Горбачев М. С

Вид материала

Документы

Содержание Булдаков В.П.

Подобный материал:

• М. С. Горбачев и Р. Рейган подписывают договор о ликвидации ракет средней и малой дальности., 566.82kb.
• Горбачёв и перестройка, 460.97kb.
• Методика экспертного решения вопроса о принадлежности предмета к холодному оружию, 248.4kb.
• К. У. Черненко > М. С. Горбачев > Б. Н. Ельцин > Ю. В. Андропов, 27.76kb.
• Максим Калашников, 6648.25kb.
• Public Affairs Center: (095) 945-69-48 Fax: (095) 945-78-99 семинар, 11.51kb.
• Памяти Раисы Максимовны Горбачевой" М.: Вагриус, Петро-Ньюс, 2000, 320 с. Isbn: 5-264-00432-3, 4387.34kb.
• Биографическая справка, 118.67kb.
• Н. В. Елисеева Политическая дестабилизация в СССР. 1989 – 1990 гг. Содержание, 486.44kb.
• Тема «Михаил Сергеевич Горбачев», 445.79kb.

Булдаков В.П.^*

Смотреть на революцию открытыми глазами

Похоже, споры об Октябрьской революции рискуют вступить в девятый круг схоластической круговерти. Сегодня любой обществовед с готовностью рассуждает о революции как специалист лишь потому, что некогда затвердил соответствующие страницы учебников по истории КПСС, а теперь «выправляет» общеизвестное с помощью новых политических клише. Налицо старые споры коммунистов и антикоммунистов, перенесенные на отечественную почву, в минимальной степени опирающиеся на новые подходы.

Обратимся, например, к вопросу о предпосылках революции. О них сегодня вспоминают меньше всего, полагая, что статистические данные, нанизанные на соответствующие догматы, давно объяснили как «готовность России к социализму», так и «узурпаторский» характер большевистского переворота. Забывают об одной «детали»: а с какими социо-культурными процессами оказались сопряжены известные процессы в экономике?

Не удивительно в связи с этим и то, что об Октябре говорят в рамках представлений о революции «в одной, отдельно взятой стране», которая, тем не менее, ухитрилась оказать «решающее воздействие» на ход мировой истории. Никто не задумывается над простым вопросом: а частью какого более общего глобального процесса явился Октябрь? Почему параллельно революционному процессу начала XX в. в России нечто подобное происходило и в далекой Мексике, и не менее отдаленном Китае? Объяснение лежит на поверхности: Октябрь был сам вписан в общий процесс острого столкновения традиционализма и модернизаторства в условиях глобализации человеческого общежития, когда «отсталым» странам и народам поневоле, в видах геополитического выживания пришлось отважиться на риск реформаторства.

Но почему этот, в общем неизбежный процесс, принял по преимуществу катастрофичные формы? Ответ может быть предельно конкретен. Вторая половина XIX в. отмечена стремительным ростом населения во всей Европе, что совпало с процессом становления гражданских обществ и трансформацией империй в так называемые нации-государства (которые в свою очередь стали оформляться в военные блоки – эти своего рода квазиимперии). Произошло повсеместное «омоложение» населения с накоплением в нем элементов так называемой юношеской деструктивности. Не стал ли этот фактор главным ускорителем и войн, и революций? Не мог ли он острее всего проявить себя в так называемых этноконтактных зонах (Балканы) и странах «догоняющего», модернизаторского развития? Этот процесс не мог не принять стихийные формы. Но либеральные политики, да и правители в целом, не были готовы ни к этому, ни к «уплотнению» исторического времени. Последнее и означает революционный характер модернизаторства.

Характерно и другое. Людям образованным не могло прийти в голову, что революционная самоорганизация масс произойдет в архаичных (а не предписанных ими) формах, что ее двигателем станут не «классово-сознательные», а маргинально-агрессивные элементы. Приведу пример. Известно, что оплотом русского либерализма была Тверская губерния. На выборах в Первую Думу от нее избрали 7 кадетов (из 8 мест). Через 12 лет в Учредительное собрание оттуда прошло 6 большевиков, 3 эсера и ни одного либерала. Этого достаточно, чтобы усомниться в прежних привычных представлениях о революции, ограничиваемых, как правило, столицами и крупными городами. Уместно добавить, что Тверская губерния никогда не была «пролетарской», но зато давала громадную массу отходников из числа крестьянского населения. Более того, именно те уезды, которые в наибольшей степени страдали от аграрного перенаселения, подверглись самым массовым мобилизациям на войну. Получается, что «пролетарскую» революцию активнее всего поддержали маргиналы и мигранты из числа тех юношей, которые вместо того чтобы бегать за девками и думать о перспективах крестьянского хозяйствования, вынуждены были осваивать иные образцы поведения.

