных.

Мудрый Шульгин так и говорил – что же делать, если моё «белое дело» восторжествовало под красными знаменами? Другим не удалось. Если бы мы подробно вникли в историю так называемых контрреволюционных правительств, то быстро убедились бы – они мучительно рождали всё ту же большевистскую политику. Из условий гражданской войны и разрухи иных выходов просто не было. У Керенского и Колчака, у Деникина и Юденича, у Врангеля и Петлюры в других формах и под другими знаменами шли те же страшные игры – расстрелы, реквизиции, мобилизации, падение рынка, борьба с голодом, эпидемиями и дезертирством. Может быть, одна из многих причин поражения «контрреволюционеров» как раз состояла в том, что они серьёзно были связаны доктринами – монархическими, национальными, религиозными, демократическими...

Особенно не повезло демократам. Всё те же «люди нашего круга» неустанно жалеют Учредительное собрание, разогнанное большевиками в январе 1918 года. Что и говорить, акт, не вызывающий симпатий. Но два обстоятельства придется напомнить. Во-первых, Учредительное собрание состояло из социалистов, началось пением «Интернационала» и кончилось принятием декрета о земле, почти повторяющего аналогичный ленинский декрет. Во-вторых, когда эти же депутаты собрались в конце 1918 года в Омске, они были вновь разогнаны – на этот раз адмиралом Колчаком. Диктатор не просто закрыл «говорильню»; по его приказу народных избранников кололи штыками, топили в Иртыше, бросали в тюрьмы...

Не надо иллюзий. Если и сегодня демократическая перспектива для России туманна, то тогда, 80 лет назад, её и вовсе не было. Не было у красных, белых, зелёных, розовых – у всех. А потому прав был Герберт Уэллс, когда в 1920 году вывез из Москвы и Петрограда стойкое ощущение: большевики сегодня единственно возможное правительство России. Всё сказанное и есть, по нашему мнению, реальное содержание революции. Во всяком случае, существенные грани ее истории.

Здесь, конечно, не место обсуждать весь спектр причин, приведших к победе ленинцев в гражданской войне. Но одна из них упорно «просвечивает» сквозь многие источники той поры. Это усталость. Усталость миллионов людей от шестилетних войн, от разрухи и голода, от повального сумасшествия гражданских противостояний. Наступает полная политическая апатия. Большевики? Пусть. Если война с ними отдаляет хоть на день возвращение к нормальному быту, то воевать не стоит.

Виктор Шкловский в своей книге «Сентиментальное путешествие» рассказывал, как в 1920 году под Херсоном воевал какой-то отряд не совсем понятной окраски: меньшевики, настроенные против Ленина, но сражавшийся и против Врангеля. «Наступали крохотным отрядом, – вспоминал Шкловский. – Крестьяне приняли пришедших суровым вопросом: «Когда же вы кончите?» К концу 1920 года этим вопросом встречали любого «человека с ружьем». И даже не пытались разобраться, что проповедуют и что обещают вооруженные люди. По этой причине в следующем, 1921 году не было никаких перспектив у таких несомненно народных движений, как кронштадтское восстание моряков или крестьянская война на Тамбовщине...

Родственность русского большевизма основному, вековому движению отечественной истории лучше всего выявилась в следующие за революцией десятилетия. Укрепилась сталинская монархия, вернулись крепостное право в колхозной общине, культовая государственная идеология, национальное неравенство, террор во всех видах и разновидностях. Всё это было неизмеримо страшнее дореволюционных аналогов. Уже к началу тридцатых шепотом подшучивали: «Знаете, что такое ВКП(б)? Второе Крепостное Право – большевистское».

Сходство «нового» со «старым» бросалось в глаза – особенно людям несоветского воспитания, например, многим умным эмигрантам-монархистам. Да и сам Сталин говорил своей родственнице мадам Сванидзе: народу царь нужен, ну вот я и есть царь. Тем и кончилось ленинское новаторство.

...Есть такой вид спорта – родео. Надо как можно дольше удержаться на спине дикого, разъярённого быка. История революционной России начала века и есть политическое родео. Народ сбрасывал с загривка всех, кто не смог удержаться силой. Всех, кроме большевиков.

Известное дело: мужик, что бык...