В принципе, все «предпосылки» хода и, особенно, исхода революции можно свести к аграрной проблеме. Не будет преувеличением сказать и о том, что все революционные коллизии в России первой трети XX в. можно описать как истерию крестьянского традиционализма, чудовищно обостренную мировой войной. Спрашивается: готовы ли мы сегодня к дискуссиям о революции в такой плоскости? Способны ли наши «знатоки» вместо бесконечной игры в альтернативы Ленину или Сталину заговорить о закономерностях революции, которые лежат в иной плоскости? Сколько, к примеру, было революций в России, если не следовать привычному хронологическому принципу? Что такое большевизм на фоне русской смуты, получившей «красную», социалистическую окраску?

У нас до сих пор подсознательно думают, что революцию кто-то «сделал». Решающее место отводится Ленину, хотя последний не раз возражал, говоря: радикализм большевиков – ничто на фоне революционаризма масс. Почему не задуматься над тем, что революцию «сделал» Николай II, сделавший максимум возможного для десакрализации властного начала в России, которое до поры обуздывало коллективное бессознательное?

Кстати, о роли революционеров как «творцов» истории. Более 200 лет назад французский роялист Ж.де Местр проницательно заметил: не следует думать, что якобинцы делали то, что хотели, не считаясь с обстоятельствами, они сами были заложниками происходящего. Как только революционный лидер пытается действовать вопреки революционной массе, он оказывается на грани утраты власти. В такой ситуации оказались сами большевики накануне 1921 г. В связи с этим стоило бы по-новому взглянуть на НЭП, который у нас трактуется на редкость однобоко. НЭП тоже продолжение революции как целого исторического цикла взаимодействия традиционализма и модернизаторства. В этом последнем все лидеры и институты выступают всего лишь функциональными элементами действительно объективного процесса.

В нашем обществоведении – применительно к истории революции – решающее место принадлежит феномену, который можно охарактеризовать как перерастание эмоций в концепции. Если кто-то или что-то не нравится, то на это тут же наклеиваются «научные» ярлыки, порожденные совершенно иным типом политической культуры. Кто только не писал о «сталинском термидоре», воображая, что открывает истину в последней инстанции. Ясно, что сталинский террор никогда не найдет морального оправдания, а «великий вождь» в глазах новых поколений никогда не предстанет харизматической величиной, какой он стал в глазах поколения, усвоившего, что насилие – ближайший путь к социальному счастью. Как бы то ни было, историю надо пропускать не только через психику, но и через мозги. У нас же мозги заполнены готовыми «научными» терминами.

Октябрьскую революцию упорно именуют социалистической, полагая, что за этим стоит некое реальное содержание. На деле революция была традиционалистской – как в смысле главных действующих лиц, так и результатов. На то, что корректнее было бы назвать кризисом (смертью-возрождением) империи, был навешен социалистический ярлык.

Несомненно, что социализм, как идеал, вызывает уважение. Столь же несомненно, что миром правят идеи, поскольку они овладевают массами. Но в таком случае реальной задачей любого революционно-модернизаторского процесса является проблема овладения технологией воплощения социального идеала в жизнь. Последнее достижимо лишь на путях образования. А это невозможно без очистки реалий истории от конъюнктурных идеологических и политических наслоений.

В принципе, есть только одна история – всеобщая история человека. У нас же до сих пор пишут историю «царей и злодеев». В сколь бы наукообразные одежды этот процесс ни рядился, он по сути своей останется отголоском первобытных, «магических» представлений об истории, ее «творцах». В этом смысле все сегодняшние «за» и «против» Октября – явления того же порядка. Не следует, вместе с тем, думать, что «истина» лежит посередине. Она находится совсем в ином измерении.

Несколько лет назад в Научном совете РАН «История революций в России» было решено избавиться от идеологизации и политизации истории Октября. Конечно, сделать это в полной мере оказалось невозможно. Но зато удалось провести серию конференций под общим названием «Революция и человек». Вышли соответствующие сборники статей. В них был сделан упор на изучение психосоциальной истории революции, природы девиантного поведения бунтующих масс. В частности, ставился и такой вопрос, как связь революционности с самогоноварением. Сюжет вовсе не экзотичен: налицо лишь попытка взглянуть на революционный процесс под совершенно иным углом зрения. В любой иной научной дисциплине такой прием считается не только естественным, но и необходимым. У нас же находятся люди, которые усматривают в этом некое посягательство на «подлинную» науку.

В чем причина такого положения? Всякая великая революция оставляет после себя столь мощную идеологическую ауру, пробиться через которую не удается десятилетиями и столетиями. Но рано или поздно это придется сделать – научиться смотреть на революцию открытыми глазами. А это вовсе не теоретическая, а вполне практическая задача, ибо сколько раз можно наступать на грабли, беззаботно оставленные в траве забвения?

Пора признать, что сегодня об Октябрьской революции мы знаем поразительно мало. И в преодолении этого положения нам меньше всего помогут бесконечные «за» и «против» революции. Вирусы революционаризма живы, и чтобы избежать очередной эпидемии, надо изучать природу их живучести в человеческой психике и сознании.